Так я дошел до того места, где во время нашего прибытия мы наблюдали работу буровой установки. Чуть выше последней был устроен водовод, вращавший рабочее колесо. Негромкий скрежещущий звук заставил меня остановиться. Неужели бур все еще работает? Я плохо разбирался в этих вещах, но внезапно мной овладел непонятный страх. Я заметил тусклое пятно света, которое, однако, находилось не на открытом пространстве, а внутри дощатой ограды с огромными щелями, окружавшей буровую вышку. Разве Уилмерс не запретил использование всякого огня? Я прислушался И вдруг услышал звук шагов. Мимо меня проскользнула фигура человека, затем еще одна. Темнота не позволяла разглядеть как следует этих людей, но мне показалось, что я узнал в них Джонса и Холмена.

Прежде, чем я успел последовать за ними, оба растворились в темноте. Я помчался обратно и, ворвавшись в гостиную, спросил Линкольна, надежно ли заперт Холмен.

— А в чем дело? Полчаса назад я был у него, — ответил тот.

— По-моему, я видел его вместе с Джонсом возле буровой вышки. Там горит огонь и вертится большое колесо!

— Горит огонь и вертится колесо? — изумленно воскликнул Уилмерс.

— Боже, неужели он сбежал? Он ведь слышал, что вот-вот должна ударить нефть, и… скорее, скорее!

Мы выбежали во двор. Железные засовы на двери каменного подвала были отодвинуты, и дверь была открытой. Арестованный исчез.

— Канада-Билл вернулся назад и освободил его! — воскликнул Линкольн. — Мы должны…

— Оставьте их, сэр, — перебил его Уилмерс. — Завтра мы отыщем их следы. Они от нас не уйдут. Но буровая вышка! Бежим туда, скорее!

Женщины испуганно молчали. Мы, мужчины, бросились бежать к реке. Но не успели мы сделать и нескольких шагов, как раздался оглушительный удар, словно раскат грома. Земля задрожала под ногами, и на том месте, где стояла буровая установка, взметнулся ввысь огромный, высотой в шестьдесят или более футов, столб огня. Одновременно с этим стал распространяться резкий и удушливый запах газа.

— Долина горит! — закричал Уилмерс. И он был прав.

От нефтяной скважины по реке и ее берегам плыло бушующее море огня. Очевидно, Джонс выпустил из подвала Холмена, и вдвоем они, чтобы отомстить нам, запустили рабочее колесо станка и оставили возле скважины открытый огонь. На нашу беду, все это произошло незадолго до того, как бур должен был войти в нефтеносный пласт. Нефть под большим давлением вырвалась из скважины, а сопутствующие ей газы, мгновенно воспламенились. Теперь казалось, что там, внизу, у реки, горит даже сам воздух. К счастью, огонь не мог добраться ни до нас, ни до жилищ рабочих, стоявших на возвышении поодаль от реки. Тем не менее я сбежал вниз, чтобы посмотреть, не нуждаются ли они в помощи. И тут я заметил человека, который неподвижно стоял и глядел на огонь, но моментально сорвался с места, как только заметил мое приближение. Это бегство показалось мне подозрительным, и я бросился за ним вдогонку. Чем больше сокращалось расстояние между нами, тем отчетливее я видел, что ему явно что-то мешало бежать — руки его на бегу оставались неподвижными. Я увеличил скорость, догнал бегущего и узнал в нем Холмена, руки которого были по-прежнему скованы наручниками. Я бросился на него, сбил с ног и прижал коленом к земле. Он пытался отбиваться, но наручники сводили на нет все его усилия. Я сорвал у него с шеи платок и связал ему ноги. Он скрежетал зубами от ярости и смотрел на меня ненавидящими глазами, но так и не произнес ни единого слова.

— Добрый вечер, сэр! — сказал я. — Ваша прогулка оказалась недолгой. Не скажете ли мне, куда подевался мистер Джонс?

Он не ответил.

