Жестокий и беспощадный человек, крутой и скорый на расправу, - но, говорят, только такие могут служить в этой дьяволовой заднице, Ирландии.
      Забытой Богом стране.
      Такова Ирландия.
      ***
      Однако и Англия была не намного лучше, мой лорд постоянно добивался власти, он вознамерился быть и конем, и возничим английской судьбы. В Кадисе он отрастил бороду, я говорила? Каждый мужчина когда-нибудь это делает, потом одни сбривают, другие оставляют, кто предпочитает усы, а кто, как Робин, - бородку клинышком. Однако всегда это означает возмужание, стремление к силе, к положению, к самостоятельной власти. Или к власти как таковой...
      Борода заступом, рыжая, как у лиса. Я ее ненавидела.
      А еще больше я ненавидела и еще больше боялась его растущую жажду ссор. У меня были серьезные причины опасаться многого другого: народной любви к нему, его враждебности к лорду-адмиралу Говарду, которого он публично обвинял в провале Кадисской экспедиции, разногласий, которые он вносил в совет, его давней ненависти к Берли и Роберту, которые всегда были для него писаришкоми", мужчинами, лишенными мужских качеств, евнухами, проклятьем всякого мужественного воина. Однако все мои страхи коренились в его любви к войне, которой он жаждал все сильнее, чтобы восстановить ореол героизма и вернуть утраченное в Кадисе доверие. Я видела, что его влечет к предначертанному крушению, видела письмена на стене, хотя и не могла разобрать дату. И когда это случилось, оно, как все худшие крушения в жизни, случилось неожиданно.
      ***
      Мы собрались отпраздновать добрую весть, я и горстка моих тайных советников, - нам сообщили о смерти моего старого друга и врага Филиппа Испанского. Человек, который когда-то любил и желал меня, предлагал руку, потом ненавидел и преследовал даже в моем собственном королевстве, отошел в мир иной. Я говорю добрую весть" не из злорадства, смерть пришла к нему желанным избавлением от чудовищных телесных мук. Черви, что завелись в голове ирландского бунтовщика после смерти, владели Филиппом при жизни три месяца он, оставаясь в сознании, гнил заживо, пожираемый червями, которые копошились в его открытых зловонных ранах, жутких гниющих язвах, которые он не позволял врачам промывать, считая их Божьей карой за грехи своей плоти.
      Мы глядели друг на друга, Берли и Роберт, мой лорд, кузен Говард и новичок в совете, молодой Ноллис, недавно заступивший на место отца. Он был еще совсем юный и нежный, этот Вильям, едва за двадцать - тот возраст, когда считаешь себя бессмертным, - и явно мой лорд, и даже маленький умница Роберт ощущали себя такими же. Однако кузен Говард давно достиг средних лет, и его суровые, пронзительные глаза, которые сейчас пристально следили за моим лордом, видели смерть и знали - она придет.
      А Берли - о, как больно было на него смотреть! Скрюченный подагрой, страдающий одышкой, каждое слово дается ему с трудом - сколько он еще протянет, долго ли будет помогать мне так, как умеет он один? Ведь ум его по-прежнему остер, чутье - верно, хватка - тверда.
      Кузен Говард нарушил молчание, и я поняла - он вспоминал Армаду, когда во главе английского флота вел собственную войну против короля Испанского.
      - Упокой Господи его душу, - мрачно сказал Говард, - и избави нас от такого конца.
      - Аминь! - подхватила я. - Благодарение Богу, теперь он покоится в мире!
      - Очень может быть, мадам, мир осенит и нас, - просипел Берли. - Его сын, молодой Филипп, не унаследовал отцовского нрава, он не будет искать войны.
      - Ха! - Мой лорд громко рассмеялся прямо в лицо старику. - Значит, сэр, самое время ее ему навязать!
      Роберт отцовским жестом задумчиво свел пальцы и прошептал:
      - Блаженны миротворцы...
      Мой лорд снова вспылил.
