Я потихоньку кусала засахаренную фиалку и с неодобрением рассматривала гобелен на стене, на котором толстая Эсфирь простерлась во прахе перед великим царем Артаксерксом, молитвенно глядя на него снизу вверх. Почему женщин всегда изображают в таком виде? Понемногу слова Кэт начали доходить до моего сознания.
      - Мадам, я буду говорить не о мышах, но о мужчинах, поскольку вы уже достигли того возраста, когда мужчины начнут искать вашего расположения, нет, они уже начали... - Рот у нее был полуоткрыт, а дыхание частое и неглубокое, как у слишком туго затянутой женщины.
      Я положила конфету обратно в коробку и пристально посмотрела на нее. Неужели она осмелится говорить о нем?
      Она опустила глаза и продолжила скороговоркой:
      - Я не говорю о бедном покойном лорде Серрее, который, как я теперь думаю, вознамерился получить ваше высочество себе в жены. Мне он никогда не нравился, и не будь он так пригож, никогда бы паписту не заслужить вашей милости. Вы можете подтвердить мои слова, миледи, я ни разу не говорила о нем после того, как вы мне запретили, - можете быть уверены.
      Да, я уверена в тебе, Кэт.
      - Продолжай.
      - Но теперь, когда мы здесь, так близко ко двору, и когда бразды правления в руках у лорда-протектора, всему миру известно, что вы, ваша милость, должны выйти замуж.
      Должна?
      Да. Если это решено, мне придется подчиниться.
      - Теперь это нужнее, чем когда-либо, ведь ваш брат еще мал. Ваш долг перед династией... Требует этого. Да. Я знаю.
      - И король, ваш отец, об этом позаботился. Нет, не тогда, когда он обольщал заморских послов надеждою на договор! Но когда оглядывался вокруг себя, чтобы здесь, дома, выбрать для вас англичанина, человека доброго и благородного, такого, что всякая женщина полюбит, такого, чтоб был достоин руки вашей милости... - Глаза Кэт блестели от возбуждения, когда она говорила.
      Любовь и замужество?
      Никогда!
      Я не желаю этого слышать!
      - Кэт, хватит глупой болтовни! Замолчи! Мой голос прозвучал резче, чем мне хотелось. Но это же вздор! Что на нее нашло? Я оплакиваю любовь и страшусь ненависти, мой рассудок мутится от тягостных мыслей о моем отце и моем лорде. Что теперь для меня любовь? Я не могу даже думать об ней!
      - Миледи! - Кэт вскочила на ноги и поспешно сделала глубокий реверанс. Я покачала головой.
      - Избавь меня от этих разговоров, Кэт! - взмолилась я. - Я устала с дороги и волнуюсь перед встречей с королевой. Ты сама знаешь, что не может быть никакой свадьбы, даже никаких разговоров о свадьбе, пока мы в трауре. Прошу тебя, пришли горячего вина, чтобы к ужину у меня перестали трястись поджилки и щеки порозовели, иначе я не выдержу.
      Она присела и удалилась; даже оборки на ее платье дрожали от негодования. На Кэт это совсем не похоже. Почему ей сейчас вдруг вздумалось говорить о любви?
      Ах, Кэт, ты же знаешь, что я не могу выйти замуж по выбору своего сердца. К чему тогда эти девичьи мечты о большой любви?
      Надвигался час ужина. Пора перестать думать только о себе и подумать о Екатерине! Я здесь, чтобы утешать ее, чтобы выразить уважение и сочувствие по поводу ее горестной утраты. А коли так, то одеться следовало с особой тщательностью: даже в глубоком трауре я должна учитывать разницу в нашем положении. Мои жемчуга, единственное, что подходило к черному, были маленькими и плотно обхватывали уши; черное платье, хотя и тонкой материи, было не самым богатым: Екатерина по-прежнему оставалась королевой, и ее горе было самым большим.