— Ладно! В таком случае попробуем отыскать его без вашей помощи.

Я схватил его за воротник и поволок к дому Уилмерса, где его тут же снова посадили под замок. После этого мужчины отправились на поиски Джонса. У нас было на это время, поскольку справиться с огнем все равно пока что не представлялось возможным. Однако все наши усилия оказались тщетными: Джонс бесследно исчез.

Заранее сообщу вам, господа, что пожар продолжался еще несколько дней кряду, позднее инженеру с рабочими удалось сначала приглушить его, а затем и погасить полностью. Ущерб от него оказался не слишком большим — во всяком случае, не таким, на который, видимо, рассчитывали злоумышленники. Впоследствии до меня дошел слух, что Канада-Билла видели в низовьях Миссисипи, где он по-прежнему промышлял игрой в карты. С тех прошли годы, но я надеюсь, что он еще жив и однажды попадется мне в руки. И тогда уж моей пули ему не миновать!

Линкольн увез Холмена на одной из лодок, отправившихся с грузом нефти на Миссури, и мне было очень грустно расставаться с другом, которого я успел так полюбить. Фред Хаммер, Гай Уилмерс и все дамы так настойчиво просили меня остаться, что я в конце концов сдался.

Позднее мы узнали, что Холмен отправился в тюрьму, получив пожизненный срок заключения.

Авраам Линкольн, как я ему и предсказывал, не остановился на достигнутом и добрался до самых вершин, он стал президентом Соединенных Штатов и, к несчастью, поплатился жизнью за все то доброе, что он намечал и успел осуществить. Будь проклят навеки негодяй, застреливший его!

А я? Я не мог найти себе покоя в роскошном доме Уилмерса. Да и моему Урагану такая жизнь была не по душе. Временами нас обоих охватывало такое нетерпение, что я седлал коня и, прихватив с собой ружье и томагавк, отправлялся на месяц-другой в прерию или в леса, где я мог забыть на время запах нефти и показать бизонам или индейцам, что Тим Кронер вовсе не собирается променять прекрасную прерию на жизнь в земном раю. Между Лонг-пикс и Спэниш-пикс лежат мои охотничьи угодья, где я приобрел имя, которым вы меня называли — «человек из Колорадо». И вы были правы, говоря, что трудно найти лучшего охотника, чем я. Хотел бы я посмотреть на того, кто смог бы потягаться со мной в чем бы то ни было. Вот так-то! А просьбу вашу, господа, я теперь исполнил, и рассказ мой на этом окончен.

Заключительные слова рассказчик произнес таким самодовольным тоном, что одному из слушателей это, видимо, показалось не совсем уместным, и он сказал:

— Благодарю вас за чудесный рассказ, сэр, и хочу заверить вас в моем полном к вам почтении, мистер Кронер. Человек из Колорадо достоин всеобщего уважения. Но неужели нет действительно никого, кто мог бы поставить себя рядом с вами?

— И кто бы это мог быть? — спросил самодовольный рассказчик.

— Например, Виннету.

— Пфф! Так это же индеец!

— Олд Файрхэнд?

— Не раз с ним тягался!

— Олд Шурхэнд?

— И этому меня не провести.

— Олд Шеттерхэнд?

— Бывал в его компании и не нашел, чему у него можно было бы поучиться. Это все люди, у которых самое главное — в их имени. К примеру, Олд Шеттерхэнд в моем присутствии совершал такие промашки, которых я от него и ожидать не мог; это человек большой физической силы, но и только!

С этими словами он встал и направился к моему столу. Он был неплохим рассказчиком, и я не без интереса слушал его, хотя и думал при этом о своем. Видимо, эти мысли отражались на моем лице, потому что, подойдя ко мне, он подбоченился и бросил небрежным тоном:

— Насколько я понял из вашего разговора с матушкой Тик, вы — голландец, сэр?

Слово «голландец» на Диком Западе употребляется по отношению к немцам как ругательство, тем не менее я ответил ему абсолютно хладнокровно:

— Не голландец, а — немец, сэр.

