Из лагеря было наведено 22 орудия шрапнелью на всякий случай. Войска в траншеях были тоже готовы!
      Я, впрочем, не хочу отнять у текинцев их вполне рыцарской чести, проявившейся во время этого перемирия.
      Уборка тел кончилась. Наш переводчик, полковник Гомудский, разговаривавший со старшинами, медленно возвращался к своим траншеям; он еще не дошел до бруствера, а флаг был уже спущен. Все текинцы спрятались за стену, так что сами не подвергались опасности. Кто-то из них крикнул ему:
      - Скорее уходи и прячься, будем стрелять! И только тогда, когда он исчез за бруствером, грянул с угла фальконетный выстрел, бывший сигналом общего залпа, окутавшего всю стену пеленой дыма и наполнившего воздух свистом, шипением и жужжанием разнокалиберных пуль...
      Снова началась перестрелка, снова живые люди стали обращаться в трупы до будущей уборки...
      - Так вы говорите, что генерал был очень не доволен на гардемарина, что он не взорвал мину? - спрашивал лейтенант Ш-н кого-то из офицеров в траншее.
      - Страшно не доволен! И рвет и мечет; говорит, что надо было броситься в штыки, не разбирая числа людей неприятеля, работавших в это время во рву.
      - Да ведь с гардемарином было всего десятка два людей!
      - Генерал не обращает на это внимания; ему не дает покоя мысль, что брешь до сих пор не готова и что, пожалуй, артиллерия не будет в состоянии пробить ее...
      - Да вон идет и генерал, - и офицер рысью побежал к своей роте, чтобы встретить Михаила Дмитриевича на своем месте.
      Лейтенант пошел навстречу генералу, здоровавшемуся с частями, расположенными в траншее.
      - А, здравствуйте, моряк! - обратился Михаил Дмитриевич к лейтенанту, приложившемуся под козырек. - Вы ведь переведены сюда из правофланговой? продолжал генерал, не останавливаясь, обращаясь к идущему рядом с ним лейтенанту.
      - Точно так, ваше превосходительство, только что прибыл с двумя картечницами.
      - А ведь ваш гардемарин осрамился вчера. Слышали?
      - Слышал, ваше превосходительство; много было народу во рву, вот он...
      - Пустяки! И он и Богославский прямо струсили! Я ведь так надеялся на этот взрыв пироксилином. Вы возьметесь взорвать? - быстро повернулся Скобелев к лейтенанту.
      - Возьмусь и считаю это великой честью для себя, - ответил Ш-н, и краска удовольствия бросилась ему в лицо при мысли об удачном исполнении этого безрассудно отважного предприятия.
      - Так пойдемте, я вам покажу хорошее и безопасное место, откуда можно будет осмотреть стену и выбрать подходящий пункт для взрыва, - и генерал ускорил шаги...
      День был очень ясный, солнце заливало своими лучами всю степь... Текинцы пользовались хорошей погодой, и стрельба шла ожесточенная... Из траншей дружно отвечали...
      Генерал шел медленно, не сводя глаз с длинной линии белой стены, на которой вспыхивали тут и там дымки... Вот он вышел в соединительную параллель между Великокняжеской и Охотничьей Калами. В одном месте бруствер был осыпавшимся, так что проходящие были видны до плеч. Текинцы не преминули пустить несколько пуль, провизжавших около головы генерала в расстоянии фута, а может быть, и меньше.
      - Хорошо пристрелялись, - заметил он и вошел в Охотничью Калу, пройдя которую, не останавливаясь, вышел в Ширванский редут и подошел к минному колодцу, из которого как раз вылезал вымазанный в глине саперный унтер-офицер.
      - Кончаете, братцы? - обратился к нему генерал.
      - Почитай, что все кончили; завтра и заряжать можно будет, ваше превосходительство, - ответил бравый сапер.
      - Ну, помогай вам Бог!.. Весь исход дела в этом минном взрыве, обратился Михаил Дмитриевич к начальнику штаба. - Он должен произвести страшную панику.
