Не дай вам Бог, читатель, быть на войне: скверно, очень скверно, сознаешь это сам, а все-таки вновь тянет и тянет, так как там только чувствуешь, что живешь, а не прозябаешь, как в наших городах, среди плесени и скуки мирной жизни!
      Война зло, но зло увлекательное.
      5. В горах Копет-Дага
      Для многих из моих читателей горный хребет Копет-Даг есть нечто новое, о чем когда-то давно, может быть, и трактовалось в географии, но затем это название совершенно исчезло из памяти, да и неудивительно, если и исчезло. Мыслимое ли дело помнить все названия малозначащих возвышенностей, озер и речек, которыми так изобилуют все учебники географии? Если уважаемый читатель не поленится возобновить немного в своей памяти географические сведения, в чем я охотно помогу ему, то я буду вполне этим доволен, так как неудобно рассказывать о событиях, происходящих для читателя в совершенно неизвестной местности, "где-то на поверхности земного шара".
      К восточному берегу Каспийского моря примыкает обширная низменность, в южной части которой и приходилось действовать нашим войскам во время всех предпринимавшихся экспедиций против туркмен племени текинцев. Я не буду вдаваться в подробное географическое и этнологическое описание этого края, так как в отдельном очерке намерен ознакомить читателей с характером страны и ее обитателей, теперь же скажу только, что юго-восточная часть вышеназванной низменности изрезана несколькими горными цепями. От города Красноводска, по берегу залива, до песков Чиль-Мамет-Кум идет хребет Курямын-Кары; от этих песков на юго-восток тянется хребет Кюрян-Даг, продолжение которого до разветвлений гор Ала-Даг в персидской провинции Ширвань носит название Копет-Даг или Даман и Кух. Этот хребет представляет собой юго-западную границу Текинского оазиса; с юго-востока служат границей пески; таким образом оазис представляет узкую полосу, изрезанную во многих местах ручейками и представляющую вследствие этого некоторые удобства для оседлой жизни. Читатель, интересующийся точнее узнать местоположение хребта Копет-Даг, соблаговолит обратиться к карте Закаспийского края, приложенной к февральской книжке "Морского сборника" за 1882 год; на этой карте нанесены все пункты, упоминаемые в моих очерках; а теперь, читатель, последуйте за мной в горы, где вы, взбираясь по скалистым тропинкам, спускаясь в зеленеющие долины и проходя мрачные, никогда не видавшие солнечного луча ущелья, найдете много интересного и нового для себя.
      Ранним, прохладным утром, в начале сентября 1880 года, дорога на Бендессенский перевал представляла чудный живописный вид. Громадные, нависшие скалы, покрытые темной зеленью кипарисов, освещенные бледно-розовым светом восходящего солнца пропадали в перспективе картины в безоблачном голубом небе... Извилистая тропинка то исчезала из глаз наблюдателя, спускаясь в глубокие провалы, то снова, уже далеко, вилась белой нитью, подымаясь в гору; далеко, далеко громадной стеной синелся главный хребет Копет-Дага; дорогу пересекал ручей, прозрачный, холодный, вился он блестящей нитью, пропадая на берегу обрыва, куда низвергался с мелодичным шумом, сверкая на солнце миллионами брызг и расходясь на несколько других ручейков, орошал дно этого провала, покрытого изумрудной зеленью травы, в которой пропадает для взора всадник вместе с лошадью. Красноватые голые утесы, образующие стены этого провала, составляли своею бесплодностью и обнаженным видом полную противоположность с этой чудною зеленью, покрывавшей дно обрыва; для наблюдателя эта котловина показалась бы замкнутой: нигде не было видно выхода; с трех сторон она замыкалась отвесными скалами около 800 футов вышиною, с четвертой стороны, обращенной к дороге на Бендессенский перевал, снова имела покатость и выступы с лежавшими в них камнями громадной величины, вероятно когда-нибудь оторвавшимися от утеса под влиянием вулканической работы почвы. Спуститься, казалось, невозможным в этот провал, а спуститься надо было той группе людей, которая в это утро собралась на берегу ручья на самом краю обрыва.