— Это одно и то же. Я говорю «голландец», значит — голландец. У вас было такое недоверчивое выражение лица, когда я рассказывал. Почему?

— Вас интересует мое лицо?

— Нисколько. У вас вообще не то лицо, на которое я в иных обстоятельствах обратил бы свое внимание. Но сейчас — другое дело; оно выглядело так, словно вы мне не верите. Или я ошибаюсь?

— А вам так уж важно знать, чему я верю, а чему — нет?

— Что за глупый вопрос! Речь идет о вашем лице, и я должен знать, что все это означает. Или вы боитесь в этом признаться?

— Боюсь? С какой стати?

— Ну так выкладывайте, что вы там себе думаете!

В зале воцарилась тишина. Все присутствующие затаили дыхание в ожидании развязки. Я ответил с улыбкой:

— У меня нет ни малейших причин скрывать, что в вашем рассказе присутствует один явный анахронизм.

— Анахронизм, говорите? А это еще что такое? Потрудитесь изъясняться так, чтобы вас можно было понять!

— Хорошо, чтобы вам было понятно! С какого времени начали говорить о керосине в нынешнем смысле этого слова?

— Откуда мне знать!

— Так я вам скажу: с 1859 года. А когда в Соединенных Штатах были открыты первые нефтяные месторождения?

— На это вам лучше самому ответить!

— Двумя годами раньше, то есть в 1857-м. Далее вы говорите о нефтяной скважине по ту сторону плато, где побывал Линкольн вскоре после того, как стал адвокатом. Так когда же он им стал?

— Отстаньте от меня с вашими глупыми вопросами!

— Они не так уж глупы, как вам кажется, и имеют прямое отношение к тому, что я вам сейчас скажу. Линкольн начал свою юридическую деятельность в 1836 году в Спрингфилде, то есть на двадцать лет раньше, чем было обнаружено первое значительное месторождение. Как все это увязывается с вашим рассказом, сэр?

— Увязывается или нет — мне это безразлично!

— В таком случае, будьте добры, отнеситесь столь же безразлично и к моему лицу!

— Вы хотите сказать, что не верите рассказу о нефтяном пожаре? — спросил он угрожающим тоном.

— О, по этому поводу у меня нет ни малейших сомнений, не считая места события и действующих лиц.

— Как это?

— Олд Шеттерхэнду пришлось однажды присутствовать при подобном пожаре — в окрестностях Нью-Бенанго. Только нефтяного короля звали не Уилмерс, а Форстер.

— Это меня не касается и ничего не меняет в истории моей жизни. Нефтяные пожары случаются часто.

— Чьи обстоятельства имеют такое чудовищное сходство? Хм! Вообще-то, я очень хорошо знаком с колорадцем Тимом Кронером.

— Дьявол! Уж не хотите ли вы сказать, что меня зовут не Тим Кронер?

— Я вовсе не исключаю того, что два разных человека могут носить одинаковые имена. Однако настоящий «человек из Колорадо» — это именно тот, которого я знаю.

— В таком случае, мое имя носит еще какой-то ловкий парень! И если кто-то другой, кроме меня, сказал вам, что он — Тим Кронер, значит, он лгун и мошенник. И зарубите это себе на носу, иначе я заткну вам рот вот этим клинком!

Он выхватил из-за пояса охотничий нож. В то же мгновение я направил на него свой револьвер и ответил:

— Заткнитесь, если успеете! Пули имеют обыкновение быть проворнее ножей!

Он помолчал несколько секунд, опустил нож и сказал презрительным тоном:

— Тиму Кронеру нет нужды обращать внимание на ваши гримасы. Можете корчить рожи, сколько хотите — я ничего не имею против и остаюсь тем, кто я есть!