      Мажордом прислал сказать, что королева выйдет к своим придворным за ужином, который будет в Большом зале. Спускаясь по широкой лестнице, я гадала, кого там застану. Наверное, часть придворных дам оставили ее сразу же после смерти короля, как, например, Денни. Я слыхала, она вместе с мужем, сэром Энтони, уехала в свой дом в Чешанте. Но, несомненно, были и такие, что остались: ее сестра Герберт и прочие старые знакомые.
      Когда мажордом с поклоном открыл передо мной дверь в Большой зал, я устыдилась своих пустых страхов. Я ожидала застать их всех унылыми и подавленным, но моим глазам предстала совсем иная картина. Конечно, разговоры дам и кавалеров были сдержанны, как подобает любому двору в дни траура. Но улыбки, приветливые лица, непринужденные разговоры, всеобщее оживление - все это было для меня в новинку. В моем мозгу шевельнулась неприятная мысль: могло ли такое быть во времена моего отца?
      Я вошла, и тут меня ожидало следующее потрясение. Недалеко от двери вместе с остальными, стояли две девицы, которых я недолюбливала и меньше всего хотела сейчас видеть. Мне полагалось любить их, потому как в их жилах текла кровь Тюдоров. Мы все были примерно одного возраста; они тоже были книжными червями, влюбленными в учебу, как и я. Но мы не могли стать друзьями, и, увидев моих кузин Джейн и Екатерину Грей, я снова это осознала.
      Джейн была старшей и задавала тон. Она держалась так надменно, что казалось, судьба в насмешку наградила ее таким малым ростом: она едва доставала мне до сосков. Она и Екатерина были дурнушками, с мелкими, сморщенными чертами лица, стянутыми к веснушчатому носу. Джейн была особенно похожа на мою сестру Марию, разве что в отличие от той одевалась гораздо скромнее. И в них обеих, опять же как в Марии, порода Тюдоров исказилась: в их бледных физиономиях и тусклых ржаво-коричневых волосах было слишком мало тюдоровского огня, чтобы осветить кожу и придать локонам цвет червонного золота, как у меня и Эдуарда.
      Кэтрин была моложе и еще невзрачнее и во всем подражала сестре, как я полагаю, в надежде, что часть похвал, изливавшихся на Джейн, перепадет и ей. Ученость Джейн стала притчей во языцех. Я слышала разговоры о ней с тех пор, как Джейн исполнилось четыре года. "Этому ребенку больше нравится читать Новый Завет на греческом, чем Боккаччо и смешные истории". Я тоже любила греческий и Библию. Но разве добродетели позволено находить удовольствие лишь в возвышенном? Моя вера была тверда, а ее - фанатична. Пуританизм ее нарядов раздражал меня - в унылом сером платье она больше походила на бедную родственницу, чем на принцессу.
      Почему это бедное дитя вызвало у меня столь сильное негодование? Нет, не потому что рядом с ней я чувствовала себя великаншей, теперь почти все женщины ниже меня. Просто я ее боялась - боялась ее бледного огня и не знающей сомнений души, ее стремления к пуританизму и исступленной веры в правду; правду, которая, как она считала, открылась ей одной.
      Но ничего не поделаешь, как кузины мы должны были держаться вместе.
      - Леди Елизавета.
      - Леди Джейн... Леди Екатерина. Мы, как три старых вдовушки, приветствовали друг друга с церемонной учтивостью, но без всякого чувства. Около них я заметила несколько девиц примерно нашего возраста. Я кивнула остальным.
      - Вы не могли бы меня представить?
      - Как будет угодно вашему высочеству. - Джейн скривила свой крохотный ротик и начала, будто отвечала урок, напирая на шипящие и свистящие:
      - Ваша светлость, я полагаю, вы знакомы с Джейн Дормер.
      Дормер. Я напряженно разглядывала узкое лицо, глядевшее на меня из глубокого реверанса. Дормер... Да, фамилия точно знакомая. В ее дерзком взгляде я уловила оттенок враждебности. И поняла почему. Ее мать была старшей фрейлиной Екатерины Арагонской и ревностной католичкой. У нее кровь порченая с самого рождения. Она не могла испытывать симпатии к отпрыску Анны Болейн, будь я даже ангелом во плоти.
