Глава 23

Медленно и неохотно Молли открыла глаза. Темно. Все еще темно.

И тепло.

Она пошевелила рукой и поняла, что рядом кто-то есть. Доминик. Она прижалась к нему крепче, спряталась в его руках. С ним в темноте было не так страшно.

И все-таки нужно зажечь свет. Шторы плотно задернуты, телевизор выключен, свет в ванной не горит. Может быть, если она закроет глаза и замрет, ей станет лучше?

Нет. Нужно зажечь свет.

Молли осторожно попыталась выбраться из объятий Доминика. Он пробормотал что-то и обнял ее еще крепче.

— Доминик, — прошептала она, стараясь держать себя в руках. Если поддаться страху, он накроет с головой. — Пусти меня, Доминик…

— М-м-м?

— Доминик, отпусти.

— Молли…

Она перевела дыхание и попыталась улыбнуться. Спокойно.

— Не буду спрашивать, кого ты надеялся увидеть. Да, Молли. Молли, которой нужно встать и зажечь свет.

Он закрыл рукой глаза.

— Валяй. Я готов.

Она подобралась к краю кровати, нащупала выключатель, встроенный в ночной столик. По обеим сторонам кровати вспыхнули лампы.

— Ну вот, — сказала она, чтобы подбодрить саму себя. — Так лучше?

— Мы за это голосуем? Если да, то я голосую «против».

— Прости, Доминик. Я не хотела тебя будить. — Она заметила, что он спал в одежде и поверх одеяла. — Минуточку. Чего это я извиняюсь? Ты в моей постели.

— Формально — да, но только чтобы составить тебе компанию. Такое допускается самой строгой цензурой. — Он смотрел на нее, прикрывая ладонью глаза от света, и моргал. — Как ты?

Она посмотрела на часы возле кровати. Три.

— Сколько я спала?

Доминик сел.

— Не знаю. С девяти, наверное.

— Ого, я даже не помню, когда последний раз ложилась в девять. — На самом деле это было неправдой. Молли помнила. Она прилегла вздремнуть и проснулась в полной темноте: перегорела лампочка. Ужас, который пришлось пережить, она никогда не забудет. — Прости.

Молли бесшумно прошла в ванную и плеснула в лицо холодной водой, смывая остатки ночных кошмаров, прятавшихся по углам сознания и поджидавших удобного момента, чтобы выбраться наружу. Хотя в этот раз кошмар ей не приснился. Она помнила только, как Доминик обнимал ее во сне и как она проснулась в его руках.

Вернувшись в спальню, Молли с размаху плюхнулась на кровать, вытянулась рядом с Домиником и поцеловала его в щеку.

— Мой герой, — сказала она. — Спасибо, что нашел меня.

Сейчас он обнимет ее и поцелует. И так далее. Но он просто притянул ее к себе.

— Ты уверена, что все нормально?

— На все сто, — бодро ответила она. — Это был посттравматический шок, вот и все. Дверь захлопнулась, стало темно, и я снова превратилась в семилетнюю девчонку. Глупо.

— Почему глупо? Закономерно. Хорошо, что ты нашлась.

Она кивнула.

— Знаешь, как надо было поступить? Оседлать здоровую газонокосилку, которая там стояла, и выбить ею двери. Как я сразу не догадалась?

Он погладил ее по руке.

— Там железные двери. Хорошо, что ты не догадалась.

— Железные двери. — Ее передернуло. — Совсем как в мясной мистера Хартцеля. Он сам построил ту мясную — каждый раз об этом рассказывал, когда мы к нему приходили после того случая. Своими руками построил. Сам варил, сам двери навешивал. К тому времени ему уже отделали новую просторную мясную, лучше не найти, так что он просто прибеднялся. И, между прочим, перестал угощать меня сыром. Но я не огорчалась: Джейни всегда отдавала мне половину своего куска.

— Я ее уже люблю. Хотя и не встречал никогда. Молли, нам правда нужен весь этот свет?

Она снова села.

— Пожалуй, нет. Не весь. Я лучше включу телевизор. Он так интересно освещает комнату. Тебе понравится.

Он тоже сел и обнял ее за плечи.

— Но ведь я здесь, с тобой.

— Да.

— Так, может, выключим свет?

Она потерла лоб.

— Нет. Прости. Лучше не надо.

Несколько мгновений он молчал. Зачем она все испортила? Могло случиться что-то прекрасное. Потом произнес:

— Ладно, да здравствует электричество. Тогда давай поговорим.

Молли повернула голову и посмотрела на него. Какой же он замечательный. Его светлые волосы спутались после сна, а на щеках и подбородке проступила щетина.

— Поговорить? Доминик, сколько можно говорить об одном и том же?

— Тогда… — Он отодвинулся, встал с кровати и взял одну из фотографий в серебряной рамке. — Тогда расскажи мне о фотографиях. Это Джейни?

Молли утвердительно кивнула.

— Да, на выпускном в школе. Она говорила прощальное слово. Обошла меня на две десятых балла.

— Хорошенькая. Невысокая, но милая. А это — подожди, я догадаюсь. Это ты с Джейни. Сколько тебе было? Двенадцать?

— Да, наверно. Примерно столько, сколько сейчас Лиззи.

Молли взглянула на фотографию.

— Надо будет показать ей. Пусть убедится, что плоская грудь у нее не навсегда.

— Вот как! Лиззи переживает из-за своего бюста! — Доминик хмыкнул. — Спасибо, что просветила.

— Не за что. Кстати, об этой фотографии. Мы с дядей и тетей ездили наблюдать за птицами. Каждое лето на Четвертое июля. В то время я всегда проводила лето с Джейни. Видишь, у нас бинокли на шеях. Я знаю названия почти всех птиц Вирджинии. Хочешь, могу перечислить.

Доминик поставил фотографию обратно и взял другую.

— Поехали дальше, — сказал он, подмигнув. — Это твои дядя с тетей?

— Танцуют на вечере в честь тридцатилетней годовщины своей свадьбы. Вечеринка получилась просто роскошной, — произнесла Молли, вспоминая, как были потрясены родители Джейни, когда они устроили им такой сюрприз. Всю основную работу сделала Джейни: приглашения, программу и прочее, но зато Молли придумала отметить этот день в ресторане и подарить им билеты в круиз. — Я решила, что их надо наградить за то, что они так долго меня терпели.

Доминик прошел к туалетному столику.

— Это фото я уже видел. Кто это?

— Миссис Клозер, — вздохнула Молли. — Она была нашей экономкой в Коннектикуте. Умерла двенадцать лет назад. Некоторое время я считала, что моя мама — это она. Просто ее зовут миссис Клозер. Мне было три года, я мало что понимала.

Доминик прошелся по комнате.

— Собака! Ух ты, какой лохматый. Наверное, самый любимый. Как его зовут?

— Блэки. Я нашла его на улице и притащила домой. Мамочка с папочкой даже не узнали, что я завела пса. Пока я была в школе, он… его сбил грузовик, который привез новую мебель. — Она слегка кашлянула. — Я не выпускала его за ограду, но вокруг дома он бегал где хотел.

Это официальный вариант истории для широкой публики. Правду Молли узнала потом: Блэки пробрался в комнату матери и сжевал туфли. С мамочкой случилась истерика. И тогда родители усыпили Блэки. Этого Молли никому не рассказывала.

Доминик — мудрый и замечательный — отложил снимок и взялся за другой.

— Здорово. Вечеринка в римском стиле?

Молли улыбнулась.

— Да, это в колледже. Сможешь меня узнать?

— Я узнаю тебя в любой толпе, — тихо сказал Доминик, поглядев на нее через комнату. — Оставим остальные на другой раз.

Он вернулся к кровати, взял с ночного столика список правил Джейни и сел.

— А это что такое?

— Самоучитель по руководству детским центром. Составлен Джейни для своей слабоумной двоюродной сестры.

Доминик перелистнул на последнюю страницу. В конце десять листов остались пустыми.

— Она тебе не доверяет?

— Доверяет. Это для новых правил. Больше всего мне нравится пункт тридцать два.

Доминик открыл правило номер тридцать два: «Никогда, повторяю, никогда НЕ учи детей вихлянию. Это не смешно».

— Что такое «вихляние»?

Молли улыбнулась.

— Так, ничего особенного. Садишься на пол, скрещиваешь ноги. Как в позе «лотоса».

— Знаю.

— А потом поднимаешься на коленки и идешь. Называется «вихляние».

— Ты так можешь?

— Да. Хотя не я это придумала.

Доминик коварно улыбнулся.

— Покажи.

— Ни за что. У меня будет очень глупый вид. Она получилась только у троих.

— Ты показывала ее детям?

— Конечно. Это Джейни навела меня на мысль. — Молли посмотрела на часы. — Только пятнадцать минут четвертого. Ты точно хочешь остаться со мной? Я могла бы включить телевизор, как обычно. Ночь лучше всего коротать в компании второсортных голливудских звезд, которые пытаются навязать тебе самые удобные и недорогие матрасы в мире.

— Нет, одну я тебя не оставлю. Ты очень испугалась.

— Я уже все забыла, — соврала Молли. Пожалуй, на ее памяти это было самое бессовестное вранье.

Большую часть жизни она пыталась убедить себя, что просто не любит темноту. Вчера ей снова пришлось признать: темнота пугает ее, темные закрытые помещения наводят на нее ужас… и снова вспомнить реакцию родителей на историю с мясной мистера Хартцеля.

Они не обратили на ее испуг никакого внимания. Не обратили на нее никакого внимания. Всю свою жизнь они не обращали на нее никакого внимания. Позвони Джерри, пусть найдет ей новую школу и выпишет чек, нам пора на скачки быков в Памплону.

Доминик взял ее за руку.

— Я останусь здесь.

Она покачала головой, улыбнулась и затеребила пуговицы на пижаме.

— Ладно. Чем же мы с вами займемся, достопочтимый мистер Доминик? Кажется, я догадываюсь.

— Нет. Не сегодня, Молли, хотя утром я наверняка буду страшно жалеть, что отказался. Давай лучше попробуем узнать друг друга поближе.

Нет, Доминик, пожалуйста. Я не могу так.

— Да? — Она прижалась к нему. — А я думала, мы успели отлично изучить друг друга.

— Правда? И какое у меня любимое блюдо?

Она отодвинулась и нахмурилась.

— Любимое блюдо? Это и называется «узнать друг друга поближе»?

— Предлагаю начать с этого. Имей в виду, это не телячья печень.

Ей отчаянно хотелось, чтобы этот разговор поскорее закончился.

— Эх, а я поставила на нее все, что у меня было.

— Картофельное пюре. Я за него родину продам. Густое, нежное, с маслом или подливой. Знаешь, как здорово построить из него башню, потом выесть немного в центре и налить туда подливы? Когда мы были детьми, я ел свое пюре только так. Главное было — сохранить стенки башни.

— Ты что, шутишь?

— Ничуть. Очень важно, чтобы башня осталась цела. Вижу, ты в картофельном пюре ничего не понимаешь.

— Точно. И это только один из моих пороков.

— Не перебивай. А потом, когда я доходил до самого главного, стенок, Тони всегда ломал их вилкой.

— Бедненький. Лучше уж быть единственным ребенком. — Молли обхватила колени руками. — Кто из вас старше, ты или Тони?

— Я. На восемнадцать месяцев. Я всегда должен быть Старшим братом. Снисходительным. Не беги так быстро, Энтони за тобой не успевает. Он меня доставал до чертиков, особенно когда я немного подрос. Но теперь мы отлично ладим. А у тебя какая любимая еда?

Молли пожала плечами.

— Я все люблю.

— А если бы ты на целых шесть месяцев попала на необитаемый остров и могла бы взять с собой из еды что-то одно?

— Пиццу, — мгновенно ответила Молли. — В ней так много всего.

— Тебе нравится, когда в ней много начинок?

— Ни в коем случае. Я — сторонник благородной простоты. Если только немного пепперони. А так, достаточно сыра и томатной парты. И чтобы лепешка хрустела. Ты записываешь?

— Я запомню. О чем теперь? О фильмах? О книгах?

— Как будто у нас первое свидание.

Он погладил ее по волосам.

— Так и есть. Я хочу узнать тебя, Молли Эпплгейт. Какая ты.

До чего упрямый. Молли даже подумала, не рискнуть ли ей узнать его самого. Если бы это не было так опасно.

— Ты не забыл, я ведь уеду, как только вернется твой брат с женой.

— Ходили такие слухи, помню.

— Так и будет. Я уеду. У неподражаемой хохотушки Молли Эпплгейт есть одно свойство: стоит мне пробыть где-то слишком долго, и я начинаю действовать людям на нервы.

— Это не люди, а толпа трусливых идиотов.

— И потом, мне становится скучно.

— Тебе скучно?

— Нет, — тихо ответила она, глядя в сторону.

— Я тебе надоел?

— Нет, — сказала она чуть громче.

— Ты устала от детей?

— Я их очень полюбила.

— Тебе надоело в Вирджинии?

— Перестань! Сейчас мне не скучно. Я просто предупреждаю о том, что может случиться. Я не такой человек, на которого можно положиться.

— А если я попрошу тебя остаться? Если через две недели вдруг окажется, что тебе не скучно, а я не хочу, чтобы ты уезжала? Тогда ты останешься? Чтобы узнать, на сколько нас с тобой хватит?

Молли сморгнула навернувшиеся на глаза слезы.

— Знаешь, Доминик, иногда мне кажется, что ты меня просто жалеешь. А я не выношу, когда меня жалеют. Я довольна своей жизнью. И всегда была… довольна.

— Своей независимой жизнью.

— Независимой. Да.

— Когда полагаешься только на себя.

— Да.

— Не привязываешься ни к кому слишком сильно, потому что знаешь, что уйдешь. Или ты просто уходишь прежде, чем уйдут от тебя? Поступаешь так же, как твои родители?

— Нет! — Молли как ветром сдуло с кровати. Она присела на туалетный столик. — Я больше не ребенок. Я так не поступаю.

Он встал рядом с ней, положив ей руки на плечи — очень мягко, только чтобы она ощутила, что он рядом.

— А по-моему, Молли, именно так ты и поступаешь.

— Я не желаю ни о чем больше говорить. — Она стряхнула с плеч его руки, поднялась и посмотрела ему прямо в глаза. — Давай займемся чем-нибудь другим.

Она поднялась на цыпочки и поцеловала его, но он не ответил на поцелуй. Она прижалась к нему всем телом. Он даже не пошевельнулся.

— Ладно, забудь. — Молли опустила руки. — У меня есть колода карт. Уходить ты не хочешь, заниматься сексом тоже… может, сыграем в покер? На пяти картах. Чур, двойки и валеты — джокеры.

Она потянулась к ночному столику, но он обнял ее, и они оба повалились на кровать.

— Перестань, Молли. Перестань убегать. Не надо говорить. Не надо играть, даже в.карты. Давай просто побудем вместе. — Его дыхание было теплым. — Пожалуйста.

И только теперь Доминик поцеловал ее так мягко и нежно, что глаза Молли заволокло слезами.

Он принялся целовать ее губы, волосы, веки, подбородок.

Его руки ласкали ее, но не страстно, а нежно, и эта нежность сделала ее хрупкой, так что захотелось плакать.

Молли замерла, впитывая каждую каплю нежности, открываясь для нее, умоляя заполнить пустоту одиночества внутри.

Он расстегнул на ней пижаму и поцеловал грудь.

— Ты прекрасна, Молли. Ты прекрасна…

Молли закрыла глаза, стараясь не слушать. Не надо про внешность, Доминик. Пожалуйста, пусть будет про то, что у меня в душе. Что видишь только ты.

Он покрывал поцелуями ее грудь и живот.

— Так прекрасна…

Молли закусила губу, чтобы не разрыдаться. Он говорил ей то, что, по его мнению, она хотела услышать. Он не виноват.

Доминик лег на спину, привлек Молли к себе и заглянул в глаза.

— Имей в виду, Молли, — таким серьезным она его никогда еще не видела, — сегодня мы не станем заниматься сексом.

Молли моргнула и не нашлась, что ответить.

— Сейчас у нас есть выбор. Или сыграть в покер, и черта с два я соглашусь на валетов-джокеров, или заняться любовью. Любовью, а не сексом. Это разные вещи, Молли, и ты отлично это знаешь.

— Разве? — с глубоким вздохом спросила она. Он чуть улыбнулся.

— А если не знаешь — тем лучше. Я буду первым.

— Доминик, ты меня пугаешь. — Она положила руку ему на грудь, чтобы почувствовать биение сердца, медленное и ровное. Странно. Ее собственное сердце прыгало, как заяц.

— Что ты, Молли. Я люблю тебя. Я хочу заняться с тобой любовью. Сейчас.

И с этими словами он поцеловал ее. Просто поцеловал. И еще, и еще, пока она не обвила его руками, пока они не сплелись в объятии. Он прикусил ее нижнюю губу и пощекотал кончиком языка. Потом снова поцеловал, их губы раскрылись навстречу друг другу, его язык нежно ласкал ее небо.

Руки медленно гладили ее, сжимая бедра, ягодицы.

Одну ногу он продвинул между бедер Молли и приподнял ее так, что самое нежное местечко прислонялось к его бедру, и он чуть надавливал, нежно-нежно.

Она обхватила его, но не для того, чтобы он вошел в нее. Так приятно было чувствовать тепло его кожи, его мускулы, нарастающий ритм биения его сердца. Сердца, бившегося для нее.

Наконец он стал ласкать ее грудь, долго, бесконечно долго, пока Молли не переполнило какое-то новое чувство, которое она пока не могла назвать.

Он поцеловал ее живот, выступающие справа и слева косточки, прижался лицом к нежной коже на бедрах… и отправился дальше.

Покрыл поцелуями ступни, подколенные ямочки, внутреннюю поверхность бедер. Но когда он двинулся чуть выше, Молли испугалась. Она стиснула бедра, и он отступил, поцеловал живот и начал сначала…

Она таяла, наслаждение не накатывало волной, оно растворяло в себе.

Его пальцы осторожно раздвинули ее, а язык и губы жадно обхватили — но не против ее воли. Это не пугало. И даже не обожгло слепым желанием… пока.

Молли закинула руки за голову, выгнула шею, закрыла глаза, приоткрыла губы. Казалось, она открыта настежь и тает, тает.

Что-то переполнило ее грудь, и стало трудно дышать. Что-то приятное, желанное заполняло пустоту.

Его язык…

…делал невообразимые вещи, открывал в ней такое, о чем она даже не подозревала. Сливался с ней, теплый, влажный, сильный.

Она никогда… никто никогда…

Когда ее тело начало судорожно изгибаться от наслаждения, он стиснул ее бедра, накрыл ее рот своим, не переставая настойчиво ласкать ее, пока она не закричала, не назвала его имя. Еще, еще и еще.

Доминик не выпускал ее из рук, пока ее дыхание не стало ровным и не накатила истома, бороться с которой не было сил… а когда Молли проснулась, все шторы были открыты, наступило утро и Доминика рядом не было…

И тогда она зарылась лицом в подушку и разрыдалась.

Глава 24

Приняв с утра душ, Доминик решил прогуляться. Но только он вышел на улицу с кружкой кофе, солнце скрылось за тучами.

Что ж, этого стоило ожидать. Несколько дней стояла отличная погода, самое время для дождя.

Теперь дети, Молли и он останутся в доме, а всем остальным придется сидеть в доме для гостей. Такая перспектива Доминику очень понравилась.

Он глотнул кофе, обжегся и поморщился.

Молли. Какое у нее настроение? Все еще хорохорится, цепляется за свою независимость, за свою якобы неуязвимость? Неужели она ему не поверила? Или просто она не верит самой себе?

— Она упрямая, как черт, — сказал он подошедшему Руфусу. Пес, как всегда, смотрел на него очень дружелюбно. — Вот ты — мужчина, — обратился Доминик к сенбернару. — То есть пока еще мужчина. Пока Элизабет не вернулась и не сводила тебя к ветеринару. Скажи мне, как мужчина мужчине: ты понимаешь женщин?

Руфус высунул язык, по форме и цвету похожий на большой ломоть ветчины, облизнулся и навалил кучу.

Доминик улыбнулся.

— Точно. Я в них тоже ни черта не понимаю. Ну что, Руфус, чем сегодня займешься? Какие планы?

— Да вот, хочу написать книгу «Тысяча и один способ избавиться от идиотов, которые считают, что собаки должны с ними разговаривать».

Доминик обернулся и увидел Тейлора. Тот качал головой.

— Доброе утро, Тейлор. Ты гениально воплощаешь Руфуса.

— Прежде всего, я отлично воплощаю одного композитора, который сейчас в отпуске. Скажи, у нас сегодня намечается что-нибудь увлекательное? Или чревовещание можно считать кульминацией сегодняшнего дня? Кстати, сейчас только девять утра.

— Тебе скучно?

— Послушай. — Тейлор отобрал у Доминика кружку с кофе и поставил ее на перила. — У тебя есть Молли. У Дерека есть Синара. А у меня кто? Если скажешь, что Билли Уайт, имей в виду: я тяжелее тебя на сорок фунтов.

— На шестьдесят.

— Неважно. Между прочим, не забывай, я сугубо городской человек. Вчера было весело, не спорю, но я жду не дождусь, когда ты сможешь вернуться к работе. Может, ты уже передумал насчет выходных? Надо наконец решить, что делать с Синарой. Они сейчас с Дереком репетируют в театре, и я не могу сидеть здесь сложа руки, когда она издевается над лучшей музыкой, которую мы с Тони написали в своей жизни.

— Ты там был?

Тони кивнул.

— Я понимаю, что место довольно сложное, но она совершенно не может в нем разобраться.

— Молли разобралась, — сказал Доминик и тут же об этом пожалел.

— Молли разобралась? — повторил Тейлор, подходя вплотную к Доминику. — Что ты хочешь этим сказать? Черт, Ник, если ты мне соврал, если ты настолько потерял от нее голову, что собираешься заменить…

Доминик схватил Тейлора за руку и потащил в кабинет.

— Не здесь. Пойдем.

Десять минут спустя Доминик сидел за своим столом и наблюдал, как Тейлор азартно исправляет ноты их будущего хита всех времен и народов.

— Так… Так… может получиться. Сделать немного проще, безыскусней. Это я понимаю. Как бы между прочим. Зато когда мы дадим ее во второй раз, будет триумф. Только надо сократить какой-нибудь номер, иначе мы не уложимся. Черт, здесь нужен Тони, потому что в конце нужно обязательно изменить текст, а я не пойму, в какой именно строчке. — Он швырнул карандаш на стол. — Без него ничего не получится. Черт бы побрал эти Греческие острова.

— У него второй медовый месяц, — напомнил Доминик Тейлору. — Кроме того, мы в настоящем отпуске впервые за десять лет. Все это заслужили.

— Правильно. Но где написано, что я обязан проводить его здесь? И куда я теперь поеду, если на горизонте маячит такая идея? Хотя Синаре я все равно помочь не могу.

— Это я от тебя уже слышал, — улыбнулся Доминик. Тейлор запустил в него карандашом.

— Ладно, Ник, давай так. Я хочу послушать, как эту песню поет Молли. Она не знает, что именно в ней изменила, ты не знаешь, что она в ней изменила, но как только я послушаю, то сразу все пойму. Она поет, я слушаю, потом запрыгиваю в свой «Додж», возвращаюсь, жду, когда приедет Тони, и мы вместе…

— Нет.

— …набрасываемся… Что значит «нет»? Почему?

— Потому что она не знает, что я слышал ее. Вот почему. Это… это будет вторжением в ее личную жизнь.

Тейлор откинулся на спинку стула и почесал затылок.

— Елки. Ты же в нее по уши влюблен. Черт, Ник, не надо. С Тони совсем другое дело. Он создан для семьи и всего такого. Но мы? Мы не теряем голову и тем более не женимся. Это отвлекает от работы.

— Не знаю, Тейлор. Я забыл про таблетки и бумажные пакеты с тех пор, как мы с Молли за… короче, она не актриса. Я рассказал тебе, как она пела эту песню. Ты профессионал. Перепиши ее.

— Пиши так, не знаю как, — проворчал Тейлор, вставая. — Хоть бы раз вы с Тони оценили меня по достоинству. Я пошел.

— Тейлор, погоди, — окликнул его Доминик. — Если ты не хочешь ничего менять, не надо. Может, это дурацкая затея.

— Дурацкая? Ник, это гениально. — Тейлор наставил на Доминика палец. — Надеюсь, к тому времени, как вернется Тони, идея станет моей?

— Разве не ты ее мне рассказал?

— Верно. Настоящий друг. До чего приятно быть капризным.

— Еще как. Если хочешь, я могу даже сделать вид, что готов расцеловать твой капризный зад. Хотя и так уже ясно, что переделывать необходимо.

Тейлор снова сел.

— А что у тебя с Молли? Ты в самом деле влюбился?

Доминик сжал карандаш между ладонями.

— Кажется, да. Наверное. Мы… мы сближаемся.

— Миссис Джонни сказала, что после случая с сараем ты провел ночь у нее. Я думал, она станет возмущаться, но она прямо сияла. Я думаю, Молли ей очень понравилась. Мне тоже. Милая. С ней пообщаться — все равно что на внедорожнике погонять. И эти ноги…

Доминик улыбнулся.

— Тейлор, мне твое одобрение ни к чему, если ты не знал.

Тейлор пожал плечами.

— Тем не менее оно у тебя в кармане. Могу я теперь наконец уехать в Нью-Йорк?

— Конечно. Как только закончится прослушивание.