Он сунул нож за пояс и вернулся на свое место. Наблюдавшие за этой сценой, видимо, не ожидали такого мирного исхода стычки, однако не стали выражать словами своего разочарования. Я, конечно, мог бы порадовать обитателей пансиона и более зрелищным финалом, но, по правде сказать, не испытывал ни малейшего желания разыгрывать перед ними спектакль в стиле раннеров и прочего сброда. Пусть думают, что я испугался этого «человека из Колорадо»!

Усевшись на свое прежнее место, рассказчик обвел взглядом всех сидящих за столом и спросил:

— Может, вы, господа, тоже сомневаетесь, что я и есть настоящий Тим Кронер?

Они отрицательно покачали головой, а один джентльмен, который до сих пор сидел молча, ответил:

— У нас нет никаких оснований сомневаться в этом. Впрочем, я хочу сделать одно небольшое дополнение к вашему рассказу — уж не знаю, понравится оно вам или нет,

— Какое же?

— Вы не сможете застрелить Канада-Билла.

— Почему?

— Потому что он мертв.

— Мертв? Проклятье!

— Да, мертв.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно.

— И где же он умер?

— В миссии Санта-Лусия близ Сакраменто.

— От чего? Уж, конечно, не от болезни? Такой смерти этот мерзавец не заслужил.

— Нет, так дешево ему не удалось отделаться. Своей смертью он обязан одному человеку, чье имя здесь упоминалось чуть раньше.

— Как его зовут?

— Олд Шеттерхэнд.

— Что? Олд Шеттерхэнд покончил с ним?

— Да.

— Как это было, сэр?

— Это интересная, в высшей степени интересная история, которую, вообще говоря, мне стоило бы опубликовать. Я ведь литератор, господа: говорю это тем из вас, кто этого еще не знает.

— Так расскажите же, расскажите! — закричали гости.

— Хм! Согласитесь, джентльмены, не слишком-то разумно со стороны писателя рассказывать устно то, о чем он собирался поведать через прессу.

Он явно набивал себе цену, желая, чтобы его просили еще и еще; и когда самолюбие его было, наконец, удовлетворено, произнес:

— Ну что ж, господа, раз уж мы сегодня собрались в такой теплой компании, позвольте изложить вам эту историю в том самом виде, как она происходила на самом деле.

В этот момент матушка Тик, проходившая мимо моего стола, шепнула мне:

— Спасибо, сэр, что не допустили потасовки! Этим человеком вы останетесь довольны. Он пишет книжки, а уж рассказывать такой мастер!

Мне, признаться, и самому было любопытно, что за историю сплетет этот сочинитель из вполне заурядных событий.

Тот сделал многозначительное лицо и начал тоном опытного и ловкого рассказчика:

— Это было в порту Сакраменто 62, где глазам стороннего наблюдателя представала поражавшая воображение буйством красок и света картина жизни. Захлестнувшая набережную пестрая людская толпа состояла не просто из жителей отдельно взятого города или даже целого округа, но включала в себя представителей самых разных наций и народов, отчего все происходящее здесь напоминало невиданное доселе карнавальное действо.

Среди людского моря выделялась своей респектабельностью группа худощавых янки в украшенных золотыми цепочками, булавками и запонками фраках и сдвинутых на затылок цилиндрах. Чуть поодаль и снилась небольшая стайка китайцев, одетых в традиционные для них синие куртки, с тщательно закрепленной косичкой в волосах. Робко и смущенно ступали по чужой земле экзотического вида островитяне южной части Тихого океана, восторженным шепотом обсуждавшие друг с дружкой всякое необычное, по их разумению, явление или зрелище. Павлиньей походкой выступали мексиканцы в разрезанных сбоку по всей длине и украшенных серебряными пуговицами бархатных брюках, коротких, не менее искусно отделанных куртках и широкополых клеенчатых шляпах. Здесь были калифорнийцы в своих длинных, почти по щиколотку, изумительной расцветки пончо, чернокожие леди и джентльмены в ярчайших нарядах, источающие тысячи благоуханных ароматов; суровые индейцы, плавно выступающие в толпе, аккуратные немцы, англичане с пышными бакенбардами и огромными пенсне на носу; маленькие подвижные французы — щебечущие, ссорящиеся, жестикулирующие, рыжеволосые ирландцы, пахнущие спиртным, чилийцы в коротких пончо, трапперы, скваттеры, обитатели «медвежьих углов» в кожаных охотничьих куртках и с ружьем на плече, только что спустившиеся с гор; метисы и мулаты всех цветов и оттенков и только что вернувшиеся с приисков старатели с тяжелыми от золотого песка и самородков кошельками и в немыслимых даже для маскарада костюмах, состоящих из латаных-перелатаных штанов и курток, рваных сапог с выглядывающими из дыр босыми пальцами и давно потерявших всякую форму шляп, на протяжении многих месяцев служивших своими хозяевам защитой от дождя и солнца, а по ночам — еще и подушкой. И, наконец, небольшие группы аборигенов этой земли, ее истинных и законных хозяев, по злой иронии судьбы лишенных всякой собственности и вынужденных влачить жалкое существование за счет поденки.