      - Мистрис Джейн... - Я присела лишь чуть-чуть, чтобы показать ей, что меня не волнует ее мнение обо мне, каким бы оно ни было.
      Остальные четыре оказались дочерьми сэра Энтони Крука, друга королевы и знатока греческой словесности. Старшая, Милдред, выстроила сестер в ряд, и все четыре одновременно присели, как горошины в одном стручке. В отличие от постной Джейн, невзрачной Екатерины и презрительной Дормер простое, но приятное лицо Милдред лучилось умом и приветливостью, с ней единственной мне захотелось сойтись поближе.
      Я знала, что королева поощряла ее занятия науками, как и мои, впрочем. И остальным она, наверное, тоже помогала. Вдруг я поняла, что мы все были для нее детьми, о которых она так мечтала и которых у нее теперь уже никогда не будет.
      - Итак, - сказала я, стремясь показаться благодарной, - здесь, под крылышком у королевы, открывается школа ученых дев?
      - Академия божественных наук, - вмешалась в разговор Джейн со своим безумным занудством, - где мы будем учить слово Божее и следовать ему во всех наших помыслах и поступках! Ибо Он всеведущ, и мы все проходим перед Его глазами. Ему открыты глубины наших сердец...
      Боже милостивый! Она уже проповедует! Моим языком завладел бес озорства:
      - У меня есть идея получше. Почему бы нам не устроить суд любви, как когда-то во Франции?..
      Праведную Джейн будто иголкой укололи - такими круглыми глазами она на меня уставилась.
      - Завести себе поэтов и трубадуров, - тараторила я, - чтобы пели о любви, пока нам не надоест их слушать? И выбирать возлюбленных свободно, как королевы старого Прованса, чтобы только они нам нравились, а остальное неважно?
      Джейн, Екатерина, Дормер, Милдред и все остальные вытаращились на меня, как кролики, застигнутые лучом фонаря. За спиной я слышала перешептывание прислуги, накрывавшей ужин, но мне было на них наплевать. Стоящая рядом со мной Кэт встревоженно дергала меня за рукав - я только отмахнулась. Мне нравилось дразнить эту пуританскую скромницу Джейн, и я ничего не могла с собой поделать.
      - Скажите, Джейн, и вы, Екатерина, правда, мы славно повеселимся, когда будем судьями на суде любви? - Я от души потешалась, глядя на разинутый рот Екатерины и испуганные глаза остальных. - Если бы я была королевой...
      За моей спиной раздался негромкий смешок, от которого у меня внутри все похолодело.
      - Да, моя Елизавета, что бы ты сделала?
      Я не могла раскрыть рот. Это была сама королева, вошедшая в зал без объявления, так тихо, что я приняла ее приход за возню слуг.
      Королева... Да королева ли это? Никогда женщина так не менялась. Это была совсем не та Екатерина, которую я ожидала увидеть.
      Где же тут печаль? Только вдовьи одежды напоминали о сокрушенной горем развалине, видевшейся мне в моих мрачных предчувствиях. Ее глаза горели каким-то таинственным светом, лицо порозовело и похорошело, походка стала легкой, будто она сбросила десять лет. Что ее так развеселило? Ее всегдашняя ласковая улыбка теперь так и лучилась счастьем, приподнятое настроение требовало выхода в негромком радостном смехе, прорывавшемся наружу, когда она говорила.
      - Не бойтесь, моя дорогая! - рассмеялась она, перехватив мой потрясенный взгляд. - У нас будут любовь, и забавы, и радость полной мерой и в работе, и в жизни. Елизавета, небеса заслуживают нашего восторга. Бог - несказанно добр!
      - Мужчины тоже добры! Не так ли, миледи?
