– Так за чем же дело стало? – сказал один из братьев, втыкая нос в стопку, как штепсель в розетку.

Чуркин потер большим пальцем переносицу. Нос – очень задумчивое место. Оно виновато во всех смертных грехах. Самое виноватое место на человеческом теле. Все теребят его, трут, мнут, комкают, когда жизнь круто поворачивается вокруг своей оси, причем делает это совершенно неожиданно для незадачливого обладателя носа.

– Позвони Вале, скажи, что выкуп нужен, – пошутил Лева.

Чуркин задумался. Слова товарища смутили Николая. И вдруг он хлопнул ладонью нос, будто хотел размазать его по физиономии.

– А-а, – вдруг сказал Чуркин, – Лева, ты, наверное, хочешь, чтобы мы тебя украли. А твоя Валюха выкупит, Валентина же не продаст тебя никому. А вот выкупить, выкупит обязательно. Так, что ли?

– Вроде того, – рассеянно сказал Лева.

– Она выкупит Леву, точно выкупит, – сообщил Чуркин гостям.

В его голосе ключом забилась радость. Лева придумал удачный ход. Гости задумчиво кивнули. Вместо старого деда на горизонте запахло бабками. И заодно какими-то бабами. Из коридора подул сильный ветер, в воздухе повеяло заманчивым ароматом. Лева протянул телефонный аппарат. Николай набрал номер. Раздались тревожные гудки. Это звонили в набат Валины беспокойные импульсы.

– Валь, а ведь твоего Леву похитили, украли его, – сказал Чуркин в наступившую тишину.

Напряженные импульсы приумолкли. Валентина переваривала информацию. В эфире послышался хруст разрываемой мыслительной оболочки. Женщина нервно вздрагивала, передавая тревогу на все радиоволны. Сотовая связь временно прекратила подачу сигналов.

– Кто, кто украл-то, где? – очнулась Валентина.

Она не просто сказала, не спросила, Валентина словно в набат забила. Явственно послышался гонг, зазвучали колокола. И братья вздрогнули. Все разом задребезжали, как по команде. Пугливые оказались. Вздрагивают при первом звуке женской тревоги.

– Кто их знает, ничего не сказали, – загадочным голосом парировал Чуркин, – а выкуп требуют. Калым, так сказать.

– Бандиты, что ли? – тугой тетивой зазвенел любящий голос Валентины.

– Какие-то отморозки держат его на Якубовской улице, – испуганно прокукарекал Чуркин.

– А сколько надо? – продолжала допрос с пристрастием заботливая супруга.

– Две штуки баксов, – сказал Чуркин и посмотрел на Леву вопросительным взором.

Лева погрозил ему кулаком. Достать две тысячи долларов – неподъемное занятие даже для любвеобильной Валентины.

– Скажи, что скоро буду, – быстро и страстно прошептала Валентина.

Николай почему-то густо покраснел. Стыдно стало мужчине, взрослую женщину разыграл, как маленькую девочку. Лева тоже побурел, но вовсе не от стыда. Капитан изнывал от смущения. Лева любил Валентину. Она жила в его сердце постоянно, как законно зарегистрированный жилец. Лева не хотел в глазах других делать из жены дурочку. Зато братья посоловели, почуяв добычу. Размягченные лица ослабли, мышцы растянулись, отвисли. Щетина съехала вниз.

– А где он? – рассеянно спросила Валентина.

– Рядом с отделом, на Якубовской, – честно признался Чуркин.

