Глава 9

Что касается домов в Лондоне, этот был на хорошем счету. Прекрасное место. Величественный, впечатляющий фасад. Комнаты с высокими потолками, обставленные удобной и стильной мебелью. Снять хотя бы на сезон такой дом любому влетело бы в копеечку. А уж купить его и вовсе не каждому по карману.

Состояние Джека Колтрейна не слишком пострадало от покупки этого дома.

— У меня просто челюсть отвалилась при виде такой красоты, — сказал Кипп Ратленд, виконт Уиллоуби, когда они вошли в гостиную и Кипп безошибочно направился к заставленному множеством графинов и бутылок винному столику. — По сравнению с этим домом Уиллоуби-Холл выглядит почти убогим. — Обернувшись к Джеку, он улыбнулся: — Не совсем, конечно.

Кипп был еще красивее, чем прежде. Высокий, белокурый, голубоглазый, широкоплечий, с тонкой талией, в подчеркивавшей его стройную фигуру одежде. Несмотря на побои, нанесенные ему охранниками Августа, его лицо по-прежнему было «чертовски привлекательным». — как не без кокетства говорил Кипп о себе. Возможно, лишь Джек замечал тонкие морщинки возле уголков рта Киппа — признак зрелости. Однако сам Кипп предпочитал их не замечать.

Кипп и Джек случайно встретились на улице. Они обменялись обычными для долго не видевшихся друзей приветствиями и похлопыванием по спине, видимо, для того, чтобы скрыть тот факт, как сильно на самом деле им хотелось обняться и больше не отпускать друг друга.

Ни один из них не упомянул о последней встрече. Будто заключили молчаливую сделку никогда не говорить о той роковой ночи, положившей конец их детству, жестоко покалечившей их мечты.

Хотя оба о ней помнили. Это воспоминание мешало им, и они были чуть легкомысленнее, чуть веселее, чем следовало бы.

Они словно соревновались. Будто каждый хотел сказать другому: «Видишь? Со мной все в порядке. Та ночь меня не сломала, не причинила мне боли, не изменила меня. Посмотри, как я преуспел. Какой я обычный, вполне нормальный человек».

— Думаю, мы с тобой повеселимся в городе, — сказал Джек, принимая стакан вина у Киппа, который, казалось, чувствовал себя комфортно в роли хозяина. — Нам повезло, что мы нашли этот дом, полностью обставленный, со штатом слуг и приличной конюшней.

— А Локхерсту повезло, что он встретил тебя, — сказал Кипп и удобно устроился в кресле. — Бедный пьянчуга был кругом в долгах. Представь себе, судебные приставы обедали вместе с семьей три раза в неделю. Были даже моменты, когда его хотели посадить в тюрьму.

Джек улыбнулся, так что крестообразный шрам у левого глаза — один из прощальных подарков отца — казался вроде бы второй ямочкой.

— Ты хочешь сказать, Кипп, что я наивный юнец, и веришь, что мы заплатили столько, сколько на самом деле стоит эта груда камней?

— А разве не так?

— Нет, дорогой друг. Возможно, Локхерст счастливо избежал лондонской тюрьмы Флит, но только потому, что ему заплатили из расчета один пенс за один фунт. Или ты думаешь, что я потратил последние пять лет на то, чтобы вернуть себе веру в благородство моих соотечественников? Мы предложили ему меньше половины того, что стоит наше теперешнее жилье, и он схватился за это обеими руками. Если мне вдруг захочется, я все продам и получу неплохую прибыль. Более чем неплохую.

— Мои поздравления, Джек, — сказал Кипп, внимательно разглядывая друга.

— Однако должен тебя предупредить, что ты рассуждаешь как бухгалтер: пенсы, фунты, прибыль. Знаешь, в обществе так не принято. Слишком грубо. Мы предпочитаем говорить о лошадях, красивых женщинах и картах. Ну и где-то три четверти времени уходит на сплетни. Предполагаю, нынче ты служишь предметом разговоров за многими обеденными столами, особенно после того, как тебя видели вчера в Гайд-парке с этим великолепным дикарем, который ехал верхом рядом с тобой. Когда говоришь «мы», уж не его ли ты имеешь в виду?