      Я не слышала, как он подошел. Он, как все, был в трауре, но в отличие от остальных его черное прорезало алое; мерцающие языки красного поднимались по камзолу и по подкладке плаща, так что он казался дьяволом, окутанным адским пламенем. Его лицо было преисполнено жизненной силы, глаза, как у пантеры, медленно скользили по сторонам, изучая, проникая мне в душу, пока у меня не перехватило дыхание. Он улыбнулся широкой белозубой улыбкой. Я никогда раньше не видела, чтобы он так улыбался, но раньше я его особенно и не рассматривала. Я знала его как брата лорда-протектора Сомерсета и, как теперь поняла, не знала его вовсе.
      - Милорд адмирал!
      Я сделала реверанс. Он взял мою руку и прижал к губам, его указательный палец гладил мою ладонь, в то время как сияющая Екатерина стояла рядом. Потом они отошли: ей надо было приветствовать гостей, а он, как положено, ее сопровождал. Невидимая рука ухватила меня сзади за локоть, и голос Кэт торжествующе пропел мне в ухо:
      - Ну как, вам ваш будущий муж, мадам?
      Глава 3
      Мой муж?
      То место на ладони, которого жарко коснулся его палец, до сих горело огнем, а тут еще Кэт торопливо шептала мне на ухо:
      - Он от вас без ума, миледи. Он сам мне говорил. Вот его-то ваш отец и прочил вам в мужья. Ах леди, какой мужчина, какой у него дерзкий ястребиный взор, какие ноги, руки, сердце... И теперь-то вы уж точно его получите, ведь вас обещали выдать за него еще до того, как старый король умер.
      Для отвода глаз я трясущимися руками разгладила складки на платье, а потом подняла голову.
      Брат гордого лорда-протектора - еще более гордый Том.
      Недавно назначенный лордом адмиралтейства.
      Вернувшийся с войны, где стяжал великую славу. Вернувшийся после долгого изгнания - помнится, Ризли в день свадьбы моего отца говорил, что "этот наглец Сеймур завел было шашни с кавалерственной дамой Екатериной, но счел за лучшее ретироваться и оставить поле битвы за королем".
      В этом было ли дело? Любил он тогда Екатерину, любила ли она его? Или просто он увидел, какая участь может постигнуть одаренного молодого человека, неосторожно, как мой лорд Серрей, подошедшего слишком близко к трону, и благоразумно удалился?
      Он шел по залу, высокий и прямой, и не наклонялся к окружающим, как мой лорд Серрей, а, чему-то или кому-то смеясь, откидывал назад красивую, крупную голову. Его волосы, хоть и подстриженные, как у солдата, были густыми и длинными; свет горевших вдоль стен свечей выхватывал из глубин его темно-каштановой шевелюры огненные проблески. Борода же была рыжей, как у моего отца.., и смех, как у моего отца.., и взгляд тот же, что у моего отца при жизни...
      Я знаю, что на это скажут. И Серрей, и Сеймур, и Лестер, и моя последняя, поздняя любовь - Эссекс - все высокие и гибкие, все смелые и веселые, все рыжеволосые, все хороши собой и у всех в избытке та особая вещь, которая так притягивает женщин и которая - простите за прямоту, ведь я уже не пятнадцатилетняя девственница - делает их мужчинами.
      Можно подумать, что все, кому удалось разбить стекло моего равнодушия, все, кого я любила, были, как в зеркале, похожи на моего отца. Так ли это?
      Очень легко свести все к этому. Но не надо забывать, что тогда все мужчины походили на него, точно так же, как позднее, все женщины брали за образец меня. Достаточно будет сказать, что милорд Сеймур был наполовину похож на Генриха, наполовину на Вельзевула, но военная четкость движений, невозмутимая самоуверенность и обходительность с женщинами были его собственные.
      О чем это Кэт говорит? Приветливо кивая направо и налево и улыбаясь небрежной, как будто слегка скучающей улыбкой, я прошипела ей в лицо:
      - Какой муж?! Послушай, что за вздор ты несешь!
      - Вовсе это не вздор, мадам! - Ее глаза смеялись, и пухлые щечки раздувались от новостей, как у белки, насовавшей туда орехов. Она упивалась тем, что последнее слово осталось за ней. - Я как раз хотела все вам рассказать, но вы отказались меня слушать. Муж, которого выбрал для вас ваш покойный отец.