И по всей комнате понеслись диким переплясом, задребезжали, заволновались короткие гудки. Еще разносился по комнате страстный женский шепот, еще не остыло горячее дыхание в телефонной трубке, а Валентина уже отправилась в дальнее плавание. Верная супруга капитана нацепила черную повязку на один глаз, повесила нарукавники с изображением черепа, на голову повязала красную бандану, на шею набросила медальон с изображением мужа. Вылитый капитан флибустьеров. Лева окончательно смутился. Он опустил глаза, чтобы не встречаться взглядом с Чуркиным. Николай расшифровал мысль капитана Бронштейна. Мысли капитанов соединились на короткое время и вновь разбежались в разные стороны. Друзья на миг поняли друг друга. Все состоялось. Королева вышла в дамки. Любовь победила коварство. И лишь братья ничего не поняли. Они прицельно уставились в коридор, будто две тысячи долларов уже перешагнули порог квартиры. И никакой козырной дамы при них не было. Братья никогда не видели Капитана флибустьеров живьем. И не имели понятия, что он собой представляет. Свастика из черепа и костей никогда не плясала перед насупленными взглядами. И красная бандана не мелькала перед глазами. Братья не имели чести быть представленными супруге капитана Бронштейна. До сих пор они не были даже знакомы. Бронштейн с Чуркиным почти не дышали, боясь разрушить единение мысли. Они лишь незаметно переглянулись. И застыли, как истуканы, зацепив друг друга пристальными взглядами. Пока Валентина рыщет по городу в поисках выкупа, можно сыграть еще в одну игру. Городки там какие-нибудь, нарды, лапту. На выбор. Два на три. Двое против троих. Два и три. Три плюс два. Колоссальный набор вариантов. Кому что нравится. Сало катастрофически убывало. Засаленная тарелочка усыхала, заворачиваясь в трубочку. Хлеб съеживался в размерах. Шкалик безнадежно опустел. Время пересыпалось сухими песчинками. Щелк. Щелк. Щелк. Варзаев уже на подходе. Валерий Дмитриевич Варзаев – начальник отдела. Он уже майор. А Валентина – капитан флибустьеров. Целых три капитана получилось. Одного нужно вывести из игры. Чуркин вновь набрал номер.

– Валюх, а ты у Валеры одолжи, – вежливо подсказал Николай.

Чуркин все рассчитал, он славился железной логикой. Коля – знаток женской психологии, большой дока по этой части. После его слов Валентина истребителем налетит на Варзаева и потребует выкупа. А для какой цели ей понадобились деньги – объяснять не станет. Вот такая она – Валентина-краса, русая коса. Настоящая женщина, боевая жена мирного капитана.

* * *

Валентина была уже далеко. Корабль вышел в открытое море. Капитан флибустьеров на всех парусах вприпрыжку мчался по улицам города. Валентиной овладел охотничий азарт. В экстремальные минуты жизни эта простая женщина могла повернуть земной шар вокруг своей оси. Без точки опоры. Во всклокоченной голове судорожно бесились разные мысли. Они носились по черепной коробке, нисколько не смущаясь тем обстоятельством, что хозяйка чрезмерно возбуждена. Вместо того чтобы придать беспокойной обладательнице хотя бы небольшую степень солидности, чинности и степенности, взбудораженные мысли кувыркались и игриво подпрыгивали. Валентина бурно вздрагивала и громко всхлипывала, но шаг не придерживала, наоборот, прибавляла градусы и в широту и в долготу при пересечении земного пространства. Но ничего определенного в голове не было. Нужно срочно достать две тысячи долларов. А в доме нет ни копейки. Ни единой. До Левиной зарплаты целых пять дней. Но Валю ничуть не смущало это чрезвычайное обстоятельство. У нее появилась цель. До получения известия о похищении Левы Валентина пыталась выловить мужа, чтобы вытрясти из него заначку, но не нашла Леву, не успела. Родного мужа похитили бандиты, прямо из-под носа увели. Они требуют выкуп. Это нечестно, более того, подло. То, что Леву похитили именно бандиты, Валентина нисколько не сомневалась. Муж работает с уголовниками и разной другой сволочью, ему могут мстить бывшие арестанты и осужденные. Да мало ли плохих людей водится на этом свете, всех не пересчитаешь. Подлецов много на земле. Но друзей у Левы больше, их тоже много. Очень много. Они обязательно выручат капитана. Друзья дадут необходимую сумму. Они принесут деньги в портфеле с золотым замочком. И ключик от замочка вручат похитителям прямо в руки. И Лева выйдет на свободу. И тогда…