Лицо Джека стало жестким. Насколько Кипп изменился за эти пять лет? Неужели настолько, что придется выгнать из дома своего друга детства?

— Валитпаллит? Ты говоришь о нем?

— Валит что? — Кипп чуть не поперхнулся вином. — Господи, Боже мой, ты ездишь по Лондону с диким индейцем — просто гигантом-индейцем, если верить тому, что я слышал… А ты еще спрашиваешь, о нем ли я говорю. Ты наделал бы меньше переполоха, если бы въехал в парк в тюрбане и верхом на каком-нибудь толстокожем животном в розовых пятнышках. Я слышал, что леди Хэлибертон просто упала в обморок при виде твоего друга. Господи, ну почему меня не было с тобой? Ты мне его не одолжишь? Я уже приглашен на обед к Хэлибертонам на следующей неделе.

— Вчера я прокатился по парку с Валитпаллитом. Я, конечно, мог бы заехать к тебе на Гросвенор-сквер[5] и оставить свою визитную карточку. Но так было проще. Я был уверен, что тебе потребуется менее двадцати четырех часов, чтобы найти меня. — Джек говорил неправду, но ему хотелось ослабить еще один узел. Он знал, что Кипп в городе. Он не пошел к нему, потому что не был уверен в приеме. Он показался в парке и стал ждать, какова будет реакция Киппа: будет ли он его искать.

Теперь Джек знал, что ему незачем было беспокоиться. Его друг был все тем же недалеким и легкомысленным Киппом. Неужели он на самом деле думал, что тот станет более рассудительным или возненавидит его за причиненное Августом? Что друг разочаруется в нем из-за того, что он покинул страну, так долго отсутствовал и… молчал целых пять лет? Наклонив голову, чтобы Кипп не увидел его невольной улыбки, он сказал:

— Уолтер не только мой партнер по бизнесу, Кипп. Он мой друг. Хотя я и понимаю, с каким удовольствием ты потрепал бы нервы этой леди Хэлибертон, я должен тебя предупредить, что не позволю сделать из Уолтера клоуна.

— Его зовут Уолтер? Ну, это лучше, чем Валит — что-то там…

— Валитпаллит, — поправил его Джек. — Это имя означает Отличный Боец. На твоем месте я бы это запомнил. Просто на тот случай, если ты когда-нибудь задумаешь навредить мне и тронешь хотя бы волос у меня на голове.

— Считай, что предупредил. — Кипп встал и подошел к столику, чтобы снова наполнить стакан. Потом обернулся и посмотрел на своего друга детства — высокого, мускулистого, хорошо одетого человека. Красивого, с длинными, не по моде, темными волосами, зачесанными назад и перевязанными черной лентой. У Джека были чуть впалые щеки, многолетний загар покрывал лицо, а горбинка на носу придавала ему аристократический вид. И все же что-то было в нем от пирата или дикого индейца. Мальчик Джек был некогда опален огнем и вышел из него закаленным, как дамасская сталь. Если бы Кипп не знал этого человека с детства, сейчас он внушал бы ему страх. Во всяком случае, Кипп решил быть настороже.

— Не будучи таким уж невеждой, каким притворяюсь, — сказал Кипп, возвращаясь на свое место, — могу с уверенностью предположить, что ты каким-то образом оказался на корабле, отплывавшем в Америку. Шерлок во имя твоей безопасности никогда в этом не признавался. Я не собираюсь вмешиваться, но присутствие Уолтера — Господи, Джек, то великолепное животное, которое мне описывали, очевидно, совсем не похоже на него — заставляет задуматься.

— А как, по-твоему, этот Уолтер должен выглядеть? — спросил Джек, предчувствуя, что Кипп, похоже, решил докопаться до всего, что с ним случилось.

Но виконт Уиллоуби никогда не шел по прямой, и на сей раз он не сделал исключения.

— Хороший вопрос. Как должен такой Уолтер выглядеть? Ну уж наверняка не так, как ты. Или, например, как я. Нет, мне видится худой человек, маленького роста, в очках, которые все время сползают у него на кончик носа. Возможно, он немного шепелявит? Как тебе такое описание?