      - Кэт, откуда ты знаешь? Глаза у нее расширились.
      - От него, миледи. Он мне все рассказал.
      - И когда же это случилось? Ее секрет рвался наружу, как ключ из-под земли.
      - Сначала в Уайт-холле. Я прогуливалась по саду, и он подошел ко мне поговорить о вас. Сказал, что просил у короля вашей руки и тот обещал отдать вас ему в жены. Он превозносил вас до небес, и за одно это я сразу же прониклась к нему симпатией.
      - Почему же ты тогда мне не сказала?
      - Он просил меня помолчать, пока время не приспело, а вы, принцесса, в эту же пору запретили мне говорить о лорде Серрее.
      - А теперь?
      Она высунула кончик языка, отдуваясь, как кошка.
      - Теперь? Подумайте сами, принцесса, почему нас послали сюда?
      - Так решил совет.
      - Так решил председатель совета, лорд Сомерсет, брат лорда Сеймура: он хотел дать ему возможность поухаживать за вами.
      - Придержи язык, Кэт! И чтоб ни слова об этом ни единой живой душе, ты слышишь?
      Это слово ужаснуло меня. Поухаживать! Созрела ли я для ухаживаний? Или хуже того - для замужества? Неужели спасения нет?
      И все же.., если бы это был он.., такой человек, как он...
      Мысли судорожно метались и путались.
      - Повтори: он сказал тебе, что любит меня, что просил моей руки и король дал согласие?
      - Он поклялся, миледи.
      - А потом мой отец умер...
      - А теперь лорд Том приходится дядей короля, который ни в чем ему не откажет!
      Возможно ли это? Я посмотрела в зал. Хотя Екатерина все время была с ним рядом, но все же казалось, что осью, вокруг которой вращается королевский двор, был он, а не она - королева. Жизнь в нем бурлила, переливаясь через край в каждом взрыве хохота, в каждом самоуверенном жесте. Его глаза, лицо, улыбка - все горело жизнью, жаждой жизни, и все, как мотыльки, слетались погреться у этого огня.
      В тот момент, когда я посмотрела в зал, он оглянулся на меня и рот у него растянулся в широкой улыбке. Слушая вполуха, что говорит ему собеседник, он, смеясь, приветствовал меня. Я смотрела на них двоих, пока они не обменялись словом или взглядом, значения которого я не могла разобрать. Что-то во мне замерло, и рука у меня на лице стала горячей.
      Кэт, как цапля, не пропускала даже мелкой рыбешки.
      - Он вам нравится, мадам, я вижу! - в восторге воскликнула она. - Вот это будет парочка, нутром чувствую! - Потом она посерьезнела, и лицо у нее стало почти печальным. - Мне бы только увидеть вас замужней, чтоб и вы узнали на супружеском ложе ту радость, что знаю я со своим Эшли, тогда, принцесса, я смогу умереть спокойно.
      ***
      На следующий вечер он снова был в Большом зале, одетый в атлас не черный и не серый, но цвета тьмы и вечного мрака. Я мучилась весь день после бессонной ночи: только на рассвете удалось мне немного вздремнуть, и тут влетает Кэт, распевая любовную балладу: "В Айлингтоне девчонка жила..."
      Я чуть не надавала ей по щекам.
      - Кэт, - простонала я, - хватит, я тебя умоляю!
      - Девушки все так говорят, мадам, - непочтительно возразила она. - Скоро вы научитесь кричать: "Еще, мой милый, еще, я тебя умоляю".
      - Кэт!
      Она заметила мою бледность и принялась укутывать меня в теплые одежки, так как я сошла с королевского ложа нагая и дрожащая от холода.
      - Я говорю лишь об обычаях природы, которым Господь в своей доброте предписал нам следовать.
      - Но только после святого таинства брака! А это невозможно!
      - Вполне возможно, леди, и не позже чем через неделю.
      - Бог мой, что ты хочешь этим сказать? Она внезапно помрачнела:
      - Лорду Сеймуру надо только съездить ко двору, всего-то полчаса верхом, поговорить со своим братом, потом с вашим - королем, - и дело сделано.
      Я знала, что она говорит про свадьбу, потому что в те времена от помолвки до свадьбы было недалеко.
      - Но после смерти моего отца этого никто не разрешит, пока двор еще в трауре. Она пожала плечами:
      - Тут надо только согласие короля, а тогда и разрешение епископа можно легко получить на основании вашего слабого здоровья - бледной немочи, девичьей лихорадки - чего-нибудь в таком роде...
      - А что же я?..
      Никогда я не видела ее такой нежной.
      - Ну, и что же вы? - Она поцеловала меня. - Неужели он вам не нравится? Неужели нет?
      Нравится, конечно же, нравится! Я, как в лихорадке, бредила его высоким ростом, сильными руками, блестящими глазами, его смелым загорелым лицом, его...
      Я не знала этого слова и при одной только мысли краснела, но та вещь, что делает их мужчинами, впервые понравилась мне в нем.
      И с ним тоже, как вы узнаете, слишком скоро.
      ***
      В тот день мои занятия с Гриндалом шли туго, и ему, бедняге, пришлось призвать на помощь все свое терпение. Перед полуднем я сослалась на головную боль, чтобы не заниматься в "школе ученых девиц", - переводить Библию с греческого в компании кузины Джейн и прочих было выше моих сил (хоть я и любила переводить для собственного удовольствия). Сегодня в голове у меня была каша, и даже хуже: творог и сыворотка. Лишь одна мысль непрестанно крутилась в моем опустошенном мозгу:
      "Сегодня, за ужином..."
      ***
      Пришел вечер, и я увидела его. Когда я входила, он стоял и смотрел на дверь. Скольких мук мне стоил мой туалет!
      Парри ворчала:
      - Ну какие могут быть переодевания, когда мы в трауре, мадам! Черное - оно и есть черное!
      Но теперь на мне было надето самое лучшее черное платье и с каждого уха свисали по две роскошные жемчужные капли, черные, как виноградины. Мне нет никакого дела до права королевы быть первой - я намерена произвести фурор! Мой наряд дополнял завязанный на талии пояс из жемчуга, концы которого свисали до самого пола. Прическу удалось уложить только с пятидесятого раза, моим волосам было позволено немного виться, и они мягко спускались на виски, а концы свободно свисали по спине. Парри нанесла румяна безупречного персикового цвета, с легким оттенком коралла, и надушила меня бергамотом из Падуи. Вооружившись до зубов, я была готова сразиться с дьяволом.
      Что мне и предстояло сделать. Это был брат опасности, старший брат опасности - Том.
      - Мое почтение, принцесса! - Огонь свечей, горевших вдоль стен, плясал в его глазах, когда он склонился передо мной в поклоне до самого пола.
      Мой реверанс был исполнен в том же напыщенном стиле.
      - Милорд адмирал!
      Он взял мою руку и снова его нахальный указательный палец ласкал мою ладонь. На тыльной стороне его загорелой руки был виден ужасный старый шрам. Он жарко глянул мне в глаза.
      - Как поживаете, леди?
      По коже у меня бегали мурашки, и все внутри трепетало, но я не опустила глаз. И тут я перехватила взгляд, которым он обменялся со стоящей за моим плечом Кэт. "Вы открыли ей мои намерения? - спрашивал он. - Ей известно о моем сватовстве?"
      "Да, сэр! О, да!" - отвечала ему Кэт каждой частичкой своего круглого, мягкого существа. Я затвердела на "нет".
      - Говорят, вы недавно вернулись с войны, сэр? - Я старалась держаться с ним как можно холоднее. - Сражались с французами?
      - Называйте их как хотите: французами, шотландцами. Всюду я нужен! отвечал он с улыбкой. - И еще эти лохматые ирландские оборванцы, что подбираются к нашим западным воротам. Но я не могу покинуть Англию прямо сейчас: это разобьет сердца прекрасным дамам.
      Боже! Он ведет себя вызывающе. Тут требовалась целомудренная отповедь, напоминание о моей добродетели, в знак того, что я не простила ему чересчур вольного обращения с моей рукой.
      - Каково ваше мнение о "школе ученых дев", которую королева открыла при дворе? - Я постаралась перевести разговор на высокие материи. - Не правда ли, прекрасно придумано? Вам не кажется, что и мужчины могут там многому научиться?
      - Придумано неплохо, хотя сегодня вы, по-видимому, сочли, что занятия там слишком хороши для вас, - с улыбкой нанес он ответный удар. - Но, может, вы были заняты другими делами, например судом любви, о котором вы говорили вчера вечером. Я умоляю вас позволить мне посещать заседания в качестве вашего верного слуги.
      Он смотрел мне прямо в глаза.
      - Моего слуги, сэр? - пренебрежительно переспросила я. - Что же тут такого? Ничтожнейший лакей может именовать себя моим слугой.
      - Я буду вам служить совсем по-другому, леди. - Ошибиться в значении его слов было невозможно. Он сделал шаг в мою сторону. - Дайте мне возможность это доказать, испытайте меня!
      Золотая, украшенная красной эмалью коробочка с ароматическим шариком, висевшая у него на шее, качалась прямо у меня перед глазами. От запаха мужественности и мускуса голова моя кружилась. Глаза, взгляд которых жег меня, казались знакомыми - это были.., это были глаза моей матери, какими я видела их во сне, темно-коричневые, как сахарная патока, при другом освещении совсем черные, и сверкающие, сверкающие, как у голодного волка.
      Я вся дрожала, и у меня уже не было сил вынести его взгляд. К своему стыду и бешеной ярости, я услышала его смех.
      Еще шаг, и он подошел совсем близко.
      - Миледи? - Он потянулся за моей рукой.
      Отступи!
      Отступи!
      Как, я могла отступить, если все мое существо рвалось к нему!
      От дверей послышался крик: "Дорогу королеве! Приветствуйте королеву!"
      Я присела в глубоком реверансе, склонив голову, чтобы спрятать пылающее лицо. Моя юбка расплылась по полу черным озером, в котором мне хотелось утопиться.
      - Милорд? - послышался голос королевы. - Где милорд Садли?
      - Я здесь, ваша королевская милость, - всегда к вашим услугам.
      И Томас Сеймур, он же лорд Садли, удалился, оставив меня в тоске и печали.
      ***
      Потом все было очень странно. Вечер за вечером он добивался меня, как не добивался ни один мужчина после него. Ведь я тогда была не королевой, а всего лишь зеленой девчонкой, не представляющей особой ценности, а он был в силе, власть принадлежала ему. В тридцать с небольшим, он был почти вдвое меня старше и уже успел изведать мир. Я возмущалась его слишком уж дерзким наступлением, но он в ответ отрубил:
      - Я солдат, мадам, и твердо знаю - женщинам нравится, когда их завоевывают.
      Завоевывают? Да, он научил меня сражениям любви, бесконечной игре в наступление и отступление. Я отвоевывала позиции, я флиртовала, как тигрица. Но только до тех пор, пока не появлялась королева, после этого он безраздельно принадлежал ей. "Она королева, - говорил он. - И для каждого мужчины долг служить ей превыше всего".
      Слушая его разговоры о любви, о том, как он сделает меня своей, я снова пришла к мыслям о замужестве - мне хотелось узнать, как это происходит, и еще интереснее было узнать, как это с ним...
      Мое любопытство разгоралось все сильней и сильней по мере того, как он разогревал мою холодную девственную кровь своей странной алхимией. И вся та весна прошла в пустых грезах о любви.
      ***
      Однажды в апреле весь мир, стряхнув в одночасье смертельную зимнюю спячку, воскрес для жизни и любви. Поля вокруг Челси пестрели лютиками и ромашками, а я танцевала на них, и радость переполняла мое сердце, душу и тело. В ту ночь королева не сошла в Большой зал, и мой лорд безраздельно принадлежал мне одной. Он был молчалив, даже мрачен, и новое чувство к нему заполнило все мое существо. Вполне возможно, что скоро он будет принадлежать мне, а я - ему. Ни разу в жизни я не была так счастлива.