Валентина даже зажмурилась от восторга. Перед глазами выросла груда жареных цыплят, политых янтарным соком, со свежим томатным соусом домашнего приготовления, фарфоровое блюдо с пирогами, начиненными куриным паштетом и грибами, щи с огненной приправой, салат, горкой возвышающийся над хлебосольной скатертью. Раскрасневшийся Лева уминает румяного цыпленка, третьего подряд, ест заманчиво, с аппетитом, почти без передышки, щелкает, хрумкает… Хорошо, душевно, по-семейному. Валентина потрясла взбесившейся головой, укладывая разыгравшиеся мысли в один ряд, и далеко вперед выкинула левую ногу. Все, что делала Валентина в этой жизни, она делала с левой стороны, потому что родилась левшой. Она даже спала на левом пухлом боку. И каждый день вставала с левой ноги. Даже картошку чистила левой рукой, и ею же ощипывала деревенских цыплят. Лева предпочитал питаться лишь парным мясом, пока в доме водились хоть какие-то деньги. Беспокойные мысли жены тяжело и безнадежно ворочались в поисках выхода, веселой стайкой они гнездились в левой стороне Валиной головы. Она даже слегка кренилась на левый бок, как огромная баржа с пробитым дном. Но сейчас Вале было не до левой жизни. Жена капитана подобно птице стремительно летела по направлению к цели. Отдел милиции всем изумленным коллективом еще издалека заметил движущуюся мишень. И здание слегка осело набок. Тоже на левую сторону. Варзаев мышью прошмыгнул в кабинет и заперся на ключ, дежурный офицер приготовился к длительной осаде, а Валентина принялась безжалостно крушить старинное здание полицейского участка.

– Валентина, начальник уехал по постам, – громыхнул в громкоговоритель голос дежурного майора, – не стучи, всех граждан распугаешь. И так от тебя покоя нет. Ни днем, ни ночью.

– Майор, а ведь у меня Леву украли, – жалобно всхлипнула Валентина.

– Никуда Лева не денется. Ну, скажи, кому нужен твой ненаглядный муженек? Если взяли капитана, то ненадолго, скоро вернут, посылкой отправят обратно, да еще ленточкой перевяжут, с доставкой на дом, – засмеялся офицер, не скрывая изрядной доли ехидства, и радиохрипы исчезли.

Иронический громкоговоритель отдал концы, отключив связь. Чеканно прогремел металлический засов. Отдел предпринимал меры экстренного укрепления. Валентина огляделась, поправила юбку и уселась на ступени крыльца, прямая, упрямая, она уставилась настойчивым взглядом в кирпичную глухую стену. Варзаев осторожно, крадучись, выглянул в окно. Увидев Валин напряженный затылок, широкий подол юбки, раскинувшийся пышным веером по проезжей части, Дмитрий Валерьевич невольно вздрогнул. Личная жизнь капитана Бронштейна тесным образом переплелась с делами служебными. И не найти точки соприкосновения, не различить даже под микроскопом, – так все крепко въелось в плотную жизненную ткань. Жизнь превратилась в службу, а служба в жизнь. Варзаев загрустил – надо докладывать в главк. Семейный инцидент вышел за рамки полномочий маленького территориального отдела. Телефонный аппарат крутился перед глазами, как жирная осенняя муха, ворочаясь из стороны в сторону, напоминая о своем бесхитростном существовании. Дмитрий Валерьевич старательно отводил сумрачный взор от блестящего лакового бока черного чудовища. Диск, по-змеиному изворачиваясь, подползал к пальцам. Цифры смело выпрыгивали из аппарата и бойко приплясывали на столе, собираясь в знакомый до боли в сердце номер телефона. Варзаев набрал воздух в легкие, заталкивая его в себя тугими комками, и дунул на стол, лихие цифры мгновенно попрятались в диск. Пухлый палец привычно вошел в отверстие. Но Дмитрий Валерьевич набрал другую комбинацию. Он звонил не в главк, а Бронштейну, на звонок никто не откликнулся. Гудок уходил в пустоту, полный вакуум. Какой-то космический покой. Все сошлось. Украли, Леву похитили. На пару с Чуркиным. Два капитана находятся в руках бандитов. Валентина врать не станет. Жена капитана слыла в определенных кругах прямодушной и честной женщиной. Варзаев тупо слушал выворачивающие душу пронзительные гудки, прижимая к левому уху телефонную трубку, не выдержав ожидания, Дмитрий Валерьевич нажал кнопку прямой связи.