— Звучит вроде тех сказок, которые ты выдумывал в детстве. Ты до сих пор этим занимаешься?

— Старая привычка. — Кипп слегка покраснел. Джек этому удивился: он не помнил, чтобы его друга можно было хоть чем-нибудь смутить. — Наверное, мне надо было просто спросить тебя напрямую? Ладно. Расскажи мне, как ты познакомился с Уолтером? Как ты скопил свое богатство? Зачем ты поселился в Лондоне, если намерен уехать в Колтрейн-Хаус. Расскажи мне все.

— Все в свое время, Кипп, все в свое время. Ты ведь останешься на ужин? Вот тогда я и представлю тебя Уолтеру. Мне будет интересна твоя реакция на моего партнера по бизнесу.

— Значит, он действительно твой партнер? — Кипп даже стал заикаться. — Ты сказал «мы», когда говорил о покупке этого дома, но я не поверил. Ах, Джек, ты не смог бы прогнать меня отсюда, если бы здесь был целый полк Уолтеров и они наставили бы на меня свои пики или чем там эти Уолтеры калечат и убивают. Он-то, я надеюсь, хоть не калечит и не убивает, а?

— Нет. Во всяком случае, в последнее время, — улыбнулся Джек и заерзал на своем стуле, потому что хотел задать Киппу вопрос, который мучил его целых пять лет. Одно дело — получать письма и пытаться читать между строк. И совсем другое — спросить Киппа, который был ее другом, все это время оставался с ней. Он знал, что может рассчитывать на то, что Кипп скажет ему правду, всю правду. Он просто не знал, готов ли выслушать ее.

— Расскажи мне про Мери. Она здорова? Когда ты ее видел в последний раз?

Кипп провел рукой по своим светлым волосам и внимательно, оценивающе взглянул на друга.

— У нее все хорошо. Я видел ее как раз перед отъездом сюда. Я собрался к своему портному. Ты же знаешь, я его раб. Я просил ее поехать вместе со мной, но она отказывается покидать Колтрейн-Хаус. Она… — Кипп запнулся, развел руками, а потом, сжав кулаки, опустил их, словно ему надо было сказать слишком много, поэтому он не скажет ничего. — С ней все в порядке, Джек. Такая, какой ты ее себе представляешь.

На Джека внезапно нахлынули воспоминания: о младенце, которого он держал на руках, о ребенке, которого он знал, о девчонке-подростке, от которой он бегал, когда их интересы перестали совпадать, и о молодой девушке, от которой он старался быть как можно дальше, когда понял, что она мечтает об их союзе. В данный момент ему хотелось сконцентрироваться на ребенке, на том времени, когда он любил ее больше всего, когда думал о ней как о сестре.

— У нее все та же улыбка во весь рот?

Кипп вздохнул, улыбнулся, и Джек почувствовал, что друг ему сопереживает. Но было что-то еще, чего он не хотел знать, потому что во вздохе Киппа ему послышалось осуждение, а может, даже презрение. Он вдруг рассердился. Он вспомнил, как однажды Клэнси сказал ему: «Ищи, в чем загвоздка». Кипп, как бы он его ни любил, сколько бы они ни пережили вместе, не мог знать, что Джек чувствует на самом деле. Только Джек понимал, в чем загвоздка.

Потом Кипп улыбнулся, и Джек немного расслабился, хотя и оставался начеку.

— А как она смеется! — Кипп покачал головой. — Ее смех по-прежнему заразителен, когда его слышишь, сердце вздрагивает и не хочешь смеяться вместе с ней, а смеешься. Правда, в последние годы я не так часто слышал ее смех.

— Мы все взрослеем, Кипп. Жизнь не такая уж веселая штука, когда смотришь на нес глазами взрослого человека. Неужели Мери все еще своевольничает, а Алоизиус бегает за ней и следит за тем, чтобы она не набедокурила.

— Ты очень рассчитывал на Алоизиуса, не так ли? Как и на Генри Шерлока…

— А-а, Генри. — Джек стал рассматривать свои руки, поворачивая их в разные стороны, внимательно изучая ногти. И все это для того, чтобы сдержаться. Это было нелегко: прошлое слишком свежо в памяти. Но надо покрепче держать себя в узде. Все будет зависеть от того, найдет ли он последние недостающие кусочки мозаики и сложится ли вся картина, прежде чем он начнет действовать, прежде чем сможет дать Киппу ответы на вопросы, которые тот жаждет получить. Он однажды уже подверг Киппа опасности, второй раз этого не сделает.

— А как поживает мой хороший друг и защитник, Кипп? Процветает, не так ли?

— Что? — неожиданно встрепенулся Кипп. — Я не понимаю твоего тона. Ты хочешь сказать, что он тебе не друг? Боже, Джек, да ты мог умереть в ту ночь, если бы не Генри Шерлок. Он всегда был твоим другом.

— Ты именно так и думал, Кипп. — Джек посмотрел на друга и увидел, что тот смущен.

— Да, я так думал. Твой отец сошел с ума, Джек. Он в любой момент мог передать нас судье, даже после того, как ты ему обещал выполнить его приказ. Генри спас тебе жизнь, спас жизнь мне и всем остальным.

У Джека заиграли желваки.

— Неужели?

Кипп почесал подбородок и посмотрел на Джека:

— Разве не так? В чем дело, Джек? Что тебе известно? Я же вижу, что ты что-то от меня скрываешь.

Джек не стал отвечать. Он и так сказал слишком много. Ему не нужна ничья помощь. Он уже прошел через это. Это его схватка, и только его.

Ему надо еще задать всего один вопрос, чтобы понять, не одержим ли он, решить, чувствует ли его друг хотя бы частично то, что чувствует он.

— Я хочу тебя кое о чем спросить, Кипп. Расскажи мне о нашем хорошем друге Генри. О нашем дорогом, тихом, почти незаметном друге. Ты можешь его описать? Ты знаешь, какого цвета у него глаза, сколько ему может быть лет? Есть ли у него друзья, семья? Или он просто часть Колтрейн-Хауса? Неприметная, как, например, дверь или стул, который стоит в углу с незапамятных времен? Неужели мы так к нему привыкли, что не задаемся вопросом, почему он остается в Колтрейн-Хаусе?

Кипп наморщил лоб.

— Черт побери, Джек, почему у меня внезапно возникло чувство, будто ты не доверяешь мне? И мне вдруг пришло в голову, что ты давно в Лондоне. Я кое-что заметил. Речь о твоей одежде, Джек. Она явно лондонского покроя. И за неделю такого не сошьешь. И вот еще что. Ты не спросил ни о моей матери, Джек, ни о своем отце. Ты даже не спросил, живы ли Клэнси и Клуни. Не спросил, потому что уже все знал? Я прав?

Черты лица Джека немного смягчились.

— Прими мои искренние соболезнования по поводу кончины твоей матушки, Кипп. Леди Уиллоуби была смелая, замечательная женщина. Мы с Мери в неоплатном долгу перед ней.

— Спасибо. А твой отец?

— А что отец? Он умер два года назад, упав пьяным с лестницы. Уверен, ты не ждешь от меня сожаления по этому поводу и не боишься, что я жду от тебя соболезнования. Что касается Клэнси и Клуни, то я знаю, Кипп, что они тоже умерли, — тихо закончил Джек и в углу рта у него появился небольшой тик. Господи, как же он горевал, получив известие, что Клэнси и Клуни умерли один за другим от тяжелой болезни, которая прокатилась эпидемией по Линкольнширу.

Когда он получил письмо, в котором сообщалось о смерти актеров, он понял, что его время вышло, что пора возвращаться домой. Даже если он не был к этому готов, даже если он не завершил все свои дела. Он думал, что Клэнси и Клуни будут жить вечно, всегда будут с ним и Мери. Даже спустя шесть месяцев после их кончины он не хотел в нее верить. То, что он не увиделся с ними перед смертью, болью отзывалось в сердце. Это был еще один повод для отмщения.

Кипп начал шагать по комнате, стараясь понять Джека.

— Да, они умерли, а Алоизиус все еще жив. Но ты ведь и об этом знаешь, не так ли? Ты упомянул о нем так, будто знал, что он жив. Откуда ты это знаешь, Джек? У тебя что, было видение? Ты когда-нибудь задумывался над тем, какую цену Клэнси и Клуни — причем охотно, с радостью — заплатили, чтобы остаться с тобой и Мери, чтобы защитить вас?

