— Ох, Вера, — грустно проговорила Люси, — а мы-то думали, у тебя уже все прошло. — Она поймала взгляд Клер. — Второй Верин муж пил. Впрочем, и первый тоже, она его бросила. Обоих бросила, если говорить точно.

— Я предложила им выбрать между мартини и мной, — пояснила Вера. — Не очень лестно для личности женщины — двое мужчин, отдавших предпочтение мартини.

— Ну ты-то в этом не виновата, — запротестовала Люси. — Это болезнь. Они оба были больны.

— Ну, оттого, что я умудрилась влюбиться в двух больных и вышла за них замуж, мне легче не становится, — заметила Вера. — Еще и отец. Это преследует меня, как какой-то демон.

— Но ты же знаешь, что все уже позади, — сказала Роз. — И просто закончилось недостаточно давно.

— А что вы, Клер? — спросила Вера. — Как вы справляетесь со своими демонами?

— Запираю их подальше, как одежду, из которой уже выросла. Я не думаю, что мы вообще можем от них совершенно избавиться.

— Но когда ваш муж ушел, вы больше ни за кого не выходили, все эти годы? Так было потому, что демоны не оставались взаперти?

Ошарашенная, Клер не ответила. А это они как узнали? Никому, кроме Квентина, она не говорила. А ведь репортер из «Нью-Йорк Тайме» выкопал это, когда брал интервью у кого-то из «Дэнбери Грэфикс», и пропечатал в своем репортаже. Одна маленькая фраза в маленьком репортаже. Клер всю перекосило, когда она прочла ее, но ей казалось очевидным, что никто другой этой фразы не заметит. А Вера заметила. И сколько еще других?

— Это слишком личное, Вера, — сказала поспешно Роз. — Мы тут все обсуждаем, Клер, со временем вы привыкнете. Ни о чем другом мы не говорим с такой радостью, как о самих себе.

— А у меня вот нет дурных воспоминаний, — заявил Джерри Эммонс задумчиво. — Может быть, это и странно, но такой уж я человек. Я забываю все плохое, что со мной происходит.

— Да, но думаю, что Клер не собирается забывать лотерею, — сказала Люси, — или позволять ей превращаться в нечто кисельно-туманное. Ведь деньги будут приходить всегда, не так?

— Двадцать лет, — сказала Клер. — Немного меньше, чем всегда.

— Ну, вы их куда-нибудь вложите, и все будет отлично, — встрял Хейл Йегер. — Купите ферму, как мы. Это весьма надежно и неплохой способ удрать из города.

— Кто купил ферму? — спросила Роз, строго глядя на Хейла.

Хейл развел руками:

— Купите ферму, как это сделала моя жена. Она позволяет мне выходить на уик-энд, и там очень мило. Конечно, вам не захочется торчать там целую вечность, но…

— Скажите мне, если вздумаете покупать, — обратилась Роз к Клер. — Никогда раньше я так не вкалывала.

— Но ведь ты решила вести хозяйство сама, — заметила Вера. — Зачем, я понять не могу. Можно было нанять управляющего и хоть немного расслабиться, вместо того, чтобы ночи не спать из-за того, что у лошади нездоровый вид, или сено не подросло так, как должно, или какие-нибудь там еще фермерские заботы… и Боже мой, ты сможешь хоть немного находиться внутри, а не торчать под солнцем все время, портя свою кожу.

— Ты мне все время это говоришь, — сказала Роз, — а я тебе все время отвечаю, что мне нравится то, что я делаю. Я просто обожаю это. Мой маленький мир, которым я вовсю управляю. И я не тревожусь насчет кожи: я предоставляю заботиться об этом Квентину. И кстати, так уж давно — я никогда не начинала густо мазать себя всякими кремами, и даже носить шляпу, до… где-то около сорока, меня это не беспокоило, а затем терять стало нечего.

— А что плохого в пластической операции? — поинтересовалась Люси. — И в подтягивании кожи? Ты, кажется, почти единственная женщина, которая этого никогда не делала.

Роз пожала плечами:

— Я до смерти боюсь операций. Уж лучше глотать волшебные снадобья.

— Клер, а что вы делаете? — спросила Люси. — У вас должен быть какой-то секрет: вы выглядите на тридцать пять.

— А мне тридцать пять.

— О, господи, — сказала Люси, а все остальные расхохотались. — Ну, я хочу сказать, что вы и вправду выглядите очень молодо. Просто изумительно. А, я знаю, что "вы делаете — пользуетесь всеми квентиновыми «Нарциссами», как и все мы.

— Не думаю, — сказал Квентин. Он глядел на Клер и улыбался

— У тебя есть конкурент? — спросил Ллойд Петроски.

Клер замялась, размышляя, как рассказать всем этим светским людям, что она раз съездила в нью-йоркский салон, поучиться пользоваться косметикой, и теперь пользуется только тем, что там купила, еще тогда. Ну, если они думают, что это забавно, то это их проблемы, решила она и встала чуть прямее.

— Я только несколько недель, как выучилась пользоваться макияжем, а до этого я на фирмы внимания не обращала, всегда покупала разное, что стояло на полочке в аптеке. В аптеке Петроски, кстати тоже.

Воцарилась тишина, как будто кто-то осмелился бросить булыжник в окно церкви.

— Как это неожиданно, — сказала, наконец, Вера. — И вы никогда не заходили в секцию косметики «Петроски»?

— Конечно, заходила, но не за всем. Я просто закупала в разных местах что поинтересней. И никогда не задумывалась над названиями фирм, пока не встретила Квентина. — Она подумала, что беседа становится какой-то нелепой и поглядела на мужчин, надеясь, что кто-нибудь из них сменит тему.

— Никогда не обращала внимания? — произнес Хейл Йегер. — Боже мой, работа всей моей жизни просто вылетела в трубу…

— Вы не читаете рекламы косметики? — спросила Сельма. — Про всех этих дамочек, которые выглядят так, как вы и не можете мечтать? Ну, то есть, конечно, вы очень красивы, но даже так, вы на них никогда не смотрели?

Клер посмаковала признание ее красоты, но почувствовала, что еще глубже вязнет в беседе, которая только показывает, как отлична она от всех остальных. Она бросила взгляд на Квентина, желая понять, как он хочет, чтобы она себя вела, но тот разговаривал с Джерри Эммонсом. Я должна выбираться сама, решила она:

— Конечно, я никогда не смотрела на рекламу. Ведь ту косметику, которая рекламировалась, я себе позволить не могла, так зачем мне было тратить время на чтение? Я вообще не думаю, что люди обращают внимание на рекламу, которая относится к тем вещам, которые не соответствуют стилю их жизни. Вы разве читаете рекламу туристических ботинок?

— Нет, конечно. Но косметика… Боже правый, да все женщины обожают косметику.

— Не все, но достаточное количество, к счастью, чтобы позволить нам заниматься своим бизнесом, — сказал Квентин сухо. — Я думаю, ужин уже почти организовали.

Он повел их к круглому, крытому камчатой скатертью столу в углу, с уютно стоящими вокруг обитыми бархатом стульями. Куст свечей в центре стола ярко светил на фарфор с золотой каймой и карточки с именами и на розы, стоявшие парами у каждой тарелки.

— Однако, кое в чем Клер права, — сказал Хейл, подставляя Вере стул. — Если наша реклама не касается чего-то важного в ее жизни, то все равно как мы умны и изобретательны — она нас просто не заметит.

— Да, если вы не скажете что-нибудь такое фантастическое, перед чем она не сможет устоять, — сказал Ллойд. — Мне так всегда думалось. Я не читаю ординарных реклам, но дайте мне огромный заголовок или что-нибудь на самом деле дикое, и я прочту это вдоль и поперек.

— Как что, например? — поинтересовался Джерри.

— Ну, если речь о новых продуктах Квентина, то что-нибудь насчет того, что никогда не постареешь.

— А какая разница? — спросила Роз. — Все рекламы это говорят. И никто им не верит.