– Открывай дверь. Зови Валентину. Только это, – Варзаев кисло поморщился, – разговаривай с ней вежливо, по-человечески, что ли.

– Слушаюсь, – вздохнул дежурный.

Приказ начальника – закон для подчиненного. Дежурный майор в тайниках простой и незамысловатой души прятал нехорошее чувство. Внутри майора скрывалась зависть, он завидовал Леве Бронштейну. Редко кому выпадает такая удача. Любящая и нежная жена, хорошее питание, отличный уход – где в наше время отыщешь подобное счастье. Майор вспомнил собственный заброшенный дом, пыль и паутину в углах, неряху-жену и икнул от нахлынувшей горечи. Ядовитая желчь забила небо. Консервы на ужин, сгущенка вместо варенья, тухлые сардельки, не теплое мясное рагу. Не соскучишься от веселой семейной жизни. И майор, отстранив помощника, решительным шагом направился к входной двери. Он легко и весело отодвинул тяжелый засов, распахнул дверь и сказал, разбавляя голос доброй порцией майского меда: «Вставай, Валентина, простудишься. На дворе осень. Камень уже холодный».

Валентина медленно повернула встрепанную голову. И дежурный зажмурился. Из мутных опечаленных глаз шумно хлестала мощная струя какой-то бездонной, всепоглощающей любви. И майор затосковал, купаясь в светлых водах чужого чувства. Случись с ним что-нибудь, не дай бог, кто будет так убиваться и горевать о бедном майоре? На свой вопрос дежурный не смог найти ответа. Он поежился, зябко дернул плечом, стряхивая с себя кусочек неизведанного счастья, будто это была какая-то грязь.

– Вставай, Валя, начальник зовет, – сердито повторил майор, – раз Леву твоего похитили – пиши заявление. А я вызову дежурного прокурора.

И офицер отошел в сторону, предлагая Валентине пройти в суровое здание, но женщина испуганно отпрянула от него, слова дежурного пробудили в ней страх и тревогу. Прокурором стращают, нарочно пугают, чтобы не скандалила. Да не надо моему Леве никакого прокурора. Валентина с трудом выдавила из себя беспокойство и усмехнулась майору прямо в лицо, презрительно скривив губы и гневно расширив ноздри. В стратегические планы Валентины не входило стремление узаконить процесс похищения мужа. Она не хотела фиксировать в анналах истории злополучный факт, пребывая в уверенности, что в отделе еще ничего не знают о похищении капитана. Лучше решить вопрос полюбовно, по-семейному. Только что ей звонил Чуркин, она слышала его голос, разговаривала с ним. Не надо никакого заявления. Никому не надо. Лучше без него обойтись. Лева не любит прокурора. С детства. А прокурор не любит Леву.

– Проходи, проходи, Валя, не бойся, у нас никто тут не кусается, – ласково увещевал майор, подавляя в душе вспыхнувшее чувство зависти к удачливому Леве.

– А Чуркина у вас нет? – спросила Валентина, подозрительно всматриваясь в темноту коридора, будто неверный напарник легко мог спрятаться от нее в тихом и безопасном отделе.

Может, прячется где-нибудь, шутник и весельчак. Вдруг разыграл, пошутил и спрятался во мраке. Такое иногда случается с мужчинами.

– Его тоже украли, – бесхитростно откликнулся майор, – вместе с Левой. Я видел, как они на пару булькнули из отдела. Бандиты, наверное.

– А он и вам звонил? – сказала Валентина, медленно отступая от улыбчивого офицера.

– Нет, не звонил, – сказал дежурный, – я сам догадался.