      Генерал подошел к самому брустверу, отстранил одного из стрелков и начал смотреть в промежуток между мешками, рядом с ним поместился и лейтенант Ш-н.
      - Вот видите эту большую трещину? Вправо от угла? Вот здесь можно, по-моему, заложить мину, и результат должен быть хорош; главное - надо закопать ее поглубже.
      - Было бы хорошо подвесить ее, - заметил лейтенант.
      - Ну, эти технические подробности я представляю на ваше усмотрение; мне главное необходимо, чтобы взрыв был - это облегчит артиллеристам пробитие бреши... Я не могу примириться с мыслью, что взрыв мог быть уже совершенным в эту ночь... Так вы, моряк, взорвете! Я надеюсь на вас!
      - Сделаю все, что смогу, ваше превосходительство!
      - Спуститесь в ров во что бы то ни стало! Если он будет занят неприятелем - выбейте его оттуда штыками. Возьмите с собой роту, две, три!.. Сколько вам надо, вам дадут, но только исполните это предприятие оно очень важно...
      Несколько пуль щелкнулось в мешок очень близко от отверстия, в которое смотрел генерал... Одна ударилась в верх бруствера и обсыпала присутствующих землей...
      - Ваше превосходительство, - обратился к генералу полковник Козелков, начальник левого фланга, - уйдите отсюда! Текинцы пристрелялись так, что очень часто попадают в бойницу, ведь до стены семьдесят шагов с небольшим!
      - Вечно вы, полковник, боитесь за меня, - с неудовольствием ответил генерал и снова начал рассматривать стену, вспышки выстрелов на которой продолжали перебегать так же часто.
      - Да как же не бояться за вас, когда вы рискуете своею жизнью, как простой рядовой... Уйдите, ваше превосходительство!
      - Да оставьте меня в покое! - рассердился генерал.
      - Так вы идите сегодня же ночью! - снова обратился генерал к лейтенанту, смотревшему прямо через бруствер и представлявшему таким образом прекрасную мишень для неприятеля, открывшего сильный огонь.
      - Точно так, думаю отправиться после полуночи.
      - Ваше превосходительство! Если вас убьют, кто же поведет нас на штурм, - не унимался Козелков.
      - Ну хорошо, сейчас уйду! До свидания, моряк! Приходите через час ко мне, выпьем кофе и поговорим еще о взрыве!.. - И генерал направился на левый фланг.
      Лейтенант Ш-н остался на месте и еще несколько времени смотрел на стену, запоминая местность и делая в голове разные расчеты.
      - Что это вы тут поделываете? - обратился к нему подошедший капитан инженеров Васильев.
      Моряк в кратких словах рассказал ему о предприятии, предполагавшемся быть произведенным в эту ночь.
      - Так пойдемте со мной, может, мне удастся вам сделать полезные указания... Мне помнится, я видел тут место, подходящее для взрыва, а главное - ползти легко, идет канава близко от неприятельского рва...
      Оба офицера пошли по траншее, весело болтая о разной разности.
      - Вот отсюда можно рассмотреть удобно; видите вы эту канаву, идущую наискосок к траверзу? Доползти до нее, затем по ней, а там и ров близехонько...
      - Мне надо взорвать поближе к углу, - возразил лейтенант.
      - Так вы можете пройти неприятельским рвом; еще сегодня ночью в ров забиралось четверо охотников и пролежали там часа два! Однако до свидания, тороплюсь в лагерь к полковнику Рутковскому, - и Васильев рысцой направился к левому флангу.
      Моряк порешил, что осмотр удовлетворителен.
      - Надо взглянуть на свою батарею, - подумал он и повернулся, чтобы идти в Великокняжескую Калу; сделав несколько шагов, он вспомнил, что надо еще раз взглянуть на место предполагаемого взрыва, чтобы определить приблизительное расстояние этого пункта от угла.
      Лейтенант остановился около бруствера и, высунувшись по грудь, начал рассматривать интересовавшее его место... Только что он повернулся, чтобы продолжать свой путь, как сильный удар в левую руку, сопровождаемый жгучей болью и мгновенным онемением предплечья, заставил его перевернуться вокруг самого себя...
      Он почувствовал, как что-то горячее потекло по руке... Захотелось поднять руку - плечо поднялось, а рука ниже плеча вершка на три перегнулась со страшной болью, от которой в глазах потемнело...
      "Кость раздроблена!" - мелькнуло у него в голове, и почему-то вспомнился чей-то пустой, болтавшийся рукав сюртука...
      Подхватив раненую руку правой, лейтенант быстрыми шагами пошел к перевязочному пункту, находящемуся в Великокняжеской Кале...
      Кровь каплями текла по пальцам, приклеивая рубашку к телу... Ломота увеличивалась... Каждый шаг отдавался во всей руке тупой болью...
      "Ну вот и Красный Крест", - обрадовался моряк.
      - Доктор, я ранен, - обратился он к какому-то медику, сидевшему на бурке.
      Тот немедленно вскочил, подбежали санитары, фельдшера.
      Лейтенанту помогли снять пальто с правого плеча, начали стаскивать с левой руки, и она в перебитом месте перегнулась... Моряк охнул... Стащили рукав...
      - Да вы и в грудь ранены? - с беспокойством спросил доктор, увидав отверстие с правой стороны груди в сюртуке.
      - Не чувствую, - ответил Ш-н.
      Начали раздевать. Оказалось, что пуля вошла с правой стороны, пробила пальто, три фуфайки, скользнула по груди, не задев ее, и, раздробив левую руку, вылетела.
      Сделали перевязку, и через несколько минут лейтенант, лежа на носилках, сдавал батарею мичману Голикову, велев перенести себя в ту часть Великокняжеской Калы, где была главная квартира этого офицера. Сдав батарею, лейтенант приказал выпустить двести пуль по крепости из картечницы в отместку за свою рану, и его понесли в лагерь, где уже были в госпитале два раненых моряка - капитан-лейтенант Зубов и подполковник Яблочков.
      У бравого лейтенанта во всю дорогу не выходила из головы мысль, что он теперь поставлен в невозможность делать взрыв, и эта мысль вызывала у него слезы на глаза, заставляя даже забывать боль в раздробленной руке...
      * * *
      Темно... Грязно... Ветер налетает порывами, свистит в ушах у солдатиков, врывается под шинели, оледеняет бедняков и мешает им вглядываться во мглу, откуда нет-нет и сверкнет огонек выстрела и зажужжит пуля под аккомпанемент завывания ветра... Небо покрыто тучами, по временам сеющими мелким дождем...
      Скверно в это время в траншеях... Укрыться некуда... Глина размякла, прилипает к ногам... С каждым шагом ожидаешь полететь, до того скользко... Руки, держащие винтовку, окоченели от холода железа ствола и мокроты... Вода льется за шиворот, и чувствуешь, как сорочка понемногу прилипает к телу... Долго стоять на одном месте нельзя - ноги начинают вязнуть... А в голове роятся мысли одна другой безотраднее... Невыносимое чувство неизвестности давит всей своей тяжестью... Долго ли будет все это тянуться? Как кончится? Что ожидает меня в недалеком будущем? Копошатся вопросы в голове - вопросы, остающиеся без ответа... Чтобы развеяться немного, начинаешь пристально вглядываться в темноту, прислушиваться, считать число вспыхивающих на неприятельской стене выстрелов... Надоедает наконец и это... Воспоминания о прежнем нахлынут в голову... Вся жизнь начинает проходить перед глазами, как в стереоскопе... Все, что было наиболее выдающееся, является панорамой, как бы только вчера это миновало... Но вместе с тем все это как будто в полусне, как будто в представлениях волшебного фонаря видишь самого себя... Наконец является благодетельная дремота! Как хорошо переселиться в мир сновидений хоть на несколько минут!.. Все окружающее так нехорошо, так тягостно!.. Минута забытия, минута радужных снов придаст снова силы переживать все это наяву... Но спать нельзя... Не потому, что чувство сознания долга мешает спать, нет, а потому, что внутреннее состояние человека мешает ему забыться хоть кратковременным, тяжелым сном...
      А вдруг вылазка?.. Может быть, в эту самую минуту, когда дремота смыкает глаза, неприятель ползет и через минуту ринется на нас с диким криком, рубя все направо и налево?..
      Снова всматриваешься в густой мрак до боли в глазах... Снова бред сонного человека начинает мешаться с действительностью... Картины детства, беззаботного веселья перемешиваются с картинами боя, и звук выстрела выводит вас из этого полулетаргического состояния... Прикосновение рукой к мокрой, липкой глине напоминает вам, что вы в траншеях вблизи от неприятеля, и образы минувшего и пережитого исчезают из вашего мозга остается действительность, тяжелая, но имеющая все-таки свою прелесть...
      В чем же эта прелесть? Удивится, наверное, читатель, на которого предыдущее описание, вероятно, не произвело впечатления чего бы то ни было прелестного.
      Прелесть в том, что эта обстановка заставляет вас чувствовать, что вы живете, а не прозябаете; вы сознаете, что, какой бы маленький человечек вы ни были в общественной иерархии, тут вы становитесь большим, так как вы в этот момент собираетесь и готовы отдать жизнь - то есть принести величайшую жертву на алтарь общественного благосостояния...
      В вас подымается энергия, какой обыкновенно может быть и не бывает, а вместе с тем является и чувство внутренней гордости при мысли, что сейчас, может быть, сцепившись грудь с грудью с врагом, вы покажете свою удаль, свою непоколебимость...
      Не знаю, будут ли понятны читателю эти чувства, особливо если строки эти попадутся на глаза какому-нибудь буржуа, сидящему в хорошо натопленной комнате, когда самовар поет на столе, в то время как на улице воет и свистит ветер и дождь хлещет и барабанит в окна... Пожалуй, читатель тогда потянется в кресле, прихлебнет глоток чайку и, пустивши кольцо табачного дыма, скажет про вашего покорнейшего слугу: "Идеалист! Пылкая голова или же напускает на себя оригинальность".
      Со своей точки зрения вы, может быть, будете правы, читатель! Не все люди созданы по одному масштабу, иному величайшее наслаждение пользоваться комфортом, жить понемножку, полегоньку, принадлежать к золотой середине мирного буржуа, находить наслаждение в игре определенных шести роберов винта и затем также покойно и мирно сойти с арены жизни, как и действовал на ней!
      Другому нужна лихорадочная деятельность, нужны сильные ощущения, ежеминутно напоминающие ему, что он действительно живет, нужна борьба, которая могла бы поглощать избыток его сил; "золотая середина" этому человеку кажется болотом. Или выдвинуться вперед с целью приложить свои способности, которые в "золотой середине" сгниют, или сложить свою голову, не переваривающую будничной жизни...
      Большинство обладателей таких темпераментов не бывают цезарями, а обращаются в горсточку земли, потерянную где-нибудь на поверхности земного шара без всякого следа, без памятника, какие воздвигают себе буржуа с целью увековечения имени субъекта, бывшего "добрым" и безобидным только потому, что не хватало способностей быть злым!
      Прожить 30-40 лет на свете, пройти школу отчаянной борьбы, чувствовать, что живешь всеми нервами своего организма, всеми фибрами - и затем сгореть, оставив огненный след своего существования - вот завидная, желательная, идеальная судьба человека, по моему понятию!
      А так как жизнь в походе исполняет некоторую, правда незначительную, часть программы желательного для автора этих строк существования, то поэтому и не должно быть удивительного восхищения той обстановкой, которая людям с другим характером не покажется привлекательной.
      Возвращаюсь к моему описанию.
      Ночь на 12 января 1881 года принадлежала к числу ночей, картину которых я только что нарисовал.
      В передовой траншее левого фланга часов в одиннадцать вечера замечалось особенное суетливое движение. В разных местах собирались группы офицеров, оживленно разговаривавших, проходили саперы с фашинами, собирались апшеронцы, которым делался расчет; инженерный капитан Васильев бегал взад и вперед, иногда перепрыгивал через бруствер, исчезал в темноте, откуда слышался его шепот, заглушаемый ударами лопат в землю, плеском воды и шумом бросаемых фашин.
      - Николаев! Где Николаев? - слышался чей-то голос.
      - Здесь, ваше б-дие!
      - Не забудь запалы!
      - Никак нет! В кармане у меня, ваше б-дие!
      - То-то же! Да двух людей поздоровее назначить нести динамит!
      - Назначил уже... Скоро и пойдем уж, ваше б-дие?
      - Будьте готовы... Вот как только кончат саперы мостик, и двинемся с Богом!
      Вся эта суета, все разговоры, приказания и совещания касались предприятия, сильно всех волновавшего и интересовавшего, - взрыва нашими охотниками стены с целью проделывания бреши.
      Поручик 1-го железнодорожного батальона Остолопов и гардемарин М-р вызвались пролезть в неприятельский ров, заложить под стену три пуда динамита и три пуда пироксилина и взорвать эти мины; в прикрытие охотников на случай вылазки неприятеля была дана целая рота Апшеронского полка; всем предприятием командовал флигель-адъютант, войсковой старшина граф Орлов-Денисов.
      От передовой траншеи до неприятельского рва было около трехсот шагов, охотникам предстояло перейти ручей, протекавший по этому месту и дойти до так называемой подковки, то есть полукруглой траншеи, лежавшей шагах в пятидесяти от неприятельского рва и соединенной с ним узенькой и маленькой канавкой, постепенно углублявшейся и спускавшейся на дно рва.
      В этой подковке должна остаться гальваническая батарейка для взрыва пироксилиновой мины и часть команды. Остальным надо было спуститься в ров, выкопать углубление под стеной, которая начиналась прямо со дна рва, эскарпа не было, заложить в это углубление мину, на случай недействительности или порчи батареи зажечь фитиль Бикфорда и выскочить изо рва.
      Промежуток между местами заложения пироксилиновой и динамитной мины должен был быть шагов 12-15.
      Прикрытие минеров - апшеронцы - должны были во время работы частью лежать на краю рва, частью залечь в ров по обеим сторонам работающих и в случае нападения драться до последнего, давая выиграть время до окончания работ...
      - Скоро ли кончат эти саперы со своим мостом? - с нетерпением обращается граф Орлов к гардемарину, который занят стягиванием своей персоны поясным ремнем поверх полушубка и ощупыванием, на должном ли месте револьвер, чтобы не мешал ползти.
      - Да, пора бы и кончить!.. Мокро, холодно... Я думаю, будет трудненько ползти по глине, которая совсем размякла...
      - Зато вам будет легче работать под стеной... Удары ломом и киркой по мокрой земле не будут так слышны, - возразил на сетования гардемарина граф Орлов.
      - Лишь бы не было текинского секрета в подкове, раз она занята неприятелем, придется начать целое дело...
      - А вам сколько надо времени для работы?
      - Не менее получаса, чтобы основательно закопать мину.
      - Я думаю, что если текинцы не заметят нашего подползания, то работу услышат... Вопрос только, сделают ли вылазку или ограничатся одной стрельбой...
      - Сейчас саперы окончат мост, ваше сиятельство, - сказал подошедший поручик Остолопов.
      - Вы совсем готовы?
      - Совсем.
      - Начальник штаба идет сюда, - послышалось из мрака... Граф Орлов пошел в ту сторону, откуда слышалось приближение нескольких человек, между собой разговаривавших.
      - Если можете, выдвигайте понемногу людей из траншеи, дайте только минерам выйти вперед, - послышался голос начальника штаба полковника Гродекова. - С Богом, ребята, будьте молодцами и помните, что в случае насядут на вас текинцы, вас выручат, не бросят!..
      Вот на бруствере обрисовалась одна фигура, немедленно исчезнувшая, за ней другая, третья... Послышался сдержанный шепот:
      - Динамит-то подавай легче! Ну, принимай на себя!
      - Что, минеры вышли? Не урони ящика с батареей!.. Передай катушку с проводниками! Не шуми, ребята!
      Как призраки исчезли одна за другой темные фигуры...
      Особенное ощущение, читатель, когда выходишь за бруствер, покидаешь эту надежную защиту и знаешь, что теперь окончательно открыт для неприятельских выстрелов! Ни зги не видать... Вот тут, налево, должно быть, мостик... Пригнувшись идут люди... Ручей... Остановились...
      - Чего стали? - слышится шепот.
      - Вперед, не задерживайте... - доносится голос графа Орлова.
      - Сюда, ребята, вот мостик. - Ведет капитан Васильев передовых. Штыки звякнули один о другой, кто-то залез в воду и зашлепал сапогами.
      - Тише, леший!
      Там, где впереди чернеется что-то темнее окружающего мрака, сверкнул красный огонек, один, другой... Пуля ударилась в воду, и несколько капель брызнуло в лицо Остолопова, идущего рядом с ящиком динамита.
      Мысль, как молния, мелькнула в голове - а что, если бы в ящик? Ощущение чего-то холодного пробегало по спине... Фашины хрустят под ногами... Наконец все перешли мостик...
      - Ложись! - доносится приказание графа Орлова.
      - Ползи за мной, не растягивайся, ребята! - шепчет гардемарин и с одним из осетинов конвоя Скобелева бесшумно направляется на четвереньках к едва приметной черной точке - подковке... В нескольких шагах за ним - минер унтер-офицер Забелкин и матрос Гребенщиков...
      Руки уходят в размокшую, холодную, липкую глину... Двигаться приходится со страшным трудом... Сердце стучит усилено... Кровь приливает от неестественного положения к голове, звон в ушах... От пристального напряженного всматривания в темноту начинает представляться какое-то движение в мраке... Вот снова сверкнул огонек... Раскатился звук неприятельского выстрела... Второй...
      - Должно, увидали нас, - шепчет один" из охотников. Прилегли... А дождь, проклятый, моросит... Заливает за шиворот... Руки коченеют...
      - Ваше б-дие! Что это как будто чернеется влево? - шепчет Забелкин на ухо гардемарину.
      - Где? - спрашивает тот, сразу чувствуя какое-то особенное ощущение в сердце, определяемое выражением: сердце упало!
      - А вот - смотрите, ваше б-дие, по руке!
      Действительно, напрягая зрение моряк видит вблизи от себя что-то темное... Вот и еще...
      - Должно, люди... Люди и есть, - слышится вокруг шепот.
      - Лежать пока смирно, я поползу осмотреть!
      Моряк переворачивается на левый бок, расстегивает кобуру, вынимает револьвер, засовывает его за борт тулупа на груди и ползет. Осетин не отстает с кинжалом в зубах... Вот уже близко эта черная масса... Нет сомнения - контуры человеческого тела...
      - Стрелять или нет? Пусть первый выстрелит...
      Осетин дергает за руку... Легли вплотную к земле... Фигура неподвижна... Подползли ближе... Осетин вынимает кинжал изо рта и берет в руку...
      Но вот моряку попадает что-то под руку...
      Холодное, скользкое, разбухшее и мягкое... отвратительный запах мертвечины... Гардемарин отдергивает руку; как ни коротко было прикосновение, но моряк убедился, что это была нога трупа... Чувство гадливости охватило его до мозга костей... Он начал вытирать руку о землю, о тулуп... Осетин что-то проворчал... Дальше влево виднелось еще несколько темных силуэтов убитых... Тут только моряк вспомнил, что все это пространство покрыто трупами неприятеля, оставшимися после вылазки 4 января...
      Поползли далее... Все более и более обрисовывается силуэт подковки... Есть ли там кто-нибудь? Мертвая тишина не нарушается никаким звуком!.. И выстрелы даже прекратились... Тучи начали расходиться - стало немного светлее... шагах в тридцати виден бруствер подковки... Вдруг эта темная линия озарится светом залпа? Осетин пополз бесшумно вперед... Прошло несколько мгновений ожидания... Моряк также двинулся.
      - И я с вами, - послышался голос графа Орлова, заставивший от неожиданности вздрогнуть моряка.
      Вот и бруствер... Затаив дыхание, поднимаются оба офицера на него и свешивают внутрь голову, держа наготове револьверы... В тот же момент черная папаха лезет им навстречу... Быстрее молнии опускаются два дула... Секунда - и грянули бы выстрелы...
      - Это я, - говорит гортанный голос осетина.
      Невольно глубоко, с чувством облегчения вздохнул моряк и опустил револьвер.
      - До самого рва нет никого, - прошептал осетин. Через несколько минут вся команда была в подковке. Внутри этот редутик представлял из себя довольно узенькую
      полукруглую траншейку. Земля из середины не была вынута, и таким образом на высоте груди человека была плоскость в виде стола. Немедленно воспользовались этим обстоятельством, поставили сюда ящик с динамитом, открыли крышку и вложили между динамитными патронами запал с гремучей ртутью и со вставленным в него куском фитиля Бикфорда, длина которого была рассчитана на две минуты горения. Минер Забелкин расположился в траншее на земле с батареей.
      В это время небо начало очищаться от облаков. На горизонте стало светлеть - признак скорого появления луны. Надо было торопиться. Стена ясно виднелась, раза два или три послышались голоса текинцев...
      - Ступай ты, Остолопов, со своими минерами вперед, иначе вы можете мне оборвать проводники, - прошептал гардемарин.
      Два человека подняли ящик с динамитом и, пригнувшись, двинулись по траншейке...
      За ними медленно потянулись, шаг за шагом, и другие... Оставшиеся в подковке с замиранием сердца вглядывались в постепенно исчезавшие во мраке фигуры... Со стены не было сделано ни одного выстрела.
      - Пора и нам... Смотри же, Забелкин, не замыкай тока раньше, пока я не крикну "готово"! А теперь дай больше слабины катушке, я сам возьму проводники, смотри, чтобы не заело на катушке...
      С этими словами гардемарин взял в руку концы проводников и, пригнувшись, быстро направился по траншейке в ров...
      Проводники свободно тащились за ним.
      Вот уже близко ров... Слышен шепот охотников Остолопова... Вот кончается и траншея... Дно рва ниже немного - фута на два... Легко спрыгнул моряк, но все-таки зашумел... Сердце упало... На стене кто-то кашляет... Вот какая-то гортанная фраза, к кому-то обращенная... Разговаривают... На стене шорох... Моряк, ни жив ни мертв, прислонился к стене... Прижался к сырой глине, как бы желая вдавиться совсем в нее... Шорох прекратился, но разговор ясно слышен...
      Вот подходит Остолопов и едва слышным голосом спрашивает, пора ли закладывать мину и не пойти ли смотреть начатую брешь.
      Оставив команду, прижавшуюся к стене, оба офицера бесшумно крадутся к темному пятну шагах в двадцати левее выхода из траншейки в ров...
      Еще не доходя до бреши, оба офицера споткнулись несколько раз о валявшиеся обломки глины... Вот, наконец, и груды осыпавшейся земли... Довольно пологий подъем... С сильно бьющимся сердцем поднялись, крадучись, Остолопов с гардемарином... Земля осыпается под ногами и с шумом падает вниз... От волнения шум этот кажется способным разбудить мертвых... Вот и вершина бреши... Голова моряка на уровне стены... Он приподымается и заглядывает внутрь крепости... Полный мрак. Где-то далеко блестит огонек... Собака залаяла внизу... Направо в нескольких шагах от него, на стене, разговор текинцев - слышно каждое слово... Шорох, шаги...
      - Хорошо бы вскочить неожиданно на стену... - шепчет Остолопов.
      Вместо ответа моряк сползает назад по бреши... На дне рва его поддерживают дюжие руки одного из охотников... И кстати... От волнения ноги дрожат, из-под козырька фуражки катятся капли холодного пота...
      - Начнем работать, - говорит Остолопов.
      - Пора, пора... - шепчет прерывающимся голосом моряк и идет влево от бреши, Остолопов - направо.
      - Вот тут, ребята, - указывает гардемарин. - Ну, начинай ломом... У кого лом?
      - У меня, ваше б-дие...
      Раздается глухой удар в основание стены.
      - Чего ты лезешь?.. Мне их благородие приказали начать, не тебе!..
      - Пошел вон! Я - матрос... Раньше с их благородием служил... А ты что!..
      - Не шумите, черт бы вас подрал... Давай лом... - И гардемарин начал осторожно ударять в глину, стараясь выворачивать побольше куски... Удары глухо раздавались по рву...
      На стене смолкли голоса, но послышался шум у самого края парапета, и несколько кусочков глины упало около работавших... Должно быть, обеспокоенные шумом текинцы заглядывали через парапет...
      Работа приостановилась... Вот снова раздался говор на стене... Но ни тревоги, ни выстрела... Опять заработали ломы и кирки... Гардемарин передал лом одному из охотников и, прижавшись плечом к стене, следил за работой... Как-то невольно часто подымались глаза его наверх, где он ожидал увидеть силуэт врага, перегнувшегося через парапет... Но все было покойно... Углубление под стеной увеличивалось...
      - Ваше б-дие! Почитай, уж довольно, - обратился к нему матросик Гребенщиков.
      Гардемарин стал на колени и ощупал рукой углубление...
      - Нет, ребята, еще мало... Валяй теперь лопатой... Выгребай всю мелочь оттуда и еще немного подкопай...
      - Ну, как твои дела? - послышался тихий шепот Остолопова, вынырнувшего из мрака.
      - Сейчас буду закладывать... А ты?
      - У меня тоже кончают... Не забудь же крикнуть, когда будет готово...
      - А где граф Орлов?..
      - Во рву, около моей мины. - И поручик исчез.
      - Ну довольно, ребята... Закладывай мину... Где она?..
      - Вот...
      Как перышко поднял один из охотников объемистый трехпудовый медный цилиндр и засунул в углубление...
      - Осторожно, не порви проводников или фитиля...
      - Никак нет, ваше б-дие!..
      - Ну, ребята, хорошенько теперь замните весь промежуток кусками глины...
      Гардемарин нагнулся осмотреть, хорошо ли вложена мина, и убедился, что весь цилиндр скрылся под землей... Фитиль Бик-форда выдавался на пол-аршина из обломков глины, которыми была сделана забивка мины...
      - Ребята, уходите все по траншейке... Живо!.. Ты, Гребенщиков, беги к поручику Остолопову и скажи, что сейчас буду зажигать фитиль, и вместе с его людьми выскакивай изо рва... Слышишь?..
      - Есть, ваше б-дие!..
      Гардемарин остался один... Дрожащими руками вынул он коробку спичек, кусок фитиля и фальшфейер из кармана полушубка... Чиркнул спичкой... Загорелась... Стал зажигать кусок фитиля - не горит... Руки ли чересчур дрожат, или фитиль отсырел... Снова зажег спичку... Фитиль затлелся наконец... Распла-стырил фальшфейер, размял смесь... Вот в стороне работы Остолопова - шум... Слышно, как бегут люди... Доносится крик "готово!". Над головой на стене шум, говор многих голосов... Огненная точка фитиля коснулась фальшфейера... В момент яркий, дневной почти свет залил весь ров... В глазах зарябило... На секунду моряк ослеп... Загремели над головой выстрелы... Крики... Посыпались около комки глины... Пламенем фальшфейера дотронулся моряк до конца фитиля Бикфорда, торчавшего из мины... Каучук фитиля затрещал, что-то вспыхнуло, и фитиль, зашипев, начал выбрасывать сноп искр...