      - Чтоб вам провалиться, миролюбцы трусливые! - с жаром вскричал он. Разве вы не видите, что лишь война доставит нам почетный мир и что единственный почет, который может сыскать мужчина, достигается на войне! Сейчас мы можем разнести их в клочья, размолоть их мясо, растереть их кости в муку, чтобы псам войны не осталось на поживу ничего, кроме вражеских ладоней! А для Ее Величества, - поспешно добавил он, почти не удостоив меня взглядом, - будут сожженные галионы, захваченные города и сокровища, честь и слава!
      Столько же, сколько после Кадиса и других ваших авантюр!" - желчно подумала я. Он словно прочел мои мысли - вскинул голову и гневно посмотрел на меня.
      - И все ради вас. Ваше Величество, все, все ради вас!
      Берли устало покачал головой. Он подвинул вперед маленькую книжку, которую держал под рукой, и дрожащим пальцем указал на пятьдесят пятый <В русской и английской Библии нумерация псалмов несколько отличается. У нас это пятьдесят четвертый псалом.> псалом: Кровожадные и коварные не доживут и до половины дней своих".
      Лицо моего лорда почернело от возмущения.
      - Клянусь ранами Божьими, сэр, мне не возражают! - Он схватился за шпагу.
      Как, угрожать Берли? Больному старику? Я в испуге схватила его за руку - не то бы он вскочил.
      О чем он думает? Я с ужасом видела, что не он один держится за эфес кузен Говард тоже привстал. Я мотнула головой, он плюхнулся в кресло, но глаза его, суровые и пронзительные, следили за моим лордом, как за ядовитой гадиной. У меня голова пошла кругом.
      - Ладно, милорды, - пролепетала я, - оставим этот разговор. Как насчет Ирландии? Депеши день ото дня все мрачнее. Бунтовщики копят силы, я боюсь мятежа - как его избежать?
      - Его не избежать, - мрачно сказал Говард. - Ирландия - это бродильный чан, нам никогда не удавалось ее усмирить! Единственный выход - послать туда войско, возглавляемое крупным военачальником, чтобы объединить тамошних наших людей, которые действуют каждый на свой страх и риск и не способны сдержать восстание.
      Ирландия всегда воюет.., никогда не замиряется.., послать войско.., если не справится, послать другое.., вечная история с Ирландией...
      Сердце мое упало, желудок свело - обычная свистопляска.
      Люди и деньги!
      Всегда их мало!
      Всегда!
      Я ухватилась за мыс корсета, с силой вдавила его в живот, чтоб унять расходившееся нутро.
      Потом подождала и заговорила уже спокойно:
      - Кто будет этим видным военачальником?
      Ноллис, молодой Ноллис, белокурый в мать и ничуть не похожий на моего старого кузена, впервые подал голос:
      - Это должен быть знатный вельможа, дражайшая миледи, наделенный Вашим Величеством полной властью, чтобы не только подавить бунтовщиков, но и увлечь за собой честных людей.
      - Милорд казначей? - повернулась я к Берли.
      - У нас есть лорд Маунтжой, мадам, верный слуга и опытный воитель.
      - Или молодой лорд Кобем, - вставил Роберт. Он пристально взглянул на меня. - Если Ваше Величество не намерены назначить его на отцовскую должность хранителя пяти портов.
      Я улыбнулась: он угадал верно.
      - Хранителя пяти портов? - грубо вмешался мой лорд. Тряхнул головой. Нет, нет. Ее Величество не отдаст это место Кобему!
      Он повернулся ко мне, заговорил без тени учтивости. Как же он изменился! Кадис его преобразил!
      - Я должен получить этот пост для Саутгемптона, он на мели и нуждается в доходах, - легко объявил он. - И Маунтжоя в Ирландию я как главнокомандующий вашими сухопутными силами не пущу.
      Нуждается в доходах?
      Он не пустит?..
      Он - главнокомандующий?..
      Все навалилось на меня разом - Испания, Ирландия, враги засели в Кале, четыре года подряд недород, люди голодают, в казне ни пенса, ни фартинга, чтобы как-то помочь, а мой, видите ли, лорд не пустит...