Майор улыбнулся. Эта смешная женщина Чуркиным интересуется. Нелепая, чудная, с такой даже на улицу не выйдешь. На людях с ней стыдно показаться. Народ засмеет. Пальцами будут показывать. И что особенного Лева нашел в Валентине? У майора дома была совершенно иная собственность, рядом с ним проживала яркая женщина, заметная. Статная, стройная, красивая, но жуткая неряха и грязнуля. Зато с ней не зазорно по городу пройтись. Все мужики оглядываются. Так глазами и пожирают. Круп у майорши что надо – гладкий, пышный, утром хлопнешь, хорошо. Потому что от души хлопнешь. Вечером придешь, а круп еще колышется. Хлопай, сколько душе угодно, хоть все руки отбей. Валентина вдруг вспыхнула ярким пламенем. Чуркин не обманул, не разыграл. Николай сказал правду. Валентина интуитивно прочитала потаенные мысли дежурного майора. Широко взмахнув широкой юбкой, жена капитана резко развернулась и стремглав полетела, стремясь быстрее покинуть неприютные места. Майор уныло смотрел на разъяренную спину женщины. Варзаев непременно огорчится. Рассердится. Такую добычу упустили. Прямо из рук ушла. Вылетела. Никак не поймать удачу за хвост, не удержать в зубах птицу счастья. И премию теперь не дадут. Майор приуныл. Наверное, начальник уже прокурору позвонил. И в главк доложил. Ну, не бежать же следом, не хватать вредную женщину за юбку, народ засмеет. Дежурный вернулся в тесную каморку и нажал на кнопку громкой связи.

– Дмитрий Валерьевич, а она убежала, – тонко хихикнул майор.

– Вот и ладно, вот и хорошо, что убежала, – несказанно обрадовался Варзаев, – и пусть убегает. Подождем до завтра.

– А прокурору позвонили? – сказал майор.

– Подождем до завтра, – загадочно прогудел Варзаев, – утро вечера мудренее.

И Дмитрий Валерьевич отпустил кнопку. Офицер сердито бросил мертвый брусок в ячейку.

– Закрой дверь! – крикнул он кому-то, устраиваясь удобнее в своей каморке.

Заспанный помощник выглянул из подсобки, недовольно посмотрел на майора и поплелся к выходу. Засов глухо застучал по металлу, разделяя мир на две неравные части.

* * *

Вместе с Валентиной по улицам города летел страх. Он прочно поселился в женской душе, видимо, основался в ней надолго. Нужно было прогнать его, но страх шумно свистел огромными нелепыми крыльями, подгоняя Валентину, но она и без того стремилась убежать подальше от улицы Якубовской. Валентина не хотела, чтобы Левино похищение было официально зарегистрировано. Женщина не смогла бы объяснить вразумительно, почему она этого не хочет, никому, даже самой себе. Лева был бы против. Она знала, чувствовала это. Валентина вдруг резко остановилась, будто споткнулась обо что-то. Возбужденное тело задрожало и застыло лишь через некоторое время, застопорив ход. Перед Валей широко раскинулось двухэтажное здание. Двадцать три окна. Пять подъездов. Одна арка. В этом доме имел несчастье проживать Валин отец – старый холостяк и запойный пьяница, но прижимистый мужик. Валентина имела все основания предполагать, что у отца под матрацем припрятаны кой-какие сбережения. Иван Лукьянович никого не допускал на прикроватную территорию. Несмотря на пагубное пристрастие, Иван Лукьянович дорожил каждой копейкой, добытой превеликими трудами, приговаривая любимую поговорку, дескать, копейка рубль бережет. Валентине от отцовских щедрот мало что отваливалось. Иван Лукьянович выпустил дочь на свободу без приданого, рассчитывая на Левино национальное происхождение, желал урвать для себя от родного зятя. Но, усмотрев огромную прореху в зятевых доходах, Иван Лукьянович вычеркнул дочь из родственного списка. Изредка он навещал Леву и Валю, съедал одну половину зажаренного в духовке гуся, выпивал две бутылки домашней наливки и на шесть месяцев напрочь забывал Валино лицо. А Леву Бронштейна Иван Лукьянович тихо ненавидел. Даже адрес проживания родной дочери не вспоминал до следующего свидания. Так и повелось. Каждые полгода Валя звонила отцу, чтобы пригласить его в гости по случаю очередного семейного торжества. Иван Лукьянович одалживал проездной билет у соседки по квартире, затем до блеска вычищал драной щеткой парадно-выходной костюм тридцатого года прошлого века и долго всматривался в номера троллейбусов на остановке. У Ивана Лукьяновича было плохо со зрением. Старик ехал в гости, как в места лишения свободы. Обратно его доставлял Лева. Капитан Бронштейн взваливал грузное тело на плечо, забрасывая его за спину, словно это было не тело родного тестя, а мешок с картофелем. Все эти манипуляции Лева проделывал безропотно, не матерился, не пилил Валентину. Принимал отца жены, как неотложный родственный долг. А долги возвращать надо. Раз в году Валентина производила генеральную уборку в комнате отца. Стирала белье, занавески, боролась с пылью и паутиной, скопившейся в углах и под кроватью, она бы чаще наезжала, но отец был неумолим. Ежегодные чистки его вполне устраивали. Однажды Валентина наткнулась на тугие свертки под матрацем. Она потыкала пальцем в смятую газету, попыталась проделать дырочку в одном из свертков, но в это время в комнату вошел Иван Лукьянович.