— Осторожней, Кипп. Я люблю тебя, но не желаю, чтобы ты меня допрашивал. Не сейчас. У меня были причины на то, что я сделал, и на то, что собираюсь сделать.

Но Кипп словно его не слышал.

— Когда ты уехал, мы все стали защищать Мери, помогать ей. После того как ты убежал бог знает куда, чтобы зализывать раны. Ладно, тебе пришлось уехать. Согласен, у тебя не было выбора. Год, Джек. Самое большее — два года. Это бы я понял. Мери могла бы это понять. Но пять лет? Господи, Джек, я не хочу говорить о богатстве, или каких-то там Уолтерах, или даже о Клэнси и Клуни. Мы же думали, что ты умер!

— Я предполагал, что вы можете так подумать. Так было лучше.

— Лучше для кого? — Кипп покачал головой, внимательно глядя на Джека. — Нет, не говори. Я не хочу об этом слышать. Поговорим о богатстве, ладно? Как это ты стал так чертовски богат, Джек? Расскажи хоть об этом, раз уж говоришь, что любишь меня. Пиратство? Карточная игра? Или в Америке ты был более удачливым разбойником, чем здесь? Что бы ты ни делал, где бы ты ни был, ничем нельзя хоть как-то оправдать, что ты оставил молодую жену в Колтрейн-Хаусе на целых пять лет. Ничем.

— Если это так, я не стану ничего объяснять. Я благодарен тебе Кипп, за то добро, которое ты и твоя мать сделали для Мери и меня. Я прошу прощения за то, что произошло той ночью, за те побои, которые ты из-за меня вытерпел. Но повторяю: я не должен тебе объяснять, что я делал, покинув Англию, и что собираюсь сделать теперь. Если хочешь, расскажи мне о Мери, не хочешь — не рассказывай. Я уверен, что сам все узнаю, когда мы с Уолтером переедем в Колтрейн-Хаус.

Кипп остановился и посмотрел в упор на человека, которого, как он думал, любил, как брата.

— Я знаю, что он избил тебя, Джек, что он угрожал тебе и ты сломался. А в обмен на наследство Мери он не передал нас правосудию. Я знаю, что ты ненавидишь себя за то, что упустил шанс для Мери уехать из Колтрейн-Хауса. Но черт возьми! Не Август разбил ее сердце. Это сделал ты. Рассказать тебе о Мери? Я расскажу тебе, Джек. Я буду счастлив рассказать тебе о ней. Она презирает тебя. Твоя жена тебя пре-зи-ра-ет! И дай ей Бог силы!

Джек сидел и смотрел, как друг его детства вышел из комнаты, из дома и скорее всего из его жизни.

Он встал, взял пустой стакан и подошел к висевшему в углу шнуру с колокольчиком на конце. Надо будет сказать дворецкому, что к ужину будет на одного человека меньше.

Глава 10

Мери торопливо вошла в большую гостиную: удобные бриджи и высокие сапоги для верховой езды не стесняли ее движений. Она кивнула в знак приветствия Генри Шерлоку, который тут же начал вещать о чем-то, что совершенно ее не интересовало. Все утро она объезжала поля и была недовольна тем, что ее позвали, чтобы встретиться с Генри. Наверняка он собрался сообщить ей какие-нибудь плохие новости. «У него это так хорошо всегда получается», — со вздохом подумала она.

Она не стала садиться, а направилась через всю комнату к большому, до блеска отполированному зеркалу, висевшему над старым, изрезанным, но тоже отполированным столиком. Возможно, Колтрейн-Хаус и разрушается, но Хани Максвелл по крайней мере старается содержать эти руины в чистоте.

Мери вполуха слушала монотонный рассказ Генри Шерлока о финансовом состоянии дел. Посмотрела на себя в зеркало, состроила гримасу и небрежно потрогала свои встрепанные кудри. Она отращивала волосы, чтобы они спускались ниже плеч и их можно было либо распускать, либо перевязывать кожаным ремешком. Сегодня она явно совершила ошибку, не перевязав их. После ванны ей придется потратить несколько часов, чтобы распутать это гнездо.

Мери наклонилась поближе к зеркалу, вынула из кармана носовой платок и уголком стала доставать из глаза попавшую туда соринку. Потом поплевала на платок и потерла пятно грязи на щеке. Вообще-то она избегала зеркал. Глаза у нее слишком большие, слишком голубые, а уж рот — шире не бывает. В отличие от Джека ее не брал загар, зато веснушек было хоть отбавляй, и это всегда ее раздражало. Надо все-таки надевать шляпу, когда светит солнце, подумала она. Но как неохота даже думать об этом!

Засовывая носовой платок в карман узких бриджей, она заметила, что белая мужская рубашка слишком облегает ее полную грудь. Она недовольно поморщилась: наверное, следует надевать сверху жилет даже в такую теплую погоду, как сегодня. Грудь была сейчас гораздо больше, чем в то время, когда она только набухала, вызывая у Джека отвращение. Сколько ей тогда было лет? Тринадцать? Четырнадцать? Казалось, это было так давно. Или только вчера.

Против обыкновения, Мери, оценивая себя, довольно долго смотрела в зеркало. Скоро она вступит в зрелый возраст. Ей исполнится двадцать два. В это трудно было поверить, но через три месяца ей стукнет двадцать два. Или через пять месяцев, а может, и через один. Мери не знала на самом деле точную дату своего рождения.

Праздновали его тридцать первого июля. Клэнси и Клуни выбрали эту дату, потому что никто не хотел спрашивать Августа, знает ли он, когда она родилась. В ее памяти остались воспоминания о чудесных днях рождения, о вечеринках, которые устраивали в ее честь, о глупых, но трогательных подарках, которые она получала. А в день, когда ей исполнилось тринадцать лет, Клэнси, Клуни и все слуги специально для нее сыграли в большой гостиной «Сон в летнюю ночь». Джек сыграл роль Пака. Как же много было у нее приятных воспоминаний!

Она заморгала, сдерживая слезы, которые всегда наворачивались, когда она вспоминала Клэнси и Клуни. Своих дорогих, дорогих друзей. Они были ее единственной семьей, но ей и не нужна была другая.

А потом, отвернувшись от зеркала, она улыбнулась и обхватила себя руками. Да, ее дорогие друзья умерли. Но они не ушли. Однако она не смела ни с кем этим поделиться, а то еще, чего доброго, подумают, что она от горя свихнулась. Но она была уверена, что Клуни и Клэнси были здесь, в Колтрейн-Хаусе, потому что они все еще, как и она, ожидают возвращения Джека.

Всю свою жизнь она ждала Джека.

Она крепко сжала полные губы. Неужели ей скоро будет двадцать два? Как далеко двадцать два от пяти, от двенадцати, от семнадцати. Но она прожила все эти тяжелые годы, и возврата к прошлому нет. Ни ради Джека, ни ради кого-либо другого. Она сказала себе это в ту ночь, когда легла в свою одинокую постель. И все же она ждала Джека, думала о нем, беспокоилась о нем, скучала по нему всем сердцем.

Она глянула на Генри Шерлока — этот человек всегда был в ее жизни. Он, как и Кипп, остался в отличие от того человека, который уехал. Шерлок сидел на одном из диванов, стоявших друг против друга по краям низкого круглого стола. Под потолком висела большая люстра, освещавшая скудную обстановку. Ей следовало бы распорядиться передвинуть мебель. Люстра висела прямо над головой Шерлока, а она должна освещать стол. Ладно. После того как починят погреб и она проследит за уборкой урожая, у нее будет время заняться перестановкой мебели в салоне.

О чем она только думает? Надо послушать, что говорит Генри. Но она никак не могла заставить себя слушать.

Сердитый, верный и скучнейший Генри! Ему, должно быть, не меньше пятидесяти. При абсолютно седой голове его тело было на удивление мускулистым, крепко сбитым. От него почему-то всегда пахло лимонными каплями, и он знал о Колтрейн-Хаусе все — как о поместье, так и о его финансовом положении. Во всяком случае, гораздо больше, чем она когда-нибудь надеялась узнать.