Дополняли всю эту пеструю людскую смесь внушающие почтение своими широкоплечими фигурами, огромными кулаками и вызывающе дерзкими взглядами американские и английские моряки, наряду с небольшим числом испанских морских офицеров, прибывших в своих блестящих, шитых золотом мундирах из Сан-Франциско поглядеть на суету и хлопоты, царящие здесь, вблизи золотоносных земель.

Какая же сила сумела собрать воедино столь разнородные ингредиенты этой причудливой человеческой смеси?

Имя ей — золото!

Заселение Верхней Калифорнии, начавшееся в 1768 году из Мексики, поставило ее под светско-духовную власть миссионеров. И практичные иезуиты основали и построили здесь множество монастырей, используя их для распространения своих идей.

Когда в 1823 году центральное мексиканское правительство положило конец всевластию священников, большинство миссионеров отказалось признать это правительство и покинуло страну. Те же немногие, что остались, потеряли былое влияние, бедствовали и тоже постепенно уходили в небытие.

Недалеко от Сакраменто стояло внушительных размеров многоэтажное здание, окруженное просторным двором, границу которого со стороны города символизировала старинная церковь из необожженного кирпича.

В этом доме располагалась миссия Санта-Лусия, и теперь на все его многочисленные казарменного типа помещения приходилось лишь три обитателя: старый почтенный священнослужитель, его еще более преклонного возраста экономка и один немец по имени Карл Вернер, которого, однако, все те, с кем он общался, называли не иначе как сеньор Карлос и который был правой рукой престарелого пастора.

В одно прекрасное время были открыты золотые россыпи Калифорнии, и молва о таящихся в горах сказочных сокровищах устремила сюда мощный поток переселенцев, сначала из соседней Мексики и Соединенных Штатов, а затем и со всех уголков света. За потомками испанских конкистадоров, пришедшими сюда первыми, последовали жители Сандвичевых островов, затем австралийцы и европейцы. Даже китайцы с индийцами устремились сюда в надежде отыскать свою золотую жилу и разбогатеть.

Сан-Франциско стал главным сборным пунктом иммигрантов, растекавшихся отсюда дальше на север или в глубь страны. А Сакраменто — одним из основных перевалочных пунктов.

Разумеется, не у каждого из вновь прибывших была с собой палатка или какое-нибудь иное временное жилище. Число людей увеличивалось день ото дня, и, поскольку наступившие дожди не позволяли располагаться прямо под открытым небом, то внимание приезжих привлекло все, что могла служить им пристанищем.

Естественно, и миссии Санта-Лусия не удалось избежать той же участи, имевшей мало общего с ее исконным предназначением.