      Что-то сломалось у меня в голове.
      - Он нуждается в доходах? - в ярости завопила я. - А вам нужна война, вам нужно командовать? - Я повернулась к моим лордам:
      - Клянусь Богом, он здесь король, не я! - В бешенстве я перегнулась через стол, схватила его за мантию. - Не будет по-твоему! Кобем получит должность хранителя пяти портов, и я - я, Елизавета, королева Елизавета, решу, кого отправить в Ирландию!
      Мои лорды как стояли вокруг стола, так и застыли в ужасе. Берли придвинулся ко мне, словно желая заслонить своим бедным старческим телом, Говард, сидящий рядом с моим лордом, следил за ним, как следят за скорпионом.
      Мой лорд грохнул кулаком о зеленую скатерть.
      - Господи, вам нравится все делать мне наперекор! - вскричал он страстно. - Однако ваша милость должна понимать...
      - Малыш, малыш! - Не помня себя от ярости, я тоже стукнула по столу. Слова вы должны" не обращают к венценосцам! <В заключительных главах многие исторические высказывания Елизаветы и ее современников приведены в переводе Е. А. Суриц по книге Королева Елизавета и граф Эссекс". М.: Слово, 1992.> Нет, это вы должны согнуть свою жестокую шею, повиноваться, приходить и уходить по моему зову, как делают те, кто старше и лучше вас!
      У юного Ноллиса от ужаса глаза полезли на лоб, кузен Говард с каменным лицом медленно подвигался на край стула.
      - И вы уйдете! - визжала я. - Уберетесь прочь от двора, в свои поместья, и будете сидеть там, покуда не научитесь служить мне со всем почтением!
      Я, задыхаясь, вскочила на ноги. Казалось, все это происходит во сне мой лорд тоже встал.
      Его лицо только что было красным от гнева - теперь оно побелело и сверкало, словно у смертельно больного. Вся комната замерла.
      - Что ж, - сказал он непривычным глухим голосом, - теперь я понял, каково это - служить... - Он замолк и выпустил каждое слово, будто стрелу с отравленным наконечником:
      - Служить.., незаконнорожденной.., бабе!
      Из глотки его вырвался звук, похожий на дикий хохот. Он оттолкнул стул и полуобернулся к дверям. В эту секунду я метнулась к нему, схватила за высокое плечо и развернула к себе лицом. Я не слышала слов, брыжжущих из моего открытого рта. Но эти, я знала, вырвались из глубин моей души: Никто не смеет называть меня незаконнорожденной..." Я отвела руку и с размаху дала ему пощечину.
      - Ну, берегитесь!
      Он молниеносно выхватил шпагу, убийственная ярость исказила его лицо. Говард с грохотом отшвырнул стул и очутился между нами, лицом к моему лорду.
      - Ради всего святого! - заорал он. - Придите в себя! Это королева. Ее Величество, ваша государыня! Обнажать в ее присутствии шпагу - измена! Прочь! Прочь!
      Он грубо вытолкал его за дверь, крича на ходу:
      - Стража! Стража! Отведите милорда в его комнату, ему дурно. И пришлите Ее Величеству фрейлин с нюхательной солью, сию минуту!
      Ему дурно.
      Мне дурно.
      Все дурно.
      Однако когда я, задыхаясь и теряя сознание, рухнула на руки юному Ноуллзу, одно я знала наверняка - кто отправится в Ирландию.
      Глава 8
      Незаконнорожденная.
      Я сидела в своей комнате, бесилась и смеялась.
      Процарствовать сорок лет, чтобы снова услышать такое!
      Это ли слово убило во мне любовь? Ибо она ушла, сердце окаменело. Однако оставалась Англия...
      Женщина подлого рождения. Ублюдок.
      Может, надо было отправить его в Тауэр? Бросить в тюрьму, казнить? Видит Бог, я желала его смерти. Но, как прежде с Марией, я не хотела стать его палачом... Раз так, может быть, дать ему большую веревку и он, подобно Марии, сам сплетет себе удавку?
      ***
      - Вы не спите, мадам? Мне показалось, вы ненадолго уснули.
      - Нет, милая, нет. Скажи, кто там прискакал к черному крыльцу?
      - Гонец из Теобалдса, миледи, - лорд-казначей прислал сообщить, что благополучно добрался до места. Он благодарит Ваше Величество за дозволение не сопровождать вас этим летом в путешествии и надеется вернуться к вам в полном здравии до того еще, как заалеют ягоды на кустах.
      Однако и он покинул меня, как покидали все, умер мирно в своей постели, молясь Господу до последней сладкой капли смерти". И, как после смерти Робина, на меня нашло помрачение, я лежала в постели и трое суток молча прощалась с ним.
      Как мог он оставить меня в самую трудную минуту?
      Впрочем, какая минута за пятьдесят лет не была самой трудной?
      О, мой старый, самый лучший, самый любимый друг, встречай меня на небесах, я не заставлю тебя ждать долго. Позаботься, чтобы меня приняли по-королевски - ты всегда отстаивал мои интересы, всегда заботился обо мне, надеюсь, что и в вечном царствии мы будем править вместе, как правили здесь, внизу.
      А год уходил, оставляя после себя единственное слово.
      Незаконнорожденная.
      Он сказал мне это в лицо.
      Я - женщина подлого рождения?
      Возможно, я и цинична, возможно, и должна быть стоиком, но подлая?
      Пусть поцелует меня в самое подлое место!
      И так я сказала про себя, когда решила отправить его в Ирландию. Несколько месяцев он протомился в поместье, я его не трогала. Но в Ирландию отправится он.
      Пусть докажет свою верность.
      Пусть хоть что-то выйдет из тлеющих развалин моей гордости и нашей любви, не для меня, так хоть для нашей страны!
      ***
      Эта дьяволова плотина, Ирландия, прорвалась, из нее потоком хлынули напасти. Потерянный, дрожащий вернулся ко двору мой прежний поэт-лауреат Спенсер, ему пришлось уносить ноги из Ирландии, его перспективы были тоскливы, как день за окном.
      - Эти скоты-ирландцы разрушают все прекрасное и доброе, что мы построили и насадили в их гнусном болоте! - доложил он, трясясь всем телом. - Пес-полукровка, их вождь, идет во главе своего песьего войска, подлых мужиков кернов и галоуглассов, по которым плачет виселица, он берет английские поселения, деревню за деревней, город за городом, режет людей, как скотину, а скотину - как чумных крыс!
      Разумеется, он потерял все, как и остальные.
      Молодой лорд, которого я послала командовать войском, лишился сестры ее увез и обесчестил ирландский злодей, а затем и жизни в битве, которую назвали Бойней у Желтого Брода - величайшем поражении из всех, что случались на английской земле. Спенсер вслед за многими другими умер от страха и горя. А одна из потерь опечалила меня едва ли не так же, как смерть Берли: моя любимая фрейлина Радклифф, потеряв в Ирландии двух братьев, после того как двое других погибли в Нидерландах, зарылась бледным лицом в подушку и отошла в слезах.
      Я тоже каждый раз умирала вместе со своими любимыми людьми. Однако одно было ясно, словно маяк, в этом черном море скорбей.
      Кто-то должен отправиться в Ирландию.
      Так пусть это будет он.
      ***
      Покуда он готовился к отъезду, наступило Рождество. Я не хотела расставаться по-плохому, напротив, постаралась всячески ему помочь.
      Назначила графом-маршалом - этот геральдический титул присваивается высшему полководцу Англии. И когда под музыку в присутствии он в сияющем прорезном камзоле цвета слоновой кости на черной подкладке, весь - нежность и пылкое обожание, повел меня в танце, последнем, - я знала это и решила последний раз его предупредить:
      - Милорд, я многое стерпела...
