Глава 1

На веслах распоряжался Сидор. Он греб с упорством, достойным затюканного начальством вырвавшегося в отпуск инженера. На голове Сидора плющилась глупая панама. На носу Сидора прели старомодные очки. На плечах Сидора пропитывалась потом выцветшая штормовка. И даже золотая фикса в щедро улыбающейся пасти Сидора сверкала не тревожно, а как лампочка за стеклом родного окна.

Карпович развалился на носу лодки, вальяжно жмурясь, будто барин, и отмахивался от льнущего гнуса подвявшей ивовой веткой. На дородном рыхлом подбородке Аристарха Карповича колосилась и играла на солнце радугой рыжая щетина. И казалось, что Аристарха Карповича абсолютно не колышет, успеют ли путешественники дотемна добраться до обещанного ним «пологого бережка с хибаркой».

Солнце болталось низко над лесом за спиной стерегущего руль Сергея. Руки и ноги Сереги сладко гудели, он только минуту назад уступил весла Сидору. А еще минет пятнадцать минут, и солнце булькнет, если не промажет, в реку. Или зароется в лесную чащу.

– Господи, как жрать-то хочется! – сплюнул перемешанную с потом слюну за борт Сидор.

– Вот ведь как, Сидор, я тебе про благородное искусство толкую, а ты меня перебиваешь гнусным требованием «жрать!», – докучливо поморщился Аристарх Карпович. – Впрочем, я не обидчив и посему продолжу. Итак, Андрон Петрович Горбунков, тот, который закадычный приятель Василия Парамоновича и шурин Эдуарда Ивановича, оказался самым печальным образом причастен к великой государственной тайне. А всему виной щепетильность старого дурака. А самое грустное то, что все записи Андрона Петровича попали в руки нечистоплотных господ. И господа эти доныне лихо шантажируют некогда бывших и по сей день оставшихся ответственными товарищей.

– А пожрать все-таки не помешает, – как заведенный продолжал месить веслами зеленую воду Сидор.

Хотя он сидел лицом к Сергею, глазами с Серегой не пересекался. То насторожено шерстил вниманием темнеющий по обоим берегам косматый лес, ожидая, когда ж наконец покажется заветный приют. То щурился на солнце, дескать, долго ли еще этот бублик будет действовать на нервы?

– И тут должны появиться мы. Так сказать, археологи от имени справедливости, – как бы не замечая зудения Сидора, продолжал млеть в последних лучах солнышка Аристарх Карпович. – И объявить нечистоплотным господам, отдайте, дескать, нам по-хорошему все бумаги: кто, когда, по чьей команде наших Врубелей с ихними Рубенсами за границу переправлял? Потому как указывать ответственным товарищам пришло наше время.

А деревья по берегам бодались ветками и кронами. А вода мурлыкала, целуя весла. И такая вокруг, несмотря на сосущий желудок голод и осаждающий кожу гнус, струилась, курилась и марилась лепота, что хоть песни сочиняй. Да нельзя было расслабляться. Сергей сразу смекнул, с какого это лешего Аристарх Батькович разоткровенничался. Типа, приглашает Серегу под крылышко, торжественно вручает мешок сахара и зовет в светлое будущее. Ой, не верил Аристарху Батьковичу рулевой Серега и имел на то веские основания.

Меж тем солнце накололось на верхушки деревьев. По правому борту подплыли, как обещал Аристарх Карпович, и «пологий бережок», и «хибарка одного доброго мужика». Угрюмый, крытый ржавой корой сруб без окон.

Лодка повернула носом на девяносто градусов. Вода вокруг весел запуржилась придонным илом и водорослями. И здесь Сергей дал маху. Больше беспокоясь о том, чтобы не замочить нехитрый скарб, перестал пасти спутников. А ведь ни в коем разе нельзя было верить Аристарху Батьковичу. Ведь чересчур настырно кликали Серегу с собой в рывок, Аристарх по прозвищу Каленый и Сидор, прозванный Лаем, хотя тот корчат из себя последнего лоха.

А на фига с собой брать в бега лоха? А?! Вот то-то и оно.

Имел ли Серега шансы? Если бы Лай был терпеливее, слушался Каленого, то хрен с укропом. Они спокойно могли придушить Серегу сонного глухой ночью. Так нет же. Не башкой соображал Лай-Сидор, а кишками.

Сергей отыграл ситуацию, когда скалящийся и захлебывающийся жадной слюной Сидор уже занес над головой рулевого весло, а Каленый – если уж Лая не затормозить – пере-вольтовал из дырявого кармана бушлата в рукав заточенную алюминиевую ложку.

Дело было вечером, делать было больше нечего, и Сергей плюхнулся, не концентрируясь, не жалея шкуры и ребер, всем весом на левый борт, аж доски жалобно скрипнули. Лодка заходила ходуном, как батут. Голодный Лай, рано решивший, что он банкует, взмыл в небо, последний раз хищно сверкнул фиксой и, сделав в воздухе ногами ножницы, спиной вздыбил воду. Ложка, которую хитро, из рукава, метнул Каленый, звонко цикнула об уключину и пустила круги за кормой. И пошла на дно серебристой рыбкой.

Серега и Каленый остались один на один. В глазах колотый лед. Во ртах привкус крови из закушенных губ. Сергей не знал, что сделает в следующий миг: бросится рвать ногтями врагу яремную вену или выковыривать глаза? Он полностью доверял вылупившейся внутри его дикой твари. Дальше – ее работа, ее черед зарабатывать на билет в Питер.

И тут будто вечерний ветер запутался в полоскающихся у бережка зарослях камыша. Стебли захрустели, раздвигаемые околышами фуражек. А над рекой раздалось громко и беспрекословно:

– Всем оставаться на своих местах! Руки за голову! Сопротивление бессмысленно! – загавкал мегафон из кустов, боясь, что беглые зеки порвут друг дружку. Это менты сглупили. Но все равно – мать ети!

Каленый стал по-водолазному, спиной вперед, клониться за борт. И тогда прыснули ментовские «калаши». И фонтанчики с трех сторон побежали к лодке, чтобы встретиться под сердцем Сергея. А дальше Сергей Шрамов ничего не слышал. Он шурупом ввинтился в реку, и непрозрачные воды скрыли беглеца. Долго шевелил руками и ногами он, как саламандра перепончатыми лапами. Пока не кончился воздух и в груди не закололо так страшно, будто пырнули шилом.

Сергей Шрамов тряхнул головой, отгоняя воспоминания. На самом деле все происходило не так, как рисовал своим поганым языком человечек с погонялом Ртуть.

Откуда проявился этот георгиевский кавалер и к какому монастырю принадлежал, Сергей не ведал. Сергея поставили перед фактом. Он пришел на обыкновенную встречу, а здесь такое…

– …Да, мне это не нравится! – громко, на все собрание, вешал человечек с погонялом Ртуть. – Мне не нравится, когда спрыгивают трое, а потом двоих хоронят при попытке к бегству. И ведь приличных людей-то хоронят. Не хухры-мухры. Каленого и Лая хоронят, а Шрам объявляется в Питере как ни в чем не бывало. Похоже это на суровую действительность? Вот и я считаю, что не очень! – Человечек с погонялом Ртуть обвел присутствующих вопрошающим взглядом. Достаточно ли убедительно он задвинул тему? Слушают ли его внимательно?

Свет в зале был наполовину потушен. Но и оставшихся люстр хватало озарить дюжину упакованных в крахмальные скатерти столов с расставленными приборами. На стене кабака красовалась почти обязательная фреска «Здесь была Алла Пугачева». Шут ее знает, может, действительно была. Однако сегодня в зале, кроме «своих», никого не наблюдалось.

Папы сидели вокруг одного стола. Угрюмые по жизни. И вроде бы невыспавшиеся, будто жевали наболевший вопрос меж собой всю ночь, от зари до зари, да к окончательному мнению так и не пришли. И вот решили послушать человека со стороны. Человечка с погонялом Ртуть.

А старший папа, по паспорту Михаил Хазаров, сидел типа сфинкса. Глыба застывшей магмы. Только в голове подаренный природой компьютер задачку так, сяк и раком поворачивал. Пилик-пилик-пилик…

– Ты давай конкретно журчи, – хмыкнул небритый и оттого малость колючий мордой Толстый Толян. – Есть ли что реальное против Шрама? – Пуговицы на рубашке Толяна разошлись, и в прореху выперло неслабое пивное пузо. Толян конфуз не просекал – давно страдал зеркальной болезнью.

– Я думал, – хитро заулыбался Ртуть, – мы по-семейному будем судить да рядить. Я думал, Шрамика за так отдадите. Есть у моих приятелей к нему парочка глубоко личных вопросов. Например, почто Шрам на зоне косил под лоха с семьдесят седьмой[1]? Почто не объявил честно, какие люди за него поручиться могут? Разве этого западно мало?

Стол, за которым восседали папы, был сервирован в фасон. Конина и закусь всесторонняя – завтрак «аристократов». Только никто к угощению пока не притрагивался.

– На дворе братва, меж братвой ботва, братве бы тему перетереть, перетереть, да не перетерпеть, – процедил в никуда Урзум. Пальцы правой лапы этого амбала свернулись в кулак-кувалдометр. А букв по кулаку выколото лиловыми чернилами на три букваря.

– Мы и сами со своих спрашивать не разучились, – хмыкнул Толстый Толян. – У тебя реально-то что против Шрама есть? – Губы у Толяна пунцовые и липкие. Но чуть что, превращаются в тонкую бескровную черту.

– А ты не спеши вписываться, – вдруг, осаживая Толяна, подал голос главный папа. Седой и холодный, как вершина Казбека, а голос глухой, будто где-то далеко лавина сходит. – Человек к нам пришел с распахнутой душой подозрениями поделиться. Считает человек, что Шрам не прав. Имеет право так считать? – «Пилик-пилик-пилик…» – продолжал тасовать варианты похожий на компьютер мозг папы.

Толстый Толян смущенно заткнулся. До тех пор пока не врубится, куда клонит главный папа, теперь слова не скажет. Взоры собравшихся сошлись на Сергее, как лазерные зайчики оптических прицелов.

– На самом деле все было не так. Нас засада ждала… – коротко бросил Сергей. Он не собирался оправдываться. Оправдываешься – виноват. И кроме того, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы отгадать – старший папа уже принял решение. И теперь только кумекал, как лучше претворить решение в жизнь. Видит Бог, до банана были старшему папе Серегины оправдания.

– А лоха ты зачем корчил? – скова заголосил человечек с погонялом Ртуть. В соответствии с кликухой шаткий и верткий. Неспособный секунды устоять на месте. И не обритый наголо, а именно абсолютно лысый, даже без бровей. А глаза маленькие и желтые, как два гривенника.

– Были причины, – коротко отпасовал Сергей.

– Вот видите, добрые хозяева, – снова призвал пап в свидетели Ртуть. – У него были причины. – В этот момент гость всем и каждому напоминал чересчур шустрого адвоката. – Может, у тебя были причины и Лая с Каленым сонных кончить?

За такие слова полагалось на месте впиваться зубами в глотку. Но Шрам понимал – не позволят, не допустят. И сглотнул горькую слюну.

– Что-то ты мутишь, – бросил ледяную занозу из-под сивых бровей главный папа глаза в глаза чужому человечку. – Что-то недоговариваешь. Коли дело только в Шраме, зачем так долго паришь? Он что, медом намазан? – Действительно Михаил Хазаров уже принял решение. Он собирался отдать Шрама. Правда, еще не придумал, какой калым за дорогую невесту заказать. Но спешка нужна только при ловле блох и при поносе. Хотелось Михаилу свет Хазарову дознаться, зачем весь сыр-бор. Просто пришить Шрама сестрорецкие пацаны могли и без спросу. «Где кантуется ежедневно – тайны нет. Так нет же, Шрам им сознательный был нужен. А вообще жаль. Нормальный мужик этот Шрам, правильный. И какого хрена он из себя на зоне лоха корчил?» Пилик-пилик-пилик…

– Ты давай конкретней журчи, – ожил Толстый Толян. Толстый Толян, так и не научившийся играть в игры сложней трынки и очка.

– Можно, я при всем честном собрании, конкретно Шрама спрошу? – Ртуть нервно потер вспотевшие ладони.

«Вот оно!» – сладко запульсировала жилка на виске у главного. Однако больше на лице ни один мускул не дрогнул. Генеральный папа сидел, как айсберг в корме «Титаника»,

– Валяй, – рискнул ответить за главного папу Урзум.

Урзум не любил пиджаки. Урзум носил свободные свитера, под которыми прятал пудовые мышцы и неслабый арсенал. Харю Урзума, словно проказа во второй стадии, украшали три бело-розовые отметины. Сел однажды Урзум в «мерс», тронулся, да зацепил бампером соседний «чероки». А стоянка-то была блатная, вот бомба под «чероки» и сдетонировала. Месяц Урзум выздоравливал, пока стал немного похож на себя.

– А не после того ли ты завалил Лая и Каленого, как они тебе про списки уведенного из Эрмитажа барахла напели? Колись, попадалово на тебя в упор смотрит!

– Все было иначе, – не человечку с погонялом Ртуть, а затребовавшим его предсветлые очи папам ответил Сергей. – Он меня облыжно кроет! – Видит Бог, как гадко было на душе у Шрамова. И не потому, что по лезвию ходит. А потому, что несправедливо с ним обходились. И даже не это главное, собрались мочить – мочите. Зачем же душу студить и мозги червивить?

– А что, есть такие списки? – затеплилось хилое любопытство в интонации главного папы. Михаил Геннадьевич Хазаров был не первой молодости мужчина и даже не второй. Однако жиром не заплыл, изо рта гнилыми зубами не пах. Сухощав и поджар сохранился Михаил Геннадьевич. И внешне почти интеллигентен – седой ежик волос не делал его похожим на уголовника.

«…Слыхал я про эти малявы эрмитажные, – думал главный папа. – Их еще одноглазый Аглаков искал. Не нашел и сгинул. С этими списками я первым человеком по Питеру стану. Многие, ой, многие держащиеся ныне на плаву чиновнички к пересылке эрмитажных цацок за бугор руки приложили. Вот и платите, гаврики, чтоб старое говно не всплыло…»

– Про списки Каленый действительно то ковал, было дело, – четко отмеривая каждое слово, произнес Сергей, глядя в глаза всем папам сразу. – И про то, что едет в Питер за этими списками, хвалился. И про то говорил, что собирается этими списками замараных чинуш за жабры брать. А вот где и у кого эти списки штесневеют, про то покойник ничего не сказывал. – Перед собой хитрить смысла не имело. Шрамов врубался, что жилец он конченый и вдыхать запахи осталось минут десять. Как бы так незаметно подобраться, чтобы человечка с погонялом Ртуть с собой в лучший мир прихватить? На посошок.

– Вот оно как, – задумчиво почесал репу старший папа и повернулся к Ртути: – Ртуть!

– Да, Михаил Геннадьевич.

– Можно тебя попросить сделать для меня одно доброе дело? – Главный папа сунул руку во внутренний карман, достал мобилу.

– Нет вопросов, Михаил Геннадьевич, какое?

– Умри! – выдохнул слово, будто сплюнул, главный папа.

И тут же рука верного Урзума объявила уже из кармана «беретту» с глушаком… И на лбу человечка с погонялом Ртуть прокомпостировалась дырка.

«…Замочу я Ртуть путем, – пять секунд назад думал главный папа. – Ртуть не объявил, от имени кого пришел, а значит, типа по личной инициативе. Хотя все мы с усами, то есть шарим, чья на самом деле инициатива. Но тогда по понятиям надо было не Ртуть засылать, а стрелу забивать. А теперь фиг с меня возьмешь, я не чужого гонца хлопну, а частного предпринимателя. Да и хлопал ли я его? Не было никакой встречи с Ртутью. Может, он вместо меня к грузинским ворам пошел трындеть? Не видел я в упор никакого Ртути-Фрутти. Вот так вот будет правильно…»

Михаил свет Геннадьевич одернул черт знает из сколько стоящего материала скроенный зеленый с серебристым переливом пиджак и убрал мобилу обратно – звонить он не собирался, а просто подавал условный сигнап. А Ртуть медузой осел на корточки. Брыкнулся на левый бочок. И запачкал вишневым мазутом пол.

– Не передрейфил? – насколько умел дружески, подмигнул Сергею главный папа. – Не бзди, прорвемся. – Папа плавно повел плечами, типа засиделся он тут и теперь разминается. – Мы своих не сдаем. Нам такие бодрые герои самим нужны. – Старший папа сладко потянулся. А ведь предыдущей ночью, в натуре, он с советниками кроил гак и сяк сегодняшний день. Главный папа кивнул младшим папам, приглашая к столу. Дескать, теперь можно и расслабиться.

И опять не поверил дружеской улыбке Сергей Шрамов. Опять, выходит, торжественно вручают мешок сахара и зовут в светлое будущее. Опять со Шрамом кто-то играет, будто котенок с тампаксом. Сереге, как штрафнику, набухали полный фужер «Крувуазье». Серега принял на грудь янтарную жиДкость одним махом, выгоняя из-под кожи смертельный холод. Папа подозвал его поближе.

– Ты от нас Вирши подминать поедешь. Был городишко воровской, а сделался бычий – неувязочка. Нужно вернуть жизнь на круги своя. Знаешь такое место районного значения под Питером? – похлопал Михаил Геннадьевич Сергея по плечу. – Место там теплое, перегонные аппараты стоят. Но не самогон, а нефть перегоняют.

«…Вот так вот будет правильно, – про себя думал главный папа. – Времени у пацана мало. На таком майдане, как Вирши, долго не живут. Вот и станет пацан рыпаться – списки эрмитажные быстрее искать, чтоб, значится, самому тему оседлать, а с нашего опасного паровоза соскочить. А мы ему аккуратно своего долгоносика в свиту зарядим. Надо будет подходящую кандидатуру подобрать. Вот так вот будет правильно…»

И тут в заведение вошла девушка. Походка, как перышко на ветру. Фигура оранжерейная. Глаза – карельские озера. До реформ на Руси такие девушки не водились. Такие девушки тогда в эмпайр билдингах икру ложками жрали, и сама Статуя Свободы им шестерила. Даже не поморщившись на труп, девушка глубоким гортанным голосом обратилась к главному папе:

– Я что-то путаю, или ты сегодня идешь на мой концерт?

И тот сразу, хотя далеко не. молод, из Михаила Геннадьевича превратился в Мишку Хазарова.

Северное сияние полыхало в глазах девушки. Знакомить девушку с Сергеем никто не рыпнулся. Не того фасона кадр. Да и ваше, хорошо если с месяц прокантуется на свете белей.

– Да-да, – свернув шею, чтобы спрятать нестандартное выражение башни от соратников, рывком поднялся с места главный папа.

От него не ускользнуло, какими глазами облизал его подругу Шрам. «А может, другую карту из колоды следовало тянуть? Впрочем, нет, пустое, – вяло подумал папа, – все равно хлопцу больше месяца не протянуть. А вообще жаль. Нормальный пацан, правильный; и чего его на зоне потянуло из себя лоха корчить?» Докумекать мысль главному папе не дал Толстый Толян:

– А со жмуриком что делать?

– Кажись, его погоняло – Ртуть. Ртуть, если учебник не лажает, тяжелее воды. Посему прячьте концы в воду. Аминь.

Глава 2

Городок Вирши и Питер разделяло сто километров железной дороги – два с половиной часа в битком набитой отстойными люмпенами электричке. Городок лежал на берегу реки и вонял, как выброшенная на берег и откинувшая ласты рыба. Вонь была особенная, оседающая в горле жирным приторным налетом. Сначала, когда только вышел из электрички. Шрам полчаса крутил носом. Потом пообвык. Городок вонял перерабатываемой нефтью, то есть вонял деньгами. А еще говорят, что бабки не пахнут.

Городок почти спал. За пешую прогулку от вокзала до центра Сергею встретились: на рогах хиляющий пролетарий с расквашенной мордой; стая устремленно рулящих куда-то еще по-летнему легко разодетых девиц шлюшного норова, не иначе как на танцульки, и два гопника с шакальим блеском в глазах. Обтявкав взглядами Шрама, гопники предпочли пройти мимо и свернули в темный переулок. Авось там попадется кто-нибудь побезобидней.

А ведь внешне Шрамова шибко крутым не назовешь. Обыкновенный тридцатилетний дядька. Не толстый и не худой. Темноволосый и нос немного картошкой. Да вот есть что-то такое железное во взгляде. Да морщины резко очерчены. Да в фигуре что-то… непреклонное, что ли?

Наконец Сергей рышел на одну из главных улиц. Здесь уже была цивилизация. Изредка шастали машины, топали по своим делам редкие прохожие. Топал по своим делам и Серега Шрамов, беспечно размахивая нетяжелым полиэтиленовым пакетом.

Шрамову городок показался похожим на псарню, где между коблами идет вечная драчка за пайку. И эту навозную кучу ему предстоит превращать в правильный воровской цветушник? Михаил свет Геннадьевич не обмолвился, но рикошетом Серега прослышат, что двое человек здесь уже зубки обломали. Шрам заслан третьим.

Наверное, не с той стороны те двое ниточки искали. А что тут мудрить козырно? Город пах нефтью, а это значит, что Сергею придется измазать руки по локти в черном золоте. И скорее всего, кого-нибудь придется в этой жиже утопить.

Тускло светились витрины запертых магазинов, зато помпезно пылали холодным неоновым огнем вывески. Шрам с любопытством вертел головой – ему здесь жить. Магазин мужской верхней одежды «Фаворит», «24 часа», «Спортивная обувь», кафе «Чародейка» – закрыто, работает до 23.00, «Пункт обмена валюты» – тоже закрыт. А вот и то, что Сергей искал.

Лишенная всяких художественных наворотов скромная табличка «Баня». В неоновом фейерверке не сразу и различимая. Зато дверь – броня крепка. Такую дверь не постеснялся бы примерить и средней руки банк. И самое важное – верная примета, что в теремочке кто-то обитает. Окно на втором этаже распахнуто настежь, и оттуда надрывает динамики магнитофон:

Шрам переждал, пока мимо не спеша продефилирует ментовский бобик, и кулаком несколько раз от души громыхнул в железную броню. Колокольный гул поплыл по этажам внутри здания. Из третьего окна на втором этаже продолжало шуметь на всю округу:

Шрам выждал с минуту и повторил вечерний звон. Вторая попытка оказалась удачней, и дверь, отлязгав отпирающимися запорами, с внушительным скрипом отворилась.

– Закрыто, – немиролюбиво прогундосил в образовавшуюся щель кто-то.

– Я хорошо отмаксаю, – подчеркнуто вежливо предложил Сергей.

Голос стал еще гундоснее.

– Мест нет, – не клюнула на предложение та сторона.

Тогда, полагая, что правила приличия соблюдены, Шрам дернул дверь на себя и таким манером выволок вцепившегося в дверь банщика пред свои светлые очи.

– Ты че, опух?! – взвыл банщик уже не гундосным, а совсем другим голосом. Как в липком коктейле, в голосе один к трем смешались борзость и страх. Белый мятый халат на банщике вспомнил те времена, когда его регулярно крахмалили, и встал дыбом.

Сергей взял хама за грудки, отодвинул от входа и вошел. Без комментариев.

Внутри ему понравилось. Светленько, чистенько, клубничным мылом вкусно пахнет. Насвистывая какую-то хулиганскую чепуху типа «Цыпленок жареный», Сергей прогулочным шагом двинулся вдоль выкрашенных в стерильный морской волны цвет дверей при табличках «Кастелянша», «Мозольный кабинет», «Гардероб», «Директор».

– Закрыто! – семенил сзади банщик. В коктейле его голоса убавилось борзоты и прибавилось страха.

– Уже нет, – отрезал Шрам, с любопытством осматриваясь, как на экскурсии в Третьяковской галерее. Всюду белый кафель, и в нем северным сиянием бликует свет неоновых ламп. В закутке ларек с гигиеническими прибамбасами: шампуни, лосьоны и мазь против грибков. Тех грибков, что грибники собирают между пальцами ног.

– Мест нет! – заныл банщик, потный и жалкий в своем мятом халатике. А ведь на голову выше Сергея, и халат на животе не сходится. Пышные телеса трясутся при каждом шаге, не человек, а студень.

Увидев табличку «Люкс», Шрам бесцеремонно заглянул внутрь, и его портрет размягчился в довольной улыбке.

– Уже есть места. – Шрам вошел в предбанник, сладко потянулся и хлопнул по плечу цепным тузиком волокущегося следом аборигена, – Значит, так, дружок, пару часиков я попарюсь с дальней дорожки. А ты мне скоренько, что положено, подгони. Простыню хрустящую, полотенце махровое, мыло одноразовое и пару пива студеного. Девок продажных не беспокой… пока. И не бзди, я хорошо отмаксаю. – Сергей, вроде оказывая первую помощь, небрежно сунул в нагрудный карман халата банщика соответствующую случаю купюру. Легонько подтолкнул пышнотелого аборигена за порог и с чувством исполненного долга плюхнулся в дерматиновое кресло.

До зоны, в прежнем житье-бытье Сереге часто доводилось обретаться в подобных бактерицидных пенатах. Ему были до жути знакомы жлобские кресла, бильярдный стол, на котором чаще пялили заказных шлюшек, чем гоняли шары. Его тошнило, хорошо, хоть не в буквальном смысле, от вечного в подобных местах духана. Шмонило суммой дорогого пойла, тухлых яиц, одеколона и хлорки.

Он не стал расстегивать пуговицы и снимать уже провонявшие в душной электричке тряпки, хотя помлеть в парилке мечталось. Не время. Лениво, на ощупь порывшись в полиэтиленовом пакете, Шрам достал купленную против скуки на перроне еще в Питере книгу. И раскрыл там, где было заложено спичкой.

«…Тропическая лихорадка зацепила Андрея во время одной операции в бассейне Амазонки. Операция была самая рядовая: сбор и консервация ядов натурального происхождения для нужд секретной промышленности. Но однажды Тихомирову пришлось кухонным тесаком отмахиваться от стаи пираний – пошел картошку к Амазонке почистить, а здоровенная анаконда утащила под воду.

Пираний он, конечно, покрошил, получив всего десяток укусов. Вот бациллы сквозь эти ранки и просочились в организм…»[2]

Точно, прикинул в уме Шрам, без смертоносных ядов в нашем нелегком деле не обойтись. Надо будет навестить в этом городишке гомеопатическую аптеку. Он рассчитывал добить главу про отвязанного Андрея Тихомирова, но не случилось. Жалко завыла пнутая ногой входная «лкжсовая» дверь, и в тесный предбанник ввалилась троица жарко дышащих гоблинов. Вполне натурально настроенных на дезинфекцию помещения.

– Слышь, сявка, тебя предупреждали, что мест нет? – хищно ухмыляясь, вякнул явно старший. Остроносый блондинчик с пустыми голубыми глазами. Худощавый в разумных пределах, зато рослый не в меру, да и худоба эта была в тему, выдавала стальную сетку сухожилий и свинцовые шарики мышц. В правой руке блондинчика красовался третьметровый арматурный штырь. Этим штырем явившийся-незапылившийся с намеком похлопывал по ладони левой руки.

Сергей не спеша заложил книгу спичкой. На месте этих бойцов он бы выждал минут пятнадцать, дав нежданному гостю оголиться, и только опосля являлся с визитом вежливости. С голым человеком завсегда проще толковать.

Однако ребятки оказались нетерпеливы – это их проблемы.

– Вечер добрый честной компании. Проходите, присаживайтесь. У вас вопросы, у меня – ответы. – Шрам радушно указал на свободные дерматиновые кресла и протраханный диван. – А ты, братан, – выделил он взглядом мнущегося за спинами троицы толстожопого банщика, – сгоняй, любезный, за водярой. Сам знаешь, какую водяру твоя крыша предпочитает.

И столько уверенности в словах Шрама было, что банщик натурально рыпнулся мчаться за «Русским размером». Только не помчался, ибо блондин, не глядя, притормозил его за полу халата.

– Ты че здесь командуешь? – тем не менее чуть снизил обороты блондинчик. Слова он цедил, как глотки дорогой конины вроде «Крувуазье». При этом выпирающий кадык подрагивал нервно и хищно. Блондин был жилист и сух, то есть скорее всего в стычке брал не массой, а талантами и наверняка по праву занимал лидирующее положение в тройке. Стучись что, начинать «агитацию» следовало именно с блондинчика.

– Разве я командую? – типа искренне удивился Сергей. – Я просто проставиться хотел. За знакомство рюмку хлопнуть. Прописаться как бы вроде.

– А с какого болта ты здесь прописываться собрался? – снова набрал угрожающей густоты голос блондина. – Тебе что, жить негде?

– Реально негде. Вот справка. – Сергей достал и протянул бригадиру сложенный вчетверо лист бумаги.

Шрам довольно легко просек по повадкам хмурящихся справа и слева от блондина кунаков, в чем те сильны. Правый, с плоским лицом и кривой въевшейся в шкуру навсегда ухмылочкой, почесывал руки и держал плечи, как заправский дзюдоист. Левый порывался по-боксерски пританцовывать.

Блондинчик почесал репу на тему: не слишком ли круто ставит себя незнакомец? Пока не нашел к чему придраться и выбрал ознакомиться с бумажкой…

…Ознакомился, сложил и не вернул. Сунул в свой карман.

– И какого болта, гражданин досрочно освобожденный, ты сюда приперся? – Пустые голубые глаза блондинчика превратились в две щелочки тоньше лезвий бритвы. Никакого уважения к оттянувшему срок человеку.

– Работу ищу. ПО СПЕЦИАЛЬНОСТИ, – посчитал подчеркнуть нужное Шрам, чтоб его лучше поняли. Сергей никак не мог отгадать: правый – дзюдо, левый – бокс, а вот на чем поднялся блондинчик?

– Может, ты – каменщик или плотник?

Правый и левый гоблины заржали. Правый распахнул пасть как можно шире и даже за живот ухватился обеими руками. Левый хихикнул пару раз из корпоративности и быстро заглох.

– Нет. Моя специальность в справке прокурорскими чернилами указана. Статья семьдесят семь, часть «Б».

– А с какого болта ты решил, что мы тебя на работу возьмем?

– А вы меня, братаны, в деле посмотрите. Жалоб не будет.

Блондин задумался. Снова почесал репу и что-то прикумекал.

– Лады. Гуляй следом, – скомандовал он Шраму, развернулся на каблуках (правый и левый братаны тоже развернулись). – Про водку этот клиент в тему гнал, – кивнул старший рыхлому банщику. – Волоки, чтоб потом не бегать, сразу три пузыря.

– Куда нести?

– В кабинет, – многозначительно объяснил блондинчик и через плечо аукнул Сергея: – Кстати, братан, что-то я не расслышал, как тебя кличут?