О, мои добрые намерения...
      В следующие несколько минут и Леттис, и ее дерзость вылетели у меня из головы. Матч закончился, Робин выиграл, я спустилась поздравить игроков, и Робин шагнул ко мне, чтобы помочь спуститься с нескольких последних ступенек. При этом он взял у меня из руки платок:
      - С вашего разрешения, миледи. - Он, собственно, не спрашивал, а просто широким жестом указал на потный лоб и взопревшую рубаху:
      - Я не решаюсь предстать перед вами в таком виде! - объяснил он и со смехом принялся вытирать лоб.
      Никто не заметил Норфолка, пока тот не вырос перед Робином, не вырвал у него из рук платок и не бросил к моим ногам.
      - Негодяй! - взревел он. - Как вы смеете так вольничать с Ее Величеством?
      Мы онемели. Норфолк, словно взбесившийся бык, пер напролом.
      - И я слышал, что вы входите в спальню Ее Величества по утрам, даже подаете горничным ее нижние юбки! - свирепел он.
      Робин побелел.
      - Низкие наговоры! - сказал он тихо. - Вы оскорбляете ими Ее Величество! Возьмите свои слова обратно, мерзавец, или я затолкаю их вам в глотку!
      - Значит, дуэль! Мои друзья условятся с вашими о месте!
      И этот идиот Норфолк взглянул на меня гордо и напыщенно, словно школьник, одержавший верх в потасовке.
      - Оставьте двор и не смейте со мной разговаривать! - заорала я в его длинное глупое лицо. - Не ваше дело - защищать мою честь!
      Я этого не потерплю, сэр, клянусь Богом, не потерплю!
      Да, он пытался оправдываться, но я накричала на него, заставила согнуть жестокую выю.
      Однако теперь я видела ясно, как ненавидит он Робина, как моя любовь к Робину дает ему повод выставлять свое превосходство, использовать собственные силы. Каждый день я выказываю свою любовь к Робину, оказываю ему явственное предпочтение перед другими лордами - этого оскорбления они никогда не забудут. Любить Робина и дальше - значит делать его предметом бесконечной злобы, неистребимой ненависти.
      Так что же, отказаться от него? Ведь рано или поздно мне придется ради Англии сговориться с кем-то из заморских женихов.
      Робин, однако, видел другой выход. Как-то вечером мы полулежали на шелковых подушках в павильоне на берегу реки, слушая мадригал, далекую флейту и ласковый плеск воды. Пахло рекой, я была как в раю. Вдруг Робин сел, наклонился ко мне и сказал странным, незнакомым голосом:
      - Моя бесценная, моя сладчайшая миледи, вы видите, что мне больше не уважать себя, не поднять голову...
      Он осекся и безмолвно вперил взор в темноту. Высоко над горизонтом над нашими головами сияла Венера. Я повернулась к нему. В глазах у него стояли слезы. Он схватил меня за руку, взгляд его пронзил меня в самое сердце.
      - ..если вы не перестанете держать меня за болонку, если не сделаете своим господином...
      - Робин, не надо!
      - Если вы не выйдете за меня замуж!..
      Глава 17
      В мае жениться - маяться,
      В июне жениться - каяться,
      В июле жениться - слезы лить,
      В августе - в грусти жить.
      Выйти за Робина...
      Было время, когда я мечтала об этом всем сердцем - целый час, давным давно, в ложе теннисного двора, когда впервые влюбилась в Робина и по глупости вообразила, что он тоже в меня влюблен.
      Но та девушка, далекая от власти и даже от мысли, что может сделаться королевой, осталась в давнем-предавнем прошлом. Он.., я.., мы.., упустили то бесценное мгновение, оно больше не вернется. Не потому ли ею слова причинили мне такую боль?
      Вновь и вновь я прокручивала б голове одно и то же. Как могу я ему отказать? А согласиться?
      Ведь я уже сочеталась браком - с Англией, сочеталась в Вестминстерском, аббатстве, когда почувствовала на обнаженной груди холодную прогорклую мирру и кольцо Англии на пальце. Любой другой брак был бы нарушением супружеской верности, кощунством, прелюбодеянием...
      ***
      Однако плоть требовала другого, она бунтовала. Ведь я любила Робина больше, чем когда-либо, любила его смуглое красивое лицо - если бесцветный Норфолк ревниво и злобно называет его цыганским, мне-то что с того? любила его гордый орлиный профиль, сверкающий ироничный взгляд, рот - о. Господи, его рот! - сильные загорелые руки, икры наездника, его тело...
      О, довольно, довольно! Он был мужчина из мужчин, в расцвете мужской красы, я - женщина в самом начале женской поры, едва за тридцать, я только вступала в самый свой лучший возраст...
      Я хотела быть с ним. Закон этому не препятствовал - я была королева и могла идти, за кого хочу. А я хотела, еще как хотела! Я не могла перед ним устоять. Тем летом наша страсть разгоралась день ото дня.
      - Неужто вы желаете жить и умереть девственницей? - не то упрекал, не то подначивал он. - Неужто вам не хочется познать мужскую любовь, родить детей?
      И тут же принялся целовать меня в ладонь, в сгиб локтя, за ухом, язык его проникал в ушную раковину... Познать любовь этого мужчины.., родить ему детей...
      При этих словах перед моими глазами возникали счастливые картины. Как устоять?
      Но разделить жалкую женскую участь, как сестра Мария, безвозвратно...
      Конечно, Робин - не король Филипп! Но в браке каждая женщина должна чтить и повиноваться - страшное слово, повиноваться...
      ***
      Если я выйду за Робина, то не смогу больше вертеть чужеземными королями и герцогами! Я, женщина, не могу угрожать войною врагам или обещать вооруженную поддержку друзьям.
      Иное дело обхаживать и льстить, давать и отнимать обещания, кокетничать, сулить; именно так я добилась для Англии совершенно особенного положения в мире - как обойтись без этого?
      И так уж мои августейшие женихи досадовали, что уступают простому английскому графу.
      Французская гордость не выдержала первой.
      - Наша королева-регентша не желает больше тянуть с женитьбой своего сына-короля, - холодно уведомил французский посол граф де Фуа.
      Перед всем двором я разыграла припадок девической ярости, а затем удалилась в часовню возблагодарить Бога. В совете я рассмеялась: "Неужто бы я и впрямь пошла к венцу с мальчишкой, который годится мне в сыновья?"
      Однако теперь пришлось с удвоенной силой улещивать эрцгерцога Габсбурга: потеряв Францию, мы не решались рассориться и со Священной Римской империей! И хотя мысли и сердце мои были полны Робином, я продолжала, сколь возможно, растягивать эту игру, чтоб не оставить Англию без друзей.
      - Смотрите, как я восхищаюсь дарами вашего господина! - говорила я послам Габсбурга, целуя агатовые застежки розовато-кремовых лайковых перчаток - они были почти одного цвета с моей рукой, на которой сверкал подаренный Габсбургом алмаз. - Я жду не дождусь, когда его светлость эрцгерцог посетит меня собственной особой.
      - Он приедет только затем, чтобы повести Ваше Величество к венцу, последовал ответ.
      - Он что, боится поухаживать за мной лично? Неужто мне довериться портретистам в выборе повелителя своей жизни, человека, с которым я разделю ложе, отца моих детей? - драматично вопрошала я. - Разве у его дяди, короля Филиппа, который согласился на брак с моей сестрой по ее портрету, не было повода клясть живописцев, когда он увидел ее наяву? Нет, свой ответ я дам только живому человеку, вашему господину во плоти!
      Я знала, что он побоится предстать передо мной из страха быть отвергнутым. Но я по-прежнему настаивала, что отвечу не раньше, чем увижу его своими глазами. Эта игра могла растянуться надолго, подарить нам месяцы и годы мирных отношений...
      ***
      А пока я разбиралась с женихами, другие разбирались с Марииным делом.
      - Как идет разбирательство в отношении королевы Шотландской? спросила я Сесила.
      Он осторожно кивнул, провел длинными пальцами по губам.
      - Хорошо идут, - сказал он. - Мы получили свидетельства.
      Свидетельства?
      Какое прекрасное слово - свидетельства!..
      Никогда я так не радовалась, что выбрала своими глазами и ушами, своей правой рукой судейского.
      - После ареста королевы были обнаружены письма, которые передавали ей в чеканной серебряной шкатулке, теперь регент Морей перешлет их нам. Из них следует, что королева с самого начала знала о готовящемся убийстве своего мужа Дарнли и что она была в сговоре, а также в любовной связи с графом Босуэллом.
      Мое сердце ликовало.
      Улика! Бог на нашей стороне.
      - Надо послать в Шотландию, сообщить лэрдам, что мы выдвинем против нее обвинение! - объявила я. - Кого отправить? - Я задумалась. Вдруг меня осенило. - Пошлем герцога Норфолка, он недавно потерял жену и сына, ему надо отвлечься от грустных мыслей.
      Ему не везло с женами, а им, бедняжкам, еще больше не везло с ним. Он приносил им смерть, они все умирали родами, все до одной.
      Я желала ему добра. Хотела изменить его жизнь к лучшему. Господи, как же Ты караешь нас за самонадеянность, даже в наших благих порывах!
      Сесил сощурился.
      - Королева отрицает, что письма - ее, называет их подложными.
      Я рассмеялась вслух:
      - Еще бы ей не отрицать! О, я чую победу!
      Мы выигрывали время. Мария отказалась отвечать на какие-либо обвинения - это позволило мне отсрочить слушания, за которыми последовал бы приговор королеве - то, чего я всеми силами старалась не допустить.
      - Если подданные, пусть даже самые высокопоставленные, как мои графы и герцоги, начнут призывать монархов к ответу, - рассуждала я, - то королевская власть рухнет и начнется безвластие!
      - Однако теперь, когда преступления королевы обличены, - отвечал Сесил, - у нас есть все основания держать ее под стражей. Нам следовало бы даже перевезти ее на юг, в Стаффордшир, в Самую надежную вашу крепость Тетбери.
      Ведь все, кроме самой Марии, видели, что я никогда не дам ей свободы. Ни Англии, ни Шотландии она была на воле не нужна. Выпусти я ее, она бы сразу попыталась вернуть себе трон - собрала бы войско, попросила солдат у католических Испании и Франции, вернула бы своего любовника Босуэлла из Дании, куда он бежал, спасая свою шкуру. А поскольку шотландские лэрды поклялись драться и с ним, и с ней до последнего издыхания, это означало бы гражданскую войну на наших берегах, в самом сердце нашего острова. Малолетний король Яков показал себя разумным и смышленым, с ним в Шотландию пришел мир. Зачем им снова эта королева - символ раздора?
      А затем появился гонец в черном, глаза потуплены в землю. Он сообщил: Екатерина умерла, моя кузина Екатерина Грей, или Гертфорд, как она упорно величала себя до самой смерти, - умерла от застоя в легких, как и мой бедный брат. Я не жалела Екатерину - она сама постелила себе постель, доверилась любви и похоти, когда надо было думать головой. Однако с ее смертью осталась лишь одна очевидная наследница из рода Тюдоров, которую многие уже и сейчас считали законной королевой Англии...
      Мария.
      Вообразите Марию, идущую по нашей земле во главе собственного войска. Разве устояла бы она перед искушением обратить свою силу против меня, свергнуть меня с трона?
      Об этом и так шептались; на севере в церквах тайно молились "за нашу законную королеву", в залог своей верности передавали ей в заточение частицы католических мощей, а она сама, взглянув на мой миниатюрный портрет, с обворожительной улыбкой произнесла: "Совсем не похоже на английскую королеву - ведь это именно она сидит перед вами!"
      Нет, воли ей давать нельзя!
      ***
      Но и самый факт ее существования колол меня, как заноза.
      А рядом постоянно был Робин со своим нежным, неотступным припевом: "Выходите за меня замуж, мадам, выходите за меня замуж..."
      Меня бросало от нее к нему, словно раскрученный ребенком волчок, и казалось, мы с Робином без остановки отплясываем старую деревенскую джигу;
      ...выйди замуж, замуж, замуж,
      Выйди замуж за меня...
      А чтобы я скорее согласилась, он пустил слух, будто мы собираемся пожениться, будто я приняла его предложение, будто мы уже женаты. Раз, когда мы вернулись с охоты, все мои дамы упали на колени и, целуя мне руку, спросили, следует ли им целовать руку также и лорду Роберту.
      Я нервно рассмеялась:
      - С чего бы это?
      Разумеется, первой ответила беззастенчивая Леттис:
      - Мы слышали, что сегодня днем вы обвенчались.
      Я наградила ее яростным взглядом:
      - Не все, что вы слышите, правда!
      А что, если бы это случилось само собой - если бы я потеряла голову, как деревенская простушка, или поддалась порыву, как Екатерина!
      Когда нервы на пределе, характер портится.
      Как-то вечером в присутствии я потребовала музыки. Вкруг помоста стояли мои дамы Кэри и Радклифф, Уорвик и Снакенборг, дочь моего двоюродного деда Говарда Дуглас, леди Шеффилд, и не забудьте про кузину Леттис - впрочем, забудешь про нее, как же! С ними же стоял Робин, а чуть поодаль, среди моих кавалеров, новые придворные, Хенидж и Хаттон.
      Хенидж...
      Красавец, пониже Робина, но отлично сложенный, сильный, с суровыми, улыбающимися глазами, он умел так особенно смотреть на женщин...
      Заиграла музыка, Робин шагнул к трону. Павана была одной из наших любимых - "Вернись, о нежная моя" - медленная, настойчивая.
      - Миледи!
      Когда Робин поклонился, меня обуял бес.
      Я холодно повернулась к Хениджу. "Идемте, сэр", - распорядилась я, к досаде Робина, проплыла мимо него в объятиях Хениджа и отплясывала с ним так, что стерла шелковые подошвы на башмачках.
      На следующий вечер я танцевала с Хаттоном, покуда, к моей ярости, Робин не пригласил сперва Дуглас Шеффилд, затем Леттис. Дуглас я еще стерпела, но Леттис...
      Смотреть, как они пляшут, как прыгают ее пышные груди, как она смотрит на него снизу вверх большими, чуть раскосыми карими глазами, как он вертит ее, поднимает - нет, это было невозможно вынести!
      - Милорд!
      Мой голос прозвучал громко, слишком громко и резко.
      Он одним прыжком очутился рядом.
      - Мадам!
      Мы поссорились, с обеих сторон были произнесены обидные и непростительные слова. Но по крайней мере я вернула своего улетевшего соколика, потому что не могла без него жить.
      В тот вечер в моей опочивальне, когда последние свечи догорали, отбрасывая на стены колеблющиеся черные тени, он перецеловал меня всю и убеждал хриплым голосом:
      - Выходите за меня, мадам, - или отпустите на волю! Не может мужчина терпеть это медленное умирание, этот монашеский искус...
      Его руки скользили по моей шее, касались ключиц, словно клавикордов. Я затаила дыхание.
      - Робин, я тоже страдаю...
      Отпустить его на волю?
      Никогда!
      ***
      Была ли то страсть? Или некий демон помимо моей воли толкал меня к Робину, требовал его ласк, его тепла? Или просто виной всему была его долгая служба и моя женская потребность в любви? Но по мере того как ленивый июнь перетекал в июльскую страду, с каждым днем ускорялось течение нашей страсти. Я куталась в его близость, как в плащ, его руки, его губы преследовали меня, его глаза провожали меня повсюду, полные выражения, которое я отваживалась видеть лишь во сне.
      Весь июнь и август мы охотились в Виндзоре, потом переехали в Оксфорд и вновь в Ричмонд.
      Мы прогуливались по тамошнему моему саду, когда Робин сорвал виноградную гроздь и поднес к моим губам.
      - Нет, нет! - отмахнулась я.
      Робин рассмеялся, оторвал от кисти несколько самых сочных ягод.
      - Должен ли лорд верить своей госпоже, когда та говорит "нет", или ему следует поступить по-мужски и решить самому?
      Он мягко приложил сладкую спелую виноградину к моему рту.
      Я раздвинула губы и посмотрела ему прямо в глаза:
      - Лорду следует решить самому.
      ***
      Знала ли я, что он замышляет, когда услышала:
      - Мадам, приближается сентябрь, дозвольте мне устроить празднество в честь вашего дня рождения!
      За неделю до торжества он уехал в Кью заняться приготовлениями.
      Занимался день, жаркий, как в июне, даже душный, в воздухе чувствовалось приближение грозы. Сквозь оконный переплет я видела, как перламутровое предрассветное небо наливается яростным багрянцем и на темно-синем горизонте вспыхивает под багровыми облаками оранжевая полоса.
      - Снакенборг, неужели пойдет дождь? Я боюсь, что разразится гроза?
      - Мадам, она не посмеет!
      Никогда еще я не одевалась так тщательно.
      - Нет, Парри, не это - другое платье!
      Коричневое и серебряное, алое венецианское и красное из тафты, персиковое и шафрановое одно за другим летели на пол, превращаясь в бесформенную, неопрятную кучу. Наконец я остановила свой выбор на шелковом платье цвета слоновой кости, с глубоким вырезом, отделанным светлым кружевом. Каждый дюйм его был любовно расшит кремовыми листьями и розочками, воротник окружал лицо ореолом из тончайшего газа, в ушах, на шее, на пальцах поблескивали жемчуга, мои любимые каменья, украшение невесты, украшение девственницы.
      И жемчуга к слезам - я совсем об этом забыла...
      Мы медленно ехали из Ричмонда в Кью, я пребывала в странной задумчивости, маленькая свита, видя мое настроение, деликатно молчала.
      Стояло раннее утро, но дорогу уже заполнили люди, и каждый с любовью меня приветствовал. Крестьянки бросались ко мне с просьбой благословить детей, возницы останавливались, а бедный крестьянин сбросил с плеч поклажу, сорвал с седой головы драную шапчонку и до хрипоты выкрикивал "ура!".
      Приветные возгласы со всех сторон.
      "Слава Богу, - сказал однажды Пембрук, - ваш добрый народ вас любит..."
      Верно, милорд. Но мне случалось ехать в свите сестры Марии и слышать, как и ее славословят до упаду.
      И не станут ли так же приветствовать кузину Марию, случись ей сделаться королевой?
      ***
      На свежесжатом поле детишки строили шалашики из соломы,. На краю луга маки и желтые ястребинки провозглашали разгар лета, но перевитые ежевикой колючие изгороди пели осеннюю песнь, меж шиповником, боярышником и кроваво багровеющим пасленом проглядывали бриония и кипрей. И над дверью каждого сельского домика висела оранжевая кисть рябины, чтобы зимой ни одна ведьма не забрела на тепло камелька.
      Не знаю, что заставило меня сказать:
      - Завтра праздник Пречистой Девы.
      Все, кто слышал, взглянули удивленно, но с ответом никто не нашелся. Да, с Робином бы такого не случилось...
      А вот и он! Едва мы обогнули последний поворот на пути к его дому, как увидели моего лорда, а за ним - множество слуг, одетых в новые голубые ливреи с серебряным галуном. Он встречал меня на большом белом скакуне, ганноверце, судя по мощной шее и крупу, и по всему - родном брате того Пегаса, на котором он прискакал в день моего восшествия на престол.
      На этом красавце Робин сиял, словно лучезарный Аполлон, в золотом прорезном камзоле на алой подкладке, в золотых чулках, в золотой шляпе и перчатках, его грудь и рукава сверкали желтыми камнями - топазами, агатами и цитринами - и золотым шитьем.
      Он поклонился, задев шляпою стремя. Потом потянулся вперед, взял мою уздечку и повел кобылу в поводу.
      - Храни вас Бог, миледи!
      - Да здравствует наша добрая королева!
      В воротах толпились люди, все они выкрикивали приветствия, а над входом висели венки из роз в виде переплетенных "E" и "R". Я рассмеялась от радости.
      - Что значит "R"? - спросила я. - Regina или Робин?
      Он сверкнул глазами и дурашливо прорычал:
      - Рррррррр! Не спрашивайте у влюбленного, который в ослеплении не видит дальше своего носа! Только Ваше Величество способны прочесть язык цветов...
      - ..А теперь слушайте, любезная мадам!
      Белокурый мальчонка, коснувшийся моего седла, был так мал, что мог бы пройти у лошади под брюхом. Рядом с ним стояла девчушка, такая же хорошенькая, только еще меньше ростом. Они разом поклонились и улыбнулись я никогда не видела таких прелестных голубков.
      - Кто это, Робин?
      Он вдруг посерьезнел.
      - Просто невинные детки, сладчайшая миледи, такими были и мы, когда мне посчастливилось вас узнать. Они здесь, чтобы вас приветствовать, послушайте, что они скажут.
      Из толпы слуг выступил мужчина с флейтой и заиграл, мальчик запел чистым торопливым детским фальцетом:
      Робин Красногрудый
      Синичку полюбил.
      Он предложил ей руку
      И сердце предложил.
      Поженимся, Синичка,
      На завтрак, мой дружок,
      Нам подадут наливку
      И сладкий пирожок.
      - Прелестная картинка! - Я с улыбкой обернулась к Робину. - Робин, что...
      Он приложил мне палец к губам и улыбнулся своей чудесной улыбкой:
      - Погодите, мадам, дослушайте!
      Я позабыла слова, если вообще слыхала их раньше. Серьезные, с округлившимися глазами, детки продолжали милую старую песенку:
      Тетка-чечетка свахой была,
      Совушка-вдовушка пирог пекла,
      Певчий дрозд псалмы выводил,
      А дятел-дьякон с кадилом ходил.
      - Браво!
      Я хлопала, пока не отбила ладоши. Раскрасневшиеся детки с поклоном убежали. Я пристально взглянула на Робина:
      - Ну, сэр...
      - Миледи, пиршество ждет!
      Парадная зала, куда мы вошли, преобразилась в цветочную вазу - здесь были поздние розы, калина, виноградные лозы и повилика.
      Длинный, во всю залу, накрытый белой камчатной скатертью стол ломился под тяжестью огромных, с колесо от телеги, золотых блюд. Чего тут только не было - говядина и телятина, козлята и барашки, каплуны и утки, перепела, зажаренные на павлиньих ребрах, копченые угри и маринованные кролики. Рядом в серебряных чашах высились горы яблок, вишен, каштанов, груды салата, а рядом сласти - желе, фруктовый заварной крем, засахаренные баранчики и настурции. Румяные от волнения круглолицые крестьянские девушки стояли наготове с кувшинами меда и сладкого желтого муската, от которого шел пряный аромат корицы и гвоздики.
      - О, Робин!
      В глазах его плясали огоньки.
      - Подарки к вашему дню рождения, миледи!
      Первым подарком был золотой кубок, вторым - серебряный столовый прибор, третьим - хрустальное блюдо. Солнце играло на них, слепило глаза.
      - О, Робин...
      И это все, что я могла сказать?
      - Чего изволите, мадам? Немного вина с кусочком лососины и парой устриц? Или, как маленькой мисс Маффет <Персонаж английской детской песенки.>, сметаны плошку, чтоб кушать ложкой?
      Я, дрожа, пригубила вино, но пить не смогла.
      Он стоял рядом, наклонясь ко мне, от волос его пахло помадой - свежей, как майский день, сильной, как моя любовь. Я наклонилась к нему:
      - О, Робин...
      Он прочел мое желание.
      - Сюда, мадам.
      По его знаку наши люди исчезли. Он взял меня за руку и повел через большую залу, мимо склонившихся слуг, в соседнюю комнату. Двери за нами затворились.
      В комнате было свежо, вся обстановка новая, пахло воском и лавандой. Вместо тростника ноги наши ступали по шелковистым коврам, стены украшали богатые шпалеры. На полу повсюду лежали яркие подушки, в медных вазах благоухали поздние лилии. Полузадернутые тяжелые занавеси на сводчатых окнах скрывали садящееся солнце, воздух внутри был теплый, янтарно-золотистый - мы стояли как бы в шкатулке с драгоценностями.
      В другом конце комнаты была еще дверь, Робин шагнул к ней и распахнул. За дверью была маленькая комнатка, обставленная как часовня, алтарь с крестом, а перед алтарем священник в облачении. Он поклонился.
      Робин встал передо мной и взял за руки бережно, словно я - фарфоровая.
      - Не знаю, дражайшая госпожа, - о, моя милая, любимая! - позволительно ли сказать, что я вручаю вам то, что считаю самым после вас дорогим - мою жизнь, мою любовь, мою верность, - или что, вручая, я льщусь приобрести, в болезни и здравии, вашу бесценную особу...
      Я потянулась к нему, как цветок к солнцу.
      Священник снова поклонился и ушел, прикрыв дверь и оставив нас одних. Робин притянул меня к себе. Его поцелуи были целомудренны, как лед, но аромат его волос горячил мне кровь.
      Как во сне, как танцоры в медленном контрдансе, мы обнялись, словно в первый раз.
      Его пальцы, будто не узнавая, скользили по моему лбу, его губы касались моих век легко, словно колибри. Как сладко было целовать мягкую поросль усов, шелковистую ямочку под нижней губой! Он грубо провел рукой по моей шее, уверенно двинулся к груди, вниз по животу. Поцелуи его делались жестче, горячее, поцелуй за поцелуем, пока мы, задыхаясь, не отпрянули друг от друга.
      Я купалась в радости, желание пьянило. Едва ли сознавая, что делаю, я нащупала драгоценные застежки на его камзоле. Я хотела видеть его, осязать - сейчас.
      - О, мадам... Елизавета!
      Он легко скинул камзол, стянул через голову тонкую батистовую рубаху. Кожа у него была гладкая, шелковистая, торс - безупречный, словно у героя, у бога. Я потянулась ослабить металлические застежки на остром мысу своего корсажа.
      Он нежно рассмеялся.
      - О нет, любимая! - прошептал он. - Это работа не для королевы! Мне придется побыть вашей горничной!
      Он терпеливо вызволил меня из тугой шнуровки, снял корсаж, робу, рукава с буфами. пока я не осталась перед ним в одной сорочке, словно служанка.
      Он умело отыскал шпильки в моей прическе, волосы рассыпались по плечам.
      - Моя любовь - моя королева, моя владычица!
      Он мягко потянул меня на подушки. Теперь его руки скользили по моей груди, лишь тонкая льняная сорочка отделяла его пальцы от моей кожи. Я сгорала от вожделения, мои соски заострились от его ласк, его поцелуев. Он развязал ленту у меня на шее, потянул сорочку вниз, так что я вся оказалась у него на виду.
      - О-о-о... - Дыхание с хрипом вырывалось из его горла. - Смотрите, мадам, смотрите...
      Я всегда переживала, что у меня маленькие груди, завидовала пышнотелым грудастым теткам вроде Эми и Леттис. Но сейчас, видя Робинов восторг... Медленно, медленно ласкал он мои груди, так что я уже дрожала, задыхалась, рыдала, но не от горя, не от горя...
      Внезапно меня охватил страх, я заметалась в его объятиях, застонала...
      - Ш-ш-ш, милая, смотри - я разденусь первым, это совсем не страшно.
      Он стянул чулки. Его тело сияло, как мраморное, от его красоты у меня перехватило дыхание.
      О, мужская краса, жаркая, напряженная, сильная...
      Одну за другой он снял с меня нижние юбки и сорочку, так что мы оказались на клумбе из благоуханного льна и кружева. Он гладил мое тело, отзывавшееся на его ласку, трепещущее от желания. Закрыв глаза, я чувствовала, как его руки, его губы скользят по моему животу, замирают в треугольничке золотистых волос...
      Я задыхалась на вершине неведомого прежде блаженства - я и не знала, что такое бывает, откуда оно берется...
      И вот его тело, его мужское тело, длинное, гладкое, мускулистое...
      Он раздвинул мне ноги и вошел в меня бесконечно нежно, шепча:
      - Моя королева, моя жена.
      Один раз я вскрикнула от острой боли.
      И сразу словно судорога свела меня, в глазах потемнело, я была как в облаке - невыразимом, невообразимом.
      Любовь в облаке...
      Я лежала умиротворенная, окутанная белой дымкой блаженства.
      - Любовь моя?
      Его глаза так близко от моих - словно синие озера блаженства, родники неисчерпаемой радости. Я поняла - он тоже умиротворен.
      Жребий брошен.
      Я - его женщина, так было всегда, теперь так будет вечно.
      И вот-вот стану его женой.
      Мы медленно подобрали одежду, ласково помогли друг другу одеться, словно сельские супруги, а не господин и госпожа, в жизни не застегнувшие собственной пуговицы. Наконец мы были одеты. Застегивая на нем воротник, я со вздохом поцеловала его в шею, а он в ответ - поцеловал меня, защелкивая замок жемчужных подвесок.
      - Последнее объятие до свадьбы?
      Он обхватил меня руками.
      Поцелуй был долог, словно вечность...
      Как же долго предстояло этому поцелую утешать меня и поддерживать...
      ***
      - Королева! Где королева?
      Кричали в большой зале, сразу же поднялся гвалт, слышались испуганные и раздраженные возгласы.
      Я остолбенела от ужаса.
      - Господи, что стряслось? Опасность? Государство в опасности?
      Робин покачал головой и повлек меня к часовне.
      - Не знаю и не хочу знать, идемте, миледи, идемте!
      Но я не двигалась, только озиралась, как загнанная лань. По одну руку от меня был парадный зал, где я - королева и ко мне взывают подданные, по другую - маленькая часовня, где я через три минуты стану Робиновой женой.
      Шум за дверью все нарастал:
      - Королева! Королева! Королева!!!
      - Госпожа... Елизавета! Заклинаю вас, идемте...
      Он с молчаливой мукой простирал ко мне ладонь. Я стояла недвижно. Он зарыдал. Но в моем помертвевшем сердце не сыскалось и слезинки. С сухими глазами я шагнула к двери и распахнула ее настежь.
      - Кто здесь? Что стряслось?
      Хаттон вбежал в комнату, упал к моим ногам.
      - Ваше Величество! Донесение о заговоре против вашей жизни! Герцог Норфолк заодно с Марией Шотландской и ваши графы подняли на севере мятеж!
      Глава 18
      Зачем я послала Норфолка в Шотландию?
      Вопрос, который я задавала себе всю оставшуюся жизнь. Хотя спрашивать следовало: Зачем он меня предал?
      Первый из моих пэров, единственный в Англии великий герцог, граф-маршал, могущественнейший вельможа страны - как этот дурак не видел, что интересы у нас общие, что его власть опирается на мою? Он же был мой кровный родич, Говард, его дед и моя бабка были братом и сестрой, более того, в его черных жилах текла кровь святого короля, Эдуарда I, прозванного Исповедником, - он что, об этом не думал?
      А я-то хотела ему помочь! Думала, поездка в Шотландию в качестве вице-короля, переговоры с лэрдами о важнейших делах королевства прогонят упорную меланхолию, овладевшую им после смерти жены и ребенка - того ребенка, что стоил ей жизни.
      Надо было быть умней, надо было опасаться северных графов.
      Его покойница жена была северянка, Анна Дейкрс, из рода Уэстерморлендов. Одна его сестра замужем за графом Уэстерморлендом, другая - за лордом Скропом Карлайлем, который принял у себя Марию, едва та пересекла границу... Ах, они все сплелись, словно змеиный клубок!