– Валентина, положь на место, не трогай! – гаркнул сиплым голосом бывший боцман.

– Пап, а что это такое? – спросила Валентина, вытирая испарину со лба.

– Не твоего ума дело! – отрезал Иван Лукьянович. – Положь на место.

Валентина послушно сунула свертки под матрац, но в ее подсознании осталась память о тугих свертках, набитых скрученными в трубочку бумажными рулончиками. Она догадывалась, что отец копил деньги на похороны. Под матрацем было много денег. Рано или поздно получатся богатые похороны. С оркестром, с причтом и дьяками. Так думала Валентина. Иначе к чему бы отцу столько денег. В конце концов, если с Иваном Лукьяновичем что-нибудь случится, Лева никогда не бросит его. Надо будет лечить тестя – капитан вылечит. Надо будет похоронить тестя – капитан похоронит. А сейчас Лева попал в беду, значит, отец должен помочь. Забрать бы тугие свертки из-под матраца. Валентина прошла сквозь полумрак грязной лестницы, пропахшей человечьей и кошачьей мочой, с силой надавила на кнопку звонка.

– Кто? – тут же откликнулся звонкий голос за дверью, будто неведомый сторож стоял и ждал, когда кто-нибудь позвонит или постучит.

Это была соседка, по голосу слышно, Валя не любила любопытную сухопарую кочергу, обросшую с ног до головы редкими волосиками. Сама старая, а голос, как у пионерки. Она уже давно приглядывалась к наследству Ивана Лукьяновича, положив «глаз» на комнату и имущество старого холостяка. У соседки было много дочерей, но все они разбрелись, как сумели, поселились на разных окраинах города, лишь бы не существовать в едином пространстве с родной матерью. Разумеется, они рассчитывали на законную жилплощадь, предъявляя на коммуналку свои права. Одна из дочерей оставила матери своего отпрыска. Для пригляда за комнатой. Много лет неугомонный отпрыск разбавлял существование старой женщины своим присутствием. Потом бесследно пропал за горизонтом города. Соседка тихо перекрестилась, обрадовавшись, что законного претендента на жилплощадь с концами поглотило городское дно. А Иван Лукьянович, к пущей радости Валентины, отверг притязания соседки, та оскандалилась, но Ивана Лукьяновича в покое не оставила, питала надежды в глубине души.

– Теть Фень, открывай скорей, это я, Валюшка, – сказала Валентина.

И дверь глухо заскрипела. Отцовский дом встречал Валентину радушно, с любовью, приветливо, по всем законам человеческого гостеприимства.

– Валюшка, а отца нету дома, – сказала тетя Феня. – Ушел куда-то. Наверное, бутылки собирает. В Александровском саду. Там у него целый угол отвоеван у бомжей. Почти полгектара. Возами бутылки носит. Богатый стал, важный, все молчком да молчком. Слова теперь даром не скажет.

В звонком голосе чувствовалась ничем не прикрытая зависть. И явная лесть. Тетя Феня, нисколько не стесняясь, откровенно подлизывалась к Валентине. Очень уж хотела породниться.

– Теть Фень, у меня голова болит, – плаксивым голосом сказала Валентина.