      Здесь в самых разнообразных позах лежали, сидели и стояли субъекты, в которых, с первого раза, трудно было бы узнать солдат; царствовало полное смешение цветов в одежде: виднелись кумачовые рубахи, белые гимнастические, желтые ситцевые с разными разводами; штаны красные и зеленые, кожаные туркестанского изделия, казенные суконные с большими заплатами на коленях из кожи; на некоторых, очень немногих, виднелись выцветшие мундиры, сделавшиеся зелено-бутылочного цвета, сквозь изобильные дыры которых виднелась смуглая, загорелая кожа. Обувь была так же разнообразна, как и платье: высокие сапоги, поршни из бараньей кожи, обращенные мехом вверх, лапти, сплетенные из ремешков самых разнообразных фасонов и т.п. Единственно по чему можно было догадаться, что перед вами находятся русские воины, а не сборище разбойников, это по фуражкам, околыши которых под слоем пыли и грязи нельзя было различить по цветам. Несколько человек было в папахах, и верхнее платье их состояло из черкесок с подогнутыми полами, шляпки бердановских патронов выглядывали из газырей во всю ширину груди. Там и сям валялись скатанные шинели; винтовки не были составлены в козлы, а лежали возле сидевших или же растянувшихся на земле солдатиков и были в руках у стоявших или ходивших: мера предосторожности в случае нечаянного нападения. Шагах в четырехстах от этой группы, на вершине холма, виднелся силуэт часового, осматривавшего в бинокль окрестности.
      Эта кучка людей представляла из себя половину охотничьей команды штабс-капитана Сл-кого; другая половина оставалась в укреплении Бендессен. Сам Сл-кий находился тут, равно как и гардемарин М-р, а также урядник барон Л-стерн. Все трое лежали на бурках, разостланных на берегу ручейка, шагах в десяти выше по течению от места расположения солдат, и пили чай из стаканов, сделанных из бутылок раньше мною описанным способом. Подойдем, читатель, поближе и послушаем, о чем говорит это трио, так как беседа их, быть может, объяснит нам присутствие охотников в этом месте и их дальнейшие намерения.
      - Весь вопрос в том: имеет ли эта котловина выход, - говорил гардемарин, прихлебывая чай и выпуская облака дыма изо рта, - если нет выхода, то не стоит и спускаться туда, так как едва ли текинцы вздумают спуститься в такую мышеловку, откуда выбраться труднее, чем попасть туда...
      - Совершенно согласен, но ведь следы крови довели нас как раз до этого обрыва; надо предположить, что текинцы убили джигита, но не успели его обобрать и, заслышав шум приближающегося транспорта, стащили его до обрыва и бросили туда, рассчитывая потом воспользоваться своей добычей, спустившись в провал.
      - Но они, вероятно, сейчас же и спустились туда, потому что казаки не видали ни одного из них, хотя лужа крови не успела еще высохнуть, когда они подъехали, значит, времени прошло очень мало, - вставил слово барон, говоривший по-русски очень неправильно и с сильным иностранным акцентом.
      - Если они залезли только в эту яму и нет другого выхода, тогда им придется не особенно приятно, - с холодной улыбкой заметил Александр Иванович.
      - Много ли их может быть? - спросил барон, ни к кому в особенности не обращаясь.
      - Если бы было много, они напали бы на транспорт; даже если бы и не хватило у них на это храбрости, то все-таки большая толпа не могла так быстро исчезнуть, будто сквозь землю провалилась, - заметил молодой моряк.
      - Чем больше - тем лучше, господа; не забудьте нас 37 человек, а барон со своими 12 казаками дрался 9 часов против 300 человек, значит, партия в несколько сотен не может представлять для нас опасности.
