2

С деньгами Шрам был сам себе воевода, тем паче, что после адвокатского шебуршения местные власти как-то перегорели вернуть Серегу в сволочильник. Сразу, как ступил под открытое взгляду небо, вдохнул полной грудью. За пару суток заключения дыхалка соскучилась по вольному осеннему воздуху. Эх, сейчас бы на природу грибы собирать. Шампиньончики в салате. В кабаке «Русский лес». По пятнадцатиметровой длины и трехметровой ширины бетонному ящику, против тунгусских метеоритов накрытому, наверное, поверху мелкоячеистой сеткой, бродили «уголки». Ну кто бродил, кто сидел на корточках. Камерная теснота обыкновенно оборачивается или потребностью ходить, ходить, нагружать застывшие топалки работой, или полнейшим отрицаловом вообще двигаться. Сверху прогулку пасли дубари, перемещающиеся по специальным дорожкам на стенах. А за охранниками наблюдало пасмурное небо, которое хмурилось в раздумье, – писать на головы дождем или потерпеть еще.

Интересно, скоко стоит, чтоб дубари бродили не справа налево, а слева направо? Есть ли такая шкодная услуга в «уголковом» тарифе?

Зеки были из камеры номер тридцать шесть, типа неродной его камеры. Может, следующие какие знакомцы объявятся. Ба, не успел размечтаться! Вырастая, как гриб из мха, поднялся с корточек человек с телосложением кубинского боксера-полутяжа (эластичная мускулатура, длинные пружинистые ноги). Сергей подгреб, пожал руку.

Не друг, не приятель, просто знакомый по кличке Джеки. Откуда взялось такое погоняло догадаться нетрудно. Этот питерский кореец (и5 корейских отметин имеются только узкие глаза, а фамилия-то у него, помнится, какая-то совсем русская, на «-ов») занимался сызмальства всякими единоборствами, и восточными, и иных направлений. В навалившуюся эпоху перемен обычным образом присоединился к братве. В это же время за конкретное умение драться и азиатскую наследственность словил долгую кликуху Джеки Чан. Какая-то часть погоняла неумолимо должна была отсохнуть. Останься вторая часть – получился бы намек на бачок, потому уцелела первая часть. С Джеки они тройку раз сталкивались по разным делам, однажды за общим столом гудели, но поговорить до сегодняшнего дня не выпадало.

– Здорово, Джеки.

– Привет, Шрам.

Оба опустились на корточки – так разговаривать удобней.

– Джин-тоника хочешь?

Прямо сказать, внезапный вопрос выдал кореец, поэтому Сергей не придумал ничего лучше, чем:

– В смысле?

– В смысле джина с тоником, – Кореец запустил лапу под рубашку и вытащил одну за другой две синие «синебрюховские» банки. Одну душевно протянул Шраму. Под ноги осенним листом спикировал распечатанный конверт. Джеки его подобрал и сунул в карман.

– В камеру же нес? – Ладонь. Сергея огребла прохладный баночный цинк. Чего ж тут не сообразить: если не пил, держал за пазухой, а теперь вытащил на обозрение, значит, обозрения не бздит, а просто предполагал приговорить баночки в хате.

– Какая разница, здесь или там? – Джеки сковырнул заглушину, выпуская наружу шипение и пену. – Одна лишь разница. Не забыть сдать при выходе с прогулки. Порядок, блин, он и есть порядок. А вдруг мы заточек настрогаем? А мне вот Лизавета письмо написала и фото прислала. Симпотная бикса.

– Оставь в запас. – Сергей покачал ладонь с банкой. – Я у тебя пару глотков займу рот сполоснуть, и хватит.

Джеки понимающе ухмыльнулся, отпил из своей «синебрюховки», протянул ее Шраму и забрал у того ранее врученную банку. И тоже ее откупорил.

– Проверено – мин нет, пей. Подляны боишься? Хочешь, фотку Лизки покажу? Симпотная бикса.

– Страхуюсь. А фотку не свети, мне без надобности.

– Бывает. Люблю это пойло, – признался кореец. – Не пиво, не водку, а эту заразу. Устраивает, понимаешь. Как отправишь письмишко, дескать, хочу переписываться ради светлой дружбы и обсуждения стихов поэта Есенина, а потом ответ получишь, так без банки и читать не климатит.

– Почем тут такая? – Сделав три жадных глотка, Сергей поболтал остаток. Немного осталось до конца удовольствия. А удовольствие-то получалось – не только утолением жажды, но и, черт побери, приветом с воли.

– Стольник.

– Десятикратно, значит. А водка как идет?

– А так же, десять номиналов.

Кореец пил, в отличие от Сергея, в мелкий глоток, смакуя.

Что Джеки делает во «Вторых Крестах», про то Сергею было известно. Случай частенько припоминался братвой, когда речь заходила о бабах, а с деловых терок на баб переходили даже чаще, чем на тачки.

Тридцатилетний Джеки вмазался в семнадцатилетнюю белокурую красотку-школьницу с не корейской, а прямо мексиканской страстью. Заваливал цветами и подарками, водил и возил, куда та пожелает. И однажды застал ее в постели с каким-то козлом из «золотой молодежи». И голыми руками убил прямо на простынях эту лярву и ее хахаля. Обставляться на атиби или срываться в бега Джеки не стал, просто ушел из ее квартиры, оставив дверь нараспашку, и отправился пить вчерную и отнюдь не джин-тоник.

Приключилась та история три месяца назад. Топать на зону Джеки, конечно, придется, но адвокаты у него толковые, должны вытянуть на «в состоянии аффекта», обыграть «всемерную помощь следствию» и добиться низшей планки.

Братва, судила случай с Джеки по-разному: одни одобряли, мол, за предательство только смерть, другие сходились, что баба того не стоит, а гребаря ее следовало просто наказать, скажем, отщипыванием яиц и опустить на бабки.

– Здесь много чего, по десять номиналов. Считать удобней, – продолжил тему кореец Джеки. – Чем помочь? А может, тебе адресков женских общаг подкинуть? Переписываешься, и вроде как при деле. Я вот, не думай, не дрочить фотки выманиваю. Я хочу выяснить, все бабы – шкурки, или есть порядочные?

То, что Джеки не расспрашивал «за что же тебя-то, Шрам, упекли?» – правильно. Захочет человек – расскажет, а трясти его нельзя.

– Сам управлюсь, Джеки. Ты в каком номере чалишься?

– В пятидесятом. Заходи. Кстати, я не дуркую, здесь это запросто делается. Платишь и идешь в гости. Час гостевания – штука.

– Лихо. – Сергей вытряс в рот последние капли слабоалкогольной водички. – Жаль, на волю прогуляться за бабули не выйдешь.

– Выйдешь. – Ни следа улыбки на лице корейца. – Но десятью номиналами не отделаешься. Развлекуха для подлинных миллионеров.

– Ты что, не шутишь? – Сергей подумал, что в узких глазах удобно прятать насмешку.

– Нет, – просто ответил Джеки. – Сколько стоит этот аттракцион, не узнавал. Но захочешь, сам выяснишь.

– Ну, про подгон шлюх я слыхал. Про водку и гашиши-машиши понятно… Не знаю… Слухи о прогулках по воле доходили бы.

– Редко кто пользуется. Говорю же, надо быть Мавроди или Якубовским, чтобы расплатиться. Да и смысл какой? Чего захочешь, дешевле выйдет сюда доставить. А срыть в побег все равно не дадут.

Сергей задрал подбородок. Серые на сером фоне силуэты мерно вышагивал по периметру пенала, через устоявшееся количество шагов наклонялись головы. Потом головы поднимались – все спокойно в охраняемой зоне. И верняк, не так уж и кучеряво стоит их заставить мерить тропку в противоположную сторону. Только на фига козе баян? Здесь торгуют более конкретными и жизненно необходимыми вещами.

Странная мысль пришла в голову Шраму, странная потому, что раньше не приходила:

– Так какой же офигительный барыш каждый божий день стригут «Вторые Кресты», а, Джеки? Кто ж хозяйство держит?

Кореец сжал пустую банку, легко обратив ее в цинковый шлепок. Люди рядом бродили, сидели, курили, пытались делать какую-то гимнастику. Переговаривались чахло – видать, уж наобщались друг с другом досыта.

Кто-то от скуки засылал уши и в их с корейцем беседу и, как бы в никуда, поскольку лезть в чужой базар западло, про между прочим гундел:

– А вот еще понтово винегрет в шампанском заказать. Есть такой баландер Костик, он так круто куховарит…

– А в двадцать пятую пацаны в складчину аквариумных рыбок полкило купили. Заткнули рукомойник, напустили воды и три дня рыбачили…

– Это что, один шиз из двенадцатой по частям воздушку заказал, типа устал малявы вручную пулять. Только воздушку-то ему продали, а через день отшманали…

– Очередь у «Углов» видал? – довольно замысловато взялся отвечать Джеки. – Ну, неважно. Короче, каждое утро выстраиваются женки там и сеструхи передачи отдавать. Мелочевку разрешенную. Конфетки, папиросы, носки. И хер с маслом ты передашь без взноса. Все места в очереди продаются. Первые места ценятся суровее, последние дешевле. Как в театре. Какие-то дешевки этим зарабатывают. И отмаксовывают в «уголковый» кошелек.

– Да, эту тему слышал, – кивнул Сергей.

– Короче, даже здесь прихвачено. Чего толковать про подходы, где понажористее бабки можно рубить. А кто держит… – Джеки пожал плечами.

Ну это верно. Мало кого волнуют затюремные дела, пока не сядешь. Однако вот он, Шрам, у «хозяина» гостил, с людьми разными общался, а что-то и для него вновье.

– У тебя с деньгами не проблемно? – Вопрос вырвался сам собой. Не в благодарность за тоник с джином, а потому, что помогать друг другу надо.

– Живу.

Вообще-то Шрам другое подразумевал. Может, бабу хочет человек. На банки-то, ясно, хватает, и на мелочевку всякую, а на что-нибудь для души, что снимет хмарь с сердца…

– Беспроцентно кредитую. Отдашь, когда выйдешь.

– Это не из двенадцатки воздушку заказывали, а Фикса из сорок третьей…

– И не рыбок аквариумных, а лягушек, чтоб по ночам квакали. Типа, по Финскому заливу кто-то тосковал.

– Все не так было. Заказали белых мышей. Дрессировать хотели. А мыши сбегай и скрестились с местными…

– Нормально все, – сузил и без того узкие глаза кореец. – С деньгами нормально… Лишь бы почта трудилась без перебоев. Кстати, о деньгах. Видишь мужика в красных носках?

– Да.

Человек стоял у противоположной стены, почти вплотную прижавшись к ней, а к ним повернувшись спиной. Красные носки бросались в глаза из-за коротких брюк.

– Сидит здесь пять лет, – пояснил кореец Джеки. – Грабанул по пьяни ларек. От силы тянет на треху. Вот он сидит и ждет суда.

Сергею, словившему, на что намекает кореец, неожиданно представилось, сколько людей, загремевших в «Углы», распродали последнее свое барахлишко, чтобы выбраться отсюда хотя бы в зону, если домой не получается. Или чтобы хоть чем-то облегчить себе жизнь вне воли. И от безличных объявлений в газетах типа «Продам. Срочно» протянулись нити к одному кулаку. Чей же, интересно, этот кулак?

– Пожалуй, тут и посрать скоро бесплатно будет нельзя. Коммерческую парашу придумают. – Сергей невольно хохотнул. – Все обложили, суки. Тут знакомца встретил, Панаса. Доходяга доходягой. В лагере б без слов в лечебницу определили…

– Панас? – переспросил Джеки.

– Ну да.

– Он помер сегодня.

Вот так сообщение. Секунду Шрам его переваривал.

– Откуда знаешь?

– Он же блатной, отстучали… – Джеки похлопал ладонью по стене. – По телеграфу. Чтоб кореша выпили за упокой.

– Чего, как? Неизвестно?

– Помер – значит, помер. Не пришили, значит. Короче, сообщили без подробностей. Кореш?

– Нет.

– А вот че я слыхал, будто кто-то крутой из двадцать первой захотел антенну-тарелку. Так ему отказали, потому как снаружи вид фасада портит…

– Гонишь, из двадцать первой не тарелку заказывали, а медаль «Почетный уголок». Тридцать штук. И гравер честь по чести выполнил. Правда, прежний зам зачеркнул на эскизе слово «СЛОН»[2]…

– Нет, самый крутой был Ворон, он перед этапом забашлял, чтоб пароход с оркестром Советской Армии напротив «Углов» «Прощание славянки» сбацал. Понятно, дирижер ни уха ни рыла. Дирижера залечили, что для туристов на самом пароходе…

Сергей почувствовал, как пузырями со дна в нем поднимается злость. Без явной причины, ни на кого конкретно не направленная, но злость. Шрам как бы увидел закручивающуюся вокруг себя хитрожопую петлю, которая касательства к его заморочкам с подставой, с прирезанным Филипсом вроде бы не имеет. Ох, не нравится ему такая карусель с леденцами. И ведь не понять даже, в чем хитрожопость ее, откуда ветер задувает.

– Слушай, а ты Клима Сибирского здесь встречал?

– Да, ходил тут такой старичок… А ты вот, Шрам, – свежий, ответь. Если есть порядочные девчонки на воле, то почему на третьем письме переписка обрывается? Только я честно расскажу, как в «Углы» вселился, – и отрезает, будто серпом по гландам.

Больше ничего сказать Джеки не дали. Заскрипела дверь, которую бы не мешало смазать, и прозвучало по-ментовски отчетливое:

– Заключенный Шрамов, на выход!

– Тебя, – прокомментировал Джеки.

«Что за чума творится? Гоняют сутки напролет по „Углам», словно вшивого по бане», – но ничего не оставалось ему, заключенному Шрамову, как идти…

3

– А ты знаешь, в натуре, что такое «петля Нестерова»? Это когда хваталки привязывают сзади к ногам и оставляют в такой скрючке на ночь. А про «лампочку Ильича» слыхивал? Это когда провода от аккумулятора закорачивают на головку. Какую головку? Члена, понятно, головку. Или вот еще. Напяливают противогаз без коробки и пережимают шланг. Начинаешь задыхаться, шланг отпускают, дают вдохнуть разок и снова перекрывают. Это у ментов называется «команда „газы»». Некотрые с ума скопычивались прямо в резиновом наморднике. Все на себе, – татуированной рукой заключенный ткнул в татуированную же грудь, – испытал. После эдаких процедур чего подсунут, то и подпишешь. Понимаешь, папаша? Выбили из меня менты показания! Заставили взять чужое! Я ж не Бонивур, чтоб вытерпеть!

– Вы расскажите на суде правду. Должны назначить пересмотр дела и служебное расследование. Еще направьте заявление в прокуратуру, напишите в газету, – задушевным голосом поучал Кораблев, при этом думая, что из услышанного пересказывать англичанину, а что опустить.

Беседа шла в коридоре возле закрытой за выведенным зеком двери камеры. Начальник СИЗО невнимательно прислушивался, переминался с ноги на ногу и думал о том, что депутат Кораблев только косит под блаженного. Многие в Думе прикидываются придурками, и у каждого клоуна своя роль. Один канает под бесноватого, другой – под косноязычного работягу, типа, только от станка, а Кораблев – под юродивого демократа-правозащитника, который за соблюдение прав человека хоть на что готов, хоть руку дать себе оттяпать. Только все они кривляются за хорошие бабки. Старикашка в пластмассовых очках старается за западные подачки. Он же большой друг буржуйской цивилизации, доказывает верность идеалам ихних ценностей. Как тут не подкинуть старикану на бедность.

– А ты думаешь, папаша, суд не ментовский? – хрипел зек, ежась, водя плечами, чтоб согреться. Он вышел из камерной парилки как был – в одних трусах и шлепанцах. Коридорная прохлада начинала его пробирать. – Кругом все скуплено. Папаша, звони в Гаагу. Если оттудова не подмогут, то нигде, значит, правды нету.

Англичанина же, дожидающегося перевода с русского, больше интересовали нательные рисунки. Он откровенно пялился на синие купола, на голых вумен, на рюмки и карточные тузы, на профиль Горбачева слева на груди, Ельцина – справа, на свеженаколотого Путина посредине, на неровные надписи из русских букв там и сям.

«У них что, блатные себя так не разрисовывают? – подумал начальник Холмогоров. – Или своих блатных буржуин и не видел никогда, лордовская жизнь не сталкивала? Тогда он много нового для себя у нас откроет».

Да и депутат Кораблев, судя по тому, что он плел про жалобы в прокуратуру и письма в газету, не вкручивался, кто перед ним. Потому как понял бы, что выковыряли они с англичашкой из камеры рецидивиста, который впаривает сейчас лохам собрание зоновских баек. Впаривает исключительно за ради того, чтобы повеселиться самому. Да и ментам подгадить опять же лишний раз не впадлу, о том и корешам будет хорошо рассказываться на нарах. «Нет, – решил Холмогоров, – десять минут, и валю от этого балагана под предлогом неотложных дел».

Англичанин что-то прокукарекал по-своему.

– Мистер Блэквуд интересуется, как вас кормят? – перевел Кораблев.

– Да травят нас, так и скажи ему! – воскликнул зек, его уже трясло. Он окончательно замерз. – Свиней лучше харчуют!..

Зам стоял за спиной Кораблева, не вмешивался, тоже внимал и тоже с серьезным лицом. А начальника СИЗО не волновало, сколько говна вывалят такие вот полуголые трепачи и какие там нарушения прав человека углядят депутатишки. И так всем известно про бедовое положение следственных изоляторов.

– Давай, заводи в хату, начальник, – взмолился вконец продрогший зек. Но обернулся, переступая порог открывшейся камеры. – Звони в Гаагу, папаша! На тебя одного надеемся, так и знай!

Надзиратель уже готовился захлопнуть дверь, когда вдруг вытянулась английская рука с оксфордским перстнем на указательном пальце. Громко прозвучала фраза на языке, которым в «Углах» не пользовались.

– Мистер Блэквуд хочет поговорить еще с одним заключенным. С тем, небольшого роста, в майке, – поспешил перевести Кораблев.

Отчего выбор друга Тони Блэра пал на невысокого хлипкого мужичка в когда-то белой майке и в вельветовых штанах? Может, оттого, что тот рыпнулся вперед из толпы скучившихся за порогом зеков, словно желал всучить челобитную? Может быть, англичанин напоролся на пронзительный взгляд и тот его словно загипнотизировал? Бог весть…

– Выведите, – дал добро зам по воспитательной Родионов.

– На выход! – распорядился надзиратель и подстегивающе махнул связкой ключей.

Мужичок вышел, привычно держа руки за спиной.

– Добрый день, – ласково приветствовал нового собеседника Кораблев. – Давайте познакомимся. Мы…

И все.

С ловкостью циркового акробата метнулось тело в майке. Внезапно, стремительно, неперехватываемо. И ситуация взорвалась. Ее развернуло на сто восемьдесят.

В правой руке, вдавливаясь в горло правозащитника Кораблева, отсвечивал серый металл. Левая рука обхватила тонкую старческую шею российского депутата. Зек, прикрывшись заложником, прижался спиной к коридорной стене. Удерживать старичка, легкого и безвольно обмякшего в захвате, труда не составляло.

Прочие оставались в тех позах, в которых их застала неожиданная, безумная выходка.

«Заточенная алюминиевая ложка, – телеграфно простучало в голове Холмогорова, словно он сочинял отчет о происшествии. – Это уже жопа. Приехали. Это тебе не жалобы, которые никому не интересны».

– Убью, суки! Зарежу козла, если кто дернется, падлы! – завопил зек ненужно громко. Глаза полыхали сумасшедшим отчаянием. – Машину, вертолет, пятьсот штук «зеленых»! Живо, суки!..

4

Парень из деревни Куземкино, что в Новгородской области, отстегнул через ячею решетки наручники, зачем-то (ну вошло у него в привычку, что поделаешь) крутанул «браслеты» на пальце и запер дверь. Бросил контрольный взгляд в «глазок» и отошел, оставив зека на попечение надзирателям этого этажа.

Игорь Макеев попал из Новгородчины в Питер, женившись на дачнице Таньке Корешковой. Если б родители Таньки продали бабкин дом после старухиной смерти, если б у них не было машины, чтоб отмахивать сто шестьдесят километров до Куземкино, то гнил бы сейчас Игорь в трактористах. Сидел бы без колхозной зарплаты, шабашил бы на водяру, перекапывая старушечьи огороды, и быстро бы спивался среди клюквенных болот и грибных лесов.

Но девятнадцатилетняя Танька по уши втюрилась в него, в бывалого, отслужившего в армии, в малого с удалым раскатом плеч, и вывезла будущего мужа, до того перекричав, переплакав родителей, к себе в Питер. Теперь-то, то есть спустя год после свадьбы, уж она точно не жалеет, что прописала на родительской жилплощади новгородского парня. Не сегодня-завтра разменяются они с предками и с доплатой купят себе отдельную конуру в две комнаты. Чего ж не жить! Теперь Игорь сам заявляется в Куземкино дачником, да нет, гораздо красивее он въезжает в деревню, королем вкатывается: на собственной «девятке», в залейбленной джинсе и золотой цепи на шее, с бабой в завидном шмутье и с дорогой водкой «Флагман» в багажнике.

Сперва Игоря Макеева выводило из себя постоянно отовсюду лязгающее железо и вообще обилие железа вокруг. Уж очень непривычно, в деревне ж – дерево окружало.

Но попривык. Уже не обращал внимания: на металлический грохот ступеней и плит под форменными ботинками (какой выбивают они и сейчас), на бесконечный ряд обитых железом дверей с унылыми номерами и заслонками на «глазках», на сваренные из толстой арматуры коридорные решетки, перегораживающие путь, на металлические сетки, оберегающие от прыжков в лестничный проем (такая сейчас блестит справа, сопутствует его подъему на нужный этаж).

Освоился Игорь и с запахами, круговращающимися по следственному изолятору. Пришлось носу и легким отвыкать от деревенской смеси из лесной свежести, навозного душка полей и огородов, из печного дыма и квасных запахов избы. Теперь легкие прогоняли через себя гниловатый дух бетонно-каменной влаги, резкий аромат металла, невыветриваемые парашные струи, вонь из открываемых камер, знакомые по военной казарме запахи гуталина и казенной одежды.

Привык Игорь и к хорошим деньгам. А ведь тоже нелегко оказалось после деревни приучиться к тому, что тысяча – не деньги, ее не надо экономить и растягивать. Или к тому, что нечего ходить от ларька к ларьку в поисках, где подешевле, на этих копейках ничего не выгадаешь, богаче не станешь. И бутылки сдавать несолидно и глупо. Не копейки складывать надо, а к тыще новую тыщу зашабашивать. Вот тут и следует еще раз сказать «спасибо» тестю, пристроившему в «Малые Кресты». С тестем, в отличие от тещи, они ладили всегда. Тот ему так и сказал раз за ночной бутылкой: «Не люблю городских фантиков. Они вкалывать не умеют, потому как не хотят. А не вкалывая, так червем и останешься. Вот ты могешь вкалывать, молоток. Ты, Игорь, главное, не пей. Со мной по пятницам разрешаю, и хватит».

Игорь и не пил. Его засосала другая тяга – покупать. Все то, что в деревне видел только по телеку, теперь можно сходить купить, поставить в доме, напялить на себя или на жену. И ведь покупаешь то да это, но и еще откладывать удается. Чего ж не жить?

Рот разрывала зевота. До конца суточного дежурства, то есть до девяти утра, еще держаться и крепиться. Можно, конечно, часок покемарить, сейчас как раз наступает его черед на отдых, но потом придется выхаживать остаток смены с дурной башкой. Лучше перетерпеть, чая крепкого хлебнуть.

Игорь поднялся на свой этаж, пошел в направлении дежурки. Попутно отодвигал заслонки, заглядывал в камеры, С той стороны навстречу с обходом двигался Ромка Дягилев. Инструкция по надзору за заключенными выполняется, пусть никто не переживает.

Кой ляд надзирателем пристраиваться, если хочешь на одну государственную подачку прозябать? Тогда на стройку лучше податься, оно же и почетней. Вертухаев не очень жалуют в народе. Поэтому он, Игорь Макеев, и не говорит никогда никому, где и кем работает. Ну свои-то, близкие, знают, и то им наказано не болтать налево-направо каким-нибудь там соседям или подружкам. В крайнем случае, в ментуре работает. Тоже, конечно, не ахти, но все же попочетней звучит.

Кстати, начни ты здесь, во «Вторых Крестах», трудиться строго по уставу, вмиг вылетишь на улицу, вмиг организуют тебе такой вылет. Потому как не замазан, а значит… как это по-умному называется?.. Во! Потенциальный стукач.

Они обменялись с Ромкой Дягилевым поднятием рук, дескать, «У тебя путем? – Путем – И у меня нормшгек», и разошлись. Игорь дошел до дежурки, вошел в дверь, которую никогда не закрывали. За столом сидел старший их смены старший прапорщик Григорьев, звучно хлюпая, он тянул из кружки чай и читал газету. Из-за двери, за которой находилась комната отдыхающей смены, раздавался сочный храп. Илюха Никитин. Он может проспать час, встать и как ни в чем не бывало, не зевая, не маясь, не массируя веки, дальше барабанить смену. Глядишь, и он, Игорь Макеев, поработает еще чуток и отладит в себе такой же механизм.

Вот еще к чему пришлось привыкать некурящему Игорю Макееву – к жизни в табачных клубах. В дежурке табаком провоняла насквозь даже их нехитрая мебель, то бишь стулья, стол, диван и вертящийся табурет, не говоря уж об одежде, служебных книгах и тетрадях, а также плакатах, графиках и прочей настенной бумаге. Ребята из смены в шутку подсовывали Макееву сигареты разных марок и заводили попробовать. А хрена им. Если уж в армии удержался и не пристрастился к никотиновым сосучкам, то здесь и подавно устоит.