      Он сразу вспыхнул:
      - А я, мадам? Разве подданные всегда не правы? А властитель не может ошибаться? Я не спустил бы такого даже вашему батюшке, королю Гарри! Вы преступили все законы нашей привязанности...
      И это - человек, назвавший меня незаконнорожденной?
      Я была само спокойствие.
      - Довольно, я спрятала ваше оскорбление в карман, оно никогда не будет использовано против вас. Однако поостерегитесь ставить под сомнение мою власть. Я могу простить то, что затрагивает мою особу, но не скипетр и не государство. Задеть меня как женщину - одно; замахнуться на монарха значит заслужить смерть.
      - Я замахнулся на вас? О, Ваше Величество!
      Он откинул великолепную голову и громко расхохотался.
      Шут часто оказывается пророком, сказал сочинитель Шекспир.
      Его отец успешно торговал овцами в Стратфорде-на-Эвоне. Откуда уорвикширский скототорговец знал больше, чем первый граф королевства?
      Спросите Того, Кто сотворил нас всех, Он один знает.
      ***
      Двадцать с лишним лет, с тех пор как впервые увидела его ребенком, наблюдала я за расцветом моего лорда. Теперь, словно летящему вниз метеору, ему оставались уже не годы - недели.
      Однако он до последнего озарял небеса. Никто не покидал Англию с большими надеждами и с большей шумихой - женщины и дети бежали за его конем, целовали стремя, засовывали под поводья розы.
      Приблизившись на прощанье к моей руке, он просил дозволения вернуться, когда пожелает.
      Замялся, с трудом выговорил:
      - Потому что.., я буду тосковать в разлуке... не смогу долго жить вдали от вас.
      Я поборола слабость:
      - Разбейте бунтовщиков и возвращайтесь немедленно!
      Он, словно не слыша резкого ответа, задержал мою руку в своей.
      - Берегите себя, - сказал он тихо. Коснулся кольца - своего подарка, повернул на пальце. - О, моя сладчайшая королева, молю, заботьтесь о моих друзьях, охлаждайте моих врагов и.., не забывайте меня.
      Господи Боже, если б только он всегда был таким...
      Если только...
      Я ходила по острию ножа. Легко погладила кольцо - мой дар ему.
      - Не бойтесь, мой лорд, - пообещала я из темных глубин своей души, - я вас не забуду!
      Да, я плакала при расставании - а вы бы сдержались? Его последние слова внесли в мою душу разлад. Охлаждать его врагов? Боже правый! За что он так взъелся на Сесилов, которые, и живой и мертвый, всегда служили мне верой и правдой?
      И даже ему! Ни у одного полководца не было армии лучше - шестнадцать тысяч пеших и тысяча конных, вся английская молодежь в едином порыве продавала луга, чтобы купить коня и следовать за Эссексом на войну. Ни один поход за все мое царствование не стоил мне столько денег - более четверти миллиона фунтов, до сих пор больно вспоминать. А деньги собрал именно Роберт - выпрашивал, занимал, вымогал угрозами, чтобы мой лорд в ранге вице-короля засиял истинно королевским блеском.
      За это я и назначила Роберта лордом-попечителем - пост, дающий власть и деньги. Знаю, мой лорд сам метил на это место. Ну что ж!
      Пусть это послужит ему предупреждением. Берегите свои денежки, милорд, - говорила я, - и то, что уже от меня получили; выгодными должностями распоряжаюсь я, хочу - дам, не захочу - нет; моя сила, моя должна быть и слава, недаром я - Глориана, Елизавета, королева Елизавета".
      ***
      Однако первые же депеши из его лагеря доказали, как мало внимал он моим советам и как далек был от исправления. И хотя я этого ждала - да, можете сказать, присвоив себе роль Божества, сама и подстроила, - он все равно каждый раз доводил меня до исступления.
      Хоть вы и приказали немедленно выступить против Тирона О'Нила, - писал он, - Ваше Величество должны доверять своему полководцу на месте определить время боя".
      Слышался все тот же рефрен: Я буду делать, что мне заблагорассудится".
