«Она ложку с собой в косметичке таскает или где-то сперла?» – вяло прикинула Дора Мартыновна.
А Шрамов оказался легок на помине, следующие десять секунд его образина требовательно зырила с экрана, призывая за себя голосовать. Далее начался ролик шарикового дезика. Чужие бритые подмышки не растормошили в Доре Мартыновне никаких сексуальных струн. Зато растормошили дверной звонок. Этакий требовательный и неотложный телефонный звонок.
Дора не сразу попала ногами в тапочки, небыстро дочапала до прихожей. В дверном глазке картинка мало отличалась от изображения на экране. Оказывается, в это неурочное время к Доре пожаловал собственной персоной кандидат в муниципалы Сергей Владимирович.
Дора Мартыновна обрадовалась и огорчилась. В собственной квартире она могла бы выдоить из Шрамова не «оскорбление чести и достоинства», а «вторжение в частную собственность», что на десяток зеленых тысяч котировалось дороже. Но не было свидетелей.
– Кто там? – притворилась дурочкой из переулочка Дора Мартыновна. Просто она не знала, как поступить, и чисто по-женски решила потянуть время.
– Шрамов, Сергей Шрамов. Открывайте, Дора.
– Я сейчас занята. Приходите завтра, – решила отомстить Дора за бесцельно потерянные часы в офисе этого господина.
Но господин Шрамов нашел волшебные слова к сердцу депутата и женщины:
– Я деньги принес.
И уже через несколько секунд Дора снова плавала в кресле, а гость стоял перед ней, не сняв в прихожей уличную обувь.
По телеку продолжался рекламный блок. Какой-то пришибленный тип нюхал ароматизированый стиральный порошок и торчал, будто это клей «Момент».
– Сколько вы готовы вложить в правое дело? – став надменней, чем английская королева, конкретно спросила Дора Мартынов на. И нервно, одну за другой, заглотила последние печенины.
– Сначала я хочу кое-что растолковать, – многообещающе оскалился Шрам и оглянулся по сторонам. Он нарисовался в этой квартире впервые, но бубново ориентировался, что где. – Когда звонят в дверь и говорят «Ленгаз», ни в коем случае нельзя открывать дверь. Знаете, почему?
– Почему? – растерялась мадам.
– Потому что это никакой не «Ленгаз». Это менты понятых ищут!
– Вы пришли сюда глупые анекдоты рассказывать? – еще несмело, еще надеясь на спонсорство, зашипела мадам.
– А теперь совершенно серьезно. Вы, Дора Мартыновна, в последние пару месяцев никаких странных закидонов за собой не фиксировали?
– Что значит этот тон? – вспухла в кресле депутатша.
– То есть головка не бо-бо? Глюковые чертики из-под койки хари не корчат?
– Я вызову милицию! – оторвала-таки круп от кресла Дора, готовая броситься царапать харю нахалу.
– Торопиться не надо. Хочу устроить вам экскурсию по вашей же хазе. Зуб даю, вы сами расташитесь, как много вы не просекали.
И пока Дора захлопывала распахнутый от удивления рот, Шрам взял с полки духи «Сальмонелла».
– Вы, Дора, обращали внимание, что только побрызгаетесь духами, так сразу становитесь вроде шебутнее? А духи вам подарили на День Конституции? А знаете, что в духи добавлена вытяжка опия, то есть вы крепко подвисли на этой наркоте.
Дора так и не смогла закрыть рот, а Шрам взял растерявшуюся даму под руку и повел на кухню.
– Удивительная картина предстает перед глазами посетителей кухни известной общественной деятельницы, – Шрам гнал под экскурсовода, – Мадамы и джентльмены, хочу обратить ваше внимание на пачку «Майского чая». Чай вы, Дора Мартыновна, всегда покупаете в магазине «Продукты» по улице Бердника, восемь? Так знайте, что в каждый покупаемый вами пакет подмешивалась обыкновенная анаша! По хавке не пробивает? Или, может быть, по смеху?
В желудке у депутатши ЗакСа заурчал настой майской марихуаны.
– Но это цветочки. Пошарим по полкам. Джентльмены и дамы, не проходите мимо соли, муки и сахара. Поскольку и этими продуктами наша знаменитость затаривается так же на Бердника, восемь, злоумышленникам оказалось плевым делом зарядить и эти продукты наркотой. В сахар они добавляли толченое экстази, в соль – героин, а в муку, по традиции, крохотульку ЛСД, – почти пропел Шрам и вдруг стал очень серьезным: – Значит, так, старая корова, ты крепко подсела. И как только кончатся нынешние кулинарные запасы, начнутся безумные ломки. А больше ширять тебя на халяву никто не намерен. Депутатской зарплаты хватит на несколько доз, а далее – кранты. Бабок своими наездными методами ты не отгребешь, поскольку в бизнесе выживают только умные люди. А ты со своими партизанскими прихватами отстала от реальности и обречена на вымирание, как птеродактиль. Теперь предложение, от которого нереально отказаться. Я готов тебе полгода в месяц башлять по штуке гринов, если ты завтра же подашь в отставку с депутатского поста.
Рот Доры Мартыновны не закрывался уже хронически.
– Ну ладно, я почапал, а ты подумай. Тебе жить. Кстати, экономь туалетную бумагу. Она пропитана марафетом, чтоб в заднюю десну удобней втирать.
* * *
Дуря посты вензелевских пацанов, Шрам наружу и внутрь «Вторых Крестов» теперь путешествовал только в автозаке. Поневоле приходилось вспоминать Сергею свое быльем поросшее житье и сопутствовавший ему автосервис.
В автозаке садило гнилыми помидорами. Именно гнилыми, именно помидорами. Старшой попкарь под вопросом Шрама без дурилова пошел в сознанку, потому как грозного попутчика прибздевал.
– Через три улицы всего сгоняли. От склада к лабазу. Пару ящичков. На хлебушек подзаработать. Чего порожняком было стоять, вас, Сергей Владимирович, дожидаючись?
Хоть Шрам и отодвинулся на лавке к самому краю, к двери, но кузов автозака – это ж вам не просторная палуба линкора. От самого старшого попкаря пришманивало лучком и чесночком, а от младшого приваливало шавермой. А в голосах обоих булькало не меньше, чем по три кружки пива. И так западло с дубаками в одном ведре трястись, так еще нюхай всякую отрыжку.
А в автозаке набирал силу еще и нафталиновый духман. Он выползал из дырок металлического стакана, который звался «я тебя вижу, ты меня – нет». В стакане отплясывал для сугрева подследственный Зюкин, которого возили на суд, а теперь конвоировали домой.
– Суке этой подлой, – старшой попкарь выговорил «суке подлой» так ласково, словно разливался о любимом сынишке, – чтоб по дороге не отбросил когти, откопали в гуманитарном хламе шубейку. Ею и припахивает, Сергей Владимирович.
Грохот утаптывающих автозаковский металл подошв, вышибал конкретный ритм. Ритм Шрама донимал. Еле-еле Сергей допер, Зюкин танцевал сам с собой откровенное танго. Вруби музон типа «Я возвращаю ваш портрет» и состыкуется путем. Еще минут пять-семь, прикинул Шрам, и дотрясемся до спасительных «Углов».
И несмотря на неудобства, на Шрама накатили праздничные мысли. Дору Мартыновну он положил на обе лопатки и лопатой сверху прихлопнул. И теперь мымре ничего не остается, как вывесить белый флаг. А это значит, что не зря Сергей залепил весь город своими рекламными рожами. Только объявят довыборы на освободившееся кресло в ЗакС, Шрам тут как тут. И кто бы ни рыпнулся, за оставшиеся дни не успеет такую же славу в народе завоевать.
Насчет эрмитажных списков. Да, Тернов оказался не при делах, и за потревоженного Апаксина придется ответить. Только не Шраму, а Вензелю – кто последний, тот моет посуду. И последним мурыжил физкультбарыгу старик. А насчет списков у Сергея одна идейка проснулась. Годик тому он здорово взял на понт некоего оборотливого чинушу. И чинуша ядрено переклинился, когда Шрам пустил пулю, что, дескать, сидит на втором экземпляре списков. Значит, чинуша в теме, и грех его подробней не пощекотать…
В грязную стекляшку окна, ясный перец, еще и зарешеченного, вмазался снежок. «Шутники, – поднял шары на налипшую белую кляксу Шрам. – Смешнее было бы каменюгой».
…В деле эрмитажных списков обнаружился еще один вектор. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что за столами на эпохальной свадьбе сидело несколько балерин из Мариинского театра. Причем по разным углам, а не кучкуясь. Очень было похоже, что это почти официальные любовницы, а врозь посажены, дабы мордахи друг дружке не порасцарапывали.
Осторожненькая проверочка показала, что у всех леди к сегодняшним дням вымахали взрослые дети. И по клановой традиции эти дети трутся там же, в Кировском театре, причем не на последних ролях. Типа – живые кандидаты в наследники Григория Романова. Но Шрам продолжал не верить, что такой серьезный человек, как Романов, может в такие серьезные дела, как списки, вписать баб.
И с Вензелем у Сергея все ажурно квакнуло. Теперь Вензель должен сам, на карачках, и посыпая темя пеплом, приползти к Сергею. «Милый Сережа, соколик ясный, не звони по народу, что ты у меня универмаг оттяпал. За это любую службу сослужу!» И ведь дважды не Шрам, а Вензель первым наезжал против понятий. И оба раза это сходило ему с рук. Прогнило что-то в царстве петербуржском, для всех понятия – не понятия, а памперсы одноразовые.
– Приехали, – сообщил попкарь, что и без него было понятно по воротным лязгам, звякам, хлопкам, выкрикам и по поведению автозака.
Они встали сразу за воротами. Сергей изготовился к десантированию из вонючего кузова.
Дверь не распахнулась. Прозвучали невнятные голоса, и автозак вновь поехал. «Что за болванку катают? Конвой на воротах не в курсах, что ли, кого доставили?» – удивился Шрам.
Автозак чуть потрясся по двору и опять стопорнулся. На этот раз дошло дело до открывания. Заскрипели запоры. Дверь отпрыгнула наружу, Сергей намылился сигануть долой. Но стоп! Внутрь коробки ломанула толпа мордоворотов в шинелях и коже.
Подсечка уронила брюхом на пол. Сверху навалились вертухаи, не меньше четверых. Тяжелый пыхтящий урод уселся на шею, другой – на ноги. Руки пытались завести за спину, явно с удумкой замкнуть в «браслеты».
– Мужики, вы че?! – с понтом захныкал Серега. – Я простой газовщик! У вас протечка газа! Сейчас рванет!!! – Шрам собрался. Надо резко, только резко…
Сергей крутнулся на спину, выдирая правую ногу. Двинул каблуком в подвернувшееся колено, свободной клешней цапанул вер-тухайскую шинель, замыслив выдернуть себя наверх и тогда… а проворный гаденыш в кожаной курточке рванул на Сереге одежку, еще раз рванул, заголяя предплечье:
– Вот она! – кукарекнул гаденыш, выцелив наколочку. – Это ОН!
Затылок Шрама сокрушило нечто продолговатое, плотное, шуршащее, типа «колбаски» с песком…
…Расклеил зенки… Белым ручьем тек весь в точечках и трещинках потолок в серых берегах стен. Как банки на спине простуженного, лепились к потолку круглые плафоны. Коридор «Углов», фига с два спутаешь. И его, Шрама, несут на руках как раненого бойца. И Шрам потихоньку въехал, в какой кабинет его сейчас заносят.
И Шрам испытал не самое сильное в жизни удивление, когда его перевернули и посадили на стул. Он узырил повинно скисшего начальника СИЗО Холмогорова, а рядом дедушку в плетеном кресле. Дедушку при трости, котяре, графинах и фруктах и при толстомордых шестерках за спиной.
– Здравствуй, соколик, – прошамкал Вензель. – Где же тебя носило?
– За гостинцем отлучался. – Сергей нашел силы предъявить в улыбке зубы.
– Значит, так. Долго пылить не будем. «Прогноз погоды на завтра удовлетворительный», – пригубил виски старик. – Я лишаю тебя «Венком-капитала», «Углов» и нефтекомбината, а за это ты выводишь меня на списки. Зато живой останешься. – В его словах было столько же правды, сколько перхоти в волосах после «Вош энд гоу».
– А что, Апаксин не в жилу пришелся? – фыркнул Шрам.
– Чуть не забыл, за «Гостиный двор» будешь на карачках ползать и темя пеплом посыпать.
– Не катит, Вензель. Лучше сразу кончай.
– Это ж когда я кого сразу кончал? Без мук нестерпимых?
– Ну мучай, коль тебе такой кайф от этого. Только как же понятия, Вензель? Одно дело, ты б меня за западло какое на беляши почикал, а так выходит – ради грязных денежек нормального человека люто урыть собрался.
– Знаешь, Шрам, открою тебе одну страшную тайну. Как-то глубоко насрать мне на понятия.
Глава пятнадцатая
БЕЗ ПОНЯТИЙ
Теперь позвольте пару слов без протокола.
Чему нас учит, так сказать, семья и школа?
Тому, что жизнь сама таких накажет строго.
Тут мы согласны. Скажи, Серега!
Евгений Ильич Фейгин возвращался в родной кабинет в глубокой задумчивости. Ничего особенно помпезного – буковый столик за пять штук бакинских, креслице – штука, шкафы и прочая лабуда – еще шесть штук. Но не эти подсчеты производил в уме Евгений Ильич. Только что в Комитете финансов ему намекнули, что с марта намечается повышение акцизов на бытовую технику. И господин Фейгин прикидывал, сколько бабок безболезненно он сможет снять с других направлений, чтоб затарить склады в январе-феврале по максимуму.
Пялясь в неведомую точку (около четырех с половиной миллионов долларов) перед собой и больше ничего не видя, господин Фейгин (а пять миллионов?) на автопилоте обошел (можно и пять с половиной миллионов долларов) стул для посетителей, стол и осел в штучное кресло. Сумма в его голове приближалась к шести миллионам долларов. И это было так занимательно, что Евгений Ильич прозевал момент, когда в кабинете появился посторонний.
Кто пустил без доклада?
Точнее, посторонняя. Анжела остановилась перед навороченным столом чиновника, прекрасная, загадочная и холодная, будто Снежная Королева. И перво-наперво свысока глянула огромными студеными глазами в глазки растерявшегося владельца кабинета.
– Кто вас пустил без доклада? – Хозяин кабинета был очень суров, но глазки выдавали, что он уже проиграл эту дуэль.
Да, я – такая! Ну и что? Ненавижу барыг дешевых и прочую петушащуюся мелкоту! Ненавижу чиновников, непременно потных и женатых, с жопами разной ширины под разные кресла! Но этих я люблю потрошить и обламывать. Да, Анжелу классно подготовили и настропалили. И теперь предстояло эту безумную роль сыграть. Типа ленясь что-либо объяснять, Анжела уверенно села на гостевой стул, шикарно закинула ножку на ножку, закурила «Салем» и стряхнула пепел прямо на бумажки под носом Евгения Ильича. Первый пепел, как первый снег.
– Мне что, охрану вызвать? – еще пуще посуровел голос чиновника.
Но Анжела смерила и смирила шустрика взглядом «Не пыли, мальчик», и вот здесь пошла в ход ее ГЛАВНАЯ УЛЫБКА. Как выстрел наповал.
Контуженный Евгений Ильич вмерз в кресло, а руки приросли к столу, будто чужие.
Анжелу готовили спецы высшей категории. Вокруг Фейгина произвели геологоразведку методом глубокого бурения. Были перетряхнуты все грязные простыни, выметен и рассмотрен под микроскопом мусор из-под кровати, лучшие теоретики фрейдизма дали рекомендации. Были срочно затребованы лучшие визажисты и косметологи. И теперь Анжела выглядела, как самая потаенная и самая неисполнимая мечта господина Фейгина, как оружие массового поражения всех сексуальных фантазий господина Фейгина.
Сохраняя подчеркнутую холодность и невозмутимость Анжела выбрала из роскошного настольного прибора красный фломастер и обвела им заголовок статьи в лежащей на столе газете.
– Откуда на моем столе эта газета? – подумал вслух Евгений Ильич. – Что вам, в конце концов, надо?
В ответ только напрочь сносящая башню улыбка. (Какая я замечательная актриса! Или – какая я замечательная женщина, которые все от природы актрисы! Как я обворожительно улыбаюсь, когда тянет скривиться и показать этому недоделышу средний палец.)
– Как вас сюда пропустили?
Хотелось объяснить этому мужчинке, что она войдет, куда захочет, если захочет. Но роль есть роль – продолжая улыбаться наповал, Анжела еще раз обвела кроваво-красной чертой заголовок в газете. Теперь уже не прочитать его было никак нельзя.
– «Петербург намерен объединиться с Ленобластью. В городской администрации все настойчивее обсуждают…» – зашевелил губами Евгений Ильич и осекся. – Вы мне объясните, что все это значит?!
Анжела курила и отпадно улыбалась. Потом из рукава делового костюма выудила свернутые в трубочку листы бумаги и развернула перед носом чиновника поверх горки табачного пепла. (Деловой костюм она вытребовала, раскапризничавшись, что ей нечего надеть для сегодняшнего визита, что актриса в неподходящем наряде чувствует себя неуверенно. Хороший костюмчик оторвала, а уж по цене, ой мама!..)
«Только для высшего руководящего звена. Перечень сотрудников объединенного правительства Санкт-Петербурга и Ленобласти…» – жадно сжевали первые слова на документе глазки чинуши. И под длинным – на несколько страниц – перечнем фамилий красовались знакомая подпись губернатора и круглая гербовая печать.
А гостья продолжала улыбаться непроницаемо, обворожительно и пугающе. (Умеет она, умеет. Не умела бы, варилась бы в каких-нибудь секретутках и жила в какой-нибудь коммуналке.)
– Откуда у вас этот документ? Даже я не имею права знакомиться с этим документом! – выдавил чиновник.
Гостья затянулась сигаретой с видом «У вас все такие тупые?» и тем же фломастером, отшелестев утолки страничек внутрь стопки, мазнула меж двух фамилий, будто отпечаток губной помады оставила. А фамилии те – Фандорин и Фирсов. И тут Евгений Ильич въехал!
Если это не глупый розыгрыш, если это действительно прикидки губернатора, кого он желает взять с собой в новое правительство, а кого не желает… То между Фандориным и Фирсовым отсутствует фамилия Фейгин. А это значит, что Евгению Ильичу светит оказаться не у дел. Если не подсуетится. И эта умопомрачительная гостья явилась сюда, как ангел-хранитель.
Евгений Ильич оторвал испуганные глаза от разбегающихся букв и снова нарвался на убийственную улыбку.
Это была третья улыбка Анжелы – типа, контрольный выстрел. Типа, чтобы трутень осознал по полной – она послана такими людьми, которые зря даже за ухом не почешут. Людям этим Фейгин нужен на своем месте, а не на свалке истории. Почему да отчего? Эти люди какому-то Фейгину объяснять ничего не намерены. Облагодетельствовали, и радуйся…
– Чем могу отблагодарить? – залепетал Евгений Ильич. – Сколько, я должен? Тыщу?.. Пять?.. Десять?!
Анжела (у которой от каждой из цифр прыгало сердечко, как у школьницы на первом свидании) надменно высосала из сигареты последнюю затяжку и затушила хабарик прямо о секретный документ. Далее ангел-хранитель поднялся со стула, но не упорхнул, а со всей сердцеедной грацией, вытворяя бедрами чудеса, способные довести до инфаркта, отчалил к двери.
– Двадцать тысяч долларов?! – В душе чинуши боролись жадность и страсть.
На пороге Анжелика полуобернулась и надменно бросила:
– Я подумаю. – И это были ее первые и последние слова за визит.
* * *
Вползвука обеспокоенным женским голосом вешал телевизор:
– «Сегодняшнее заявление известного народного избранника Петербургского ЗакСа Доры Мартыновны Утевской можно считать местной сенсацией. Сопредседатель партии Большого Скачка и в прошлом депутат Государственной Думы госпожа Утевская за час до роспуска ЗакСа на рождественские каникулы официально подала в отставку. В результате рабочий день в Мариинском дворце затянулся на два часа. После прений городские депутаты решили в целях экономии все-таки приурочить довыборы на освободившееся место к выборам в муниципальные советы. То есть третьего января вы, уважаемые телезрители, будете голосовать не только за ваших представителей в муниципальных образованиях, а и за того, кого бы вы хотели видеть в Мариинском дворце. Соответствующие изменения в избирательные бюллетени будут внесены».
– Сережа, теперь я прощена? – Анжела жалобно посмотрела в стальные глаза Шрама.
И столько было на ее симпотной мордашке написано женского коварства, что Сергей поневоле крякнул:
– Не совсем. За то, что пыталась сдать меня Гере-Панцирю, считай, отслужила. Теперь должна понести справедливое наказание, что взялась за дело неумеючи. Есть для тебя еще одна маленькая роль, правда, Вензель? – подмигнул Шрам тому, у кого находился в почетном плену.
– Как говорил один урка сыну: «Я тебя выпорю не за то, что слопал варенье, а за то, что оставил отпечатки пальцев», – через силу постарался прикинуться веселым старец. – Девушка, подождите нас в тренажерном зале.
Анжела вздохнула под лозунгом «Никакой личной жизни» и срулила по навощенному скрипучему паркету. Как велели, ждать неизвестно чего в тренажерном зале.
– После того, как объект игрек отвалил, – Волчок кивнул на место, гае только что кокетничала милашка, – объект икс отменил все назначенные на день стрелки, – продолжил доклад Волчок, с трудом и не всегда успешно обходясь без фени. – До четырнадцати тридцати четырех беспонтово сидел в кабинете и даже секретаршу не дергал.
– Кстати, как на момент визита удалось нейтрализовать секретаршу? – Вензель легко разогнулся в вертикаль и приставал кий к ноге, будто суворовский солдат ружье.
– Обычно нейтрализовали, мочегонное в йогурт капнули, – пожал плечами Волчок и продолжил: – В четырнадцать тридцать пять икс вызвал служебную машину и покинул кабинет. После него на столе осталась бумажка, на которой крупно было написано одно слово: «Списки!».
– Так и знал, что у него! – промазал пустивший шар от двух бортов Шрам.
– Далее объект икс направился прямиком в Большой дом. Проследить его удалось до кабинета одного из замов начальника двенадцатого отдела.
– Это у нас че? – как менее по возрасту подверженного склерозу спросил Вензель Шрама и примерился закатить в лузу случившуюся подставу.
– Мошенничество, антик… Я уже говорил, что Фейгин не быкует, но крут по-своему. Вокруг него полно отставных и действующих силовиков.
Шрам пронаблюдал, как старичок загнал в лузу всего один шарик, а мог бы, двинь потише, и оба. Кстати, кое в чем предъявы к жизни у Шрама с Вензелем совпадали. Оба предпочитали русский бильярд американскому, который надуто обзывался пулом. Пул этот дешевый явняком изобрели тупые и ленивые янки, которым, типа, некогда мудохаться, надо бежать делать свой бизнес, поэтому эти хитрованы замастрячили лузы размером с крокодилью пасть, куда и безрукий не промахнется.
– Сами менты и впутаны в списковый вопрос? – хмыкнул Вензель. – А что? Все гениальное просто. Кто-то грохнул фотографа, но не успел заначить списки. На место преступления прибыли менты и случайно откопали волшебные бумажки. Самим использовать ума не хватило, и позвали опытного товарища в компанию. А он развел служивых, заставил под свою дудку канканы дрыгать. – Вензель наклонился над зеленым сукном, отводя кий. И киксанул.
Даже сиамского котяру, вылизывающего себя в корзинке-переноске, казалось, разочаровал бильярдный ход хозяина.
– При проверке также выяснилось, – переступил с ноги на ногу Волчок, – что у этого музейного долгоносика Ледогостера в записной книжке был телефон Фейгина.
Вензель бросил кий поверх стола и залился скрипучим смехом:
– Ах он, гнилая фрикаделька, прикинулся кроликом. А оказывается, маячком бултыхался. Типа, только кто в Эрмитаж рыпнется, сразу Фейгину колокольчик… Интересно, что этот канцелярский клоп успел растрезвонить?
– Также при негласном обыске в домашнем сейфе Фейгина обнаружены материалы, свидетельствующие, что это его люди пасли полковника Холмогорова.
– Я и так уже давно въехал, что вместо невинного ерша мы подцепили пиранью. Давай дальше, – зло прошипел Вензель.
Забрал со стола кий и махнул Шраму рукой – бей, мол, чего сопли жуешь?
– Из Большого дома Вейгин позвонил по телефону 987-64-53 и сказал фразу «Возьми сто». Через полчаса в этот же кабинет прибыл человек с «дипломатом». Причем удалось установить, что «дипломат» был тяжел, но металлических предметов внутри не содержал. Из кабинета неизвестный человек вышел уже без «дипломата» и предпринял такие меры защиты, что мы не рискнули продолжить слежку.
– Короче, вы его прошляпили? – Вензель скривился, глядя, как Шрам непринужденно засаживает в лузу «своячка».
– Мы не рискнули продолжать слежку, дабы не быть обнаруженными. – Волчок отступил, пропуская Шрама, выискивающего позицию для нового удара.
– Ладно, к этому пункту еще вернемся. Давай дальше.
– В без пяти шестнадцать икс отбыл в Управление Адмиралтейского района.
– Какое Управление? – не въехал Шрам.
Поскольку счет партии был семь – семь, каждому до победы оставалось по шарику, Сергей не стал торопиться с ударом, когда в разговоре наклюнулся напряжный акцент.
– УВД, конечно. Все его дальнейшие тусовки приходятся на адреса УВД.
– И много он успел адресов покрыть?
– На данный момент семь.
Вензель присвистнул.
– Что он все по ментам да по ментам? Нажимал бы по спискам, чтоб должность в Смольном сохранить. – Шрам отхлебнул из фужера кальвадос. Чем хорош бильярд: нужен тайм-аут – легко берешь, закуривая или отхлебывая. А Сергей сейчас еще и закурил. – Когда этот козел наконец начнет давить на замазанных списками людей? Он больше никуда не звонил?
– По дороге из «Волги» объект позвонил по телефону 987-53-64 и отдал распоряжение: «Перетрясти квартиру и офис Шрама и изъять все бумаги».
– Не понял! – очень удивился Шрам. – И это его главный ход?!
– Выйди, Волчок, – вяло процедил Вензель.
Волчка он выставил, потому что тот не был широко посвящен в тайну списков, так – сбоку припека. И, может быть, еще и для того, чтобы пацан не видел даже бильярдного поражения пахана, если суждено сдуться.
– Я не говорил, что у него в натуре есть списки. Я предполагал, что они у него могут быть, – сказал Шрам, твердо глядя в глаза Вензелю, почти реально зыря, как старец превращается в скелет с занесенной косой.
– Ладно, усохни. – Вензель устало махнул рукой. – Тут уже проблема в другом. Этот псих погнал волну. Небось и далее собирается ставить ментов на уши. У нас только один способ сбросить пар.
Шрам же внимательно изучал положение шаров на столе. При таком раскладе можно выиграть партию, но еще легче проиграть жизнь. Если списки улетучиваются в необозримое будущее, Вензелю становится без нужды нянчиться с Серегой. Остается только отнять разномастную собственность, а для этого достаточно грубой силы – Вензелевы торпеды слишком здоровски наблатыкались пытать.
Был только один способ выиграть время.
– Это моя ошибка. – Шрам отложил мелок, которым щедро намелил кончик кия. – Я не учел, что Фейгин может предпринять, если окажется не при делах. А ведь я должен был помнить, что он псих. Только псих может пытаться тебя мочкануть три раза подряд за вечер. Я согласен, что есть только один способ снять волну. Нет идиота, нет проблемы. Кстати, пора Фейгину тройной должок вернуть. Вот таким макаром.
Шрам выбрал между простым карамболем и двойным – двойной карамболь. Сложно, но Шрам верил в себя. Шарики столкнулись, подлетели, и один, сучара, перемахнул за борт. А второй, скотина, подкатился к лузе и завис над лузой, дунь – и свалится. Не свалился. Его завалит Вензель. Такую подставу и пьяный малолетка загонит.
М-да, мелочь, а неприятно.
Шрам мочканет Фейгина и легко соскочит от прикрывающих чинушу гоблинов. Но вот от вензелевских бойцов оторваться вряд ли удастся. Что ж, тогда Шрам выложит наконец свой последний козырь, свой последний лотерейный билет. Билет на балет в Кировский театр.
* * *
Просечь, куда направится Евгений Ильич, не составило труда. Волчок пронюхал, что Евгений Ильич по телефону приказал своей бригаде выяснить, где будет ужинать некто Сергей Шрамов. Была-таки у Фейгина своя бригада из вышедших в тираж ветеранов особых войск.
Евгений Ильич Фейгин испытывал в крови зуд, как хорек в курятнике. Он пятнадцать лет охотился за эрмитажными списками, и, кажется, наконец виктория была близка. В своих изысканиях чиновник Комитета по культуре (какая разница, где работать, лишь бы не мешали заниматься своими делами) сделал одно маленькое открытие, а дальше уткнулся в стену. Он открыл, что до семьдесят девятого года в Эрмитаж из Смольного регулярно приходила директива, предписывающая незамедлительно уничтожать такую-то часть архивных документов. А с семьдесят девятого тема заглохла, Смольному уничтожать документы перехотелось. Как хочешь, так и понимай.
Фейгину ничего не оставалось, как убедить за второе жалованье чахнуть над архивами местного музейного сухаря Ледогостера. Чтобы как только кто-то придет рыть копытом именно эти документы, Ледогостер бы поднял шухер. И вот неделю тому Ледогостер просигналил, что учетностью интересовался человек, назвавшийся Шрамовым.
А ведь именно нынешний нефтяной насос Сергей Владимирович, а тогда экономическое ничто Шрамов, сквозь пальцы Фейгина ускользнул год назад. И тогда тоже тема конкретно касалась списков.
Ветераны особых войск выяснили, Шрам отправился ужинать в «Демьянову уху». И здесь первым делом к нему пристала цыганка, которая под «Всю правду расскажу» стырила ствол так, что даже опытный Шрам еле сие почувствовал. Но виду не подал. Пускай себе оппонент страхуется, сколько влезет.
Стены заведения украшали лубки с частушками по рыбной тематике. Типа:
В Кукуштане под мостом
Рыба плавает с хвостом,
Девки ловят и едят.
Не боятся, что родят.
Под щучью уху с тихвинской морковкой Сергей смотрел, как в зал вошли трое одинаково плечистых, кряжистых мужичков и рассредоточились по лавкам. Еще два чужих бойца скользнули в служебные помещения, да так нагло и демонстративно, типа Шрам должен уж совсем совком быть, чтоб не сделать ноги. Но Шрам не собирался мотать, не доев филе судака под клюквой.
И даже захотел бы, свалить по-хорошему Шрам уже не успевал. За его стол подошел Евгений Ильич Фейгин собственной персоной и вежливо так спросил: