— Он завидует, — сказала тем же вечером за ужином Джина. Эмма была у своих друзей, а Клер с Джиной долго просидели за кофе. — Он понимает, что ты уходишь в совершенно новую жизнь, а он все там же, где был на прошлой неделе, и где будет на следующей, и он от этого совсем не в восторге.

— Я думаю, — сказала Клер. — Но мне показалось, что он вел себя как-то необычно, словно хотел показать, что это он меня увольняет, а не так, как на самом деле.

— Ну, я думаю, именно этого ему и хотелось. — Затем наступила пауза. — И ты знаешь, ведь на самом деле ты будешь слишком занята, чтобы вспоминать о них, или заходить к ним поболтать. Ты действительно теперь сможешь развлекаться, а они для тебя станут не такими важными, какими кажутся сейчас.

Клер потрясла головой.

— Все думают, что я собираюсь меняться. Но я не собираюсь, Джина.

— Ну что ж, для меня это довольно хорошо, — Джина подняла свой стакан с вином. — За неизменность.

— Или, по крайней мере, я собираюсь сохранить все хорошее, — сказала Клер. — Этого я не хочу терять.

— Тебе никогда не придется снова что-то терять, — сказала Джина. — Может быть, это новое определение для богатства. Пока ты не потеряешь деньги. А ты ведь не потеряешь? Ты их положила куда-нибудь, где они увеличатся?

— У меня теперь даже есть менеджер по таким делам, — кивнула Клер. — Можешь себе представить — я говорю о менеджере по деньгам?

— И кто он?

— Это она. Оливия Д'Оро. Я спросила в своем банке, и они дали мне несколько имен, и я выбрала единственную женщину из их списка. Ей только двадцать девять, и поначалу я испугалась этого, но она действительно много знает и мне понравилась.

— Она из Нью-Йорка?

— Да, работает на инвестиционную фирму в Нью-Йорке, и у нее свой офис в Гринвиче.

— Ну и что она собирается сделать с твоими деньгами?

— Ничего рискованного; я сказала ей, что никакого риска не ищу. Она сделает стандартные вещи — вложит деньги в акции, облигации и казначейские билеты — и она уже составила мне чековый счет с минимальным балансом в сто тысяч долларов.

Джина подняла голову:

— А что случится, если ты потратишь больше? Твой чек вернут?

— Нет. Я бы этого и не сделала — даже не могу себе представить такую сумму, за раз, но Оливия сказала, что она создала систему автоматического перевода, и теперь, даже если я превышу, то просто на чековый счет поступят еще деньги, которые покроют мои расходы.

— Боже мой, да это же вечный двигатель. Или фонтан молодости, только в этом случае, конечно, не молодости, а денег.

Клер покраснела:

— Я понимаю, что это звучит невероятно. Так оно и есть. Я и сама не верю. Только знаю, что могу тратить и тратить деньги, а чеки не будут возвращаться.

— Да, это такой рай, о котором я и не слышала. — Джина обошла вокруг стола, чтобы обвить Клер руками и обнять ее. — Это чистая фантастика, и никто больше тебя такого не заслужил; ты так долго ждала, когда же произойдет что-нибудь хорошее. Ну, теперь наслаждайся — и мне нравится быть частью твоего рая.

Рай, думала Клер несколькими днями позже, выключив будильник и продолжая лежать в кровати. Она поставила его прошлым вечером, как обычно, забыв, что теперь он ей не нужен, и сейчас раскинулась, нежась, слушая музыку, тихо заполняющую ее комнату, и думая о том, что она может делать все, что захочет. Это я, подумала она. Ей все еще приходилось повторять себе эти слова. Это я, лежу на кровати, не иду на работу и придумываю, что можно сегодня сделать. Это я, у меня есть деньги и время. И то и другое. Деньги и время.

Она соскользнула с кровати и, подойдя к окну, взглянула на ясное небо. Хороший день для прогулки по магазинам, подумала она. Но потом поглядела вниз и увидела людей, сидящих, стоящих, ждущих в своих машинах. Они появились вскоре после того, как вышел, первый репортаж в газете о лотерее, и, казалось, с каждым днем их становилось больше. Они стучали в дверь и звонили, или просто сидели и глазели на ее окна, и ждали. Клер поежилась. Немного похоже на посещения призраков. Она снова посмотрела на небо.

— Я не могу думать об этом, — сказала она громко. — Я с этим ничего не могу поделать.

И, отвернувшись, она отправилась одеваться к завтраку. Она с Эммой отправляется за покупками.

— Одежда, — сказала она и снова ощутила дрожь предвкушения: покупка одежды была для нее весьма редким удовольствием; она всегда сама шила большую часть их вещей. — Я думаю, мы пойдем к Симоне.

— Я никогда не была там внутри, — сказала Эмма. — Боюсь, у меня глаза разбегутся.

— А я и хочу, чтобы они разбежались, — сказала Клер. — Думаю, лучше припарковаться где-нибудь в квартале от нее, пока наши новые машины не прибыли — мне так кажется, что та, на которой мы ездим сейчас, Симону не впечатлит.

Симона была низкая и полненькая, с седыми волосами, собранными в тугой узел на макушке, и с французским акцентом, ради сохранения которого ей приходилось сильно трудиться все пятьдесят лет, прожитые в Америке. Она бросила на Клер и Эмму один быстрый холодный оценивающий взгляд, осмотрев с головы до пят, а затем, глядя куда-то мимо Клер, заявила:

— Если мадам пожелает, ей и мадемуазель гораздо больше понравится в магазинах вдоль парка, совсем недалеко отсюда; мой маленький магазинчик не соответствует ее стилю.

Или бюджету, ты хотела сказать, подумала Клер, рассердившись. Нет больших снобов, чем те люди, которые обслуживают богатство; и откуда только эти снобы узнают, в один миг, кто богат, а кто нет? Она уже собиралась повернуться и уйти, но тут увидела, как Эмма вспыхнула от замешательства, и поняла, что не может позволить этой женщине обидеть свою дочь.

— Моей дочери нужна одежда для колледжа, — сказала она голосом столь же холодным, как и у Симоны. — А мне нужно много вещей для круиза.

Круиз? Я собираюсь в круиз? И когда я это решила?

— Если у вас нет ничего, что нам может понравиться, тогда, конечно, мы пойдем куда-нибудь еще, возможно к Лизабет в Норуолке, но мы предпочитаем поддерживать местные фирмы, когда только это возможно, и поскольку уж мы здесь, то посмотрим, что вы нам можете показать.

Эмма в изумлении поглядела на мать, и Клер почувствовала прилив гордости. Она никогда так не говорила; она всегда уходила от столкновений, боясь того, что может ранить чьи-нибудь чувства или из простой неловкости. Но увидев, как засуетилась, смешавшись, Симона, она подумала, что это становится довольно весело, и строго прибавила:

— У нас не очень много времени.

Симона бросила на нее еще один оценивающий взгляд и медленно закивала:

— Как пожелает мадам.

Она обмерила фигуры Эммы и Клер, уточнила их рост и вес.

— Прошу вас, подождите здесь, — сказала она, отодвигая штору, скрывавшую примерочную комнату-будуар, с трех сторон убранную зеркалами, с диванчиком и двумя креслами и маленьким столиком в углу. Она поманила ассистента. — Не хотят ли мадам и мадемуазель чаю? Или кофе? Или, быть может, вина?

— Чай, — сказала Клер, удивляясь себе снова: она редко пила чай. — Жасминовый.

Она уловила быстрый взгляд Эммы, но дождалась ухода Симоны с ассистентом, и только тогда тихо засмеялась:

— Я не знаю, откуда у меня это взялось, — призналась она. — Просто возникло само собой.

— Как с круизом? — спросила Эмма.

— Вот именно.

— А куда?

— Понятия не имею.

Появился другой ассистент с чайным сервизом на серебряном подносе, и поставил его на столик. Эмма подняла камчатную салфетку и обнаружила под ней птифуры и огуречные крошечные сэндвичи. Она откусила от одного и, пока жевала, оглядывалась вокруг. Комната была размерами с гостиную в их квартире; вся мебель была крыта бахромистым вельветом, ковер был глубоким и гладким, а на стену без зеркал падал шелковистый свет из золотых и серебряных канделябров. Воздух был насыщен ароматами цветов, и зыбкие звуки клавесина, протекали под высоким потолком, выкрашенным в бледно-синий цвет, как летнее небо.

— Нам надо переезжать, — прошептала Эмма, и они снова обе тихо засмеялись, боясь показаться легкомысленными, но потрясенные всей роскошью салона Симоны, обняли друг дружку от радостного осознавания того, что они действительно здесь, и вполне могут себе это позволить. Это я, снова подумала Клер. Это мы.

Появилась Симона и ассистент, неся одежду, которую они разложили на креслах и повесили на плечиках вдоль одной из зеркальных стен. Затем они отступили, давая Клер и Эмме взглянуть на блистательные ткани и цвета, которые с такой кажущейся небрежностью были разбросаны перед ними. Клер показалось, что она очутилась внутри калейдоскопа. Ее окружали извивы цветов и материй, слабый аромат шелка, и льна, и шерсти, глубокие тени вельвета и сатина, блеск пуговиц, нежные извивы оборок и острые края безупречно гладких воротничков и манжет. Она так долго шила сама их вещи, что выучила все ткани, и теперь знала, даже не трогая их, насколько тонки шерсть и шифон, прекрасны шелка с их легкими утолщениями, и хрустящие льняные ткани, сотканные из самых прекрасных нитей. Тихий стон вырвался из ее рта. Она часто перебирала материи, такие, как эти, но всегда клала их на место, нежно, нехотя, никогда не имея возможности их купить. Она вытянула руку и подняла рукав блузки, тонкий, как облако.

— А, мадам оценивает прекрасные ткани, — сказала Симона. — Теперь мадам и мадемуазель могут примерить те одежды, которые им понравились, здесь рядом с этой комнатой есть еще одна.

Клер и Эмма обменялись быстрыми, скрытыми взглядами. Так поступают богатые женщины — уходят в личные примерочные комнаты, чтобы никто не видел, как они раздеваются? Они не делят комнаты с дочерьми? Ну и черт с этим, подумала Клер; я ничем не могут помочь, если Симоне не нравится и так, все, что мы делаем:

— Мы останемся здесь, — сказала она небрежно. — Нам нравится примерять вместе.

Эмма коротко и ошарашено вздохнула, разглядев цены, но Клер заставила себя игнорировать их. Она примеряла платья и костюмы, блузки, свитера, юбки и брюки, и ни разу не посмотрела на ярлык с ценой. Это неважно, говорила она себе: я могу позволить себе все, что захочу. Но один раз, когда Симона вышла из комнаты, поискать особый пояс к особой паре брюк, она не справилась с собой, и, примеряя вечернее голубое платье с накидкой, вышитой бисером, взглянула на ярлык и обнаружила, что на нем напечатана сумма — пять тысяч долларов. Ей стало плохо. Что я делаю? — ошалело подумала она. Я не могу купить это; потребуется работать два месяца, чтобы накопить столько денег.

Но она больше не работала. И каждый год в течение двадцати лет она будет получать чек на сумму в четыреста раз большую, чем та, что указана на ярлыке. Она повернулась на месте, и поглядела на свои многочисленные отражения. Бисерный жакет искристо блестел, когда она двигалась. Она выглядела совсем другой; казалось, и посадка головы стала другой. Платье скрадывало ее плечи и длинную, узкую талию, но подчеркивало ноги. Ее глаза сияли. И она улыбнулась.

— Я возьму это, — проговорила она тихо самой себе.

— Как это, мам? — Эмма вертелась перед зеркалом, в короткой шифоновой юбке и в свитере с золотым люрексом. Ее золотисто-рыжие волосы ниспадали на спину, локоны завивались на лбу, лицо раскраснелось от возбуждения. Она была высокая, стройная и до дрожи прекрасная.

— Ты выглядишь, как фотомодель, — сказала Клер.

— Я и чувствую себя такой. Ох, это фантастика, какой день фантастический! Мы это купим?

— Да, конечно. — Слова сказались легко. «Да, конечно». Это было так просто, после стольких лет «Мы не можем себе это позволить» все стало возможным. Радость переполнила ее: она могла делать все, что захочет Эмма, что захочет она сама, все для их друзей, для кого угодно, что ей понравится.

— И все те вещи, другие, которые ты примеряла, они отлично идут тебе.

— Тебе тоже, — сказала Эмма. — Ты выглядишь невероятно. Ты купишь все?

— Не думаю, — Клер огляделась. — Кое-что мне не понравилось. Не многое, конечно. Я даже поверить не могу, как хорошо на мне смотрится большинство вещей.

— Может быть, она телепат? — спросила Эмма. — Откуда она знала, что нам подойдет?

— Это ее работа. И она отлично ее делает. Вернулась Симона, принеся пояс и кашемировые свитёра, и к ним — шарфы всех цветов радуги.

— Мадам хочет что-нибудь такое?

— Да, это именно то, что мне хотелось, — Клер пробежала рукой по мягким, шелковистым свитерам. — Я возьму черный, красный и белый. Вы можете уложить их в подарочные коробки?

— Конечно, — сказала Симона с легким упреком в голосе.

Чуть покраснев, Клер сказала:

— И ожерелья и серьги; нам они тоже нужны.

— У меня их очень немного, — сказала Симона. — А остальные, я советую вам — вы знаете Элфин Элиас, в Уэстпорте? Мой любимый ювелир во всей округе. А пока я вам принесу те, что есть у меня.

Когда она ушла, Эмма вцепилась в свитера, которые Симона оставила на кресле.

— Голубой — потрясающий, правда?

— Да, и это твой цвет, — сказала Клер. — Приложи его к остальным вещам.

— Правда? О, изумительно. Я надену его с тем ожерельем, которое мы купили на базаре, помнишь?

— Мы купим новые ожерелья и бусы. Мне нравится имя: Элфин Элиас. Звучит так, как будто это кто-то, кто живет в лесу и поет песенки целыми днями. Как ты думаешь, вот эти Джине понравятся? Красный и черный для нее; а белый, я думаю, будет хорош для Молли.

— Они просто влюбятся в них, ты же сама понимаешь. Я думаю, у них не так много кашемира. Если вообще есть.

— Вероятно, нет. Мне не терпится увидеть их лица, когда они откроют коробки. Ох, мы и эти шарфы можем взять тоже. На работе есть несколько человек, которые были ко мне так добры; я хотела бы им их подарить. И, может быть, еще чего-нибудь, просто так, безделушки.

Клер захотелось, чтобы было еще больше людей, которым она могла бы сделать подарки. Но, конечно, она не могла раздавать шарфы из шелка продавцам в бакалейной лавке и в аптеке, которые были с ней так милы, или почтальону или мальчишке-газетчику или девушке — полицейской, такой дружелюбной, с которой ей всегда хотелось поболтать, когда та останавливала движение, чтобы дети прошли через дорогу в школу.

— Мне кажется, я выбрала все, что хотела, — сказала она с неохотой.

Когда швея закончила закалывать те одежды, которые нуждались в небольшой переделке, а ассистент запаковал остальные покупки в пластиковые сумки, на которых было напечатано четкими буквами имя Симоны, Клер вынула свою чековую книжку. Симона, извинившись и взмахнув рукой, как будто пыталась смести все формальности, но неудачно, позвонила в банк Клер, чтобы удостовериться в том, что ее счет именно такой, какой указан. За три счастливых часа Клер потратила на себя и Эмму столько денег, сколько могла заработать в «Дэнбери Грэфикс» за два года.

— Мам, мы все это не унесем, — прошептала ей Эмма.

— Нет, нет! — прокричала Симона. — Мадемуазель не понесет сама от Симоны! Все будет доставлено в ваш дом сегодня же, даже то, что нужно подправить. Вам не о чем беспокоиться: я прослежу за этим сама.

Когда их богатство было подтверждено, подумала Клер, Симона великодушно отнеслась к невежеству девушки. А не будь денег, она бы ответила на наивность Эммы презрением, если вообще удостоила каким-либо ответом. Красота и миловидность Эммы на Симону впечатления не произвели: все ее мысли о мире основывались на разделении — имеющих деньги и не имеющих, и на том, сколько именно их имеется.

— Какая она противная, правда? — спросила Эмма, когда они шли к машине в квартале от магазина. — Будто медовым голосом тебя смазывает. И улыбка у нее гадкая, она, наверное, перед зеркалом ее выработала. Но одежда у нее здесь — самая невероятная. Даже не верится, что мы такое купили. Стоит, небось, целое состояние?

— Ну, не совсем. Чуточку у нас осталось, — сказала Клер и они засмеялись, потому что знали — в этом нереальном мире они больше никогда не лишатся денег.

Они зашли перекусить в ресторан, прославленный своими улитками и вышколенными, чопорными официантами, а затем отправились навстречу с агентом по продаже недвижимости, с которым Клер созвонилась раньше, и проехались с ним на осмотр трех домов.

— Нет, нет, — сказала Клер, когда они остановились перед третьим. — Я же сказала вам по телефону: дом должен быть легким и светлым, с большими комнатами и, по крайней мере, двумя каминами — я хочу один в своей спальне — и с кучей стенных шкафов и большим двором; у меня никогда не было сада.

— Но вы не назвали мне примерную цену, — промямлил агент, — и я подумал… что-нибудь скромное…

— Ничего скромного я не хочу, — заявила Клер. — Я сказала, что именно хочу, когда вам звонила: нечто большое, светлое и чудесное.

Агент посмотрел на нее, пытаясь определить, чего она стоит и насколько серьезно ему следует ее воспринимать:

— Может быть, вам лучше построить дом заново, чтобы получить в точности то, что вам угодно, — заявил он.

— У меня нет времени, — сказала Клер. — Я хочу его прямо сейчас. Со всем этим. Ну, что же…

— Клер Годдар! — вдруг взорвался агент, внезапно соединив ее имя с историей, которую он прочел в «Дэнбери Тайме». — Так это была ваша фотография? Вы должны были сказать мне… ведь я… боже правый, да есть столько домов, которые подходят… это так замечательно, встретить вас… вы должны были сказать мне, кто вы такая!

— И тогда вы отнеслись бы ко мне серьезней? — холодно спросила Клер. Она села в машину: — Ну ничего: я найду кого-нибудь еще, кто сможет показать нам дома. — И, сопровождаемая взглядом Эммы, она тронула машину.

— Миссис Годдар, пожалуйста! — закричал агент. Он вцепился руками в край открытого окна. — У меня есть домик для вас в Уилтоне, прямо сейчас… Пожалуйста, это займет несколько минут — он совершенно такой, какой вы хотите… Я просто не совсем понял… Я приношу свои извинения… Но обещаю, что вы будете в восторге от этого дома: если вы позволите отвезти вас туда, у меня даже есть ключ, с прежнего показа. Пожалуйста, разрешите мне показать его вам и вашей дочери.

Впервые Клер осознала, что такое финансовая власть над другими людьми. Он не должен меня умолять, подумала она; из-за этого он кажется таким слабым. Но она вспомнила себя в прошлые годы, как ей самой приходилось умолять дать ей шанс испытать себя на новой работе. Он слабый, пришло ей в голову, но и я была такой же. Деньги делают нас сильными. Она наклонила голову:

— Мы посмотрим на него. Только поедем в своей машине — вы будете показывать нам путь.

Дом стоял у самого конца длинной дороги, которая обвивала густой лес из великанов-дубов и платанов. Он был чисто-белый, с круто задранной вверх крышей и парадной дверью в вышине и глубине крыльца с гостеприимным фонарем. Огромные окна выходили на широкую лужайку, ограниченную низкой каменной стеночкой, за которой стояли высокие деревья с переплетенными ветвями, защищая от вторжений внешнего мира. Сад начинался сразу же от дорожки к крыльцу, и распространялся вперемежку с клумбами вокруг всего дома, а сзади него протекал маленький ручей.

Внутри дубовые полы отражали бурные потоки солнечного света, и белые колонки поддерживали кленовые перила, которые взлетали до второго этажа, где находилось четыре спальни, одна из них с камином. Спальни выходили на обширную площадку. В угловой спальне Эмма поглядела через окна на деревья и чистое голубое небо, на пузырящуюся речушку, которая текла по июньски свежему саду, наполненному лилиями, поздними ирисами, первыми розами.

— Это самое красивое место в мире, — вздохнула Клер.

Агент провел их по дому.

— Здесь очень много пространства, за миллион с четвертью, очень много пространства, миссис Годдар. Новенькая кухня, как видите, гранит и дерево, прекрасная комбинация современного и традиционного, и все весьма фундаментально; а здесь, видите, камины, и в библиотеке и в гостиной, и двери библиотеки раскрываются так широко; вы и ваша дочь сможете развлекаться по высшему разряду. А теперь нижний уровень: семейная комната, прачечная комната, винный погреб, гимнастическая, шкафы из кедра, склад, и терраса, выводящая к кухне и столовой комнате, все с плиткой, конечно, настоящий.

Уилтон, вы понимаете; это классический ново — английский дом, но со своей особенной теплотой…

— Да, — сказала Клер. — Вы были правы; мне он очень понравился. Я возьму его.

Агент уставился на нее.

— Вы имеете в виду, что можно начинать договариваться о цене?

— Нет, я не хочу волноваться об этом. Я беру его. Я хочу переехать сюда как можно скорее.

Он прочистил горло:

— Цена — один миллион двести пятьдесят тысяч долларов.

— Да, я слышала, что вы это говорили.

— Ну, конечно, это замечательный дом для вас и вашей дочери, по-настоящему необычный дом…

Клер не стала его слушать дальше; она задумалась об оплате дома. Раньше ей представлялось, что она просто подпишет чек, как это делала с машинами, но теперь она осознала, что сделать так не может. Она уже купила две очень дорогие машины и кучу одежды, а еще предстоит меблировать дом. И у нее только два миллиона долларов, или чуть меньше после последних покупок, и это на оставшиеся одиннадцать месяцев и двадцать четыре дня. Всего два миллиона долларов, подумала она вдруг: всего, всею. Что, ради Бога, со мной случилось, что я говорю о всего двух миллионах долларов?

Она закрыла глаза. Это безумие. Еще недавно она считала, что никогда не сможет их все потратить, а теперь она не в силах позволить себе подписать чек и размышляет о малости остающейся суммы. Из горла вырвался унылый смешок. Ей много раз теперь предстоит выбирать что делать.

Агент рассуждал о получении права собственности и ипотеке.

— Если только, — деликатно прибавил он, — вы не хотите платить наличными.

— Нет, нет, я воспользуюсь ипотекой, — сказала она. — Мы можем ускорить это, и я уверена, что получение права собственности не займет много времени. Разве только есть проблемы?…

Агент затряс головой.

— Тогда, если вы позвоните моему финансовому менеджеру, — она вынула карточку Оливии Д'Оро из сумочки и передала ему, — и она устроит все с депозитом и прочим.

— Серьезные деньги, — произнес агент. Он лучезарно улыбнулся. — Вы покупаете особенный дом, миссис Год-дар. Я уверен, что вы будете здесь счастливы.

— Да, — сказала Клер. — Будем.

Она нашла Эмму, все еще находившуюся наверху.

— Где ты хочешь поставить кровать? — она была так взволнована тем, что только что сделала, и так удивлена самой собой, что голос дрожал.

Эмма резко обернулась:

— Ты купила его? Уже?

— Да, а почему нет? Разве он не чудесный? Я всегда мечтала о таком доме. Тебе он нравится, да?

— Нравится? О, мама!

— Ну тогда…

— Да, но… я не знаю… я только думала… ты понимаешь, дом… он такой большой. Я думала, что ты поговоришь с кучей людей, прежде чем купишь такое… но ты не стала, и с машинами… так что…

Ужас сковал Клер. С высот своего счастья она нырнула в сомнение. Конечно, ей следовало с кем-нибудь поговорить. С Джилой или со своим менеджером, или с кем-нибудь с работы, кто разбирался в покупках домов. Она могла получить хороший совет и хорошенько над ним подумать, и тогда уже, если все окажется в порядке, приниматься за дело.

Но я не хочу осторожничать, сказала она себе. Я была осторожной. Я все знаю о том, что это такое. Теперь кое-что изменилось: все теперь изменилось. И я сама и то, как я поступаю, и я хочу этот дом.

— В любом случае, он великолепен, — сказала Эмма мечтательно, поворачиваясь на месте. — Эта комната невероятна. Я могу принимать здесь друзей; здесь достаточно места для двух кроватей. И я могу устраивать вечеринки в семейной комнате — мы и танцевать там сможем — о, а здорово бы заиметь музыкальный автомат? Нет, он, наверное, целое состояние стоит.

— Конечно, мы купим один автомат, — сказала Клер. — Отличная идея.

— Правда? У нас вправду будет музыкальный автомат? Мама, ты у меня просто невероятная. Каждый раз, когда я говорю — хочу, ты говоришь — ладно. — Эмма закружила по комнате: — У меня будет много вечеринок.

Я ненавижу то, как все шляются по парку: они просто там прозябают и убивают время. Это так тупо и скучно. А теперь я могу всех принимать здесь, и мы будем делать все, что захотим. Целая семейная комната… как маленький частный клуб, с баром и всем прочим.

— Конечно, — повторила Клер.

Она вслушивалась в бурлящий голос Эммы и думала, что он звучит слишком молодо и счастливо, и невинно, но, часто, в последние годы, она задумывалась, а насколько в действительности Эмма невинна. Так много раз ей хотелось спросить ее, девушка ли она, но всегда казалось что время выбрано не слишком удачно для таких вопросов, или для досужей, но испытующей беседы между матерью и дочкой, которая может многое открыть о сексе, наркотиках и алкоголе, всех тех вещах, о которых сообщают в новостях по телевизору, и с которыми, кажется, ничего нельзя поделать. Эмма сказала ей однажды, почти случайно, что она и ее друзья не пользовались наркотиками — то есть, что она никогда этого и не пробовала — и Клер поверила ей, но знала, что все может измениться; всегда молодые проводят эксперименты, о которых совсем не собираются сообщать домашним. Эмма, казалось, никогда не напрашивалась на совет, и поэтому и не задавала вопросов, которые давали Клер шанс на вдумчивые, мудрые ответы, и, заодно, на то, чтобы выяснить, насколько ее дочь умудрена сама в таких вещах. Она не могла представить себе Эмму в постели с мужчиной, но теперь ее весьма волновало, что именно подразумевала Эмма, говоря о том, что она с друзьями может делать все что захочет в своем маленьком частном клубе. А что они захотят?

— Насчет частного клуба мы посмотрим, — сказала Клер. — Вероятно, введем некоторые правила.

Уголки рта Эммы опустились:

— Ты хочешь сказать, что не доверяешь мне?

— Конечно, я тебе доверяю. — Мгновенно Клер решила избежать объяснений любой ценой. Упрямство Эммы вспыхивало и исчезало так же быстро, как луч прожектора в небе, но Клер всегда хотелось, чтоб его не было вовсе. — Мы не будем устанавливать такие правила, которые помешают твоей радости, Эмма. Я не пытаюсь сделать тебя несчастной, ты же знаешь.

— Знаю, знаю, это просто оттого, что все так дико… да? Я поверить не могу, что мы станем жить здесь, съедем из… ох.

Ее лицо снова помрачнело:

— А что же с Тоби? Что, если он вернется, а нас уже нет?

— Не знаю. Кажется, я не слишком много думала о Тоби в последние дни.

— Я тоже, разве это не ужасно? Я была так занята… А нельзя нам оставить на двери записку с новым адресом? Тогда, если кто-то найдет его, он сможет нам позвонить.

— Конечно, — сказала Клер. — Но знаешь, Эмма, кажется, он не вернется. Что ты думаешь о том, чтобы купить другую собаку?

Эмма кивнула.

— Я об этом думала. То есть — конечно. Он, наверное, нашел себе другую семью. По крайней мере, я надеюсь, что это так.

Она застыла на мгновение, но затем ее краткая меланхолия пропала; слишком много нового, происходило, чтобы в ней оставалось еще что-нибудь, кроме радости. Она повернулась и обняла мать:

— Я так взволнована всем этим… эта комната, этот дом, машины, одежда… ты можешь представить себе жизнь еще более потрясающую?

Клер глядела на Эмму, которая расхаживала по комнате, оценивая ее размеры, словно примеряя их к будущей мебели. Как у нее может быть такая дочь? Эмма вся — энергия и непостоянство, и сильная воля, которой Клер недоставало. Если кто-нибудь станет рисовать портрет Эммы, то он будет в масле, тогда как Клер получится только в акварели. Ну, вероятно, для моего возраста это все, чего следует ожидать, решила Клер, но она совсем не была уверена, что так чувствует, по крайней мере не настолько уверена, как какую-нибудь неделю назад. Ей в голову пришла мысль, пока еще смутная, но впервые пустившая корни, что, может быть, она слишком легко смирилась со своей долей, что, может быть, это и переменится.

— Это так непривычно, — сказала Эмма, — иметь возможность делать все, что захочешь. Но нам здорово удается, правда? Даже хотя никакой практики у нас не было.

— Мы быстро учимся, — сказала Клер. — Ну ладно, а теперь у нас много дел.

— Каких? Куда мы поедем?

— Не знаю. Я такая беспокойная, просто хочется двигаться и что-то делать. — Они вышли из дома и посмотрели, как агент закрыл за ними дверь на ключ. В следующий раз я сделаю это сама, подумала Клер, своим собственным ключом. Они с Эммой сели в машину.

— А не поехать ли нам к Джозефу? Нам обеим нужны туфли.

— А давай просто поедем домой? — попросила Эмма. — Я думала позвонить Марии и Лорне, и чтобы они пришли и поглядели мои новые одежды, а затем покатать их, когда прибудет моя машина. Он сказал, что их привезут сегодня попозже. О, я дождаться не могу — так хочется увидеть лица Лорны и Марии: они просто умрут. — Это самый изумительный день. Все изумительно, но ты больше всего; ты потрясающа. А ты и вправду собираешься поехать в круиз?

— Ну да. Почему бы и нет? Я читала о них столько лет, и всегда мне это казалось чудесным; думаю, эта мысль уже давно засела мне в голову. А почему бы не отправиться вместе? Разве не здорово проехаться перед колледжем?

— Ох, — Эмма побледнела, и Клер поняла, что она думала о новом доме, вечеринках и пикниках с друзьями в это последнее лето перед колледжем, в последний раз вместе перед тем, как они разойдутся каждый по своему пути.

— Если ты не хочешь…

— Нет, это должно быть весело, — сказала Эмма. — Есть ведь и коротенькие круизы, правда? Я имею в виду, не на все лето.

— О, нет, мы выберем такой, который продлится неделю или две. Все зависит от нашего желания, что нам нужно. — Клер свернула на их улицу и припарковала машину на обочине. Люди все еще были здесь, разбившиеся на группки, ожидающие; она не могла сказать, те же ли это были, что и утром, или какие-то новые подошли за день. Но на них она не глядела; она глядела на дом, в котором прожила так много лет. Когда-то, вероятно, он был отличным — трехэтажный панельный дом на углу, рядом с центром Дэнбера — но теперь Клер просто потрясло, насколько жалким он ей показался. Она прекратила озирать его уже давно, но теперь разглядела, что на оконных рамах шелушится краска, а внешние стены поблекли и обесцветились; узкая полоска земли сбоку и спереди оказалась плотно сбившейся грязью с несколькими чахлыми стебельками травы, которые все еще пытались прорасти каждую весну. Как мы прожили здесь столько времени, ужаснулась она.