Некий пронырливый француз из Эльзаса устроил в одном из флигелей обширного дома пивоварню, поставив там огромный котел и принявшись варить в нем зелье, которое он сам имел нахальство называть пивом. В фасадной части здания, в непосредственной близости от церкви, обосновался американец, открывший там ресторан и посчитавший в высшей степени разумным делом отвести часть церковного нефа под танцевальный салон, где каждую неделю можно было поплясать кадриль, хорнпайп или фанданго 63. Это, в свою очередь, привлекло к бывшей миссии внимание одного предприимчивого ирландца, решившего оборудовать другую часть церкви под винный погребок.

Нижняя часть другого крыла дома перешла во владение одного англичанина, который вместе с одним хитрым ньюйоркцем организовал необычайно прибыльный для обоих бизнес по доставке в страну китайцев. Очень скоро бывшая миссия оказалась полностью заселенной, за исключением чердачного помещения одного из флигелей.

Старый священник ничего не мог с этим поделать. Поначалу он, не имея возможности действовать силой, учинил ряд судебных исков, пытаясь отвадить непрошенных греховодников от благочестивого дома; но очень скоро вынужден был в этом раскаяться, поскольку сам оказался в руках целой своры хищников, требовавших деньги буквально за все, отчего, однако, судебные разбирательства не продвигались ни на шаг.

В результате этих мытарств Санта-Лусия начала внушать отвращение отчаявшемуся пастору, и в одно прекрасное утро он вместе со своей экономкой бесследно исчез из бывшей миссии. Впрочем, никто и не испытывал желания разыскивать его, так что из прежних обитателей дома в последнем оставался лишь сеньор Карлос, занимавший вместе с женой и дочкой Анитой две ила три небольших комнаты на первом этаже по соседству с пивоварней.

Оставшемуся до сих пор свободным чердачному помещению вскоре тоже было суждено обрести своего владельца. В Сакраменто вроде бы из Буэнос-Айреса приехал человек, уроженец Цинциннати, именовавший себя доктором Уайтом. Собственно говоря, о том, действительно ли он владеет профессией врача, его никто и не спрашивал. Задумав основать в Сакраменто госпиталь, но не найдя для этого подходящего помещения, он приехал в бывшую миссию, и поскольку не смог обнаружить там никого, кто мог бы сдать ему чердачное помещение, занял его самовольно. Он был человеком практичным и знал, насколько прочным, с правовой точки зрения, было в этой стране положение сиюминутного владельца того или иного имущества.

Уже на следующий день к дому подошла целая вереница мулов, нагруженных шерстяными одеялами и матрацами, в сопровождении нанятых мексиканцев, тащивших на себе разборные части железных коек. Еще до наступления вечера два десятка кроватей были установленные на чердаке под старой и ветхой черепичной крышей, где по всему помещению гуляли ужасные сквозняки, а в дождливое время года случалось настоящее наводнение. Отныне это и был госпиталь, ожидавший своих несчастных пациентов.

И те не заставили себя долго ждать.

Каким бы здоровым ни был сам по себе климат Калифорнии, на приисках больных людей всегда было в избытке. Дикая, неустроенная жизнь в сочетании с тяжелой, непривычной работой и дождями способствовала появлению и распространению тяжелой лихорадки, которая из-за недостатка ухода и отсутствия медицинской опеки очень часто заканчивалась смертельным исходом.

Счастливцами могли считать себя те, кто не был вынужден оставаться один на один с тяжелой болезнью среди дикой природы, а мог с помощью товарищей вернуться из сумрачных горных ущелий в лоно цивилизации, дабы получить надлежащий уход и лечение. Уделом же большинства становилась могила в убогой ограде из камней. Многие умирали в дороге или находили в себе силы лишь для того, чтобы окинуть последним угасающим взором нормальное человеческое жилье. Лишь очень немногим удавалось восстановить здоровье и силы для возобновления своего изнурительного труда. Но при этом им приходилось рассчитываться добытым такой огромной ценой золотом.

В те времена лекарства были в буквальном смысле слова на вес золота, так что для оборотистого лекаря самой плодоносной золотой жилой были болезни его пациентов. И как же много было шарлатанов, знавших в этом толк, чьи пациенты нередко и умирали, возможно, только потому, что в случае выздоровления унесли бы с собой обратно оставшееся у них золото!.. Рассказчик выдержал эффектную паузу, и при этом на лице его появилось такое интригующее выражение, что я подумал: вот сейчас «писатель» позволит в полной мере развернуться своему таланту. И я не ошибся, ибо дальнейшее его поведение было выдержано в форме новеллы, которая вполне могла претендовать на то, чтобы быть напечатанной:

— По дороге, поднимавшейся со стороны города к комплексу зданий бывшей миссии Санта-Лусия, бодро шагал стройный молодой человек, чьи светлые волосы, правильные черты лица и пышущие здоровьем румяные щеки тотчас же выдавали его германское происхождение, несмотря на облачавшую его крепкую фигуру удобную мексиканскую одежду.

Возле зарослей бизоньей травы, окружавших миссию, юноша остановился и обратил взгляд на запад.

Близился вечер, и солнце уже утопало на горизонте в сверкающих волнах облаков. Внизу лежал залитый предзакатным светом город, и в окнах его старинных построек отражались последние солнечные лучи.

Юноша устало опустился в мягкую траву и настолько погрузился в созерцание этого дивного зрелища, что не услышал легких шагов, приближавшихся к нему сзади.

Маленькая мягкая ладонь опустилась ему на плечо, и очаровательная женская головка склонилась к его уху:

— Добро пожаловать в миссию, сеньор! Почему вы так долго не были у нас?

— Я был в Сан-Франциско, сеньорита, где у меня было очень много разных дел, — ответил юноша.

— И где вы совсем позабыли сеньора Карлоса и его бедную маленькую Аниту!

— Позабыл? Клянусь Богом, нет, и тысячу раз нет! Анита, разве мог я позабыть вас!

Она без жеманства опустилась рядом с ним на траву.

— Вы действительно думали обо мне, сеньор Эдуардо?

— Прошу вас, Анита, произносите мое имя на немецкий лад; мне так приятно бывает слышать это из ваших уст! И не нужно спрашивать, думаю ли я о вас. Разве не ваш отец принял меня, когда злые люди лишили меня средств к существованию? А потом, когда лишения и невзгоды привели меня к болезни — разве не вы и ваш отец ухаживали за мной, как за братом и сыном? И к кому, кроме вас, могу я здесь, в чужой стране, прийти за советом и помощью? Анита, я вас никогда не забуду!

— Это правда, Эдуард?

— Да, — ответил он просто и, взяв ее руку в свою, открыто и прямо посмотрел ей в глаза.

— Даже тогда, когда снова вернетесь на родину?

— Даже тогда! Анита, я же говорил вам, что не вернусь на родину без вас, разве вы забыли?

— Нет, — ответила она.

— Или солнце вашего участия светит теперь другому?

— Другому? Боже, да кому же это?

— Тому врачу, доктору Уайту.

— Тому-у? — удивленно протянула она. — Право, не знаю, кому это захочется быть его солнцем. А что до меня, так пусть он живет во тьме сколько захочет!

— Анита, это правда? — воскликнул молодой человек.

— Почему вы не хотите верить моим словам?

— Потому что знаю, что он ходит за вами по пятам и пользуется расположением ваших родителей.

— Того, что он преследует меня, я отрицать не могу, но верно и то, что я всеми силами стараюсь избегать его. Отец расположен к нему, это так; он много наговорил отцу про какое-то состояние и про свое намерение вернуться вместе с нами домой, в Германию, как только достаточно разбогатеет.

— В Германию? Разве ваш отец собирается на родину?

— Да, с тех пор, как миссия превратилась в казарму для всех желающих. Но мы бедны, а отец слишком стар, чтобы заработать на обратный путь, и потому-

— И потому?..

— И потому он полагает, что помочь осуществлению его мечты мог бы богатый зять.

Эдуард помолчал немного. Затем спросил:

— И ваш отец отдал бы вашу руку этому доктору?

— Да. Но я сама терпеть его не могу, и моя мать — тоже!

— А меня, меня вы можете терпеть?

Она кивнула с легкой улыбкой на губах. Тогда он сжал и другую ее руку и сказал:

— У меня всегда было такое чувство, что мы созданы друг для друга. Ты так добра, так чиста, и я хочу всегда, всегда быть рядом с тобой. Можно я скажу об этом твоей матери, которая терпеть не может того врача?

— Да.

— И твоему отцу тоже?

— Да.

— Прямо сейчас?

— Прямо сейчас.

— Тогда пошли!

Он поднялся с земли, и она последовала за ним. Они прошли ворота и зашагали через двор к двери, ведущей в квартиру Вернера. В прихожей они услышали резкий, сухой голос, доносившийся из гостиной.

— Это доктор! — тихо сказала Анита.

— Пошли! Мы зайдем в кухню и дождемся, пока он уйдет!

Они так и сделали и теперь отчетливо слышали каждое слово разговора Уайта с родителями Аниты.

— Черт побери, сеньор Карлос, разве я какой-нибудь скряга? Медицина стоит большего, чем лучшая золотая жила там, на приисках. И как только я соберу достаточно средств, мы уедем отсюда в Нью-Йорк или Филадельфию, а оттуда — куда пожелаете! Вас это устроит?

— Меня-то, конечно, устроит, если бы только знать, что вы сдержите слово!

— Дьявол! Вы что же, считаете меня лжецом?

— Нет, для этого вы пока что не давали мне повода. Однако старая Калифорния в последнее время заставляет быть недоверчивым или, по крайней мере, осторожным.

— В таком случае я добавлю вам уверенности! В одиночку мне труднее продолжать мое дело. А у вашей дочки такое милое личико. Отдайте мне ее в жены, и я обещаю вам, что сделаю ее моим бухгалтером и даже передам в ее распоряжение мою кассу. Этого вам достаточно?

— Хм, пожалуй, да. Но разве вы уже говорили об этом с ней самой?

— Нет, да и вряд ли в этом есть необходимость. По-моему, доктор Уайт вполне способен заполучить девицу в жены, если он этого хочет. А вашу волю она нарушить не посмеет.

— Это, пожалуй, верно, только я думаю, что в таком важном деле должна присутствовать и ее собственная воля, и сколько бы я ни говорил «да», если она против, то ничего из этого не выйдет. Так что сначала поговорите с ней, доктор, а потом приходите ко мне!

— Сделаю это сейчас же; у меня не слишком много времени для подобных дел, меня дожидаются два десятка пациентов, с которыми у меня немало хлопот. Где она сейчас?

— Не знаю, может быть, за воротами.

— Отлично. В таком случае я ее немедленно разыщу!

Он направился к двери, но тут же в изумлении остановился, увидев прямо перед собой Аниту и Эдуарда, которые в этот самый момент вышли из кухни.

— Вот та, кого вы ищете, господин доктор, — сказал молодой человек. — И вопрос, который вы собираетесь с ней обсудить, не займет много времени.

— Почему? Что вы имеете в виду, сеньор Эдуардо? — спросил Уайт, прекрасно знавший своего соперника, поскольку почти ежедневно встречал его у родителей Аниты.

— А то, что вы опоздали, потому что мы с Анитой только что обо всем договорились. И у нее нет ни малейшего желания становится докторшей!

— Это правда, Анита? — спросил Карл Вернер, поднявшись со стула и от неожиданности выронив из пальцев недокуренную сигарету.

— Да, отец. Или тебе это не по душе?

— Мне-то по душе, ведь я и сам люблю Эдуардо, как родного. Но вы-то что станете делать с этой любовью в стране, где без денег шагу нельзя ступить? Сеньор Эдуардо еще очень молод и сможет кое-чего достичь в жизни, если не свяжет себя преждевременной женитьбой. А доктор давно знает собственные возможности — вот в чем разница, Анита. Он хочет поехать вместе с нами в Германию и…