      Он взял с собой любезного дружка, этого негодяя Саутгемптона - вот кого я ненавидела и кому не доверяла с тех пор, как тот похитил у меня Бесс Верной. Я считала его извращенцем и мужеложцем и ужасно досадовала, узнав, что ошибалась. Если он едет, пусть едет вашим спутником, а не моим офицером", - предупредила я. И вот читаю дерзкий ответ: Графа Саутгемптона я назначил в этот поход шталмейстером Вашего Величества".
      - Клянусь Иисусом и Его страстями! - Я в гневе обернулась к Роберту. Шталмейстером?! Человека, который на ристалище не смел тягаться даже со слабейшими, который и сидел-то разве что на кургузом мерине! Что он понимает в лошадях?
      - В депешах содержится еще не все, - тихо сказал Роберт. - Один из офицеров, он здесь, доложит...
      Господи, я стала совсем слепая! Не заметила офицера, пока он с торопливым поклоном не выскользнул из-за Робертова плеча - бывалый вояка с пустыми холодными глазами и старым шрамом на подбородке.
      - Мой человек, - пояснил Роберт. - Ирландский офицер под началом вашего главнокомандующего.
      И ваш осведомитель?
      Офицер вытянулся в струнку и начал:
      - Войско редеет с каждым днем, офицеры пьянствуют ночи напролет, интенданты воруют и жиреют, у нас нет боеприпасов. Ваш граф-маршал говорит о наступлении, но кавалерия, единственное, чего страшатся бунтовщики, не может двинуться с места.
      - Черт! А что шталмейстер, граф Саутгемптон?
      - Проводит время в палатке с молодым офицером, смазливым юношей по имени Пирс...
      - Довольно! (Господи, как мало утешения в моей правоте.) А главарь заговорщиков?
      - Боя не было. Но по слухам ночами тайно приезжают гонцы - ходят толки о перемирии...
      О перемирии...
      Я запретила это наотрез, запретила даже переговоры - он должен сражаться. Вперед! Вперед! Я велела ему не мешкать, не обсуждать, главное не заключать перемирия.
      Всякий, заключающий перемирие с бунтовщиком и предателем, - предатель.
      ***
      Что ни день, то темнее - его планета неслась к затмению.
      - Посвятил двадцать новых рыцарей? Уже сорок? Пятьдесят? Что же, напишите ему, пусть уж посвятит сотню!
      Зачем он посвящал в рыцари? Чтобы собрать людей, верных ему, не мне.
      - Он говорит, солдаты мрут от болезней и дезертируют? (Конечно, Ирландия - одно большое болото, его собственный отец умер там от дизентерии.) Но чтобы из армии в шестнадцать тысяч осталось только четыре?
      Если только он не отправил тысяч пять - восемь в другое место для собственных целей, словно свое личное войско.
      Итак, что мы имеем на сегодняшний день? Он создает свою партию, свою армию. Трудно ли было угадать ответ на мое последнее требование, которое перешло в вой, затем в визг, когда я слала упрек за упреком: почему он не выступает?
      Я отменила свое разрешение вернуться ему, когда он пожелает. Не думайте возвращаться, пока повеление мое не исполнено! - в гневе писала я. - Немедленно выступайте против О'Нила! Атакуйте, убейте, уничтожьте гнусных мятежников, пусть ни одна крыса не останется в живых!"
      Я и сейчас не понимаю, почему он не послушался. Это был raison d'etre, изначальный смысл всей войны - удар, который вернул бы ему имя и доверие, звание любимца Англии, а главное, это было то, чего я от него хотела.
      Боялся ли он? После всех разговоров о войне он, едва дошло до дела, спрятал голову в домик, словно улитка. Неделю за неделей он торчал в Дублине, теряя время, теряя людей. И когда наконец ему пришлось схватиться с О'Нилом, мятежным Тироном, который из презрения спустился со своими людьми на равнину, у него оставалась лишь четверть армии, и ни кавалерии, ни желания сражаться - теперь он понимал, что просто не может победить. Немудрено, что он согласился встретиться с косматым бунтовщиком и проговорил с ним сорок минут наедине - они беседовали, сидя на конях посреди быстрой реки, а на милю вокруг не было ни одного человека.
      ***
      Когда я это услышала, то поняла, что он предал.
      И я знала, что он знает, что я узнаю. Знает, что, едва начнутся переговоры, человек вроде Робертова осведомителя выскользнет из рядов, вскочит на самую резвую лошадь и на скорейшем корабле привезет мне весть об этом немыслимом отступничестве, этой сокрушительной дерзости.
      Так и случилось. Меня разыскали в Нонсаче.
      В тот год мне снова пришлось мучительно трогаться в летний переезд, проводить дни в дороге, на подводах и сундуках. И этот переезд из Гринвича еще на семь лиг отодвинул моего лорда от меня. Я велела вынести из покоев его пожитки - даже если он вернется, ему рядом со мной не жить. Эджертон, лорд-хранитель печати, которого я назначила на место старого Пакеринга, и принес мне это.
      - Нашли в жилище лорда Эссекса, мадам, и принесли мне.
      Я взяла книгу из его рук, попыталась разобрать золотую вязь на корешке - тщетно.
      Проклятье слабеющим глазам! С болью в сердце я открыла форзац. Достославному графу Эссексу, лорду-маршалу Англии, виконту Херефорду и Буршьеру, барону Феррерзу и Чартли, лордумаркизу Бурже и Лиона посвящается эта история Генриха, называемого Четвертым, с описанием его вступления на престол и низвержения суетного тирана Ричарда II..."
      Больно? О, как больно!
      Предательский желудок схватывало при каждом прочитанном слове, я сдавливала руками живот.
      - Милорд хранитель печати, верните имущество моего лорда в его покои, пусть он не знает, что мы видели. Что до автора...
      Эджертон понял с полуслова:
      - Он уже в наших руках, миледи. На допросе он клялся, что посвятил это книгу великому графу и написал об узурпаторе без всякой задней мысли...
      Я взвизгнула от гнева:
      - Еще бы ему этого не говорить! На дыбу его!
      ***
      На дыбе сочинитель держался своего, пришлось его отпустить. Однако было слишком ясно, что ниточки сплетаются в узор. И вот теплой, бледной сентябрьской ночью, когда смертная земля спала, а в чистых небесах по-прежнему вставала Дева, я у себя в покоях сидела и складывала их воедино.
      Не так давно был мой день рождения - не спрашивайте, который! Впрочем, вычтите тридцать третий, год моего рождения, из нынешнего девяносто девятого, и получите две из трех цифр, знаменующих присутствие дьявола - и он, похоже, был недалеко.
      ***
      Задней дверью короля Испанского назвал Ирландию Рели. Тот, кто удерживает этот остров, держит Англию на мушке.
      Кусочки сложились, словно в детской головоломке.
      Мой лорд решил сделать Ирландию своей вотчиной, плацдармом, чтобы угрожать мне. Он создает свою армию, свою воинственную партию из своих новых рыцарей в качестве офицеров и солдат, которых записал пропавшими".
      Он не станет драться с О'Нилом, тем более - исполнять мой приказ и выкорчевывать мятеж, бунтовщик станет его вассальным королем, чтобы править Ирландией от его - не моего - имени.
      Ради этого он добивался популярности, заигрывал с толпой, ставил под сомнение мою власть и пытался подменить ее своей. Этому всему он научился у Генри Болингброка, именно так тот сверг Ричарда II! Он хочет низложить меня! Самому стать королем!
      Слава Богу, он в Ирландии! И не может вернуться без моего приказа так пусть остается там, покуда я не призову моих верных лордов выгнать его из берлоги на открытое место, где я сумею с ним справиться.
      Худые бледные пальбы новой безжизненной зари робко ощупывали небо. Я подняла отяжелевшую голову. Из зеркала на меня глянула одетая в линялый шлафор не Глориана, не я, а дряхлая старуха, с запавшими глазами, с ненакрашенным лицом, с седыми взлохмаченными космами.