Тетя Феня обидчиво поджала узкие губы. Лицо соседки превратилось в заостренный треугольник. Получился мерзопакостный угол с коммунальным уклоном.

– Ну и ладно, не хочешь со мной по-человечески, и не надо, – ржаво проскрипела соседка.

И тетя Феня ушла, от обиды сильно хлопнув дверью. У Валентины заломило в ушах. Лева находится в опасности. Надо действовать, некогда тут рассусоливать. Валентина нагнулась и пошарила рукой под ковриком. Ключа не было.

– Нету ключа-то, – сердито буркнула соседка, она появилась сзади, тихо и неожиданно, нависнув зловещей тенью, – он с собой теперь ключ берет. Не доверяет мне.

– А я в кухне посижу, – беззлобно предложила Валентина.

Опыт прошлого коммунального бытия подсказывал, с соседкой лучше не ссориться. Дешевле обойдется. Валентина прошла в места общего пользования. Отцовский стол скромно пристроился в дальнем углу, будто не хотел привлекать к собственной персоне постороннего внимания. Столешница, покрытая старой пожелтевшей газетой, пустые молочные бутылки, оставшиеся еще с советских времен, проволочная сетка для просушки вымытой посуды. Тетя Феня зорко наблюдала за пока безобидными перемещениями Валентины. Не дай бог, перейдет через чужую границу. Расстрел на месте. Непреложный закон коммунального бытия.

– Теть Фень, а давно отца-то видели? – спросила Валентина, прерывая мучительное молчание.

– Дак с месяц уже как не видела, – живо откликнулась тетя Феня.

Соседка явно утомилась от длительного бездействия. Она засуетилась у плиты, начищая белой тряпочкой газовые горелки. Плита изрядно потускнела от нещадных чисток. Широкие ржавые полосы расползлись по эмалевым бокам, некогда выкрашенным белой краской.

– Как это? – удивленно воззрилась на тетю Феню Валентина. – В одной квартире живете и месяцами не видитесь, что ли?

– А что мне с ним, детей крестить? – обиженно возразила соседка. – Утром рано уходит, вечером поздно приходит. На кухню совсем не заходит. Ничего не готовит.

– А что он кушает? Чем питается? Стол пустой, никакой еды нету, – Валентина повозила руками по старой газете.

– Дак он давно ничего не готовит, тихий стал, богатый потому что, – завистливым голосом проскрежетала тетя Феня.

– Да не придумывайте вы, тетя Феня, скажете тоже мне, – отмахнулась Валентина.

Сквозь ворох путаных мыслей проскочило легкое беспокойство. Валентина бездумно водила руками по столу, коленям зачем-то потрогала спинку обшарпанного стула. Все эти движения она совершала истово, словно молилась, довершая умственный религиозный обряд обязательными ритуальными действиями.

– Валюшка, ты чего вся посинела? – сказала соседка. – Расслабься и получи удовольствие. Хочешь грибного супчика? Я ведь сама грибы собирала, в лес ездила, а сушила над плитой. Вот здесь.

Соседка потрясла ободранной кастрюлей. Валентина подавила брезгливое отвращение. Глубоко в печенках засело любезное соседское радушие. С детства Валентина питала ненависть к общественным пирогам. Сама научилась отменно готовить, лишь бы чужим не закусывать.

– Не хочу, теть Фень, не хочу. Язык будто провалился. И аппетит пропал. Что-то беспокоюсь я. Как бы чего не случилось с отцом. Сердце прямо так и колотится. Месяц уже человека нет, как же это, а, давай-ка ключ поищем, что ли?

И Валентина сделала вялую попытку приподняться со стула, но тут же неуклюже, с шумом плюхнулась обратно. Едва не промахнулась мимо, а соседка радостно осклабилась. Чужое горе в радость.

– А чего его искать? Дверь тонкая, фанерная, хлипкая, толкни, она и распахнется. Ключ, он так, для забавы. Для ворон. Как пугало.

И тетя Феня покатилась по коридору. Валентина набралась мужества и встала, пошатываясь, помахала руками, обретая равновесие, и поплелась следом за соседкой. Они вдвоем налегли на дверь, раздался скрип, потом невеселый треск, дверь подалась вперед, увлекая за собой, но обе женщины вдруг остановились, как вкопанные. Иван Лукьянович возлежал на высокой кровати. Бездыханный и сухой, остроносый, с длинным вытянутым подбородком и удивленным лицом. Валентина охнула и сползла на пол, тихо подвывая, тоскливо и безнадежно. Лева пропал. Теперь вот отец скончался. Все пропадает, уходит куда-то. Как жить дальше? Соседка подбежала к кровати, схватила руку Ивана Лукьяновича. И отпустила, рука упала, как предмет, невольно отделившийся от основного туловища. Раздался сухой стук. Валентина схватилась обеими руками за грудь.

– Да не вой ты так, Валюшка! – закричала соседка. – Отец показывал тебе завещание?

– Не-а, – неуверенно сказала Валентина, – не показывал. Мы и не говорили об этом. Отец не любил наперед загадывать.

– Давай ищи, не сиди без дела, как кислая квашня, а я пока вещи посмотрю. – Соседка принялась споро, торопливо ощупывать костлявого старика с изумленным выражением на лице. Отец Валентины чему-то был безмерно удивлен, что-то он увидел такое на том свете, что поразило его прямо в сердце.

– Не смей! – Валентина поднялась с корточек. – Я сама. Сама все сделаю. И посмотрю. И проверю. Идите уже, теть Фень. Идите отсюда.

Валентина с силой оттолкнула нахальную соседку, сбросив ее морщинистые руки с мертвого отцовского тела. Обиженно насупившись, соседка нехотя выползла. Валентина тотчас же запустила руки под матрац. Слава богу, свертки на месте. Спокойно лежат себе. Валентина, не обращая внимания на бездыханное отцовское тело, нисколько не смущаясь чрезвычайной обстановкой, сорвала бумагу на свертках. Истлевшая газета рассыпалась мелкой трухой, волнами разошлась в пыль, на полу образовалась кучка из обрывков бумаги. Наконец, Валентина размотала первый рулончик. И… Жена капитана Бронштейна громко застонала. Грудной стон поднялся к потолку, сначала покачался на старенькой люстре, затем переместился ближе к форточке, немного подумал, размышляя, что ему делать дальше, и улетел в кухню. Отправился прямиком к тете Фене, наверное, решил жидким чаем побаловаться, чтобы душу отвести в теплой компании. А Валентина все рвала и рвала тугие рулончики на мелкие кусочки. Вместе с ногтями рвала, раздирая в кровь пальцы, будто снимала с себя кожу. Иван Лукьянович Тараскин хранил под матрацем советские деньги. В свертках были сплошные червонцы. Хрустящие ассигнации. Красный цвет. Алое зарево. Под изодранными ногтями яркими огнями пылал четкий профиль вождя всех времен и народов.

* * *

Капитан Бронштейн задремал, но оставил один глаз для контроля за окружающей действительностью. Правый мирно спал, левый бодрился, топорщась рыжими ресницами. Смешная ситуация принимала непредвиденный оборот. Николай Чуркин изображал из себя гостеприимного хозяина. Тройственная компания пребывала в тягостных раздумьях. Четвертый член союза находился на боевом посту. Витек, Совок и Колек. На лестнице – Санек. Отличная компания, дружная команда, настоящий квартет.

– Брателло, – тронул за плечо Леву один из членов тайного союза, кажется, Витек.

А может, Совок, кто их разберет, все трое были на одно лицо, как будто от одной матери произошли.

– Брателло, – сказал Витек-Совок, – бабки вернете – и прямой ходкой на свободу. Четко?

– Четко, – согласился Лева, – четче не бывает.

– Тогда Санек вольется в нашу компанию, – сказал Витек-Совок, – а я свистну.

– Зови, – вздохнул Лева и закрыл оба глаза.

И правый глаз закрыл, и левый. Потому что смотреть на происходящее капитану было тошно. Тошнее не бывает. Чуркин уже израсходовал весь запас амбарных анекдотов. Словесный источник иссяк. Даже спасительная футбольная тема не радовала: