И вот, в противовес этим, переводят родченковские письма, дискредитирующие богатый древней культурой, но остановившийся Париж, зовущие использовать его технику, направляя ее коммунистической рукой.
      Эти письма переиздаются не "Новой нивой", а левым журналом, потому что позиция "Лефа" – позиция всякой культурно-революционной силы.
      Утром я перешел из крохотного номерка в номер за 19 злотых – для представительства. Было от чего. Я начал атаковываться корреспондентами, и карикатуристами, и фотографами. Понятно. Я – первый поэт, приехавший из красной Москвы. Должен для беспристрастия отметить крайне корректный, предупредительный тон польской прессы. Неистовствовала только эмигрантская "За свободу", трубившая о въезде советского.
      Интересным посетителем был председатель "Клуба" г-н Гетель. Этот, очевидно, умный и приятный человек взял сразу быка за рога и спрашивал меня по наиболее интересующим "пенов" статьям. А именно – сколько у нас платят, как мы застрахованы и что сделать, чтобы у нас оплачивались польские переводы.
      Моя информация о результатах работы комиссии Совнаркома по улучшению писательского положения произвела на моего собеседника большее впечатление, чем сто агитаторов и целый коммунистический "университет".
      Мои слова о приравнении писателя к трудящимся вызвали у Гетеля уныло-удивленную улыбку.
      – А я и в профессиональный союз не записан – не к чему это нам. Как он меня защищать будет?
      Г-н Гетель увел меня на парадный завтрак, данный в честь "вызванного духа". "Пен-клуб" вышел из неловкого положения,- он пригласил на завтрак только шесть человек – правление, да и то неполное. Этим завтраком с небольшими разговорами об авторском праве и закончилась моя встреча с официальными представителями польской литературы. Мы позавтракали и разошлись, "не причинив друг другу никакого вреда" (пользы – также).
      Вечером – новый банкет широкого левого объединения.
      Первым я увидел вдохновенно глядящего, поэтически трясущего руку поэта и переводчика моего "Облака в штанах" – "Облак в споднях" – Тувима. Белые газеты писали, будто я, получив перевод, сказал: "Наплевать мне на польскую литературу".
      Я немедленно опроверг чепуху. Пришел другой писатель и переводчик – Слонимский.
      Он перевел "Левый марш" и для уравновешения своих взглядов написал еще и свой марш. У меня: "левой, левой, левой", у него: "вверх, вверх, вверх",- этакий польский Шенгели.
      Я похвалил перевод "Левого".
      Слонимский спросил опасливо о "вверх".
      – За "вверх" пускай вас в Польше хвалят. Полеты Слонимского "вверх" кончились катастрофой.
      В дни моего пребывания в Варшаве была поставлена его пьеса, не то "Вавилонская башня", не то "Геркулесовы столбы" – словом, из такого самого полета вверх.
      На втором представлении театр был пуст.
      Я виноват перед читателем за постоянные упоминания обедов! Но что поделаешь!
      Такова судьба официальных, полуофициальных и представительских поездок (моя, конечно, представительская). У меня был еще один грустный обед. Это – с моим переводчиком, уже упомянутым мною Тувимом.
      Многие считают Тувима одним из самых лучших поэтов молодой Польши. Не зная языка – судить не берусь. Он переводил меня, очевидно, не из-за заработка. Какой заработок от книги в Польше, да еще от переводной, да еще с перевода одного из поэтов революции! Отношение его к моим стихам, очевидно, лирическое, и он решил, очевидно, посидеть час за обедом со своим собственным приятным воспоминанием. Он не ругал ни Польши, ни своего писательского положения, даже чуть похваливал своих перед иностранцем. Но именно в этом внезапно напущенном на себя, ни с чем остальным не гармонирующем свободословии было больше всего мотивов для жалости.
      Ему, очевидно, нравилось бы писать вещи того же порядка, что "Облако в штанах", но в Польше и с официальной поэзией и то не просуществуешь,- какие тут "облаки"!
      Даже такие смирные, мифически потусторонние писатели, как одна из слав Польши – Пшибышевский, влачат жалковатое существование. Правительственная субсидия какому-нибудь "маститому" злотых 800 в месяц (рублей 180) уже вызывает писательскую зависть.
      Что же делать Тувимам? Тувимы пишут тексты для певиц и певцов варьете. (Глупые скажут: "А сам про Моссельпром писал?" – Я про Моссельпромы хочу писать потому, что нужно. А ему для варьете и не нужно и не хочется.) И варьете прекрасно, если писать хоть немного "что хочешь".
      Какое тут "хочешь", если такую польскую славу, как Жеромский, и то перед смертью вызывали в дефензиву с недоуменнейшим вопросом – как это ему в голову. пришло написать такую революционную вещь? И Жеромский шел!
      Правда – можно писать и против того, что видишь. Но тогда кто тебя будет печатать?
      А если тебя отпечатает нелегально нелегальная коммунистическая партия – готов ли ты садиться в цитадель на четыре, на шесть, на восемь лет?
      А кто сейчас в силах идти на этот героизм, кроме человека, принадлежащего к классу, верящему в победу i коммунизма?
      Но можно писать просто книжечки,- такие, чтобы и вашим и нашим.
      Такие еще труднее.
      Кроме горизонтального разреза на классы, встретишься еще и с вертикальным – нации. Это при обязательном польском языке! Это значит, из тридцати миллионов населения восемь миллионов украинцев не прикоснутся к твоей книге. А если ты еще и еврей и пишешь на польском – разве евреи будут тебя читать?
      А Тувиму надо и некоторой бури и некоторого оживления, как у футуристов, как у лефов.
      Найди и оживись, когда тебе приходится имитировать крупную литературную работу чтением выхолощенных стихов, разъезжая из столицы Варшавы в провинцию Вильно!
      Что за провинция и какая столица?
      Когда я ехал из Негорелого в Столбцы, я сразу отличил границу и то, что она польская, по многим и солидно закрученным колючим проволокам. Те, которые еще не успели накрутить, лежали тут же, намотанные на длинные, кажется, железные катушки.
      Здание станции Столбцы, и чистое видом и белое цветом, сразу дало и Европу и Польшу.
      Вот это забота, вот это стройка!
      Но сейчас же за Столбцами пошла опять рухлядина – длинные-длинные перегоны без жилья и крестьян и косые хаты.
      А разоренья и запустенья, пожалуй, и больше.
      Видал я на полпути станцию – большая, очевидно. Поезд держала минут пять.
      Станция странная: только передняя стена, которую не имели в виду ремонтировать, сквозь выбитые окна виднелись земля, небо-потолок, трава-пол. На стене висел колокольчик. Только к одной трети стены были прилеплены телеграф и багажное.
      Перед этой стеной стояли четыре жандарма. Непонятная архитектура!
      Правильнее было бы делать станции из четырех стен и с одним жандармом.
      Редкие станции еще и малолюдны. Поезда пусты. В норд-экспрессе, мчащемся из Берлина в Варшаву, на 7 вагонов было человек пятьдесят. В простейшем поезде из Варшавы в Негорелое на девять вагонов ехало (не преуменьшаю) человек семь. Рядом с нашим вагоном тащился один совершенно пустой мягкий, один совершенно пустой жесткий и рядом – жесткий вагон всего с одним пассажиром. Правда, это – уже подъезжая к границе; вероятно, это редкость, но даже и для редкости пассажиров все-таки мало.
      Когда подъезжаешь к Варшаве, кажется, что подъезжаешь к огромному городу.
      Кажется – потому что долго идет пригород, подготавливают крепость и цитадель, заставляет всматриваться растущий разгон предместья, и только когда прибываешь на станцию Варшава – оказывается, что и пригород и предместье – они и есть уже столица.
      Странное ощущение – разбег без прыжка.
      Временный деревянный барак вокзала еще больше увеличивает недоуменье.
      При выходе на улицу две-три не то чтобы вертящиеся, а так, подпрыгивающие рекламы – смешат желанием походить на Европу.
      Мысль о бедности провожает вас по улицам. Средний уровень одежи скорей приближается к московскому, чем, например, к берлинскому виду.
      Обилие извозчиков. Такси, введенные недавно, еще не очень привились.
      Магазины полны – но тоже какой-то провинциальной полнотой. Есть все – кроме того, что вам нужно.
      Ни одно здание, ни одна стройка (кроме разве старых домов старого города) не останавливает вас. Бельведер, насколько позволяет поле зрения, так – загончик, гостиницы – средненькие, жилья – ординарные.
      Лучшим местом мне показалась огромная площадь, оставшаяся после срытия православного собора (первая часть безбожной программы выполнена – остается срыть только католические); на этой площади памятник Понятовскому. Понятовский на лошади, без штанов, тычет мечом в сторону Украины. Памятник этот не совсем плох уже одним тем, что памятник Шопену много хуже.
      Шопен – это какая-то скрюченная фигура, а рядом – больше фигуры – не то разбрызганные валы, не то раскоряченные коряги.
      Спрашивают: "Что это у него рядом?"
      Говорят: "Хаос".
      Если рядом с человеком такое находится – это, действительно, большой беспорядок, но лепить это и ставить в саду – совершенно нелепо.
      Постановка памятника оправдывается тем, что его, кажется, француз Польше подарил.
      Говорят, сейчас гордая Польша собирает деньги, чтобы отправить их скульптору в награду, так как Польша не хочет пользоваться даровым.
      Впрочем, злые люди утверждают, что французы уже раньше собрали деньги, только чтобы этот памятник был вывезен из Парижа.
      Шумно только на главных улицах. Боковые пусты и молчаливы. Впрочем, последние дни, в связи с варшавскими городскими выборами, стало шумней и оживленней.
      Повозки и легковые извозцы изукрашены плакатами и лозунгами.
      Из разных окон раскидывается мелкий снег предвыборных летучек, иногда сплошь белящий и тротуары и мостовые.
      Потом по тротуарам пошли намалеванные черной краской номера выборных списков.
      Краска паршивая и моментально стиралась шаркающими.
      По стенам и заборам выклеены антибольшевистские плакаты: конечно – латыши, конечно – зверского вида, конечно – расстреливают каких-то людей честного и страдающего вида.
      У польского правительства есть более верное средство предвыборной борьбы. Оно просто аннулировало коммунистический список No 10 по каким-то формальным основаниям.
      Пепеэсовцы немедленно выпустили протестующую прокламацию, где обвинялись сами коммунисты. Они, дескать, против демократии, поэтому с ними-де так недемократически и поступают.
      После этого изъятия уже выборы ничем не омрачились и пошли по всем правилам политических опереток.
      Ездят, поют, разговаривают, кричат, свистят, аплодируют и часам к двенадцати расходятся, как из театра. Только на окраинах битые и раненые,- это если в предвыборную полемику вступают защитники аннулированного списка.
      Последние дни особенно лезло в глаза предвыборное. Я переселился в пустующую до приезда курьеров дипкурьерскую комнату полпредства. Полпредство помещено удачно.
      Справа – полиция, в центре – полпредство, налево -монархический клуб. Часам к 8, к 9 вечера нас подымал со стульев дикий шум у самых полпредских дверей. Под окнами скакали десятки полицейских.
      Каждый раз шумиха оказывалась пустяком.
      Это с балкона клуба орали речи и распевали песни монархисты, собирая небольшую толпочку.
      Немедленно появлялись на грузовике пепеэсовцы и старались их перекрыть пением Интернационала (!!!). Видимость получалась страшно революционная. Попев и сорвав десяток-другой монархических афиш, пепеэсовцы удалялись.
      Тогда снова вылезали монархисты с лестницами и возможно выше наклеивали новые листы. Из парикмахерской (под клубом на Познанской) выбегает мастер, подталкиваемый пепеэсовским долгом, влазит по трубе и срывает наклейку.
      Опять выбегает монархист…
      Опять, ругаясь, вылазит пепеэсовец…
      Сказка про белого бычка!
      Но даже этот невеселый спектакль веселее скучных спектаклей в театрах.
      Головатое ревю с постоянным восторженным припевом "Варшава, Варшава", с непременным превознесением ее парижских качеств, Вертинский на польском языке. В кино – "Медвежья свадьба" с знаменитой "польской" артисткой Малиновской, "Дворец и крепость" с переделанным под польский вкус концом – опять-таки с большевистским зверством, и, конечно, всякое американское приключенчество и французская сентиментальность.
      Я убежден, что серьезный читатель знает Польшу лучше и глубже, чем я. Считал все-таки полезным записать мое поверхностное впечатление, так как, несмотря на близость Польши, наши проезжие редко в ней останавливаются, и, очевидно, редко это можно делать.
      Выводы частные.
      Для нас, не только авторов книг, но и организаторов литературы для общей пролетарской борьбы, литераторы Польши (да и других объезженных мною стран – Чехословакии, Франции, Германии) делятся на три группы. Те, кто избраны своим господином – классом, и не оборачиваются на имя СССР, а всячески помогают своим правительствам травить нас и оклеветывать. Другая группа – полупризнанные, полуопределившиеся – измеряет свое отношение к нам шансами на литературную конвенцию и возможность получать за переводы. Третьи – рабочие писатели и лефы (левая, срастающаяся с борьбой пролетариата часть европейской интеллигенции, "Ставба" – чехословацкая, "Дзвигня" – Польша, "Четыре ветра" – Литва, "Зенит" – югославская и др.). Третьи – это единственные отряды на Западе, подымающиеся на последнюю борьбу пролетариата.
      Выводы общие.
      Польша развивалась как крупная промышленная часть бывшей России. Промышленность осталась – рынков нет.
      На Запад с лодзинским товаром не сунешься – на Западе дешевле и лучше. Западу нужна Польша как корова дойная, Польша земледельческая.
      У многих поляков уже яснеет ответ на вопрос – быть ли советской республикой в союзе других советских или гонористой демократической колонией…
      [1927]
      ВАРИАНТЫ и РАЗНОЧТЕНИЯ
      Поверх Варшавы Журн. "Молодая гвардия", М. 1927, No 7, июль:
      Стр. 347 2 Вместо: Все книги отбирают // {Знаком // отделяется текст основного источника от его варианта.} Все книги отобрали 5-6 Вместо: Прошу вернуть мне книги. Тем более что только мои сочинения // Прошу верните мне книги! Тем более, только мои, мои сочинения… 8 Вместо: Вы сами написали? Значит, вы сами писатель? // Вы сами писали? Значит вы сам писатель? 9 Вместо: вежливо // вежливейше 12 После: молодой // Он знаменитый или нет? 14 Слова: Он у вас тоже известный? – отсутствуют. 15 Вместо: отбираемые книги // отбираемые у пассажиров книги 22 Вместо: семейства, читающие "Ниву" // семейство, читающее "Ниву".
      Стр. 348 14-15 Вместо: для оберегаемого от коммунизма рижского // для оберегаемых от коммунизма рижан 19 Вместо: да еще в комментариях покроет // да еще хвоста мало покажется, в комментариях покроет 28-30 Вместо: это борьба….против нее самой // это борьба обывательщины против революционных писателей, против писания о революции и против самой революции Стр. 349 6 Вместо: друг Вандурский // наш друг Вандурский 7 Вместо: "Пен-клуб" // Сам "Пен-клуб" 11-12 Вместо: Вызвали духа да еще какого революционного // Вызвали духа, да еще красного, а что с ним делать – неизвестно 13 Вместо: через дня три // через три дня 15 Вместо: уже было распубликовано // было республиковано 22 Вместо: я, конечно, встретился // я торопился встретиться 29 Вместо: у него // у Вандурского 32-33 Вместо: Поэт Броневский. Выпустил только что книгу стихов //Поэт Броневский, выпустивший только что книгу прекрасных стихов "Над городом" 33 Вместо: говорят за себя // сами пропагандируют книгу 35 Вместо: У него есть стихи // у Броневского есть стих 35-36 Вместо: о жизни сегодняшней Польши // о жизни и страхе сегодняшней Польши 36 Вместо: Он читал эти стихи // Он читал этот стих 40 Вместо: они-де не по своей воле // мы-де не по своей воле, нас-де начальство посылает 40-41 Вместо: хорошо рисует // показывает Стр. 350 5-6 Вместо: Первое бросается в глаза // Первым впечатывается в глаза 7 Вместо: помещенных в "Лефе" писем // помещенных в "Лефе" родченковских писем 8-9 Вместо: без всякого влияния, а, наоборот, с трудом // без всякого нашего влияния, а, наоборот, сами и с трудом 9-10 Вместо: вопреки Полонским улюлюканьям // не вняли Полонским улюлюканьям 24-27 Вместо: И вот, в противовес…. коммунистической рукой // И вот в противовес им, переводят родченковские письма, письма бытово снижающие богатый древней эстетической культурой, но остановившийся еще по привычке штампующей эстетики Париж. Лефы зовут и Родченко использовать технику Парижа, освободив ее от эстетической мишуры, направляя эту технику коммунистической рукой. 29 Вместо: позиция // это позиция 36 Вместо: корректный // вежливый 37 После: польской прессы. // Воспитанный народ! 38-39 Вместо: эмигрантская "За свободу", трубившая о въезде советского // эмигрантская "За свободу", трубившая о въезде советского хулигана 40 Вместо: председатель "Клуба" // председатель "Пен-клуба" Стр. 351 1 Вместо: спрашивал меня // спрашивал меня только 3 Вместо: сколько у нас платят // сколько у нас платят, за что платят, кому платят, почему платят 10-11 Слова: Мои слова о приравнении…. уныло- удивленную улыбку – отсутствуют. 13 После: защищать будет? // Не такой он. 25-26 После: поэтически трясущего руку // откидывающего локоны (даже если он будет лысым). 28-29 Вместо; сказал: "Наплевать мне на польскую литературу" // сразу выразился:
      "Наплевать мне на всякую польскую литературу" 30 Вместо: опроверг // опровергаю 31-32 Вместо: для уравновешения своих взглядов // для уравновешения и демонстрирования целомудрия своих взглядов 38-39 Вместо: кончились катастрофой // кончились большой неудачей Стр. 352 7 Вместо: представительская // полупредставительская 7 Вместо: У меня был // Но у меня был 25-26 Вместо: какие тут "облаки" // какие же тут "Облаки" 37-38 Вместо: и варьете прекрасно, если писать хоть немного "что хочешь" // и варьете прекрасная вещь, если писать хотя бы чуть как хочется. 40 Вместо: Жеромский // Жеромского Стр. 353 1 Вместо: написать такую революционную вещь // описать какую ни на есть революцийку 8-10 Вместо: А кто сейчас…. победу коммунизма // А многие ли из некоммунистов в силах идти на этот героизм 19 Вместо: разве евреи будут тебя читать // кто тебя будет читать 21 Вместо: как у футуристов// чтоб как у футуристов 29-30 Вместо: Те, которые еще не успели накрутить, лежали тут же, намотанные // Та, которая еще не успела быть накрученной, лежала тут же намотанная 31 После: железные катушки. // Не помню есть ли такое на других границах. На польской на этом особенно фиксируешь взгляд. 32 Вместо: Здание станции Столбцы // Здание станции Столбцов 35-36 Вместо: рухлядина // русятина 38 Вместо: А разоренья и запустенья, пожалуй, и больше // Разорения, запустения.
      Иногда и больше нашего.
      Стр. 353-354 40-2 Вместо: Поезд держала….трава-пол // Поезд на себе держала минут пять.
      Но станция была странная: только передняя стена развалившаяся, даже и не думающая ремонтироваться, сквозь выбитые окна виднелась и земля, и небо-потолок, и трава-пол Стр. 354 4 Вместо: Перед этой стеной стояли четыре жандарма // Перед этой одной стеной стояли человека четыре жандармистых военных 20-21 Вместо: подготавливают крепость и цитадель // подготавливает крепость и цитадель 22-23 Вместо: когда прибываешь на станцию Варшава // когда останавливаешься и говорят Варшава 27 Вместо: увеличивает недоуменье // распаливает недоумение 40 Вместо: насколько позволяет поле зрения // с расстояния, дозволенного к воззрению Стр. 355 3-4 Вместо: выполнена – остается срыть только католические // выполнена теперешним правительством, будущему останется срывать только католические 4 Вместо: на этой площади памятник //на эту площадь выезжает памятник 5 Вместо: Понятовский на лошади // Понятовский мужчина на лошади 9-10 Вместо: а рядом – больше фигуры // а рядом размерами значительно больше фигуры 11 Вместо: раскоряченные коряги // раскоряченная коряга 19 Вместо: Говорят, сейчас // И то, говорят, сейчас 20 Вместо: скульптору в награду // скульптору наградой 24 После: вывезен из Парижа. // Поляки настаивают на том, что Варшава европеистее Москвы. Москвичи этого не скажут. Вероятно потому такое несоответствие взглядов, что многие поляки не видали Москвы, а многие москвичи Варшаву видали, хотя бы и из-за пятидесяти верст расстояния 27 Вместо: стало шумней // стали шумней 39 После: страдающего вида. // Напрасная трата бумаги. 41 После: предвыборной борьбы. // Правительство подумало, подумало и воспользовалось.
      Стр. 356 7-8 Вместо: уже выборы ничем не омрачились и пошли // предвыборная борьба уже ничем не омрачалась и пошла 15 Вместо: пустующую до приезда // пустующую от отъезда до приезда 25 Интернационала (!!!) – отсутствует. 29 Вместо: вылезали // вылазят 30 Вместо: наклеивали // наклеивают 36 Вместо: Сказка про белого бычка // Сказка про очень белого бычка 37-38 Вместо: веселее скучных спектаклей в театрах // веселее скучных настоящих спектаклей и театров Стр. 357 14-15 Вместо: литераторы Польши // литература Польши 16 Перед: делятся // и литераторы Польши 19-20 Вместо: оклеветывать // поклеветывать 25 Вместо: чехословацкая // Чехословакия 27 Вместо: югославская // Югославия 28-29 Вместо: подымающиеся на последнюю борьбу пролетариата // отряды подымающегося на последнюю борьбу рабочего человечества 35 Вместо: дешевле и лучше // и дешевле и лучше 35-36 Вместо: как корова дойная // корова дойная 37 Вместо: У многих поляков уже яснеет ответ // У многих поляков, не только рабочих, уже яснеет ответ 39 Вместо: демократической колонией // демократической, но колонией.
 

ПРИМЕЧАНИЯ