3

В полиэтиленовом пакете, грохнувшемся на пол, оказалась жратва.

Шрам жрал, хавал, набивал кишки. Брюхо соскучилось по шамовке. Копченую колбасу он откусывал, как банан. Проглатывал, не слишком заморачиваясь с пережевыванием крохотные, размером в полтора коробка, пирожки. («Сама, что ли, Нинка пекла? Хм, вроде бы не замечалась за ней любовь к кухонной возне».) Разодрав пакет грейпфрутового сока, заливал обожженную жаждой гортань.

Жрачка после голодухи – ну не то чтобы долгой, да отвык организм от таких перерывов – сравнима с почесыванием пятки, зудевшей весь день. Когда-таки дорываешься, скребешь ногтями раззудевшееся место – сначала окатывает оттяг. Но потом, причем быстро, занятие переходит в нудянку. И даже не верится, что какую-то минуту назад это занятие было до стона упоительно.

Вот и еда уже не лезла. Челюсти работали из чувства долга – неизвестно, когда еще получится подхарчиться, поэтому надо в себя напихать всего побольше.

Нинка примостилась за столом напротив Сергея. Растрепанная, размякшая до вялости, задумчивая. Содранная одежда так и валялась по комнате, Нина не спешила ее подбирать – им же обещали целый час наедине. Она смотрела на своего мужчину затуманенными глазами.

Он прочитал в ее смутных гляделках то, о чем она сейчас гадала. А думала она – как их мало было, мало есть и будет мало. Мужиков, которые властвуют. Тех, что не смогут бултыхаться по проруби жизни шестерками или шнырями, западло им жиреть в барыгах, пусть и затоваренным по макушку, их нутро корежит от подчинения кому-либо. А поди победи без драки насмерть! Но они или подохнут, или сметут чужие фигуры с доски.

Очень-очень мало их. Мужиков, которые могут делать с бабами что захотят. Потому как бабы, пусть самые что ни на есть разынтеллигентные, которым вроде бы обязательно подавай утонченную духовность, плющатся под мощью победительной силы, исходящей от этих мужчин, и все их девичьи высокодуховные запросы летят к чертям, как клочки линяющей шерсти. Пусть хоть обезьяньей внешности, об параметрах забываешь сразу, ты уже ничего не видишь, ты только чувствуешь. Чувствуешь, как растекаешься маслом по сковороде, когда тебя придавливает мужская мощь, сотканная из железного закваса, властности и отчаянного бесстрашия.

И дело не в отштангованных и прохимиченных бицепсах и браваде типа «да мне никто не указ, я кого хошь заломаю, никого не боюсь». Понтующегося быка, который так навсегда и останется мелочью, красующейся перед еще большей мелочью, от мужчины-победителя любая баба сходу распознает чутьем древних инстинктов: по глазам, по походке, по запаху.

И страшно с такими, и удивительно сильно.

Вот какие клубки мыслей сумбурно, путано крутились в голове у Нины.

Сергей поставил пакет сока уже не на край стола, а ближе к середине.

– Говори, – приказал.

– О чем? – Нина не без труда выходила из послелюбовного транса.

– О своем звонке в мою машину в тот день. – Сергей вонзился ей в глаза.

– Звонок? А что? Я не понимаю, – в натуре вроде бы непонятку выражало ее фото.

– Тебя гнобили позвонить, выпытать, где я? Кто-нибудь выходил на тебя? Кто? – Вопросы выскакивали, как пули из холодного ствола.

– Нет, – прошептала она. Румянец ушел с лица, кожа бледнела. Она испугалась, когда стала осознавать, что Сергей ее в чем-то подозревает. Вот только боится она разоблачения или это обыкновенный неподконтрольный страх человека, в котором сомневаются и которого подвергают допросу?

– С кем встречалась, с кем контачила в тот день? Рассказывай.

– С Верой, – быстро ответила Нина, потом призадумалась.

Конечно, насчет Верки думать было нечего – подружки редкий день не виделись.

– Обо мне сюсюкались?

Нечто вроде смущения пробежало по ее губам. Неужто напряглась, решив, что от нее потребуют разбалтывать девичьи секреты?

– Да, говорили, – сказала-выдохнула Нина. И прибавила с некоторым вызовом, встряхнув роскошными, до плеч, русыми волосами: – А почему мы не должны говорить о тебе?!

Сергей подтянул к себе пакет с соком.

– О том, что я собираюсь на таможню, звонила? – Он влил в себя остатки грейпфрутовой водички.

– Ты же не запрещал. – Страх не мешал показывать норов. – Не заставлял клясться на крови. Я что, великую тайну выдала?

– Что именно огласила про мою стрелку на таможне? – сказал, придав жесткости, чтоб ее не тянуло на пустяшные выяснения. – Давай дословно.

«Час от часу не легче – еще и Верка, оказывается, в курсах Серегиных заморочек. Эх, была правда в словах Евстигнеича-Ручника из „Места встречи»: „Кабы не работа, век бы с бабами дела не имел. Языком машут, как помелом метут». Ну, я-то тоже хорош гармонист, надо было раз и навсегда конкретно запретить трендеть по подругам, вплоть до самых лепших, про мои дела».

– Только то, что будешь до вечера пропадать на таможне, ничего больше. – Взгляд ее цвета луговых колокольчиков выдерживал натиск его буровых зрачков, нащупывающих под не слишком длинными, но ухоженными ресницами отсверки неправды.

– А о том, что после я к Филипсу собираюсь завалиться?

– Нет.

– Точно?

– Точно, Сережа.

– Хорошо. Что еще делала, с кем еще перекидывалась словами?

– Потом ходила на маникюр. В бассейне была. – Румянец снова стал выступать на щечках. Щечки у нее были по-детски припухлыми, их нежную кожу целовать – одно удовольствие.

Испуг отпускал женщину, возвращалось спокойствие, а вместе с ним кокетливая игривость. Стала поигрывать пуговичкой расстегнутой кофты, той пуговичкой, что на уровне груди – знакомое до крохотной родинки подножие холмика показывало себя и тут же скрывалось за краем кофты. Провела, словно слизывая помаду, языком по губам. Намекая, что у них еще осталось время. Про оставшееся время Сергей помнил.

– Да и все вроде. – Нина пожала плечами. – Потом дома сидела, тебя ждала. А говорила… Ну, с девочками в парикмахерской и в бассейне. О женской ерунде. Как замечательно ты, Наталья, выглядишь, у тебя новый костюмчик, какая прелесть, где купила…

– С тем днем пробили. – Сергей придвинул стул, положил локти на стол. – Дальше. После моего ареста. Кто проявлялся?

– Лев Арнольдович. От него и узнала о тебе, он утром позвонил. Потом поехала к матери, там и осталась. Никто, кроме Льва Арнольдовича.

Нинка замолчала, ожидая от него продолжения, и явно не словесного.

Если то, что она говорит, – правда, через нее никак не ковыряли. Если врет, то врет складно. Впрочем, к такому расспросу и обязана была подготовиться.

В общем, правильно она держится. Она, как многие бы на ее месте, услышав, что твой мужчина тебя подозревает, не стала дыбиться на цирлах. Дескать, как ты только мог подумать такое! Ведь я! Да для тебя! А ты?! Знала, что все это – порожняки. Бабские сантименты прибереги для мальчиков из других жизней. Уходи к клеркам, к менеджерам-хрененеджерам или к интеллигентам и негодуй сколько хочешь.

– Лады, – хлопнув пятерней по столу, Сергей как бы отрезал предыдущую порцайку разговора. – А теперь слушай меня так, как никогда не слушала, – сказал совсем другими нотами. Предельно медными и конкретно бесстрастными, как провод высоковольтной линии. – Я тебе грю вот что. Если подставила, но повинишься сей момент – прощу. Могли завинтить, надавить мамашкой или сеструхой. Прощу. Сейчас прощу. Потом – нет. Я выживу, размажу мудаков, что меня подставили, никого не оставлю. И тебя, если предала…

Опять вспыхнули испугом ее зрачки. А как не вспыхнуть, когда слышишь такое и знаешь, что нет игры и позы в его обещанках. И то, что сейчас он и вправду простит. И не за какую-то там благодарность, а потому что баба она, значит, имеет право на слабость. Может быть, всего на одну-единственную слабость.

Шрам видел страх, что вызвали его слова, но врубался – и не могло быть по-другому. Какая б женщина таких слов не испугалась, даже если и нет за ней вины?

Так что ни о чем не говорит ее испуг. Или может говорить о чем угодно. Например, о том, что Нинка очень хорошо играет и очень хорошо подготовилась к возможным выворотам их разговора. Может, крепко убедили, что живьем никак Шраму из крытки не выползти, очень серьезные люди этого не хотят.

– Все так, как ты побожилась? Ты не пошла против меня?

– Сергей, да разве я могла бы… – прошептала она. Ее глаза цвета луговых колокольчиков набухали васильковыми слезами.

Не чуял Шрам фальши за ее словами. Да вот до конца все одно не поверить, просто нельзя ныне иначе, А поверит он в ее верность, когда под дулом расскажут все те штрихи, что заварил и эту вонючую похлебку. И если затуфтила ему сейчас Нинка… Трудно будет убить, но придется. И обязательно своими руками…

– Иди ко мне, – повелел Сергей.

Нина поднялась, обошла стол. Он усадил ее на колени. До прихода адвоката у них еще оставалось время.

Мало их, мужиков-то этих, еще и оттого, что перегрызают друг другу глотки, – на них, на таких, на всех воздуха не хватает.

Откажи такому баба – не станет упрашивать… какое там упрашивать, смешно даже предполагать такое! Не станет тратить себя на возню с тобой. Просто оттолкнет и вычеркнет тебя навсегда из своей жизни. Ты потом пожалеешь, а никто тебя обратно не позовет.

Романтически любить – галантное обхождение, цветы-свечки, нашептывание комплиментов, театры-променады, разговоры о чувствах – они не способны. Их любовь – брать тебя под свою защиту, держать тебя рядом, уделять, снисходя, тебе время…

4

В Виршах он наладился не к себе. И не должен был к себе ехать. Днем они забились с Филипсом свидеться вечером на евоной хате. Надо было прозвонить вдвоем по завтрашней стрелке с Карасем. Базар наклевывался серьезный. Филипс обещался к вечеру кой-чего по теме надыбать.

Сколько человек было в курсах, что они должны пересечься? Счет тут недолгий, да и произведен уже. Шестеро знали, включая и Нинку.

Фары рассекали виршевский вечерок-вечерочек, направленный свет шустрил по пустым улицам (а чего народу на них делать?), по стенам жилых коробок, по осенним лужам, по облетающим деревьям.

Филипс жил в окраинной двухэтажке, на самой верхотуре, на втором. Окна кухни и двух комнат – посмотрел, выходя из джипа – освещены. Подумал: Филипс при своей манере – врубает все квартирное электричество.

Скрипучие ступени крыльца, зачмырениая лестница.

А ведь царапнуло что-то тогда. Чутье брыкнулось? Или глаз напоролся на что-то? Но на что именно – разумом не отфильтровалось ни тогда, ни после. Не журчи водяра по извилинам, затупляя нюх, глядишь, и прислушался бы к попискиванию внутренней сигнализации, завернул бы оглобли. Тогда еще успевал.

Приоткрытая дверь не насторожила. Вполне в духе Филипса. Если он кого-то ждет, то на замок не запирается. Лень ему вставать, тащиться, возиться с запорами. И бояться ему нечего. Не соседей же, не местной же шпаны? И с другими братками войн сейсмические приборы пока не регистрировали.

Он зашел в квартиру, прикрыл дверь, не защелкивая на замок.

– Фил! Где сидишь?

Голос не успел разбежаться по пыльным углам, разыскивая хозяина хаты, когда глаз кольнула несуразность. Глаз, с порога привычно нацелившийся на обитую пенопленом дверь большой комнаты, откуда обыкновенно и раздавалось с любимого дивана «Давай, заваливай», метнулся влево к повороту коридора в сторону кухни. Из-за обклеенного обойными розочками-бабочками угла, касаясь плохо прибитого плинтуса, торчала босая ступня. Знакомый коричневый шлепанец валялся рядом. В мозгу («почему, кстати, в такие моменты перед тобой, словно ты – первый телевизор „КВН», опускается лупа, через которую укрупняются всякие мелочи?») отпечатался налитой мозольный пузырь на большом, отклонившемся от остальных пальце. Тогда или потом он механически отстучал для себя: «Филипс хныкал, что жмут свежекупленные говнодавы от „Гуччи»»? Да то не важно – тогда или потом.

Еще горела последней спичкой надежда, что это вовсе не Фил, или что Филипса уложил на пол водочный перебор (могло, могло такое быть, случалось, папаша незабвенный передал сынку запойные задвиги. И нет-нет, да и ввинтится Вован в недельный пьяный штопор, но отпускал себя лишь тогда, когда дел особых не ведется, и до того несколько дней кряду ходил угрюмый).

Три шага вперед – сторожких, готовых отпружинить назад, – и кубик Рубика сложился, надежду сдунуло. Из груди, курчавящейся рыжим волосом, торчала темно-синяя в белых точках заклепок рукоять пера, проткнувшего вдобавок и лямку майки-тельняшки. Кровь, пропитавшая тельник, растекшаяся лужей возле тела, уже начала сворачиваться. Голова Фила дотягивалась до желто-зеленых, по-шахматному выложенных линолеумных квадратиков кухни.

Ладно, в квартиру проникнуть не проблема. Но кого Филипс подпустил к себе вплотную и кому дал проткнуть себя, как барана? Да и кому понадобилось резать Филипса? Такой сложился в голове вопрос, когда послышался залихватский топот по лестнице.

Сергей, как ковбои кольт, выхватил из кармана «трубу». Ткнул две кнопочки – с цифрами «ноль» и «два». Не дожидаясь утомленно-женского «алле», заорал наперекор длинным гудкам. Натурально и отчетливо:

– Милиция! Убийство! Запишите адрес. Милиция! Произошло убийство!

Диспетчерша подключилась на очередном: «Убийство!», и даже успела вставить свое: «Ну, говорите же адрес», когда ворвались и повалили.

Конечно же, свои, в том смысле что местные, конечно же, перегарные виршевские менты. Скупленные оптом со всеми потрохами мусора, но уже тогда – прижимаясь скулой к линолеуму коридора – стало ясно, что заказчики подстраховались и на вариант с отмазкой.

Потом, когда признали, цветные стали обращаться с ним вежливо. Чуть ли не извинялись, выдыхая чесночно-луковую завесу, за причиняемые неудобства. Но продолжали их причинять. Щелкнули за спиной наручники…

Подстава. Куда уж натуральней? Если б хотели уложить в могилу Филипса, и ничего более, то на фига ментов вызывать? Да и не просто вызывать, а выверенно, чтоб обязательно повязали Серегу Шрама на месте.

5

Первым предметом, что извлек из портфеля «а-ля Жванецкий» адвокат Бескутин, оказался блокнот. Простой такой блокнот с перфорацией по верхнему краю. Лев Арнольдович откинул картонную обложку, на которой читали книгу синие зайцы в очках, достал из кармана пластмассовый «паркер», положил ручку на чистый лист и придвинул письменные принадлежности по столу поближе к подзащитному. Затем адвокат поднес указательные пальцы к ушным раковинам.

Мог бы и не подносить – Шрам и так просекал: прослушивается или нет комната для свиданок, неизвестно, но на всякий случай здоровее будет думать, что прослушивается.

Вторым предметом, покинувшем портфель, был темно-синий футляр с золотистым замочком. Пухлые адвокатские пальцы с ногтями, обработанными пилочкой до состояния полнейшей безукоризненности, надавили на замочек, отпрыгнула крышка, блеснули на фиолетовом бархате стекла в паутинной металлической оправе. Очки-половинки для чтения вблизи Бескутин, насадив на переносицу, сдвинул на кончик носа. Потом поверх стекол взглянул на своего клиента.

– Никакого обвинения в убийстве вам не предъявят. Единственная серьезная улика – то, что вас запалили на месте преступления.

Пока Лев Арнольдович грузил официальную часть, он успел вытащить из портфеля несколько листов стандартного формата. Положил их на стол, и стало видно, что сверху лежит ксерокопия какого-то документа. Адвокат заводил пальцем по тусклым ксероксным строчкам:

– Вот. К моменту осмотра трупа районным медиком-криминалистом… трупное окоченение достигло… произведенное вскрытие показало… ну и так далее. Хотите, ознакомьтесь полностью. Но главное – вывод. А из него следует, что убийство произошло между семью и, самое позднее, восемью тридцатью часами вечера. Вас застали в квартире убитого в восемь пятьдесят. Если принять версию обвинения, вы, совершив преступление, еще не меньше двадцати минут находились на месте преступления. – Адвокату в здешнем гадюшнике было стремно до тошноты. Он боялся лишним движением влезть в какое-нибудь грязное пятно.

– Я мог стирать отпечатки, уничтожать следы, шмонать квартиру в поисках какой-нибудь фигни, – выступил за прокурора Шрам.

– Конечно, могли, – легко согласился Бескутин. – Но почему-то успели стереть отпечатки только с рукояти орудия преступления.

– Въезжал, что все пальчики не затрешь, чай, не впервой к Филипсу завернул.

– Конечно, конечно, все так, как вы говорите. Тем более, вы понимали, что наличие ваших пальцевых отпечатков в квартире легко объяснится давним знакомством с убитым. – Адвокату заметно понравилась игра, но брезгливая гримаса к его рожице приклеилась намертво. – Но если вы не уничтожат следы, то что же все-таки делали в квартире Владимира Новикова по меньшей мере целых двадцать минут после того, как якобы убили его? Искали что-то? – Распалившись, адвокат склонился вперед и туг же дернулся, будто сел на шило. Опять испугался замарать костюмчик.

– А то нет? – По ироничному изгибу губ собеседника Сергей догнал, что грядет одна из адвокатских штучек, типа выворот темы наизнанку.

– А вот и неправду говорите, обвиняемый! – погрозив пальчиком, Бескутин вытянул из-под ксерокопии заключения эксперта лист, исписанный синей ручкой. – Если предположить, что именно вы совершили убийство, то по совершении спешно покинули место преступления, а потом открыто вернулись к дому, расположенному по адресу Цветогородская, шесть, на автомобиле «джип чероки» под номерным знаком А707СЛ. Ознакомьтесь с показаниями свидетеля Сукачева Николая Михайловича, проживающему по адресу Цветогородская, восемь. Свидетель выгуливал собаку породы болонка по кличке Чари, и видел, как к дому номер шесть подъехал указанный выше автомобиль, как из него выбрался, направился к освещенному крыльцу и вошел в шестой дом гражданин, описание которого подходит к внешности Шрамова Сергея Владимировича. Более того, дальнозоркий свидетель Сукачев берется опознать вечернего гражданина, который, кстати, открывая дверь парадной, повернулся к свидетелю Сукачеву в профиль. И это не все. Свидетелем, боявшимся опоздать к началу программы «Время» и следившим за показаниями наручных часов, точно указан временной отрезок, когда он наблюдал приезд джипа – восемь тридцать пять тире восемь сорок. «Интересненько, – смаковал расклад Сергей Шрамов, слушая не лишенную самолюбования (а что поделаешь? Адвокат, он и в Африке адвокат) речь Бескутина, – натурально, такой полезный свидетель отыскался, или старый жучара слепил его из денежных купюр?»

– Таким образом, принимая во внимание вышеизложенное нагромождение нелепостей, задача обвинения усложняется многократно, до полной невозможности что-либо доказать. – Адвокат победно задрал округлый подбородок и сложил губы трубочкой. И, опомнившись, суетливо вытер лапки носовым платком.

– Кто накаркал ментов? – Сергей не сомневался, что адвокат порылся и в этом вопросе.

– Неизвестный мужчина, назвавшийся со седом по площадке. Дескать, слышен ему шум борьбы, неблагозвучный вскрик «Убью, сука!» И… чего-то там еще приплел для достоверности. Не важно что, так как никто из соседей по площадке и по дому не подтвердил, что вызывал милицию и что-либо подозрительное слышал. Так что, Сергей Владимирович, с этой стороны свидетелей нет. Да и ни с какой стороны их у обвинения нет! Зато есть ваш звонок по сотовому телефону в милицию.

Сергей почувствовал искреннее адвокатское одобрение своей находке с мобильником. Одобрение растеклось в подушечной мягкости голоса и в расцветшей на холеном прянике морды улыбке.

– Если учесть ваш звонок в милицию, – продолжал Лев Арнольдович, брезгливо озираясь на обросшие косматой грязью стены, – то даю гарантию… Вы ж знаете, если я даю гарантию, она сбывается. Так вот, я говорю, что через неделю вы выйдете отсюда под подписку. В самом лучшем случае, – произнес адвокат с нажимом, давая понять что «под лучшим случаем» подразумевается напряженная работа, связанная с немалыми расходами, – через три дня, но никак не раньше. Раньше выйти не поможет ничто и никто,

Лев Арнольдович замолчал, хотел забарабанить пальцами по столу, но отдернул руку, будто там дерьмом намазано. Просто их беседа выехала на перекресток, и указать, в какую сторону ей сворачивать, должен клиент.

Сергей подобрал «паркер», передвинул перед собой поудобнее блокнот. Начал строчить. И говорить:

– Вот что, Лев Арнольдович. Вши должно быть известно, что здесь в какую цену?

– Да, да, разумеется. Вам бы, голубчик, не заболеть здесь. – Интонации педиатра шли к внешности Льва Арнольдовича. – Надо вас получше устроить. На здоровье экономить нельзя. – Адвокат уютно поерзал на обшарпанном стуле. – А порекомендую я вам, Сергей Владимирович, кредитную систему. Удобнее всего. Вносите энную сумму в, так сказать, фонд учреждения «Углы» и распоряжаетесь ею по своему усмотрению. За разные услуги с вашего счета автоматически вычитается их стоимость. Честность вычитания гарантируется, за это можно не беспокоиться. О стоимости некоторых услуг могу вас проинформировать прямо сейчас. Об остальном нетрудно справиться у персонала и, так сказать, у товарищей по несчастью. Неистраченный остаток взноса возвращается по истечении… э-э… срока договора.

– Не будем жабиться, Лев Арнольдович, – не отрываясь от блокнота, сказал Сергей. – Скоко у вас на кармане?

Шраму не пришло в голову усомниться в предусмотрительности Бескутина.

– Десять, – ответил адвокат. – Неправильных денег.

– Нормалек. Я их у вас беру. Седня я кой-куда прозвонюсь, и после с вами свяжутся. Сегодня же перекинете на мой «угловой» кредит триста штук.

Выразить удивление адвокат позволил себе только реактивным взлетом бровей. Типа, ни фига себе Хиросима с Нагасакой! Но не стал говорить, дескать, что-то уж очень много. Согласно кивнул.

– Хорошо, Сергей Владимирович.

– Так. – Шрамов оторвал исписанный лист, подвинул его адвокату и заводил ручкой по листу следующему. – Вы, Лев Арнольдович, будете навещать меня, сиротинушку, каждый день. Это реально?

– Разумеется, Сергей Владимирович. – Защитник, опустив глаза в половинки стекол, принялся вчитываться в крупные, выведенные с сильным нажимом буквы, одновременно охлопывая карманы рубашки.

– Заботы о хавке я вешаю на ваши геройские плечи. Не будем морочить Нинку лишним. Ей и так хлопот хватит.

Еще один согласный кивок Льва Арнольдовича, и никаких расспросов. Извлеченной из рубашки на сей раз простой гелевой ручкой адвокат застрочил ответ, скукожившись, лишь бы не задеть чего пачкающегося.

– Вы не будете возражать, Сергей Владимирович, если это будет еда из ресторана?

– Я не буду возражать, Лев Арнольдович, если она будет из разных ресторанов. Новый день – новый ресторан. Чтоб мне тут не замыливалось все хорошее.

Оба продолжали не только говорить, но и марать бумаги чернилами.

– По следствию, Лев Арнольдович, решайте, как говорится, в рабочем порядке. Сами лучше моего рюхаете.

Бескутин развел цапки – мол, ну ладно, раз так. И вернул Сергею блокнотный лист, стараясь ни к чему не прикасаться.

– Сергей Владимирович, не могу не спросить о вашем, так сказать, пункте «А», пункте отбытия по направлению к месту прибытия и преступления. Я, видите ли, навел справки… Позволительно ли будет задействовать показания того человека? Того, что знает время вашего отбытия?

Сергей отрицательно помотал челюстью. Он отложил блокнотный лист номер два, взявшись за лист номер один. С таким бы почерком, как у адвоката Бескутина, поздравительные открытки оформлять: буквы ровные, как гвардейский строй, одинаковой толщины и наклона, да еще и в завитушках выкаблучных.

– Не скрою, показания этого человека облегчили бы задачу, но обойдемся. Нет, право, я не завидую обвинению. Я вижу всего лишь одну линию, которую они могут выстроить. И она легко опровергается… – Бескутин с брезгливым перекосом рожи шал порожняки, давая возможность под этот аккомпанемент Сергею спокойно усвоить написанное.

Сергей читал. Свое: «С кем вы раньше контачили по разводкам проблем в „Углах»?»

Ответ Бескутина: «Как и все адвокаты. С дежурными офицерами. Изредка – с прежним замом по воспитательной».

Свое: «Кто реально держит „Углы»?»

Ответ Бескутина: «Не знаю. Слышал (за достоверность не ручаюсь), что „Углы» на авторитетном уровне представлял прежний зам по воспитательной части. Попробую выяснить что-нибудь еще».

Свое: «Не ходило ли слухов о дружбе каких-нибудь крупных городских чиновников с „Углами»?»

Ответ Бескутиина: «До меня такие слухи не доходили».

Свое: «Выясните, где похоронен Клим Сибирский?»

Ответ Бескутина: «Выясню».

Свое: «Берут ли „Углы» заказы на ликвидацию? Обычный срок исполнения?»

Ответ Бескутина: «Выясню».

Сергей выщелкнул из пачки «Парламента», также доставленной заботливой Нинкой, сигаретину. Прикуривая, поджег переговорный лист. Напомнив сам себе Штирлица, опустил его в пепельницу.

– …Уже готово коллективное письмо трудящихся нефтеперерабатывающего комбината, – тем временем рассказывал Лев Арнольдович и, будто на живого скорпиона, таращился на пятно сырой белесой жижицы на столе. Как говорится, его терзали смутные сомнения. – Сегодня оно и копии с него будут разосланы по соответствующим инстанциям. В своем послании…

Под увлекательную повесть о коллективном негодовании виршевских трудящихся Шрам расквитался со вторым листом, выдрал его из блокнота, сложил в несколько загибов и сверху надписал имя и телефон человека, котором)' предназначалось письмо. Отдал.

Адвокат принял, но продолжал разглядывать жижицу. И по мере прихода догадки рожа адвокатская отнюдь не становилась веселее. Бескутин прочел имя и адрес, спрятал сложенный листок в карман рубашки, застегнул карман на пуговицу. Больше в сырое пятно он старался не попадать зрением. Это могла быть только жидкость, выкатавшая из женщины после неюридического акта бурной страсти. Фу, какая мерзость!

А если адвоката уже запутали-перекупили фраера, которые выкопали яму под Шрама, и старик отдаст маляву не в те руки? «Ша! – стопорнул себя Сергей. – Так ты, Шрам, тронешься на почве подозрений, крышку сдует. Как же это называется-то, бляха? Во, паранойя!»

Будем пока доверять старому еврею, как доверяли раньше. А Сергей доверяет ему больше, чем своей бабе. Потому как было дело, доказал Бескутин… не едал Шрама, когда по всему выгоднее выходило сдать. Почему в продажном адвокатском племени не может оказаться нормального человека?

А если надумает… Так что, блин, спрашивается, не на кого положиться в этом мире, кроме как на себя самого? И вдруг вспомнилась еще одна проблемка. Когда господин Бог не внял мольбам Сережи насчет амнистии, и Сергею пришлось обеспечить прополку «Углов».

– Кстати, – лениво процедил Шрам, – тут еще четыре жмура со мной в одной камере по утру проснулись. Вы уж потрудитесь объяснить следакам, что на дворе осень и созревшие помидоры сами с яблонь падают. А положительный гражданин Шрамов тут ни при чем…

Глава шестая

БИЗНЕС