— Ах ты, зараза. Значит, решил-таки ввести замену. Кого? Я ее слышал? Как объяснишь Синаре?

— Спокойно, парень, не кипятись, — ответил Доминик. — Прослушивать будем Лиззи. Я ей пообещал. Ты мне нужен для моральной поддержки.

— Ни за что. Твои, между прочим, недавние слова. Я не хочу вмешиваться в семейные дела. Это опасно. Особенно если Элизабет с Тони узнают.

— Ей будет помогать Молли. Элизабет учила Лиззи хореографии Боба Фосса, и девочка стала танцевать «Весь этот джаз». Мне миссис Джонни разболтала. Они даже уговорили ее сшить костюмы. Колготы в сеточку, знаешь?

— Блин! — воскликнул Тейлор и вздохнул. — Сначала запрещаешь говорить про ее ноги, а потом сам же начинаешь про них рассказывать. Ладно, ладно, я согласен. Когда прослушивание?

— Не знаю. Может, в конце недели?

Тейлор выразительно на него посмотрел.

— Ник, с каких пор ты стал такой свиньей? Хочешь до конца недели упечь меня в дом для гостей вместе с нашими голубками и мамой Билли?

— Можешь поселиться здесь, в спальне для гостей.

— Отлично, как раз то, что я хотел! Стоп. Я же хотел уехать.

— Но раз ты решил остаться… — Доминик взял листок с нотами, которые правил Тейлор, и помахал им в воздухе. — А я за компанию прерву свой отпуск и схожу послушать Синару. Ты со мной?

— Уши у меня крепкие, не жалко, — проворчал Тейлор, выходя вслед за Домиником из офиса. — Какого чер… а, Бутч, это ты.

Доминик посмотрел влево и увидел пару тонких ножек в сползших носках, торчавших из-под огромной черной шляпы. Шляпа, съевшая мальчика. Шляпа, закрывшая всего Бутча Лонгстрита, не считая коленок. Черная соломенная шляпа Молли.

— Бутч, что это за…

Бутч обернулся. Чтобы шляпа не съехала на лицо, он придерживал ее обеими руками.

— Здрасьте, дядя Ник и дядя Тейлор. Смотрите, я — черепаха!

Доминик снял с него шляпу.

— А Молли разрешила ее взять?

— Нет, сэр. — Бутч заволновался. — Меня теперь накажут? Лиззи секретничает с миссис Джонни, а Молли, кажется, спит. Мне было нечего делать, а когда я нашел шляпу, то решил поиграть в черепаху.

— Вот тебя поймают и сварят суп, — захохотал Тейлор. — Ловко он придумал, а, Ник? Как твое сердце, тает помаленьку? Спорим, хочется народить своих штук пять или шесть, и пусть бегают вокруг?

Доминик нахлобучил шляпу на Бутча (голову, шею, туловище и попку) и сказал:

— Иди, Бутч, поиграй. Мне надо узнать кое-что у Дерека с Синарой. Встретимся в доме в четыре часа, идет? Мы… Мы чем-нибудь займемся.

Глядя вслед Бутчу (тот со всех ног побежал в дом, при этом шляпу то и дело сдувало с головы), Доминик произнес:

— Тейлор, ты — настоящее шило в заднице, знаешь об этом?

— Я? — Вид у Тейлора был невинный, как у новорожденного ягненка. — Что я такого сказал? Ты же сам решил: ты влюблен. Женишься, родишь детишек. Сначала постель, потом колыбель. Вот смотри. Тебе уже почти тридцать девять. Первый ребенок родится, когда тебе стукнет уже сорок, а то и сорок один. Когда он закончит колледж, тебе пора будет выходить на пенсию. Хе-хе, вот здорово. Представь себе. А ведь где один, там и остальные. Посмотри на Элизабет. Зачем, ты думаешь, они укатили на эти Греческие острова? Тони тебе не говорил, что они хотят завести еще ребенка?

Доминик развернулся и пошел к театру. На лице у него застыла гримаса. Тейлор, не отставая, бежал за ним по пятам.

— Ты чего, Ник? Я тебя задел? Или огорошил суровой реальностью? Ты не создан для того, чтобы проводить дни в.окружении детей и милой женушки. Ну, хорошо, пусть тебя немного прижало, я все понимаю. Много работал и слишком азартно отдыхал — а это, честно говоря, редкость.

Доминик остановился.

— Тейлор, тебя никто ни о чем не спрашивает.