Глава 15

Джон посмотрел на свою руку, лежащую на спине Джейн. Он знал, что у него большие руки, но никогда не думал, что сможет делать массаж одной рукой. Но для Джейн две — слишком много. И это хорошо, потому что вторая рука может массировать… другие места.

— Кажется, мне пора сказать, что у тебя есть еще час, — Джейн вздохнула с откровенным удовольствием.

Он прижал ее к груди, раскинувшись на подушках, которые ночью поднял с пола. Когда это было? О, да. Как раз после того, как они с Джейн свалились с кровати. Это было… довольно занимательно.

Как им это удалось? Он тогда встал на колени, наклонился над ней и… Или это был третий раз, когда она напала на него — он простонал, посмеиваясь, что умрет, если прямо сейчас не отдохнет.

— Джон…

— М-м-м? — Он погладил ее обнаженное бедро, наслаждаясь гладкостью кожи. — Ты звала?

— Несколько раз, — она игриво шлепнула его по груди. — Знаешь, иногда я жалею, что не веду дневник. Откровенная запись о последней ночи стала бы хитом.

— Надо думать. Дорогой дневник, прошлой ночью аккуратная, славная, кроткая малышка Джейни Солнышко убила человека.

— О, неправда. — Джейн села и натянула на себя простыню. Снова скромница? Боже, она потрясающая. Он готов спорить, что когда она пойдет в ванную, то сначала наденет тапочки. И эта самая женщина, которая трижды за утро покрывала его поцелуями, спускаясь вниз и… нет, лучше не думать об этом. Он ведь не подросток; надо подумать и о других вещах, например, учащенном сердцебиении.

— Что ты говоришь? — поддразнил он. — Тогда объясни, пожалуйста, почему я не чувствую ног.

Обернув простыню — которая никогда прежде не удостаивалась такой чести — вокруг груди, Джейн переползла на край кровати.

— Сейчас я оставлю тебя, чтобы ты отдохнул, бедняжка, — она глубоко вздохнула. — И они еще называют нас слабым полом.

Джон посмотрел на нее. Волосы восхитительно растрепаны, щеки все еще горят после последнего захода — о нет, не последнего, они же только начали, — эти безумные веснушки, пляшущие на носу. Как он выяснил, веснушки у нее во многих местах… И большинство он успел поцеловать. Но у них полно времени. Целая жизнь. Он отыщет их все до одной.

— Ну, товарищ, — он усмехнулся. — Хорошо повеселилась?

Она слегка наклонила голову, потом взглянула на него из-под ресниц и улыбнулась:

— Теперь ты напрашиваешься на комплименты?

— Нет, — сказал он тихо, вдруг став серьезным. — Я хочу большего. На самом деле… — Джон с трудом верил тому, что собирался сказать. — Я нашел все, что искал, даже то, о чем не подозревал.

Джон подождал, пока она переварит его слова. Она склонила голову набок, прищурилась.

— Я правильно тебя поняла? Потому что если ты не всерьез, то лучше не говори ничего. Я уже большая и прекрасно знала, что делала ночью. Ну, большую часть времени. По правде говоря, несколько раз мне казалось, что сознание покинуло тело. Но ты не обязан что-то говорить.

Он приподнялся на подушках.

— Ты хочешь, чтобы я молчал?

Она закатила глаза. Господи, она действительно закатила глаза.

— Этого я не сказала.

— Значит, ты не против услышать, что ты самая красивая, чудесная, невероятная женщина на свете и я хочу жить с тобой?

На ее лице медленно появлялась улыбка.

— Ты что, пишешь любовный роман? Скажи прямо. Пожалуйста. Я правда хочу, чтобы ты сказал эти слова. Если ты серьезно.

Он открыл было рот, но не смог. Он никогда не говорил этого и сомневался, что скажет. Человек со словарным запасом свыше десяти тысяч слов никак не мог произнести всего лишь три.

Это оказалось трудно.

И вдруг все стало просто. Он почему-то ощутил, что внутри все расцветает, появляется тепло, не имеющее ничего общего с сексом или желанием. Более чистое, глубокое, сильное чувство. Ему было хорошо, голова слегка кружилась. Он чувствовал… уверенность.

Джон вдруг поверил в «жили они долго и счастливо». В божественную чистоту, голубые небеса, детский смех, в долгие прогулки и старение вместе, во всю эту милую чепуху. Циник, который всегда брал верх, произнес: «Ну конечно, ты — Гринч, и сегодня твое сердце стало в три раза больше».

А оптимист, который давно поджидал момент, выскочил с молотком в руках и оставил от циника мокрое место.

— Я люблю тебя, Джейни Престон, — сказал Джон, удивляясь звучности своего голоса. Он расплылся в улыбке, будто деревенщина, и сам это понимал, и ему было все равно. — Черт возьми, женщина, я в тебя влюбился.

Джон и Джейн стояли у своих велосипедов и смотрели, как взлетает вертолет президента.

— Жаль, что я его не увидела. Я не согласна с его политикой, но он президент, и это своего рода исторический визит. — Джейн приложила руку козырьком ко лбу и наблюдала, как огромный вертолет развернулся над океаном и полетел в сторону Филадельфии, где президент произнесет трехчасовую речь в «Индепенденс-холле».

— Это как футбол, дорогая. Если стоишь дальше пятидесяти ярдов, то лучше смотреть его дома, по телевизору.

— Наверное, — ответила она, улыбаясь. Этим утром она много улыбалась. — Ив одиннадцать всегда показывают фильм.

— Точно. Или «Прямой эфир в шесть», если только наш Джим не пустит свой сюжет.

— Думаешь, он появится в пятницу?

Джон кивнул, садясь на велосипед, и они покатили вниз по песчаной дороге, огибающей пляж.

— Ему просто нечем больше заняться. Куда мы едем?

Джейн посмотрела на него через плечо. Он выглядел таким привлекательным. Самый большой велосипед из проката «Конгресс-Холла» казался крошечным по сравнению с ним.

— Я хочу посмотреть Дувоп и классические мотели в стиле Майами-Бич в Уайлдвуде, но это слишком далеко для велосипедной прогулки.

— Ду — что? — Джон остановился на перекрестке рядом с ней. — Что это за штука?

— Попробую вспомнить, как написано в путеводителе. Итак. Дувоп расположен в Уайлдвуде, это памятник поп-культуры и архитектуры пятидесятых.

— Пятидесятых? В пятидесятых была архитектура? Я думал, тогда были только коробки, поставленные на другие коробки…

Джейн посмотрела вперед, увидела знак, который искала, и покатила к тропинке.

— Как много вы знаете, профессор. Комплекс ООН построили в пятидесятых.

— Я пас, — Джон подъехал к ней, поставил ногу на дорожку и потер колено — он постоянно ударялся коленями об руль.

— Фрэнк Ллойд Райт[24] творил в пятидесятых.

— Снова пас, — Джон опустил подпорку велосипеда и отошел от него. — Я люблю камень, кирпич, резное дерево, водосточные трубы и башенки. И плющ.

— Ты живешь в старинном доме?

— Нет, в куче коробок, приставленных к склону горы.

Джейн тоже опустила подпорку, и они пошли по тропинке.

— Почему? Ты же не любишь современную архитектуру.

Он взял ее за руку. Его руки были такие большие, что ей пришлось ухватиться за его безымянный палец, чтобы держаться поудобнее.

— Я не знаю. Там красивый вид. Я люблю такие. Но знаешь что? Я вдруг понял, что у меня совсем мало соседей, и все далеко. Подъезд к дому слишком крутой, и я не могу поставить там баскетбольную корзину. И вообще ни одного ровного места, так что брусья и лесенки тоже отпадают. Нет. Этот дом не подходит. Там останется тетушка Мэрион, если ты не захочешь, чтобы она жила с нами, хотя ты наверняка ее полюбишь. Она тебя точно полюбит.

Джейн посмотрела на него и покачала головой:

— О чем это ты?

Он остановился и положил руки ей на плечи.

— Джейн, я прошу тебя выйти за меня замуж.

— Ой, — она произнесла это очень тихо и почувствовала, как начинают гореть щеки. — Как славно.

— Славно? Черт побери, Джейн, мы же поклялись никогда больше не произносить это слово.

— Да, Джон, — Джейн прижалась к его широкой груди и обняла за талию.

— Да — что? «Да, Джон, мы не будем говорить это слово», или «да, Джон, я выйду за тебя замуж» ?

Ее ухо было как раз напротив его сердца, и она слышала, как оно колотится! Такой большой шерстяной медвежонок.

— Да, Джон, да. Да, я выйду за тебя замуж, — она медленно перевела дух. — Когда-нибудь.

Он отстранился и посмотрел на нее.

— Когда-нибудь? Что это значит?

— Это значит, Джон, что мы знакомы меньше недели. Я люблю тебя, правда люблю…

— Ты сказала это в первый раз. Тогда, в комнате, ты не ответила.

— Ну да. Я хотела ответить и хотела, чтобы ты сказал, и вот говорю сейчас. Но… я подумала, и мне кажется, что мы торопимся. Мы же почти не знаем друг друга. Нам, наверное, нужно… время.

Джон коротко усмехнулся и посмотрел в небо.

— Не могу поверить. Первый раз в жизни я… а женщина отвечает «когда-нибудь»!

— Джон, пожалуйста, не сердись. Ты же знаешь, что я права.

Он посмотрел на нее, открыл рот и закрыл.

— Хорошо, — отрезал он. — Хорошо, ты права. И что мы теперь будем делать? Признаваться начистоту?

Она снова обняла его.

— Нет, глупый. Мы просто два человека, которые хотят узнать друг друга получше. Мы будем… разговаривать. Но не сейчас, ладно? А то получится смешно. Как интервью. Давай пойдем и посмотрим на остатки кораблекрушения.

— Здесь было кораблекрушение?

Джейн взяла его за руку и потянула за собой.

— Да, было. Корабль британских ВМС «Мартин» принимал участие в войне в начале восемнадцатого века. Где-то под Кейп-Мэй есть еще один корабль, «Атлантина» — через «н», не «Атлантида», а «Атлантина». Это был экспериментальный корабль, построенный во время Первой мировой войны. Из цемента. А потом удивлялись, почему он затонул.

— Прямо как Атлантида. Ты любишь историю, правда, солнышко?

— Да. А ты?

— Не слишком. Может, вернемся в комнату и сотворим немного этой истории?

— О, Джон, — выдохнула она.

— О, Джейни, — передразнил он. — Ну и?

— Хочешь заставить меня это сказать, да?

— Если смущаешься, можешь просто кивнуть. Джейн кивнула, и он сгреб ее в охапку, будто она весила меньше двухлетнего ребенка, и понес к велосипедам.

Корабли подождут… Они собирались творить историю.

Джон пел в ванной что-то из репертуара Элвиса — возможно, из уважения к Дувоп. Элвиса он пел не лучше, чем Спрингстина, но Джейн все равно улыбалась, расчесываясь перед зеркалом.

Они заказывали еду в номер ночью и утром. И если бы не запланировали встречу с Генри и Брэнди, то не выходили бы из комнаты весь день.

Прошлой ночью они вышли на балкон. Джон в одних трусах, Джейн в простыне со своей кровати — им понадобились обе кровати, так или иначе, — и смотрели на фейерверк над пляжем и океаном.

— Подумать только, я собиралась жечь бенгальские огни с родителями. Потом смотреть концерты по Пи-би-эс и лечь спать в одиннадцать, — произнесла она, прислоняясь к его обнаженной груди.

Он ткнулся носом ей в шею и сказал, что лучшие фейерверки случаются дома, и она пропустила кульминацию на пляже, с радостью променяв ее на вспышки цвета под закрытыми веками, когда он любил ее, обнимал и показывал, что на самом деле значит «праздновать»…

Джейн покраснела и отвернулась от зеркала. Надо сосредоточиться на других вещах, а не на том, что Джон не может от нее оторваться… А она не может оторваться от него.

И они разговаривали. Во всяком случае, она. Он задавал такие хорошие вопросы, ему было все интересно. И она рассказывала о своем детстве, о родителях, о Молли.

— Молли, — Джейн отложила расческу, схватила телефон и набрала домашний номер кузины.

— Привет, можете говорить со мной. А я поговорю с вами, только позже. Дождитесь короткого…

Джейн повесила трубку. До этого она оставила уже пять сообщений.

Она позвонила и на мобильный, без особой надежды, но Молли ответила со второго гудка.

— Молли! — Джейн буквально влезла в телефон. — Где ты? Почему не звонишь? Тебе нужно приехать сюда. Сегодня вечером, крайний срок — завтра утром.

— Я не смогу, Джейни, — Молли, похоже, ее не слышала.

— Что значит — не сможешь? Молли, я достала тебе сенсацию. Это больше того, что ты хотела. Гораздо больше. Пулитцер, помнишь? «Спаси меня, Джейни, спаси мою работу!» Припоминаешь, Молли? И где ты? Ты так и не сказала, где ты, — Джейн сощурилась. — Ты в Канкуне?

— В Канкуне? Ты что, сейчас же не сезон. Хотя кому я это говорю — женщине, которая ездила в Диснейленд в августе. Лучше уж сразу нацепить мышиные уши, включить печку и расплавиться. И ездила ты с родителями. Помощь нужна тебе, Джейни. Серьезная помощь. Тебе надо из этого вырваться. Кстати, о «вырваться», как там препод?

— Молли, — Джейн присела на край незаправленной кровати, — ты не собьешь меня своими остроумными комментариями. Где ты и почему не можешь приехать?

— Я бы сказала тебе, что в Париже, но ты бы не поверила, потому что там телефон был бы недоступен.

— Правда?