      Вечером, в спальне, Парри восторгалась:
      - Никогда еще вы не были так хороши, как сегодня, мадам. Платье, убор, драгоценности, цвет лица...
      - Вашими заботами, - отозвалась я не слишком любезно, потому что устала и мечтала поскорее улечься в постель. - Вот, возьмите это и это. И потрите мне голову.
      Ее пальцы умело делали свое дело.
      - Все лорды вами восхищались, мадам. И больше всех лорд Садли, барон Том... Я улыбнулась про себя.
      - Что вы о нем думаете?
      - Он вполне подходит... Ее ногти судорожно впились мне в кожу. Она вдруг замолчала на полуслове.
      - Для чего он подходит? Говорите, Парри, не бойтесь.
      Он ей определенно нравится. Она считает его подходящим мужем для меня. Это хорошо.
      - Думаю, он подходит на роль брата вашего высочества или отчима, тут уж как судьба повернется.
      Мне стало тошно. Я высвободила трясущуюся голову из ее рук и повернулась к ней:
      - Брата? Отчима? Вы бредите, Парри! Скажите на милость, о чем это вы?
      В ее больших глазах застыла тоска, как у больной коровы.
      - Простите меня, принцесса. Я только сегодня об этом услыхала от своего брата. Мой брат Томас как ваш казначей при дворе сейчас занимается наследством, которое вы получили по завещанию своего отца...
      Голова у меня раскалывалась.
      - Да, я помню. И что же он? Парри уловила мой страх и ее голос дрогнул:
      - Обычные придворные сплетни, леди, не больше. Говорят, лорд Том просил у своего брата, лорда-протектора, позволения жениться на принцессе Марии...
      Марии?
      О, мое сердце!
      - Или жениться на принцессе Клевской, третьей жене вашего отца и, следовательно, вашей мачехе, и на богатой вдове здесь, в Англии, и стать таким образом вашим отчимом.
      Уши, лицо, внутренности - у меня все горело. Ну и дура я была, когда думала, что ему нужна я, а он в это время ловил рыбку в другом пруду! В двух других прудах! И добро бы они были красивые и молодые, как я, а то две уродливые старухи!
      Я была в ярости и готова была рыдать, нет, визжать от горя. Он любил меня! Меня, а не Марию и не эту скелетину - Анну Клевскую. Анну! Да она и в молодости была страшилой - сущая ведьма (разве что слишком глупа даже для этого). Как он мог - пусть даже из-за денег - так поступить со мной?
      Но тут, как вспышка молнии, пришла другая мысль: и все-таки я - та, кого он любит, чья любовь нужна ему сейчас, та, кого он искал всю жизнь.
      Он ухаживал за ними лишь напоказ, ради протокола, чтобы освободить себе путь ко мне, хотя я и не такая выгодная партия, как они.
      Наконец-то в голове у меня прояснилось. Мы будем вместе.
      Я люблю его, он любит меня, все складывается удачно. Стыдная и непозволительная мысль завладела мной: у нас будут такие замечательные детки, высокие, рыжеволосые, красивые, и все отчаянные драчуны...
      Я так ясно себе это представила, что глаза мои сами закрылись и в голове не осталось никаких других мыслей.
      Слова Парри доходили до меня медленно, как шум жизни доходит в подземелье:
      - Ходят слухи, что его светлость получил новое назначение, и поэтому его свадьба состоится через несколько дней...
      ...его свадьба состоится через несколько дней.., наша свадьба состоится...
      - ..и не будет в мире женщины, счастливей той, что пойдет от алтаря женою Сеймура. Ведь она, бедняжка, так долго этого ждала.
      ...той, что пойдет от алтаря...
      О ком это?
      - Кто эта бедняжка, Парри? О ком ты говоришь?
      - Как о ком? О нашей вдовствующей королеве, бывшей мадам Парр. О ком же еще, миледи?