Она никогда не считала его другом, даже когда он был моложе. Он был и всегда оставался Генри Шерлоком, всегда под рукой, когда это было нужно, и всегда в стороне, когда его услуги не требовались. Она считала его частью Колтрейн-Хауса и частью Августа Колтрейна. Она начала его замечать последние два года, потому что он стал лучше одеваться — как лондонский джентльмен, а не как деревенский житель или незаметный управляющий.

Лично она считала, что он становится все более странным: зачем ему продолжать трудиться в Колтрейн-Хаусе, если он унаследовал немалые деньги от своей тетушки и построил собственный дом неподалеку?

Все же она была ему благодарна за то, что, даже неожиданно разбогатев, он продолжал выполнять у нее обязанности управляющего. Он вел бухгалтерию, занимался уплатой оставшихся долгов Колтрейна, давал советы, как вести дела поместья, когда она к нему обращалась. Он даже отказался принимать плату за свои услуги. Она всегда будет ему благодарна за то, что он сделал для нее, для Джека. Он спас их. Спасал не единожды.

Она предполагала, что это дает ему некоторые права в отношении ее. Он был из тех аккуратных людей, которые желали, чтобы все было в полном порядке, все на своих местах. Однако все чаще она ловила себя на том, что ей не хочется, чтобы он поучал ее, наставлял, как она должна себя вести, где ее место в жизни — в том смысле, как это понимал Генри Шерлок. Это означало стать зрелой дамой в двадцать два года. Ей не нравилось, когда ей указывали — для ее же пользы, разумеется, — что для нее хорошо, а что — нет.

Она вздохнула и попыталась сосредоточиться на том, что говорил Генри… Еще один долг Августа, еще один неоплаченный им счет. Неужели он не может просто расплатиться по счету, не докладывая ей об этом, особенно после того, как она так славно поскакала по полям? Он же знает, что она доверяет ему. Где бы она была, если бы не доверяла Генри?

Вдруг из монотонного бормотания Шерлока она выхватила слово, которое до сих пор от него не слышала.

— Минуточку, Генри. Простите, что я вас перебиваю. Вы как будто употребили слово «расторжение», хотя я в этом не уверена. И при этом вы упомянули имя Джека. Или мне показалось?

Генри Шерлок посмотрел на нее своими странными бесцветными глазами, и уголки его губ опустились. Обычно она только смеялась, когда он пытался быть с ней строг, но его последние слова отнюдь не показались ей поводом для веселья.

Шерлок откашлялся и сказал медленно, но решительно:

— Мы обсуждаем Джона в общем смысле, Мередит, и то, какую он собой представляет проблему в смысле твоего благосостояния. Принимая во внимание сложившиеся обстоятельства, я и затронул, в частности, вопрос о расторжении вашего с Джеком брака. Я тщательно все изучил и считаю, что оно возможно. Но ты меня не слушаешь, Мередит. Я же вижу.

Мери натянуто улыбнулась. Уж лучше обсуждать старые долги Августа или какие-либо новые проблемы, касающиеся поместья. Ни для кого не было секретом, что она не желала обсуждать Джека.

— Извините, Генри. Я признаю, что была немного рассеянна. Но я не могу согласиться на расторжение брака, если вы это имели в виду. Это невозможно. Если я на это соглашусь, куда мне деваться? Колтрейн-Хаус принадлежит ему, и только через него — мне. Я потеряю Колтрейн-Хаус, а это мой дом, Генри, и я никуда отсюда не хочу. А теперь, когда мы с этим покончили, что еще вы хотели бы со мной обсудить? Крыша в западном крыле снова протекает. Мне нужно знать, сколько я могу потратить на ремонт.

Люстра над головой Генри Шерлока нежно позвякивала, а в носу у Мери защекотало от легкого запаха камфоры. Она взглянула на люстру и вздохнула.

— Ты можешь потратить двадцать фунтов на ремонт в этом квартале, Мередит, не более.

— Спасибо, Генри, — вежливо ответила она. — Я надеялась на большее, но уверена, вы лучше меня знаете, как распределять расходы.

Генри нахмурил брови, и Мери поняла, что он собирается вернуться к тому, что заботило его так же сильно, как страшило се.