      О, мой лорд, мой лорд...
      Будь я молочницей с подойником в руках, ты - юным пастухом с холмов, были бы мы счастливей?
      Если я плачу сейчас - последние ли это слезы?
      О, мой сладкий лорд...
      Мой сладкий предатель...
      Что-то происходило - суета внизу расколола росистую утреннюю тишину, словно стекло: крики, звон стали о сталь. Топот бегущих ног - при дворе бегут только из страха. Или, упаси Бог, желая убить? Мужские шаги, громкие, они приближаются, они здесь...
      Шум в дверях, женский визг, Уорвик бросается ко мне, тщетно пытается заслонить своим телом, и вот он врывается, в руке его обнаженный меч, направленный мне в сердце!
      Глава 9
      - Ни с места, если вам дорога жизнь!
      Так ли оно было, когда лорд Сеймур ворвался к моему брату, - и пронзил ли тогда Эдуарда тот же смертельный, оглушительный ужас?
      Domine, in manus tuas... В руце Твои, Господи, предаю дух свой...
      В ту секунду я видела свою смерть, и она была прекрасна. Даже под слоем дорожной грязи лицо его было краше обычного, щеки раскраснелись от утренней скачки, локоны падали в живописном беспорядке, тело возмужало, свежий шрам на руке сиял, как другой шрам на другой руке, впервые разбудившей жар в моей крови, научившей пламень в чреслах то согревать, то распаляться...
      Если в разговоре о том, что люди думают перед смертью, вам начнут вещать о высоком и священном, не верьте. Когда умирал Сократ, его мужской орган принял боевую готовность, это видели все ученики. Чудо! - вскричал порочный старый мудрец. - Эрекция на смертном одре! От моего имени принесите в жертву Богу любовь петушка!"
      Так и я в эту минуту умирала от блаженства при виде моего лорда, его глаз, его тела и думала о том, что могла бы им обладать.
      Сгорая...
      Я горела, горела - может, я умерла и попала в ад? Но нет, руки мои, сердце, голова были холодны как лед.
      И я заставила себя холодно встретить этот опасный взгляд.
      - Что все это значит, милорд?
      Он рассмеялся странным диким смехом:
      - Это не измена, хоть и выглядит подобием измены! Я не замышляю никакого предательства, хотя вернулся очистить себя от предательских наветов, разогнать подлых наушников, что клевещут вам на вашего преданнейшего и вернейшего слугу...
      Кто с ним? Я не сводила глаз с его искаженного лица, однако боковым зрением видела в дверях частокол обнаженных мечей - это не мои люди.
      - Где стража? Я не решалась позвать из страха быть заколотой.
      - Милорд, пощадите королеву, коли надеетесь на милость Божью!
      Это воскликнула моя верная Уорвик. Мой лорд взглянул на нее так, будто это она повредилась в рассудке, а не он сам.
      - Бог с тобою, женщина! - сказала он удивленно. - Угроза Ее Величеству исходит не от меня!
      - В этом никто не сомневается, милорд, - проворковала я. - Так зачем же было бряцать оружием? - Я махнула в сторону двери. - Здесь одни женщины, они все любят и чтут вашу светлость.
      Я сделала отчаянный жест, и они, слава Богу, поняли, зашептали синими от страха губами:
      Да, да, сэр! Да!" - напоминая собой хор в греческой трагедии.
      Он кивнул все так же странно, словно во сне:
      - Да, мадам, коли вы так говорите.
      Похоже, он немного успокоился; я поспешила этим воспользоваться;
      - Так что умоляю, дорогой лорд, удалитесь к себе, переоденьтесь с дороги и предстаньте передо мной во всем вашем блеске. Теперь, когда вы вернулись и у меня нет причины сидеть горюющей вдовицей, мы устроим музыку и танцы, сегодня будем пировать, праздновать ваше возвращение!