      - Только бы не было там другого выхода, вот в чем вопрос, - добавил Сл-кий и заметил: - Не пора ли подыматься?
      - Да оно лучше, пока не жарко, - согласился моряк.
      - В ружье! - крикнул командир охотников. Солдатики засуетились. Скатанные шинели надеты, баклажки наполнены водой, вся амуниция приспособлена таким образом, чтобы не мешать ходьбе и не шуметь.
      Фельдфебель выстроил команду.
      Александр Иванович подошел к команде с неизменным бердановским карабином в руках и, остановившись на средине фронта, произнес:
      - Ребята! Мы сейчас спустимся в эту яму, которую вы видели; спуск трудный, но таким молодцам, как вы, это нипочем, надеюсь; на дне, должно быть, сидят текинцы, убившие вчера джигита, придется подраться, смотри же, молодцы - не плошать! Без команды не стрелять и близко неприятеля к себе не подпускать, на шашках они дерутся больно хорошо; в плен ни одного человека не брать! Слышите, ребята?
      - Постараемся, ваше б-дие! - рявкнули молодцы.
      - Штыки отомкнуть! Полурота - товсь!
      Защелкали замки берданок, патроны вложены.
      - Курки на первый взвод!
      - Напра-во! Ружья вольно! Шагом марш!
      - Петров, Кузьмин и ты, Долбня, ступайте вперед, так шагов на четыреста от нас, да зорко смотреть; в случае чего - стреляй! - приказал Александр Иванович.
      Два солдатика и казак выделились из полуроты, вприпрыжку побежали к краю оврага и через несколько секунд исчезли.
      Сл-кий шел впереди команды, сзади него трубач и один из рядовых.
      Начался спуск, не было даже тропинки. Камни, большие и малые, были нагромождены в беспорядке; а в некоторых местах можно было поставить только одну ногу. Осторожно, опираясь плечом в отвесную стену слева и не смотря в пропасть глубиною саженей в тридцать, солдатики пробирались вперед; иногда из-под ног выскользал камешек, и вот, вот кажется смерть неминуема, но солдатик не терял равновесия и, отделавшись только испугом, продолжал медленно подвигаться вперед; маленький отряд растянулся длинной лентой. Положение охотников было таково, что два текинца, поместившиеся где-нибудь за камнями с бердановскими винтовками, могли их перебить совершенно свободно; к счастью для смельчаков, текинцев не было видно, и отряд понемногу подвигался вперед. Но вот Александр Иванович остановился, солдатики стали один за другим собираться, весь отряд тронулся и, прижавшись к скале, ожидал объяснения, что значит эта остановка.
      - Не растягивайтесь очень, ребята, и не шумите, - вполголоса обратился командир охотников к солдатам, с напряженным вниманием слушавшим его, если невзначай по нас откроют пальбу, ложись, приседай кому как удобнее, а главное - на ветер патронов не выпускай! Ну, с Богом вперед! - И Александр Иванович снова пошел вперед, твердо и вместе с тем легко ступая по краю обрыва, слегка наклонившись в левую сторону; солдатики не отставали, обмениваясь между собой тихими фразами.
      - Ну и дорога, неча сказать, - пробормотал молодой сапер-охотник, у которого из-под сдвинутой на затылок кепи крупными каплями катился пот, - и чего бы, кажись, не прислать сюды нашу роту расчистить эту чертову гору...
      - Эка тоже сказал! - возразил идущий впереди апшеронец, не поворачивая головы в сторону говорившего. - Нешто можно кажинную горку расчищать! А кто бы стал на Бендессенском перевале работать, кабы вашу роту сюды послать?
      Сапер, убежденный непреложностью суждений своего товарища, замолчал и только изредка усиленно сопел носом, когда непривычные к горной ходьбе ноги расползались и он рисковал полететь на дно обрыва.
      Замыкал шествие вышеупомянутый барон Л-стерн, урядник Таманского казачьего полка. Он едва поспевал за отрядом, уморительно ковыляя. Его привыкшие к верховой езде ноги окончательно отказывались от горного похода; за ним шел его человек, латыш, сопровождавший его повсюду и служивший вьючной лошадью: он нес бурку барона, мешок с съестными припасами, смену белья для своего господина и всякого рода рухлядь. Этот современный Санчо Панса был действительно образцом слуг; навьюченный так безжалостно, он бодро шагал и перекидывался со своим барином по временам несколькими латышскими фразами, на которые барон отвечал угрюмым ворчанием; по временам из его уст вылетало восклицание вроде "доннерветтер!", и затем он снова с пыхтением торопился догнать шедших впереди солдат, от которых он отставал.
      Личность барона настолько интересна, что я попытаюсь рассказать его историю читателю, не боясь, что он за чтением похождений этого ахал-текинского Дон-Кихота соскучится. Барон Л-стерн, немец jusqu' au bout des ongles; его фатерланд - Курляндия. Там находятся у него большие поместья, дающие ему около двадцати тысяч годового дохода. Воспитание барон, как прилично немцу, получил в одном из германских университетов; русский язык представляет для него камень преткновения, и прочесть письмо, написанное по-русски, будет для него труднее, чем разобрать какую-нибудь надпись иероглифами на древнем египетском обелиске. Понятия - самые феодальные; человеческим достоинством и чувствами обладают, по его мнению, только экземпляры немецкого происхождения, имеющие счастье ставить перед фамилией частичку "фон" или какой-нибудь титул.
      Барону лет 27, но он никак не может получить офицерский чин, так как экзамен надо сдавать не по-немецки, по-английски или по-французски, а по-русски, изучение же "dieser barbarischen Sprache", как я говорил выше, барону не дается. Он служил в лейб-гвардии гусарском полку, участвовал в турецкой кампании 1877-1878 годов, но офицерского чина не получил. Рассердившись на подобную "несправедливость", он вышел в отставку и жил то за границей, то в имении. Прослышав про экспедицию, барон взял несколько тысяч рублей, своего Санчо Пансу и явился в отряд, где и был зачислен урядником в Таманский казачий полк. Он командовал двенадцатью казаками, составлявшими конвой доктора Студитского, когда на эту горсточку людей было сделано нападение, о котором я говорил в одном из предыдущих очерков. Несмотря на самые разноречивые слухи, ходившие в отряде о поведении барона в этом деле, я могу только заявить, что видел его в огне и в очень крупных схватках совершенно хладнокровным, так что его репутация как храброго человека не может быть оспариваема.
      В высшей степени деликатный, предупредительный, обладающий светским лоском, барон, вероятно, может быть прекрасным собеседником в гостиной, но как походный товарищ - оставляет желать много лучшего; особенно бывает он невыносим, когда начинает жаловаться на недостаток комфорта в походе, на грязь, в которой приходится жить, на недостаток съестных припасов, на жару и прочие лишения; тут и без того тяжело, случается, что позабудешься, примиришься со своей судьбой - вдруг является барон со своими сетованиями и бередит самые чувствительные раны, хотя на минуту забытые. Я достаточно очертил этот редкий в походе экземпляр, теперь возвращаюсь назад, к маленькому отряду охотников, продолжающих спускаться, если не в преисподнюю, то, во всяком случае, в место очень на нее похожее.
      Крутая и узкая тропинка приходила к концу, две трети пути рыли пройдены, отряд добрался до площадки, покрытой скудной растительностью, которая довольно крутым спуском, имевшим вид наклонной широкой плоскости, соединялась, или, лучше сказать, сливалась с дном оврага, манившим своею изумительной зеленью измучившихся охотников. Солдатики посматривали вверх и покачивали головой: действительно, глядя снизу, не верилось, что с этой крутизны отряд только что спустился. Тропинки не было видно. Этот узкий карниз, извивавшийся спиралью по отвесной почти стене, исчезал для глаз в отдалении, и зритель, не совершивший с охотниками этого опасного спуска, мог бы биться об заклад на что угодно, что на гору подняться нельзя, а тем более спуститься.
      - Ну и вышина же, братец ты мой, аж поджилки трясутся, - говорил казак Фома, один из героев недавнего Бендессенского боя, потирая колени, которые заметно у него дрожали.
      - Да, впору хотя бы и Капказу, - согласился фельдфебель, красное лицо которого и тяжелое дыхание показывали, что спуск и для него не был легок.
      - И удивительное дело, отчего это у нас в Рассей нет этаких гор? любопытствовал саперик, вглядываясь в самую вершину скалы.
      - Оттого, что климат другой, тут, видишь ты, Азия, а там Рассея, пояснил самурец, прислонивший ружье к громадному камню и набивавший тютюном трубочку.
      - Таак... - протянул глубокомысленно сапер и стал что-то соображать.
      - Видно, оттого, что здесь климат другой, ты и ружье бросаешь? раздался голос унтер-офицера, и философ-самурец, только что с таким апломбом объяснявший происхождение гор, получил изрядную затрещину по затылку. Трубка у него выпала из рук, и он, сильно сконфуженный, повернулся к "ундеру" и робким голосом начал оправдываться:
      - Да ведь я, Василь Петрович, на час его отставил, потому неприятелев тут нету...
      - Нету? А вдруг ежели они, то исть, сейчас выскачут из-за камнев, да тебе брюхо пропорят, будет у тебя время винтовку схватить? А еще солдат называется. - И унтер-офицер, дав оплошавшему солдатику так называемого киселя, отошел в сторону. Охотники, видевшие эту сцену, добродушно засмеялись.
      - А и строгий же Василь Петрович, у-у! - промолвил самурец, получивший "внушение" и поторопившийся взять в руки винтовку. - Да и добрый! Другой, того и гляди, на часы упек бы, да еще ранец с песком надел бы, а он пихнет аль там ударит, и больше ничего!
      Пока солдатики болтали между собой, Сл-кий в бинокль подробно осматривал окрестности; у самого конца спуска виднелись три человека, посланные вперед; вот они остановились сразу, снова сделали несколько шагов и, нагнувшись, начали что-то рассматривать. Прошло несколько времени, один из них отделился и повернул снова на гору, видно было, что он торопится: перепрыгивая через камни, он рысью, с винтовкой наперевес, взбирался на площадку, где остановились охотники.
      Командир охотников опустил бинокль и обратился к моряку, стоявшему возле него и закуривавшему папиросу:
      - Наши молодцы что-то нашли, Долбня бежит сюда...
      - Вероятно, следы текинцев, что же может быть другое?
      - Я не мог хорошо рассмотреть в бинокль, камни мешают, но мне показалось, что они рассматривали какую-то массу; да вот сейчас узнаем. Долбня уж близко.
      Действительно, бравый казак быстро приближался; папаха сдвинута на затылок, ручьи пота текут по обгорелой физиономии, грудь тяжело подымается; еще несколько шагов - и он взобрался на площадку и, с трудом переводя дыхание, подошел к Александру Ивановичу. Несколько времени открытый рот не мог произнести ни звука, наконец он вдохнул в себя побольше воздуху и выпалил:
      - Побитого трухмена нашли, ваше б-дие!
      - Кого? Джигита, что ли? - спросил Александр Иванович, как видно, вовсе не пораженный этой новостью.
      - Не могу знать, ваше б-дие! Только лежит этто там человек совсем без одежи, голова разбита, весь побит, и грудь в двух местах прострелена аль проколота; так из себя трухмен, потому скрозь черномазый!
      Командир охотников не мог удержаться от улыбки, слыша определение национальности найденного трупа, выраженное так своеобразно.
      - А следов текинцев не видали? - спросил он Долбню, вытиравшего пот рукавом своей черкески.
      - Никак нет, не смотрел, потому торопился доложить вашему б-дию об убитом.