— Черт. Какую возможность упустила. Я все время забываю, что ты живешь в стране «Фишер-прайс»[25] и ничего не знаешь о взрослых игрушках. Кстати, о «взрослых игрушках», ты не сказала — как там препод?

У Джейн щелкнуло в голове, и она посмотрела на дверь ванной. Ужасное пение смолкло. Шум воды тоже. Джон вот-вот выйдет, и придется объяснять ему, что с Молли все сложно, что она просто… просто Молли.

— С ним все нормально. Он… внизу, проводит семинар. Слушай, мне пора. Когда тебя ждать?

— Джейни, радость моя, меня не надо ждать, — ответила Молли. — К сожалению, у меня другие планы. И я ушла из газеты. Там никакого будущего.

— Ты ушла… какие планы?

— Разумеется, спасти репутацию «Беззаботного детства».

— А что с моей репутацией?

— Я рассказала профессору, он все тебе объяснит. Я пойду на любую жертву ради моей любимой кузины Джейн.

Тут Джейн окончательно запаниковала:

— Жертва для тебя — это ходить две недели без педикюра. Что происходит?

— Если я скажу, ты сюда примчишься, поэтому не буду. А сейчас я кладу трубку. Да, Джейни, спасибо тебе! Огромное спасибо. Мое имя чудесно засияет в огнях рампы.

— Нет, подожди. В каких огнях? Молли! Молли! Черт!

— Что-то случилось, солнышко? — спросил Джон. Он прикрылся только маленьким белым полотенцем, что было бы приятным зрелищем, не будь она так расстроена. — Я еще не надел линзы, поэтому ты слегка расплываешься, но, по-моему, ты нахмурилась. Очень красиво нахмурилась.

— Ты говорил с Молли? Ты ничего об этом не сказал. И что она тебе сообщила?

Он взъерошил мокрые волосы и искоса посмотрел на нее:

— Она взяла с меня клятву держать все в секрете. Прости.

Джейн приподняла трубку и снова положила ее.

— Она только что освободила тебя от клятвы, так что выкладывай.

Джон присел рядом и глубоко вздохнул, как бы собираясь с мыслями.

— Хорошо. Кто-то проводил собеседование с каким-то дядей, который думал, что может — ну не знаю — оставить в твоем заведении двоих племянников на две недели в июле начиная с прошлого понедельника. Но тот, кто с ним беседовал, решил, что речь об августе. Когда я говорил с Молли, она ждала, что этот дядя объявится и разнесет все здание. А что, разнес?

— Но ведь мы закрыты. Она должна была сказать, что мы закрыты. Что еще она… о господи!

«Я пойду на любую жертву ради моей любимой кузины Джейн».

— Она не могла этого сделать, — Джейн с надеждой посмотрела на Джона. — Ведь правда же?

— Не могла что?

— Две недели присматривать за чужими детьми, — еле выдавила Джейн. Слова находились так же трудно, как если бы она говорила по-японски… А она не говорила по-японски. «Хонда», «мицубиси». И все.

Нет, Молли так не поступит… если, конечно, ей это не выгодно. А какая тут выгода? Что она говорила про свое имя в огнях рампы?

Зазвонил телефон, и Джейн схватила трубку:

— Молли!

— Простите. Я, наверное, не туда попала, — ответил очень приятный интеллигентный женский голос с легким южным акцентом.

— Ас кем… С кем бы вы хотели поговорить, мэм? — Джейн посмотрела на Джона, который вдруг попытался выхватить у нее телефон.

— Ну как же, с Джоном Патриком, конечно. Это ведь его номер? Джона Патрика Романовски? Джей-Пи?

Джейн покосилась на Джона, который помахал ей рукой. Довольно вяло помахал. И очень виновато.

— Джон Патрик? Я не знала, что его зовут Джон Патрик. Просто… просто Джон. Джей-Пи, вы сказали? Да, он здесь, секундочку.

Она передала ему трубку, услышала, как он поздоровался со своей тетушкой Мэрион, и отошла в дальний угол.

Джон Патрик. Она даже не знала его второго имени. Переспала с мужчиной, даже не зная его полного имени. Призналась в любви мужчине, не зная его полного имени. Джон Патрик?

Джон Патрик Романовски.

Дж.П. Романовски.

Дж.П. Роман.

Нет.

Невозможно.

«Я убью его».

Джейн бросилась к шкафу, куда убрала прочитанную книгу. Опустилась на колени, открыла один чемодан, потом другой. Книги не было. Где она?

— Где эта чертова книжка? — завопила Джейн, подбегая к Джону, который как раз повесил трубку.

— Какая книжка? — невинно спросил он, но она уже все поняла. Теперь поняла. — Я все еще без линз, но тон у тебя убийственный. Что стряслось?