На крутом берегу стоял господин с удочкой, сачком и корзиной для рыбы. Несмотря на жару, он был в камзоле и панталонах. Обут он был в изысканные башмаки с пряжками, а на голове носил щеголеватую шляпу с плюмажем. Ростом он был невелик; и если не принимать во внимание усы и эспаньолку, напоминал благодушного святого. Говорил он с нами, насколько я мог судить, со всей серьезностью, но приятная улыбка несколько смягчала бесцеремонность вмешательства.
Голиас улыбнулся ему в ответ.
— Слух у рыбок нежный, — согласился он, — чего не скажешь об их ртах.
Рыболов рад был возможности порассуждать. Он присел на берег.
— Сказать по правде, друг мой, у одних рыб жесткие рты, у других — нет. Рыбная ловля тем и хороша, что Творец позаботился о разнообразии. Так, например, у головлей, усачей, карпов и пескарей рты жесткие, будто кожа. А вот щука, окунь или форель срываются с крючка, если рыбак не имеет сноровки. Но если вы (а ваши слова допускают и такое толкование) намекаете на то, что крючок ранит рыбам рот, возражу вам: еще не от одной из них никто не слышал ни единой жалобы. Во имя избежания двусмысленностей, я могу допустить, что ваше предложение правдоподобно. Возможно, рыбы наделены ощущениями, но не менее возможно, что ощущениями наделены и деревья. Ведь не зря же считалось, что каждое дерево имеет душу — прекрасную дриаду, которая страдает и умирает вместе с ним. А ведь они не обладали красотою нимф, которые от любивших их богов породили племя героев и удильщиков. Не могли бы вы мне ответить на один вопрос?
— Да, но, пожалуй, не так обстоятельно.
— Не всякий предмет достоин пространной речи. — Удильщик снова улыбнулся. — Поклонники далеко не всякого увлечения обладают досугом, чтобы обсуждать свой предмет. Можно даже утверждать, что они не имеют способностей к рассуждению. В противном случае они все бы склонились к занятию рыбной ловлей. И это возвращает нас к моему вопросу. Отчего человек, наделенный, бесспорно, немалыми умственными талантами, предпочитает бегать, кричать, взрывать порох, загрязняя окружающую среду, проливать кровь и будоражить всю лесную округу, вместо того чтобы предаваться куда более утонченному способу охоты, находящемуся у него под боком?
— Чтобы подстрелить куропатку, вовсе не требуется ни бегать, ни кричать, — возразил Голиас, — и я не усматриваю ни малейшего несходства в наших пристрастиях.
— Почему же, милейший Охотник? Неужели вы не видите разницу между грабителем, который нападает на вас сзади и проламывает голову, чтобы отнять кошелек, и жуликом, которому удается выманить ваши денежки только в том случае, если он хитрее вас? Даже по духу охота не идет в сравнение с рыбной ловлей. Пуля, стрела, охотничья собака совершают насилие над своей жертвой. Рыбка же свободно выбирает, глотать ей крючок или нет. А ведь сделать крючок привлекательным — это тоже искусство.
— У вас интересная точка зрения, Рыболов, — согласился Голиас, — но ведь не стоит никакого труда поймать в Лонг Ривер бычка. Он хватает любую наживку.
— Бычка! — Удильщик был потрясен. — Да ни один уважающий себя рыболов не станет ими заниматься. Уверен, что даже шеф-повар Трималхиона не состряпает из бычков мало-мальски съедобное блюдо. Давайте оставим этот спор, и позвольте поймать мне для вас такую рыбу, вкус которой показался бы отменным даже самому заядлому удильщику. Я подстерегал здесь щуку, но у вас, наверное, нет необходимых специй, чтобы приготовить ее как должно. Но давайте проплывем вниз по реке еще немного, и я поймаю для вас окуня.
Его слова не оставили меня равнодушным.
— Я готов отправиться вместе с вами, мистер Рыболов, — заявил я. — Даже один, без Голиаса.
— Садитесь на плот, — пригласил Голиас, — поплывем вместе.
— Благодарю за любезность, — отвечал Рыболов. Он сошел с берега и забрался на палубу. Я положил его удочку в шалаш, чтобы Луций не наступил на нее, и мы отчалили. Стремнина оставалась в стороне. Из-за жары нам лень было орудовать шестами, и наш плот тихо плыл по мелководью. Но, как и мы, наш пассажир не торопился. У него оказалась при себе трубка, и он влился в нашу с Голиасом компанию.
— Этот плот пригоден только для рыбаков и прочих философов. И потому я склоняюсь к выводу, что вы тоже не чужды мудрости, — проговорил Рыболов. — И если у вас хватило рассудительности внять моему превосходному совету, я отважусь дать вам еще один.
— Какой именно? — спросил Голиас.
— Так как мы еще не скоро доберемся до берега, где я предполагаю рыбачить, не лучше ли будет занять себя пением песен?
— Но понравится ли это рыбкам с их нежным слухом? — вставил я. Рыболов рассмеялся.
— Я не Арион, чтобы зачаровывать рыб, но в моих песнях нет ничего оскорбительного. В них не содержится никаких непристойностей, ни прочих неподобающих материй, и потому их можно петь любому слушателю. Кто из вас начнет?
— Нет-нет. — Голиас плавным жестом указал на него рукой. — Вы наш гость, вам и начинать. Не возражаете?
— Отнюдь, — заверил его Рыболов. — После ловли рыбы первое удовольствие для меня — сочинять песни. Но петь об ужении рыбы — двойное удовольствие. Сейчас я вам спою именно такую песню.
Только так и стоит жить, возлюбив свободу.
Огибая мель.
Вытащить поможет их на Божий свет.
— Да, теперь я вижу, что вы удите рыбу вполне глубокомысленно, — заметил Голиас. — И мне нравится, что вы вкладываете в песню всю душу. Я также спою о реке, об этой реке. Не обойду вниманием и рыбалку.
Но его перейти нельзя.
С кем были его друзья.
А река стремится на юг.
Греет из фляжки глоток.
А река стремится на юг.
Безмятежность со всех сторон.
Заискрилась — и снова в сон.
А река стремится на юг.
Дракону клад уберечь не дано.
Где затонул сундук.
А река стремится на юг.
— Замечательная песня, — зааплодировал Рыболов. — С рекой, безусловно, связано столько историй, которые полезно изучать в свободные от рыбалки месяцы. Однако, по счастью, таковых у меня не бывает. Теперь ваша очередь, — кивнул он мне.
— Я не знаю ни одной подходящей песни, — возразил я.
Рыболов взглянул на меня, как на школьника, не затвердившего урок.
— Если вы не можете остановить свой выбор на песнях других авторов, спойте свою. Я именно так всегда поступаю.
— Я не умею сочинять песен, — признался я, чувствуя свою несостоятельность. — Прошлой ночью пробовал, но…
— В самом деле пробовал? — Голиас с любопытством взглянул на меня. — О чем же была твоя песня?
— Да так, одни пустяки. — Я уже жалел, что проговорился. — Ночью, когда я дежурил, над рекой стояла луна. Река таинственно мерцала в ее лучах. Деревья — там, где они выступали из темноты, — казалось, тают в лунном свете. По воде бежали лунные дорожки; всюду лежали кружевные тени. Я слышал крылья ночных хищников и волчий вой в лесу… Но тишина казалась ненарушимой. От нечего делать мне вздумалось рассказать обо всем этом в стихах. Но дальше первой строчки не пошло.
— Но почему же? — допытывался Рыболов. — Сочинить стихотворение — все равно что связать крылатую мошку. При наличии подходящего материала — а он у вас имелся — дело всего лишь за сноровкой. Хотя, конечно, без прилежания не обойтись.