— Ну, не правда, — заявила Вера. — Я знаю очень много женщин, да и мужчин, которые верят, что они могут оставаться молодыми, пока молодо выглядят.

— Оставаться на самом деле? — спросил Джерри.

— Ну, чувствовать себя молодо, и полным энергией…

— И быть монстром в постели до ста двух лет, — прибавил Ллойд. — Вот такой заголовок я бы прочел.

— Но ты так не можешь написать, да, Хейл? — сказала Роз.

— Придется найти способ намекнуть на это.

— Неотразима и неутомима, — пробормотала Клер. Хейл прикрыл глаза в знак одобрения:

— Это хорошо. Здесь нет ничего о самом действе, но намекает на все. Надо это обыграть. Квентин, что скажешь?

— Я буду заинтересован в уже готовом макете, — сказал Квентин.

— Правильно, — сказал Хейл. — Посмотрим, что из этого можно будет сотворить.

Вера, чуть откинувшись назад, ждала, пока официант наполнит ее стакан вином. — Так о чем, конкретно, вы не имеете права сообщать? — спросила она у Хейла.

— Мы не можем говорить, что этот продукт создает новые клетки или изменяет генетический вид клеток, кровяное давление или химический состав, влияет на эластичность кожи, или скорость отмирания волос, или крепкость костей — в общем любой из дюжины факторов, которые влияют на наш внешний вид. Если мы упомянем об этом, ФДА классифицирует это как лекарственный препарат и потребуется пройти кучу проверок, целый процесс, который отнимет годы, и только затем можно будет его продавать, и то по рецептам.

— Так что если вы скажете, что женщина будет выглядеть моложе…

— То все будет в порядке, хотя, как сказала Роз, все так пишут. Я хочу предложить тост, — Хейл поднял свой бокал, — за ПК-20. За начало новой эры «Эйгер Лэбс».

— Отлично, — сказал Джерри. — За успех, Квентин.

— Так, — проговорила Вера, когда официанты начали подавать суп. — Вы можете сказать, что это — волшебство?

Установилось недолгое молчание.

— Знаешь, я не уверен, — ответила Хейл. — Что думает об этом наш юрист? А, Джерри?

— Я думаю, что вы можете показывать замки и добрых фей, сколько хотите, и толковать о волшебстве и тому подобном, но только зачем? Разве суть не в том, что мы говорим о науке, а не искусстве, и что ваш продукт более научен, чем у всех прочих?

— Верно, — заявил Ллойд, — вот что мы будем проталкивать в магазинах: люди больше доверяют науке, чем волшебству.

— Что немного печально, — сказала Люси.

— Разве вы не продаете надежду? — спросила Клер. — Ведь вы же ничего не гарантируете!

— Гарантируем? — отозвался Ллойд. — Боже, да это нарываться на судебный процесс. Надежды? Не знаю. Квентин, мы продаем надежду?

— И действо, — отозвался Квентин. — Этот продукт получен из научных разработок, мы не смешиваем ингредиенты наугад. Но, конечно, Клер права: суть в том, что женщины покупают нашу продукцию, или любую другую косметику потому, что они надеются. Надеются выглядеть моложе, красивее и сексуально привлекательней, надеются на то, что, как сказала Вера, будут ощущать себя энергичней. Значит, они смогут соперничать с более молодыми женщинами. В постели и вне.

— Звучит так, будто вы торгуете враждебностью между женщинами, — сказала Клер.

Воцарилось пораженное молчание.

— Боже, да Квентин не это имел в виду, — сказала Люси.

— Нет, конечно, — прибавил Хейл. — Мы не занимаемся выпуском рекламы враждебности.

— Кстати, — заметил Ллойд, — в жизни всегда идет конкуренция и соперничество — спросите человека, владеющего пятью сотнями магазинов. Так что, если женщина чувствует, что выглядит моложе и — красивей и может с кем-нибудь соперничать, то что в этом плохого?

— Ну, — сказала Роз, — я не могу себе представить соперничество с другой женщиной из-за мужчины — это пустая трата времени — но правда то, что ради соперничества с мужчинами женщины явно не пользуются макияжем и кремами, так как…

— Так как мир на этом стоит, — сказал Ллойд, желая закончить.

— …так, как они не пользуются оружием для войны.

— Краска войны, — сказала Сельма, нервно и коротко хихикнув.

— Да никакого отношения к войне это не имеет! — воскликнул Хейл. — Говорю вам, мы не касаемся ни войны, ни оружия, ни враждебности, мы даже не говорим о соперничестве. Мы даем женщинам надежду на то, что они могут быть такими, какими им хочется быть.

— И возможность потешить самих себя, — сказала Клер, надеясь исправить свою явную промашку. — Вся эта косметика, и шампуни, и масла для ванны замечательны с точки зрения самолюбования: они дают нам самим ощущение своей избранности.

— Ох, все это анализирование, — нетерпеливо сказала Сельма. — Женщины хотят быть красивыми, потому что быть красивой лучше, чем уродливой, точно так же, как быть богатым лучше, чем бедным. Вряд ли это так сложно.

— Мне нравится идея самоублажения, — сказал Хейл. — Просто время от времени интересоваться только своим мнением, и ничьим другим. Ни детей, ни мужа, ни босса на службе, только своим. Я думаю, это надо будет тоже обыграть.

— Это нечто иное, — заявила Клер, смелея. — Мы играем с косметикой. Это вроде игрушек для взрослых.

— Интересная мысль, — подал голос Джерри. Хейл подумал об этом:

— Может быть. Но не будем говорить об игрушках — мы же хотим, чтобы продукцию Эйгера воспринимали, как серьезную, однако идея самой игры, радости, а не этого смертельного отчаяния от попытки сбросить с себя годы — вот что дает новые возможности.

— Но мы делаем это не для удовольствия, — сказала Люси. — А для того, чтобы выглядеть моложе. Клер, с этим же вы согласны?

— Я думаю, мы хотим быть лучшими по нашим возможностям, — сказала Клер. — Нет необходимости быть самой красивой в городе или выглядеть моложе всех, надо просто наилучшим образом использовать свой потенциал. Конечно, мы не знаем, что это, на самом деле, но мы все время пробуем новые средства, чтобы посмотреть, а не можем ли мы выглядеть бесконечно лучше, что, я думаю, и дает работу всем компаниям по производству косметики.

Хейл и Квентин обменялись взглядами.

— Самолюбование, радость, и использование своих возможностей, — суммировал Хейл. — Сколько способов запустить ПК-20.

— ПК-20, — сказала Сельма. — Не так уж красиво звучит. А что это значит?

— Ничего, — отозвался Квентин. — Один из химиков просто назвал это так. Я думаю, буквы — инициалы ег, о ребенка. Но это солидное научное название, и у нас много вариаций: Супер ПК-20, Особый ПК-20, Сохраняющий ПК-20, Укрепляющий Глаза ПК-20 — все что нам нужно.

— А что это, на самом деле? — спросила Сельма. — В смысле, сколько всего вариантов и как нам их продавать?

— Мы уже пишем аннотации, которые выходят вместе с продуктом, — пояснил Квентин. — Вы получите пакетик с описанием каждого продукта, инструкции и набор из шести образцов, чтобы раздать их тем, кто попросит. Всего на линии больше пятидесяти продуктов, и они будут на время уничтожать морщины…

— На время? — удивилась Роз. — Никто раньше не говорил, что «на время».

— Конечно, нет, — сказал Квентин. — Но только дурак может подумать, что мы обещаем нечто вечное. Все, что мы говорим — это что морщины исчезают, когда наши продукты регидрируют кожу. Пока люди ими пользуются, кожа не сохнет, и они выглядят моложе. Кожа, конечно, будет не такой тугой и пухлой, как у подростков, но точно такой же, как после операции.

— Да, но вы же скажете что-то большее, — сказал Джерри. — То есть, все из «Мэйбеллин» и «Эсте Лаудер» говорят, что сделают вас молодыми, красивыми и восхитительно желанными.

— Нет, так они не говорят, — поправил Хейл. — Они намекают.

— Мы собираемся идти двумя путями, — сказал Квентин. — Один, это о чем говорил Хейл — самоудовлетворение, забава, все что привлекает покупателей, воздействует на них эмоционально. Другой — через научность, привлекая покупателей логикой. Я сейчас расскажу, как это примерно будет. — Он откинулся назад, пока официанты убирали суповые тарелки и расставляли основное блюдо. Когда они ушли, Квентин заговорил: — Вы все знаете о ретиноле: он долго был в моде, сначала как средство против прыщей, но потом обнаружили, что он повышает способности кожи сохранять увлажненность. А мы же нашли фермент, который действует как катализатор, связывая полипептидные цепочки в молекулы ретинола. Увеличенная молекула ретинола работает быстрее и с большей силой, она повышает способность клеток удерживать влагу на пятнадцать-двадцать процентов. За счет этого регенерируются клетки, которые иначе бы погибли от старости, что и приводит к дегидрации и потускнению цвета кожи. Эта гипермолекула уничтожает морщины, делает кожу мягче и даже придает ей блеск, что буквально изменяет ее.

— И ФДА не называет это медикаментом? — спросил Ллойд.

— Они сказали, что признают это продуктом для розничной торговли в любой день, они решили, что это не медикамент. Эти пятьдесят продуктов будут включать очистители, тональные кремы, увлажнители, дневные кремы, ночные кремы, три различных рецепта для разных возрастов и для разных типов кожи, и крем для век, против отеков. Все они будут продаваться единым комплектом и только в аптеках и универсальных магазинах, мы не продадим их в салоны красоты или бакалейные магазины или простые магазинчики, в которых нет аптечных и отдельно — секций косметики с профессиональными служащими. Наши люди будут обучены, как пользоваться комплектом и они будут ходить по аптекам и универмагам, обучая косметологов и фармацевтов пользоваться ими и продавать.

— И все сразу заключат, что это очень дорого, — сказала Вера.

— Комплект уникален и изумительно эффективен. За это покупатели будут платить.

— А ты уже знаешь, сколько это будет стоить? — спросил Ллойд. Клер заметила, что он делает короткие записи в блокнотике, держа его одной рукой под столом.

— Зависит от продукта. Например, розничная цена для очистителя и тонального крема будет как минимум по тридцать долларов. Всякие восстановители по скользящей шкале, но для тех, кому за сорок пять и серьезные недостатки кожи, комплект будет стоить чуть больше трехсот долларов за полторы унции.

Джерри тихо присвистнул.

— И на сколько ее хватит? — спросила Вера. — Этой дозы?

— На шесть месяцев, — ответил Квентин.

— Ллойд! — сказала Сельма. — Пятьдесят наименований! Куда мы все это разместим в магазинах?

— Чьи-то другие комплекты, возможно, вообще снимем, или, где сможем, поставим еще стойки и витрины, что-то еще отодвинется в сторону. Сначала надо посмотреть, насколько успешно все пойдет, — Ллойд поглядел на Квентина. — А обычную косметику мы получим?

— Конечно, все зависит от количества, — ответил Квентин. — Тебе придется согласиться не делать на них скидку, хотя я и не думаю, что ты собирался, в твоих-то магазинах.

— Ну что ж, все химические рассуждения я пропустила, — заявила Сельма, — но остальное звучит весьма заманчиво. Когда я смогу попробовать твой комплект, Квентин?

— В начале следующего года, если мы будем действовать по плану. Бюджет Хейла на рекламу — для начала пятьдесят миллионов; мы собираемся отправить образцы в женские магазины в январе, а загрузить магазины в марте. — Он оглядел всех сидящих. — Я ответил на все вопросы?

— А это безопасно? — спросила Клер.

— Боже правый! — поперхнулся Ллойд. — Что за вопрос!

— У «Эйгер Лэбс» никогда не было проблем с продукцией, — значительно сказал Хейл.

— Об этом заботится ФДА, — сказала Сельма. — Они опасные продукты в магазины не пустят. Я даже о таких вещах никогда не думала. Предоставляю заботиться об этом правительству. Для этого оно и существует.

— Что напомнило мне о нашем городском совете, — сказал Хейл, и вся беседа обратилась к местной политике.

Клер теперь слушала вполуха, не зная ничего о людях, о которых шла речь. Но потом, за кофе, стали распределять встречи: уик-энд у Эммы и Клер должен был пройти в Саутпорте с Люси и Джерри — «и привозите Квентина», сказала Люси с улыбкой, что превратило Квентина и Клер в общепризнанную пару; ленч с Верой; день у Роз, «и когда вы приедете, мы обсудим, когда вы с Эммой захотите брать уроки езды»; прогулка по «Петррски» в Дэнбери с Седьмой и Ллойдом и поездка в Нью-Йорк для закупок с Люси. Маленькая, в кожаной обложке, записная книжка Клер лежала с ней рядом на столе, и, в ней встречи на несколько ближайших недель, она подумала об Эмме, Ханне и Джине и своих других друзьях. Когда у нее будет время на них? Я выберу время, подумала она. Я все устрою. А этого я лишаться не хочу: это слишком ново и сложно. Она слушала беседу за столом, о скорой поездке в Европу, и затем Люси и Джерри Эммонсы предложили ей и Квентину присоединиться к ним на озере Ломо в сентябре. Должно быть, я выдержала экзамен, подумала Клер. Она была возбуждена и напряжена, ей казалось, что она хорошо проводит время. Она была с людьми, у которых есть деньги и которые что-то делают, и гораздо приятней по манерам, чем те, с которыми она познакомилась в круизе; с ними она могла быть самой собой и, кажется, нравилась им, по крайней мере они все захотели увидеть ее еще. И она была с Квентином. Это пьянило и было как-то безопасней, она чувствовала его поддержку.

— Конечно, так и есть, — сказала ей Джина на следующий день. Они ходили по магазинам в «Дэнбери Молл», и болтали, поглядывая на витрины, медленно продвигаясь к кафе, чтобы выпить кофе с молоком. — И выглядишь ты по-другому.

— Как? — спросила Клер.

— Ты не сутулишься, и привыкла ходить с поднятой головой — раньше все время она была опущена. Такая ты мне нравишься. Это из-за денег? Или из-за нового парня?

— Тут, наверное и то, и другое. Ничто, как деньги, не помогает избежать целой кучи разных неприятностей, а наверное, из-за них я так и ходила скрючившись. И такого совершенно особого нового парня без денег у меня бы тоже не было.

— Ты хочешь сказать, что бедных работающих женщин он не любит?

— Не думаю, что он их замечает. Мне кажется, что для Квентина важно, что люди, с которыми он сходится, имеют деньги. Он не любит неожиданностей: ему нравится контролировать ситуацию, а один из способов этого добиться — окружить себя людьми, которые все считают те самые вещи чем-то естественным, должным. Брови Джины поднялись вверх:

— Ты имеешь в виду круизы и частные обеденные залы и владение пятьюстами магазинами и тысячеакровыми поместьями и все такое.

Клер чуть рассмеялась:

— Ну да.

— А ты это все теперь тоже воспринимаешь как должное?

— Нет, — ответила Клер, подумав, — но я теперь не удивляюсь, когда вокруг говорят о подобных вещах. Во всяком случае мне кажется, что не удивляюсь. Совсем по-другому, чем в тот первый день, когда мы с Эммой ходили к Симоне. Мы таращили глаза буквально на все. А теперь это более или менее прошло — я на самом деле могу понять, как люди начинают считать деньги чем-то должным. Как-то привыкаешь к вещам, которые можешь себе позволить, и тогда они становятся чем-то знакомым и обыденным, и больше ты на них не удивляешься. Кажется совершенно нормальным, что они существуют, и их можно получить, а когда это происходит, то цены уже перестают иметь значение. Это очень странно. Я этого не учитывала, оно просто так случилось и теперь все в беспорядке — я больше не понимаю ценности вещей. Раньше я знала, что это вот — пятнадцать долларов или пятьдесят или пятьсот, и что, к примеру, для чего-то это слишком много, а теперь это — только цифры, и если они относятся к той вещи, которую я хочу, я покупаю ее и не задумываюсь, хороша цена, или нет.

— Как с блузкой сегодня утром, — сказала Джина. — Потрясающая блузка. Самая потрясающая блузка, которую я видела. И она стоит восемьсот пятьдесят долларов.

Клер покраснела, потому что в устах Джины эта цифра звучала, как нечто безумное, совсем не так, как когда она прочла ее на ярлыке.

— Может быть, для такой блузки это и хорошая цена, понятия не имею.

— Ты понимаешь, что тебе хочется ее купить, вот и покупаешь.

— Ну да, а почему бы нет?

— Не знаю, черт меня возьми. Если это не делает большой дыры в твоей чековой книжке…

— Нет, и в этом весь фокус: Оливия об этом позаботилась. Я могу покупать и покупать, а счет будет таким же. Я говорила тебе об этом.

— Автоматический перевод средств, — пробормотала Джина. — Что-то вроде: «Сезам, откройся».

— Так и есть. Все это — сказка.

— Но ты не можешь потратить больше двух миллионов в год. Я хочу сказать, это все, — что у тебя есть.

— Да, — их глаза встретились, и они расхохотались. — Это все, что у меня есть, — повторила Клер, передразнивая. — И я никогда не смогу потратить больше какой-то части этого.

— Дом, — напомнила Джина.

— Ну да, но ведь это только один раз. Я не собираюсь покупать по дому каждый год и прибавлять его стоимость к сумме рассрочки, которая уже есть.

— Ну, ты изыщешь другие способы их потратить. А если у тебя возникнет проблема с идеями, я думаю, что смогу тебе подкинуть несколько. Или тот, прости, забыла имя — он подкинет, так, чтобы ты держалась наравне с его блестящим образом жизни. Я думаю, с идеями у него все в порядке. А в чем еще он хорош?

— Он хорошо говорит, иногда немного самовлюбленно, но всегда интересно. Знает хорошие рестораны. Хорошо танцует. Умеет заставить людей смотреть на него снизу вверх и удержать их при себе, внушив им, что они узнают нечто важное и ценное, если будут торчать рядом и слушать его достаточно долго.

— И?…

— И он очень хорош в постели.

— И это на последнем месте?

— Это все равноценно, Джина, ты же понимаешь.

— Это равноценно, если у тебя кто-то есть. А если ты спишь в одиночестве, то такое качество возглавляет список достоинств. А ты о таком уже и забыла?

— Нет, помню. Это было не так уж давно.

— Ты в него влюблена?

— Нет.

— Но можешь и влюбиться? Клер задумалась:

— Не знаю. Не думаю. Он не из тех, кого любят. Он из тех, кто производит впечатление.

— Что ж, я думаю, мне бы такой пригодился, — пробормотала Джина.

— Которого можно любить или который производит впечатление?

— И тот и другой. Любимого для ночей и впечатляющего для того, чтобы нашел мне работу.

Они сидели за маленьким столиком в углу кафе. Клер взяла в руки меню и попыталась придумать, что бы сказать. Пятнадцать лет она и Джина были близки как сестры, и вкалывая на своих работах, всегда вместе волновались о деньгах, и мечтали, чтобы когда-нибудь нашелся кто-то, кого они смогут полюбить и жить с ним. Джина была для Эммы второй матерью. А теперь все изменилось. По-прежнему ей было проще говорить с Джиной, чем с кем-либо еще, но Клер не знала, сколько такое продлится. Я не могу потерять Джину, думала она, тупо уставясь в меню. Она и Эмма это все, что есть в моей жизни настоящего, все остальное сказка. И Ханна. Ханна тоже настоящая.

Они сделали заказ официанту.

— Слушай, — сказала она. — Я знаю, что ты говорила, что не хочешь помощи от меня.

— Я говорила, что не хочу выдаивать из тебя деньги.

— Ну да, ты не будешь выдаивать. Я не о том. Но что если я попрошу Квентина поискать тебе место в «Эйгер Лэбс»? Они начинают сейчас производить новое вещество, и, вероятно, им нужны лабораторные техники. Я спрошу его. Правда, придется ездить в Норуолк.

— Это неважно, — глаза Джины засветились. — Ты и вправду можешь это? Боже, Клер, это будет твое самое лучшее дело за десятилетие. — Она взяла стакан для смешивания какао-порошка и повертела его в руках. — Это было жуткое время для меня, как кризис в середине жизни. Я пыталась понять, кто я такая. Мне тридцать семь лет, я не собираюсь замуж, у меня никогда не будет детей, я не увижу своих родителей и я не имею работы. Так кто я?

— Ты моя подруга. Ты для Эммы… как вторая мать: она росла у тебя на руках. И ты как часть нашей семьи, совершенно так.

— Клер, я тебя очень люблю, но это не дает мне гвоздика, чтобы было куда повесить шляпу. Если у меня нет ни собственной семьи, ни даже кого-то, с кем мне бы нравилось жить, и если мне нужна работа, то я не знаю, как мне себя назвать.

— А что плохого в имени Джина Сойер?

— Этого не достаточно. Нужно к чему-то относиться. Джина Сойер, лабораторный техник, это неплохо, это целая промышленность, частью которой я являюсь, это работа и другие люди, с которыми я работаю, и которые знают, кто я такая. А без всего этого — невероятно неловко. Каждый день я встаю и говорю — вот сегодня я найду работу и буду снова отвечать за свою жизнь и знать, кто я, а потом ночью отправляюсь в кровать без работы, без денег и без всяких причин считать, что завтра будет по-другому. Никто не поймет этого чувства, пока его не уволят — все равно, что оказаться в открытом космосе, без связи с остальным миром, который ходит на работу и что-то делает; ты плывешь по течению, паришь и ощущаешь, что ты не настоящая и неживая, потому что ничего не делаешь. Кроме того, что ищешь работу, но это совсем не лучший способ время провождения. — Она посмотрела на кофе с молоком, который поставил перед ней официант. — Извини, я не собиралась вываливать все это на тебя.

— Да нет же, ты должна была вывалить: для этого я и здесь. — Клер протянула руку за стаканом для смешивания, и когда Джина подала ей его, высыпала немного какао-порошка в гущу в своей чашке. — Это я должна перед тобой извиниться: я была так занята мотовством, свиданиями и барахтаньем в роскоши, что не обращала внимания на то, что творится с тобой.

— Нет, это несправедливо, не вини себя. Я могла поговорить с тобой в любое время. Я просто уперлась, хотела сама решить свои проблемы. Теперь-то я этим насытилась и хочу помощи, и все, что ты ни сделаешь, будет замечательно. — Она помолчала. — А если ты не сможешь, если это не сработает, то я, наверное, заброшу свою лабораторную работу навсегда.

— И что будешь делать?

— Что-нибудь, связанное с лошадьми. Я всегда любила ездить на них, с самого детства. Я просто не могла заняться этим до тех пор, пока кто-нибудь не приведет меня на конюшню. И тут мне пришло в голову, как раз когда я размышляла, кто я такая, что и вправду я люблю лошадей больше, чем людей и гораздо сильнее, чем любую лабораторию из тех, в которых я когда-то работала. Так что когда-нибудь, когда у меня будет отложено достаточно денег, или, может быть, недостаточно, тогда я сделаю вот что: пойду подрабатывать, ухаживать за чьими-нибудь лошадьми.

— Я кое-кого встретила прошлым вечером, у кого есть лошади. Я вас познакомлю.

— Боже мой, ты собираешься ответить на все мои молитвы сразу, — сказала Джина весело. — Твое богатство, определенно — самое лучшее, что случалось со мной за всю жизнь.