Ни о чем — для нее оставалось лишь последнее ничто, медленное угасание в небытие. Когда пришло первое августа и даже она не могла больше надеяться на чудо — рождение двенадцатимесячного младенца, — Мария испустила протяжный вопль, от которого у собак на десять миль в округе шерсть поднялась дыбом. Затем она впала в тоску, а потом — в помрачение ума. «Она не ест и не спит, — сообщал Сесил, — только ходит по комнатам и беспрерывно взывает к Богу». Другие писали мне, что она одержима постоянным страхом за свою жизнь, прячется по углам, носит доспехи, чтобы уберечься от кинжала убийцы, днем и ночью держит при себе старый заржавленный меч на случай смертельной схватки.

Однако ее смертельная схватка была уже проиграна. А я шаг за шагом приближалась к незримому будущему. Поток приближенных перерос в настоящий потоп, все больше людей толпилось у моего порога. Однако главным моим радетелем оставался Вильям Сесил. Вместе с Парри они начали прощупывать лордов и землевладельцев, крупных и мелких, проверяя, на чьей те стороне. Рыцарь из Уилтишира прислал людей и денег с письменными заверениями, что посадит меня на трон или умрет под моими знаменами. Лорд из Бервика пришел сам, во главе тысячи вооруженных людей. И это север, тайное прибежище и оплот католицизма!

Однако, несмотря на все заботы Сесила, я боялась не столько вооруженного нападения. Я просто жила, гуляла, ела, спала, молилась в лихорадке предвкушения — ив черном тумане страха.

Ибо близилось то, что смутно маячило передо мной на протяжении двадцати пяти лет, — это означало теперь быть почти что королевой?

Теперь? Я желала этого так сильно, что, засыпая, грезила о власти и просыпалась с ее вкусом на губах. Однако я была больна от страха, что судьба играет со мной, как нередко играла прежде. Утром, и вечером, молясь, я повторяла клятву: теперь ни Мария, ни Сам Господь меня не обманут! Я стану королевой! Ничто меня не остановит!

И вот после бессонной ночи я вставала еще до зари и принималась за работу. С помощью Парри, Эскама и моих новобранцев ни одно письмо не оставалось без ответа, ни один сторонник — без ласкового приема. Однако, несмотря на все мои занятия, дни тянулись неделями, недели — месяцами, все было готово и все же приходилось ждать.

Одно событие нарушило течение этого странного времени, когда Кэт и Парри, Эскам и мастер Парри, и все остальные, и я смотрели друг на друга, затаив дыхание от пробуждения и до того часа, когда догорали последние свечи. Хотя Филипп отверг все отчаянные просьбы Марии вернуться в Англию, он не желал проститься с королевством так же легко, как распрощался с женой. В последнюю неделю Марииной жизни Англию, Хэтфилд и меня посетил нежданный гость.

Как мне припомнилась наша первая встреча — тогда он стоял рядом с Филиппом и переводил его слова. Теперь он был важен, в оливково-зеленой мантии из трехслойного бархата, в превосходно скроенных парчовых рейтузах. По-прежнему при нем был молодой адъютант с той же ехидной, скользкой усмешкой на устах. Я приняла его сразу по приезде и порадовалась своей новой значительности — теперь он является ко мне!

— Сеньор посол де Ферия, добро пожаловать в мой дом.

Я чуть не прибавила «и в мое королевство», но сейчас было не время шутить.

— Мой повелитель приветствует вас, миледи, — начал он важно, — король желает вам здравствовать! Он через меня предлагает вам всяческую помощь, пока не сможет прибыть сам и лично вас поддержать.

Я наградила его такой же фальшивой улыбкой.

— Прошу вас передать вашему повелителю: когда нам понадобится его помощь и совет, мы о них попросим!

Ферия задохнулся и побелел. Я ликовала. Я буду здесь королевой. Я, я буду править, без Филиппа, без чьей-либо помощи — только Сесила!

Каждый день превратился в пытку, все ждали смерти Марии. Я молила Бога не длить ее мучений, а тем более моих. Через Сесила я попросила совет не посылать ко мне, пока все не определится окончательно — пока я не смогу увидеть кольцо с ее пальца — с ее мертвой руки — на своей ладони.

Ноябрь быстро убывал. Как-то в полночь пришла весть — ее привез самый доверенный человек Трокмортона: «Королева совсем плоха — она не протянет эту ночь».

Я не сомкнула глаз, я молилась в одиночестве все самые холодные предутренние часы. Едва забрезжил рассвет, вышла из дома и двинулась по парку к воротам, остановилась под старым раскидистым дубом — символом самой Англии. Отсюда я увижу гонцов в ту минуту, как они свернут с большой дороги.

Я ждала несколько часов, но что такое часы по сравнению с двадцатью пятью годами непрерывного ожидания. Наконец они появились, четверо моих лордов, и поспешили ко мне. Я прислонилась к дубу, чтобы почерпнуть от него сил, мне стало трудно дышать. Первый из лордов опустился на колени:

— Ваше Величество, согласны ли вы принять трон и скипетр Англии?

На его ладони лежало Мариино — английское — теперь мое! — кольцо! Я не могла этого осознать.

— О, милорды, милорды… Слезы хлынули ручьем, я тоже опустилась на колени.

— Благодарение Богу! — зазвенел мой голос. — Ибо это Господне дело, чудо, которому мы все свидетели!

Крики отдавались в моих ушах:

— Королева умерла! Да здравствует королева!

Королева…

Королева…

Королева…

Королева Елизавета!

Елизавета — королева!

Примечания