      - Ну хорошо, там увидим! А теперь пойдем дальше. Вперед ребята, за мной!
      Быстрыми шагами, почти бегом, стал спускаться маленький отряд. Наклонная плоскость, покрытая камнями, не раз заставляла людей спотыкаться, так как разошедшиеся по силе инерции ноги с трудом меняли направление при обходе встречавшихся ям или груд камня. Вот солдатик споткнулся, удержался, но как раз, на его несчастье, лежит большой камень; при всем желании обойти его он не может, ударяется коленями и летит через голову; винтовка со звоном ударяется о землю, баклажка с водой, подпрыгивая, катится, и сам обладатель ее, прихрамывая и ругаясь на чем свет стоит, подняв ружье, к счастью, не пострадавшее от падения, стремится догнать драгоценный сосуд, содержащий в себе запас воды, которой грозит опасность разлиться. Увы! Так и случилось: пробка выскочила и воды в баклаге нет ни капли. С непритворно грустным видом смотрит солдатик на пустую баклагу, из которой выбежали, когда он ее подымал, последние капли воды.
      - Э-эх! Вот так беда, - говорит бедняга и по свойственной русскому человеку привычке почесывает затылок.
      - Что земляк, без воды теперича? - соболезнует обгоняющий его товарищ.
      - Да вот нелегкий попутал свалиться... - И солдат добавляет очень нелестный эпитет врагу рода человеческого, по его мнению, виновнику его несчастья.
      - Ну чего стали, аль прикладом подогнать! - слышится голос "ундера" Василия Петровича, и он, собственной персоной, является перед двумя солдатиками.
      - Да вот, Василь Петрович, вода пропала, - говорит солдатик.
      - А ты, баранья голова, поможешь, что ли, коли будешь растопыря руки стоять? Да нешто ее мало там внизу? - И ундер показал на зеленеющую равнину.
      Лицо солдатика повеселело сразу.
      - Оно точно, я не подумал, Василь Петрович! - И оба солдатика вприпрыжку стали догонять товарищей, сначала искоса оглянувшись, не собирается ли их начальник привести в исполнение угрозу насчет приклада, но Василий Петрович мерной походкой опытного пехотинца спускался, не обращая на них больше внимания.
      Спуск приближался к концу, ясно виднелась зеленая трава и тростник выше роста человеческого; так и манило к этой свежей зелени после степной пыли и горных каменьев.
      В нескольких шагах от приближавшегося отряда стояли два посланные вперед солдатика. Александр Иванович шагов за десять еще скорчил гримасу и промолвил:
      - Эк как воняет мертвечиной!
      Запах этот происходил от какой-то потемневшей массы, в которой только по ближайшем осмотре можно было узнать человеческий труп; голова была совершенно раздроблена и представляла запекшуюся массу крови и мозга, из которой торчали осколки разбитых костей. Туловище было покрыто синяками и кровяными подтеками; во многих местах было вырвано мясо, которое висело лохмотьями; кисть правой руки висела на нескольких лоскутках кожи; из правого бока, совершенно разбитого, торчали осколки ребер; ноги, перебитые в нескольких местах, неестественно подогнулись под туловище. Зрелище было очень неприятное даже для людей, для которых вид смерти не был новинкой.
      Преодолевая чувство брезгливости, Александр Иванович в сопровождении моряка подошел к трупу и, нагнувшись, начал рассматривать две маленькие ранки: одну под левой ключицей, другую в средине груди; не нужно было быть врачом, чтобы определить происхождение этих ранок - только пуля, пущенная на близком расстоянии, может произвести такую маленькую затянутую внутрь ранку. Объяснение других повреждений на трупе тоже не трудно было найти, так как близлежащий огромный камень был забрызган кровью и мозгом.
      - Текинцы его убили наверху и сбросили сюда, я это и раньше думал, промолвил Александр Иванович. - Он, падая, ударился сначала об этот камень и от него отпрыгнул уже сюда. Затем они спустились и здесь обобрали его, так как наверху им помешали казаки.
      - Если отсюда нет выхода, то этих господ можно поздравить с большой неприятностью, - произнес гардемарин, отходя от убитого и внимательно всматриваясь в землю вокруг, будто ища чего-нибудь.
      - На этой каменистой почве едва ли вы найдете следы, - послышался голос барона, угадавшего намерение моряка.
      - Да это верно, ничего не видать, - согласился моряк и обратился к Александру Ивановичу. - Надо приказать зарыть этого беднягу, а то он распространяет таковое зловоние, что дышать невозможно!
      - Фельдфебель! Прикажи людям, у кого есть лопаты, забросать труп землей, да каменьев набросать сверху, чтобы шакалы не отрыли!
      Несколько человек отделились из числа охотников и, вынув коротенькие лопаты, так называемый линнемановский шанцевый инструмент, принялись забрасывать обезображенный труп, который Вскоре исчез под грудой пепла. Все охотники стали бросать камни, и таким образом в непродолжительное время образовался порядочный курганчик, навсегда скрывший под собой тело джигита. - Ну, вот и похоронили, - сказал Александр Иванович. - Теперь, господа, - обратился он к моряку и барону, курившим в некотором отдалении, - попрошу вас составить со мною маленький военный совет.
      Моряк и барон Л-стерн подошли к командиру охотников и, по его приглашению, опустились на бурку, которую догадливый человек барона успел уже разостлать.
      - Что вы предполагаете теперь предпринять? - обратился Сл-кий к барону, как самому младшему из трех.
      Барон подумал с минуту и затем медленно, коверкая слова, начал:
      - Я думаю, господин капитан, пойти посмотреть, нет ли здесь неприятеля, только идти осторожно, чтобы не попасть в... в... как это! Hinterhalt! - обратился барон к гардемарину.
      - По-русски это называется засадой, - перевел моряк, с трудом удерживаясь от смеха при взгляде на барона, который даже покраснел от усилия вспомнить это проклятое русское слово, а может быть, и оттого, что чувствовал устремленный на себя пристально сардонический взгляд Александра Ивановича.
      - Да, да! Чтобы не попасть в засаду, - продолжал барон, - я думаю, лучше всего идти по ручью, - прибавил он.
      - А ваше мнение, моряк? - обратился капитан к гардемарину.
      - Если текинцы скрываются здесь, то, вероятно, где-нибудь между горами, чтобы не быть окруженными со всех сторон; относительно осторожности, которая должна быть соблюдаема, с бароном я вполне согласен, так как раз текинцы не могут выйти отсюда, то они будут драться со всей силой отчаяния!
      - Никто из вас, господа, и не должен сомневаться в том, что будут приняты все меры предосторожности, хотя я не думаю, чтобы текинцы устроили засаду; мне даже пришла мысль в голову, что текинцев и след здесь простыл, так как выход из этого провала должен существовать, иначе ручей, который здесь протекает, разливался бы и образовал болото; значит, он пробирается между горами, раз здесь нет болота. Мы разделим отряд на две половины, продолжал Александр Иванович, - я с одной половиной пойду под горами направо, а вы, моряк, с другой половиной - налево; когда мы осмотрим, тогда, соединившись, пойдем по ручью.
      С этими словами командир охотников поднялся с бурки, взял свой карабин и крикнул фельдфебелю поделить команду пополам. Барон пошел с гардемарином. Послышалась команда моряка: "Нале-во, шагом марш!" - и двадцать охотников двинулись в путь. Через несколько минут они вошли в зеленеющую полосу травы, держась шагах в ста от подошвы скал. Густая и высокая трава почти совсем скрывала эту горсточку людей, только штыки виднелись и сверкали на солнце, так как после спуска с горы солдатики их снова примкнули. Осторожно подвигались охотники, высматривая тщательно вокруг, насколько позволяла трава; подозрительного не было ничего. Солнце ярко сияло на голубом небе, красноватые скалы вздымали горделиво свои трещины, в зеленой траве заливалась какая-то пичужка и трещали кузнечики, обстановка была самая мирная, располагающая к мечтательности, а вовсе не к кровавой потехе, именуемой войной.
      - Какое чудное место! - обратился моряк к барону, старавшемуся не отставать от него и уныло повесившему голову.
      - Да, очень хорошее, - согласился тот и, помолчав, продолжал, - вы не знаете, скоро мы сделаем привал? Ведь надо будет поесть...
      - Часов через пять, не раньше, - ответил гардемарин и искоса посмотрел, какое действие произведут на барона его слова.
      Физиономия последнего вытянулась, и он довольно комично вздохнул.
      - Поход очень неприятная вещь, - начал он, - нет возможности вести регулярную жизнь, а это очень вредно отзывается на здоровье; и потом, эта вечная ходьба...
      - Но согласитесь сами, что прогулка в такое прекрасное утро может принести только пользу, и аппетит будет лучше...
      - О, это было бы все очень хорошо, если бы я имел верховую лошадь, но пешком... - И барон сделал гримасу.
      - Вам надо приучиться ходить; я понимаю, что вы, как кавалерист, не привыкли, но раз поступили в охотники - надо уметь и ходить и бегать по горам; я, например, моряк, однако же должен был приучиться к степной жизни, не имеющей ничего общего с нашей судовой.
      Барон, казалось, не убедился этим доводом; он понурился, перекинул винтовку с левого плеча на правое и замолчал.
      Отрядец продолжал двигаться. Полпути с лишком было пройдено. Трава становилась гуще. Зорко всматривались охотники в эту обманчивую зелень; какое-то беспокойство выражалось во взглядах, да оно и понятно - чувство страха перед неизвестной или, лучше сказать, скрытой опасностью всегда доступно самому отважному человеку. В эту-то минуту общего напряжения нервов с той стороны, куда пошли охотники под командой Александра Ивановича, грянул выстрел, повторяемый нескончаемым эхом гор...
      Солдаты сразу остановились, и у многих винтовки невольно соскочили с плеча и были взяты на изготовку, лица стали серьезны - наступал важный момент...
      Гардемарин и барон встали на правом фланге... Послышались два выстрела, один за другим...
      - Взвод - товсь! - скомандовал моряк, щелкая сам затвором своей "магазинки".
      В траве зашумело, будто бежала толпа людей, все ближе и ближе...
      Звук стал походить на топот нескольких лошадей.
      - Кавалерия, - прошептал кто-то во фронте. Быстро раздвигаемая трава шелестела... Вот близко, совсем близко... Сердца усиленно стучали у этой кучки людей, не знавших со скольким числом неприятеля придется им иметь дело...
      Но вот последние ряды камыша и травы раздвинулись, и прямо на фронт выскочило штук восемь кабанов, которые при виде людей с трудом остановились с разбега и несколько мгновений с хрюканьем стояли. Изумление охотников, ожидавших врагов более опасных, было таково, что никто не подумал выстрелить; первый опомнился моряк и, крикнув: "Стреляй, ребята!" приложился и спустил курок...
      По фронту загремели выстрелы... Кабаны бросились налево, один подпрыгивал на трех ногах, один бился на земле, неистово хрюкая, взрывая ногами и клыками землю и злобно поводя вокруг своими маленькими глазами... Какой-то юркий солдатик побежал вслед за подстреленным и через несколько времени в траве послышался выстрел.
      - Вот напугали, подлецы, - промолвил гардемарин, подходя к кабану, который перестал биться и лежал покойно на боку... Увидя подходящего человека, животное злобно хрюкнуло, сделало усилие подняться, но грузно упало и снова начало биться...
      - Надо его пристрелить, - проговорил барон и, приложив дуло винтовки почти в упор к уху кабана, выстрелил; судорожно вздрогнул бедняга и протянул ноги.