— Только и всего? — Я почувствовал, что начинаю раздражаться. — Да я почти пять часов бился! «Река была…» — вот и все, что я сумел из себя выжать. Но какой, какой она была? Черт его знает!
Голиас задумчиво смотрел на меня.
— В свое время мы об этом узнаем, — сказал он наконец.
Я не стал ему отвечать, так как не понял, что он имеет в виду.
Мы отлично провели время, и старик Рыболов на деле доказал нам, что не хвастался своим искусством управляться с удочкой. Ночью, на плоту, мы испекли на угольях обещанного им окуня. Сроду не пробовал ничего вкуснее.
19. Зеленый Рыцарь
Единственное, что нас огорчало, это Джонс. Мало-помалу мы привыкли воспринимать его положение как должное. О человеке судишь не по обличию. Человеческая сущность неизменна. Задатки могут быть разными — важно твое поведение. А Луций вел себя как осел. Вот мы и стали относиться к нему как к ослу. Он не владел человеческой речью, и постепенно мы перестали обращаться к нему с вопросами. Луций, со своей стороны, понимал разделявшую нас пропасть, хотя мы над этим мало задумывались. Помимо совместных трапез, он при всякой возможности старался держаться от нас подальше.
И все же, несмотря ни на что, мы с Голиасом были счастливы.
— Даже и думать не хочется, что придется оставить плот, — сказал я ему через несколько дней после встречи с Рыболовом. Мы отдыхали после ужина, попыхивая трубками. — Говоришь, завтра мы доплывем до дороги, ведущей к Оракулу?
— По моим подсчетам, примерно в полдень. — Голиас выпустил облачко дыма. — Вернее сказать, это не дорога, а заброшенный тракт, ведущий в глубь страны от заброшенной пристани. Так что придется нам смотреть в оба.
— А как мы вернемся назад? Голиас пожал плечами.
— Там видно будет. Об этом рано пока беспокоиться. От реки до Оракула идти да идти. И Варлокские горы нелегко одолеть.
— Но ведь нам не придется карабкаться на хребты, — заметил я, — если там пролегает дорога.
— В той части Броселианского леса трудность подъема — далеко не самое опасное.
Чуть позже Голиас уснул, а я остался следить за топляками и песчаными отмелями. Вдруг прямо перед нами я увидел судно.
Речная акустика капризна. Иной раз очень тихие звуки разносятся на громадное расстояние, но порой вы не услышите грома за ближайшим поворотом. Вот почему я не услышал, что неподалеку пароход. Он возник неожиданно, разорвав тишину, извергая с дымом искры и светясь, как субботний вечер в городе.
Речное русло было достаточно широко, чтобы разминуться, но меня беспокоила наша беспомощность. Можно было попробовать оттолкнуться шестом, чтобы быть подальше от парохода. Но течение нас могло вынести еще ближе к нему. В конце концов я возложил все надежды на лоцмана. Заметив плот, он сумеет нас обойти.
Я хотел разбудить Голиаса, но раздумал. Глупо будить человека только ради того, чтобы показать ему пароход. И к тому же он бы понял, что я нуждаюсь в его моральной поддержке. А вот этого-то мне и не хотелось. Даже когда пароход устремился прямо на нас, я молчал. Понятно, что судно следует своим курсом. И только в самую последнюю минуту я заорал:
— Вы, сукины дети! Куда, к черту, ломите? Своим криком я разбудил Голиаса.
— Скорей! На помощь! — вопил я, пытаясь оттолкнуться от дна шестом. Однако Голиас бросился на противоположный конец плота, где в ужасе мотал головой Луций.
— Поздно! — рявкнул Голиас. — Прыгай! Он тут же схватил Джонса за задние ноги и столкнул в воду. Наверняка он спрыгнул вслед за ним и сам — смотреть было уже некогда. Пароход неотвратимо надвигался прямо на нас. К счастью, речные суда неглубоко сидят в воде. Я не мастер подводного плавания, но тут я превзошел самого себя. Между лопастями парохода и речным дном оказалось достаточно пространства. Когда я вынырнул, пароход был уже далеко. Я поплыл, во все горло окликая Голиаса. Он не отзывался. Течением меня стремительно относило от места происшествия.
Устав кричать, я поплыл к западному берегу. Мне пришлось проплыть милю или две, прежде чем я смог выбраться на незаболоченную почву. Я промок, озяб и устал, но не это смущало меня. Я предполагал, что мои друзья тоже поплывут в том же направлении. Но не потерял ли Голиас Джонса? Я не был уверен, умеют ли ослы плавать. И если Голиас и Луций все же спаслись, то где именно они вышли на берег?
Рассвело, и я отправился на разведку. Трудно было продираться голышом сквозь спутанную растительность. Но я упорно шел вперед, делая небольшие передышки. Около полудня я набрел на наш поврежденный плот. Он сидел на песчаной отмели неподалеку от берега. Я обрадовался возможности позавтракать, но чувство одиночества было непереносимо. В странствиях тяжело одному и тепло очага, — будь то хижина или просто шалаш на плоту, — отрадно разделить с другом. На следующее утро мне уже хотелось выть от тоски. Я решил, что больше ждать не стоит.
Я уверился, что Голиас сюда уже не придет. Чтобы увидеться с ним, нужно было идти к Оракулу. Вытащив плот на берег, я оделся, запасся едой и заткнул за пояс нож Голиаса. Свою модную, белую с плюмажем шляпу я швырнул в реку.
Разумнее всего было бы, вероятно, побрести вниз по течению реки. Тогда бы я вышел на старую дорогу, о которой упоминал Голиас. Но мне не хотелось продираться сквозь густые заросли, увязая в болоте. Я с содроганием думал об удушливых испарениях и змеях. Выбравшись из поймы, я стал подниматься вверх по берегу. Вскоре долина осталась позади, а потом местность стала холмистой.
На следующий же день я столкнулся с трудностями, которые легко мог бы предотвратить. Однако мысль о них почему-то не приходила мне в голову. Поднявшись над холмами к подножию Варлоков, я обнаружил, что в этих краях уже наступила осень. Чем выше я взбирался, тем становилось холодней. Когда я останавливался передохнуть, холод пробирал меня до костей. Лес выглядел уныло. Здесь в основном росли дубы. Листья все еще трепетали на ветру, но мелкие ветви были обнажены. Солнце проглядывало сквозь тройную толщу облаков, однако вскоре стал накрапывать дождь. Для отдыха необходима была крыша над головой, и я совершенно выбился из сил. Шел я быстро, но все никак не мог согреться.
Уже стемнело, когда я добрался до первого спуска. Гребень горы защищал меня от ветра, и я стал быстро спускаться вниз. Надо было перебираться с уступа на уступ, но вдоль ручья тянулась оленья тропа. По ней-то я и шел. Черная ледяная вода потока плескалась, спадая со ступени на ступень.
Торопиться меня заставил открывшийся передо мной пейзаж. Дом в поле выглядит одиноко, но еще более заброшенной кажется вырубка в лесу. Ее обрамляли чахлые деревья, а за ними громоздились скалы, похожие на бородавки. Их вершины скрывали густые облака, бегущие, как темный, холодный ток воды.
Я перебрался через поток, который излучиной уходил налево и низвергался на покрытую валунами площадку. За водопадом от площадки поднимался травянистый холм. Неплохое место для привала, подумалось мне. Хотя я не собирался здесь останавливаться, но все же приблизился к холму.
И вдруг я увидел входное отверстие. Исследуя холм, я заметил в нем грубо сработанный дверной проем. Я позвал, но хозяева не откликались. И тогда, хотя и с опаской, я вошел внутрь.
Порывы ветра сюда уже не долетали. Глаза мои привыкли к полумраку, и я заметил здесь еще множество достоинств. Слабый свет, лившийся из нескольких отверстий в потолке, освещал остывший уже очаг. Когда я окоченевшими пальцами, не привыкшими к обращению с кремнем и кресалом, разжег в нем пламя, мне открылись новые чудеса. В дальнем углу находилось благоухающее ложе; покрывалом служила медвежья шкура. Я обнаружил кухонные принадлежности и небольшой запас пищи, включая кусок окорока, свисающий с потолка, и бутылку вина. К моему удивлению, в пещере был и алтарь. Пламя свечей, соединяясь с блеском очага, добавляло света. Над алтарем была доска с надписью: «Путник, добро пожаловать в Уединенный Приют».
Я расслабился. Кто бы ни был хозяином этой пещеры, но он спас мне жизнь. Через часок-другой тепло разлилось по моим жилам. А ветер становился все сильней, и, когда я вышел к ручью за водой, пошел снег.
Продрогший и усталый, я лег сразу же после того, как поел. Наутро я не торопился вставать, но тусклый свет унылого дня просочился в чудесную пещеру. Снега было немного: вершины скал и площадка перед пещерой не были запорошены. И потому человек, поджидавший меня у входа, не оставил за собою следов. Я не знал, откуда он взялся.
— Мне показалось, я заметил дымок, — сказал он, — хотя в лесу довольно сумрачно.
— Да, конечно, — подтвердил я. Я старался быть вежливым, хотя не испытывал особой склонности к разговору. Я огляделся: все предметы сохраняли свои цвета, но незнакомец был ярко-зеленый. Я имею в виду не только его одежду, которая, разумеется, была зеленой. Но и кожа его была зелена, как листья кислицы. Зеленой была его шевелюра, и зеленой же была его борода. Пышная, длинная, она веером покрывала всю его грудь.
Ах, как мне хотелось, чтобы хоть ростом незнакомец был поменьше! Но в нем было около восьми футов, и сбит он был крепко. Я сразу почувствовал в нем борца — решительного и неукротимого. При нем был увесистый боевой топор, насаженный на пятифутовое древко.
— Ты никого не видал поблизости? — спросил незнакомец после того, как мы пригляделись друг к другу.
— Здесь никого нет, кроме меня, — ответил я, прокашлявшись. — И я как раз собираюсь уходить.
— Тебе лучше пока остаться, — заметил рыцарь. Я не знал, как это расценивать — как совет или приказ.
— А в чем дело? — спросил я его.
Рыцарь с легкостью крутанул громадный топор — так полицейский крутит своей дубинкой. Затем он встал, опершись на него.
— Предстоит серьезная работа, — сказал он, обращаясь к самому себе, — допускаю, что обойдется без принуждения, но сейчас здесь кое-кого вскроют и выпотрошат.
Я был уверен, что речь не обо мне. И все же не мешало расспросить получше.
— Каким образом? — поинтересовался я.
— При помощи вот этого. — Рыцарь приподнял топор и тут же вновь поставил его на землю. Вид у меня был, наверное, самый рассерженный, потому что его зеленые губы передернулись. — Сомневаюсь, хватит ли у тебя мужества отсечь мне голову.
Его снисходительная усмешка кольнула мою гордыню. Он был здесь не единственный, кто умел обращаться с боевым топором. Однако он не должен был знать, что я держал его в руках лишь однажды.
— В свое время мне немало пришлось им поработать, — похвалился я, указывая на топор.
— Да? Вот как? — он пристально взглянул на меня, а потом перевел взгляд на темнеющий за мной вход в гору. — Еще не пора, — объявил он, — но из соображений безопасности лучше зайти за холм.
— А кому грозит опасность?
— Тебе.
Рыцарь цепко схватил меня за руку. Я даже не пытался высвободиться. Мы обогнули холм.
— Ты говоришь, что владеешь боевым топором. А если хозяин топора попросит тебя ударить его покрепче? Я засмеялся, пытаясь скрыть замешательство.
— Я бы разделал его под орех. Только бы дал топор поскорей.
— Вот-вот. — Мне показалось, он остался доволен моим ответом. — А теперь, без промедлений, отсеки мне голову!
Я с недоверием отнесся к его словам, а когда он вложил топор в мою дрожащую руку, я забеспокоился еще сильней.
— В чем тут юмор, не понимаю? — спросил я его.
Рыцарь захохотал.
— Тебе не причинили ни малейшего вреда и даже не угрожают. А ты уже испуган до смерти.
Конечно, он был прав. Оттого-то я и рассердился. Пока я обдумывал, как ответить, он протянул руку за топором.
— Ладно, — сказал он, — если боишься, давай его сюда.
Я отскочил. Отдать сумасшедшему топор, это ли не самоубийство?
— Отойди, — предупредил я, — а не то получишь. Назад, чтоб тебя!..
Я отступал к вершине холма, а он карабкался вслед за мной. Наконец я оказался спиной к ручью. Отдавать ему топор я не собирался и купаться в холодной воде с риском подцепить пневмонию — тоже. Оставался единственный выход. Собравшись с духом, я взмахнул топором.
Я хотел ударить его в бедро, чтобы отогнать. Но он резко упал на колени, пригнув голову. Широкое лезвие врубилось ему в шею, сокрушив позвоночник. Голова упала и подкатилась ко мне. В ужасе я отпихнул ее ногой.
— Ты сам на это нарывался, идиот проклятый! Я сказал так, потому что мне хотелось себя оправдать. Силы покинули меня, и я оперся на топор. Зато убитый не нуждался ни в какой поддержке. Наклонившись, он поднял голову и отряхнул землю с правой щеки. Затем с легкостью поднялся, держа голову за волосы. Башка смотрела на меня открытыми глазами.
— Впечатляет? — спросил он. Я молчал, не в силах ни думать, ни говорить. — Главное — понять, что требуется. Уж если ты здесь оказался, ты должен знать, что от тебя нужно. Успокойся!.. Это моей голове предстояло слететь, а тебе ничего не угрожает.
— Наверное, — согласился я, не сводя глаз с отрубленной головы.
— А могло быть иначе. Мы могли условиться, что я наношу тебе ответный удар, а потом уже подбираю свою голову с земли.
Я содрогнулся при мысли о такой возможности.
— Но это не была бы честная сделка. Ведь ты знаешь, что останешься в живых, а твой соперник наверняка погибнет.
Голова приподняла брови:
— Преимущества не имеют значения. Условия сделки либо принимаются, либо нет.
— Какие, к черту, сделки, если личность состоит из двух кусков? И вдобавок мертвых, — предположил я, поразмыслив.
Рыцарь приставил голову к обрубку шеи. Кровь, которая выступила по краям, но не текла, послужила клеем. Кивнув пару раз, чтобы удостовериться, прочно ли приросла голова, великан задумчиво уставился на меня.
— Твой дерзкий вид выдает тебя, — заметил он. — Одному парню я дал целый год на обдумывание вопроса. Удивительно, что на какую изощренную изобретательность ни пускался бы прилежный ум, за год он приходит к одному и тому же выводу. Я жду парня здесь. Он должен прийти, чтобы я отрубил ему голову.
— О, Боже! И он думает над этим день за днем в течение года!»
— Я скажу тебе, как он — его имя Гавэйн — поступает. Ему приходится искать меня пару месяцев, и… А что бы ты сделал на его месте?
— Проще простого. Если бы меня могли счесть трусом за то, что я не тороплюсь прийти, я бы где-нибудь переждал, а потом бы удалился, ворча, что не сумел отыскать тебя.
— Я, наверное, сделал бы то же самое, — согласился рыцарь. — Не хотелось бы уточнять. Но, надеюсь, мне не придется долго ждать. Я слышал, что Гавэйн уже поблизости. Он просил, чтобы его провели сюда.
— Возможно, он испугается в последнюю минуту, — предположил я.
— И это прикрыло бы нашу собственную трусость? — Он помолчал, затем пожал плечами. — Я слышал, будто он утаил, зачем идет сюда.
Зеленый рыцарь сказал это с таким восхищением, что я взялся отговаривать его от предстоящего дела.
— Если парень вам по нраву, зачем его убивать?
— Я и не собираюсь его убивать. Но дело зашло слишком далеко. Вопрос не должен остаться без ответа. — Рыцарь забрал у меня топор и пощупал лезвие. — Затупилось. У меня слишком жесткая шея. Пойдем, поможешь мне его наточить.
Не смея спорить с этим чудовищем, я пошел вслед за ним. Взмахнув топором, он одним прыжком перескочил через ручей. Я перебрался по камням. Он вскарабкался на одну из больших скал, которые я заметил еще вечером. Сгрудившись, скалы образовали пещеру с узким входом. Пещеру рыцарь использовал как сарай. Здесь было много инструментов, и среди них — огромный точильный камень.
— Взгляни, осталась ли вода в кружке, — приказал мне рыцарь, плюхнувшись на сиденье.
— В этом бидоне? Он почти полон.
— Ладно. Смочи камень — больше, больше. Не бойся, что рукам холодно, ты скоро привыкнешь. Лить не надо, брызгай.
Рыцарь начал вращать камень потихоньку, но вскоре топор завыл и заскрежетал, будто пилили железо. В пещере стоял гул, эхом отдававшийся в горах. Грохот раздавался такой, что уши закладывало, и я не услышал голоса пришельца. Зеленый рыцарь сделал мне знак, чтобы я перестал брызгать водой.
— Ждут ли здесь меня? — прозвучал смелый вопрос. — Отвечайте немедленно!
— Погоди чуток, — проревел в ответ мой спутник, — скоро ты получишь свое. Не спеши, — шепнул он мне.
Звон топора сделался еще более зловещим. Пришелец, вне сомнения, отлично понимал происхождение этих звуков. Словом, я участвовал в атаке на нервы и без того испуганного человека. И в то же самое время я уже смотрел на Гавэйна почти теми же глазами, что и зеленый рыцарь. Он нас не видел, так как мы были высоко над ним и прятались в сумраке пещеры. Но я мог видеть его сверху. Он был в доспехах, как Калидор. Но вот он бросил свой щит на тропу за собой. Затем снял шлем и так же небрежно бросил на землю. Я понял, к чему он готовится, и отодвинул от себя жбан с водой.
— Если ты хочешь расправиться с ним, одного шума недостаточно, — сказал я, распрямляясь.
Зеленый рыцарь кивнул. Однако было видно, что он колеблется.
— У тебя было когда-нибудь что-либо подходящее, которое бы ты не решался использовать, опасаясь, что оно недостаточно к тому приспособлено?
— Нет, — ответил я. — Но если ты опасаешься за того парня — вероятней всего, он не отступит. Он потрепал меня по плечу.
— Надеюсь, ты прав. Если так, мы все вместе вернемся ко мне и повеселимся от души.
Пока я придумывал достаточно уклончивый ответ, рыцарь вышел из пещеры. Выглянув, я увидел, как Гавэйн наклонился, подставляя голову под удар. Зеленый рыцарь пустился ораторствовать, но шум ручья заглушал его голос. Тем временем мне кое-что вспомнилось.
Когда мы только вошли в пещеру, я заметил, что замыкающие ее скалы сходятся недостаточно плотно. Подскочив к задней стене, я посмотрел сквозь расщелину. Тропа вела по пологому склону прямо к ручью, а затем устремлялась вниз по его течению. Это все, что мне надо было знать. Медлить было нельзя. Этот зеленый верзила пока не причинил мне ни малейшего вреда, но я искал общество, в котором мог бы находиться на более равных правах.
В пещере я продрог, но по пути согрелся. Дело было не только в быстрой ходьбе. Спустя два часа я оказался в зоне с более мягким климатом, вдали от слоя облаков. Мороз уже тронул листву, но было тепло, как это бывает в бабье лето. Расслабившись, я пошел потихоньку, наслаждаясь теплом.
Если бы я торопился, то ничего не услышал бы сквозь шорох листвы под ногами. Страшный, дикий вскрик долетел до меня, но я не сразу понял, что он мне напоминает. Я остановился. Ничего не заметив, я уже готов был продолжать путь, но вскрик повторился. Сойдя с тропы, я углубился в лес.
Девушка лежала, сжавшись в комок, за поваленным трухлявым стволом. Погруженная в свое горе, она не заметила, как я подошел к ней. Плечи ее вздрагивали от рыданий. Я не мог вечно так стоять над ней, но и уйти было нельзя. Я кашлянул.
Девушка лежала очень тихо. Заметив меня, она вскочила. Не знаю, за кого она меня приняла. Я же в первое мгновение мог поклясться, что это Розалетта. Но тут же понял, что обознался. Хотя, конечно, сходство определенное было. Мне сразу стала ясна причина ее отчаяния. Она была беременна. Прийти на помощь ей мог лишь тот, кто поставил ее в столь затруднительное положение. Вспомнив о собственных делах, я хотел было уже уходить, но она сама заговорила со мной.
— Что вам от меня нужно? — спросила она, пятясь в сторону.
— Я шел мимо и услышал, как вы плачете, — промямлил я. — Наверное, вы попали в беду.
Мне тут же пришлось пожалеть о своих словах. Она вспыхнула, и лицо ее сделалось красным, как листва клена под ней.
— Уходите, не беспокойтесь. Ни в какую беду я не попала.
— Хорошо-хорошо, — сказал я, делая вид, будто поверил.
— Я не попала в беду, — упорствовала она. — Все замужние женщины имеют детей. А я замужем. То есть была бы теперь замужем. О-о!..
С плачем она бросилась бежать. Я бы не стал преследовать ее, но она споткнулась о корень и упала. Я помог ей подняться. К счастью, все обошлось благополучно.
— Спасибо, сэр, — сказала она, — я постоянно забываю, что мне сейчас нельзя бегать. Позвольте, я здесь сяду.
Я сел на поваленный ствол рядом с ней.
— А не лучше ли тебе пойти домой?
Все еще тяжело дыша, она покачала головой.
— У меня недостанет мужества вернуться сюда. Я попытался уговорить ее:
— Скоро станет холодно. Тебе опасно здесь оставаться.
— Ах, пусть я даже умру. На что мне жизнь без Тамлана?
Я подумал, что она немного не в себе.
— Если ты возвратишься домой, твой друг будет знать, где найти тебя. А ты навряд ли найдешь его, блуждая по лесу.
— Он здесь, в лесу. Я видела его сегодня утром, и.. Прочитав в моем взгляде сочувствие, она встала.
— Все не так, как вы думаете, — воскликнула она. — Он женился бы на мне, если бы не колдовство.
— Это, наверное, случилось давно? — спросил я. Она не заметила сухости моего тона.
Достав из-за пазухи носовой платок, она вытерла слезы и улыбнулась.
— Конечно, я увижу его сегодня ночью, и все будет замечательно.
— Так в чем же дело?
У нее вновь задрожал подбородок.
— Я боюсь идти туда одна. Там будут волшебницы и колдуны. Кто знает, что может случиться? Хотя Тамлан говорит, что я должна требовать его у них. Это все, что мне нужно делать.
Я пожалел, что плохо думал о Тамлане.
— Так что же тебе надо сделать?
— Прийти на Майлз Кросс и дожидаться полуночи, — прошептала она, побледнев, как если бы уже столкнулась лицом к лицу с опасностью. — У моего ребенка должен быть отец.
Если бы она не напоминала мне так Розалетту, я бы, пожалуй, промолчал. Но она была похожа на нее, хотя немного старше. Конечно, трудно будет такой молоденькой девушке выцарапать у волшебников своего жениха, если никто не поддержит ее.