- Двадцать семь.
      - Давно "землю" топчешь?
      - Полтора года.
      - Круто, - произнесено это было с ноткой издевки.
      Виктор тоже посмотрел в телевизор. Теперь стало понятно, почему звук не совпадает с изображением: на экране старательно разевает рот пышнотелая оперная певица, а из динамика откровенничает Алла Борисовна: "Любовь, похожая на со-он!..
      Счастливым сделала-а мой дом дом!.." Наверное, тетка убрала звук телика и включила радио. Он уже жалел, что связался с этой змеюкой Гюрзой. Правы были ребята. Да и сам он мог бы допереть, что помогать она не станет. Понятное дело - баба-то ссыльная, озлобленная на мир вообще и на ментовку в частности, ловит своих блядей и бесится.
      С Литейного в полицию нравов скатиться - тут кто хочешь озлобится. Так на хрена ей прошлое ворошить и лезть в чужие дела?
      - Видите ли...
      - Вижу. - Теперь Юмашева смотрела на молодого опера. Ехидно смотрела. Чуть ли не презрительно. - Слепой не увидел бы. Первое крупное дело, отчего же не попытаться раскрыть. "Глухарь"
      "глухарем", а вдруг удастся "палку" за раскрытие поставить? А с помощью Гюрзы, может, и на заказчика выйти? Тут тебе и слава, и почет, и уважение коллег...
      Иногда движения губ певицы попадали в унисон с текстом пугачевской "Любви". И получалось вроде бы забавно.
      "Да уж точно: Гюрза - она гюрза и есть", - думал Виктор и чувствовал, как его уши, черт бы побрал, опять стремительно наливаются соком, презрев сквозняки. Кретинская реакция организма на неловкую ситуацию. И унизительная - поскольку от него не зависела. Он сжал зубы и уже собрался подчеркнуто вежливо откланяться, но тут Юмашева проговорила, обращаясь будто в пустоту:
      - Ничего непонятного в фокусе с подсадным охранником нет. - Ехидные искорки пропали из ее глаз. Или, может, их и не было? - Наш друг-заказчик тем самым просто дает понять заинтересованным лицам, что при желании может мочкануть кого угодно без банальной снайперки и самопальной бомбы. И что Марьев завален не из-за простых криминальных "терок".
      - А из-за чего? - позволил себе вопрос Беляков, размышляя: уйти или остаться.
      - Кабы я знала... - равнодушно пожала плечами Юмашева.
      Певица на экране наконец отпела свое. Начались трехчасовые новости, озвученные радиостанцией "Мелодия". Виктор отвернулся от телевизора.
      Новость про убийство депутата ЗакСа уже отстала от тройки "горячих", теперь первым номером программы шла передислокация российских войск на чеченском поле брани. Хотя еще четыре дня назад акулы пера и телеобъектива, получив очередной кусок сырого мяса, взахлеб верещали о политической подоплеке сей "заказухи", намекали на ее связь с предстоящими парламентскими и - даже! - президентскими выборами и требовали от властей прекратить беспредел в культурной столице России. Но - быстро выдохлись. В конце концов, Марьев не первый и не последний...
      - Вы поможете мне? - напрямую спросил Виктор.
      - Да чем, Витя? - устало поморщилась Юмашева. - Я же говорила, что убиенный Марьев проходил у меня свидетелем, но по повесткам ни разу не являлся. Я его в глаза не видела. А потом.., по том мне уже стало не до него. - Она сделала паузу, потянулась было к сигаретам, но передумала. Это "глухарь", Витюша. Типичнейший! Тут и ФБС в компании с УРом и всей прокуратурой вместе взятой ни фига не накопают. Не говоря уж о простых желторотых операх с "земли". Хотя ты, если глубоко лезть будешь, по морде можешь неслабо получить. Как я в свое время...
      "Да к черту, - вяло подумал Виктор. - Действительно, чего я пристал к ней? Не желает баба вмешиваться в эти заморочки - ее дело. Тоже мне "Гюрза", "Гюрза"... Укатали сивку в крутой ментовке..."
      И он допил кофе. Будто точку в разговоре поставил.
      - Сядь на место, - неожиданно жестко сказала Гюрза. Виктор опустился на белый пластиковый стул. - Я еще не закончила. Окружение Марьева смотрел?
      - А как же... А толку? Примерный семьянин, если и есть любовница, то я на нее пока не вышел.
      Не видел, не привлекался, в связях с криминальными структурами замечен не был... Да кто ж мне про депутата-то компру даст?
      - Ну да, это как водится... - вздохнула Гюрза. - С падчерицей его беседовал?
      - Нет. Ее отправили к Гомель к бабушке, пока похороны, то да се... А что - имело бы смысл?
      - Смысл всегда можно найти, - туманно сообщила Гюзель и резко сменила тему:
      - Кому известно о том, что ты хочешь меня привлечь к расследованию?
      - Начальнику отдела. Подполковник Григорцев... Да весь отдел знает...
      - Еще кто? - Глаза Гюрзы теперь были злые и колючие. Куда девалась укатанная жизнью и службой сивка?
      - Ну... Григориев посылал официальный запрос в Главк.
      - Это ерунда. Там есть и мой отказ, почти официальный. Больше никому не трепал?
      - Нет...
      - Вот и не трепли. - Гюрза не удержалась, вновь закурила. И сказала уже спокойно, наклонившись поближе к Виктору:
      - Я, Витя, старая больная женщина, мне вредно волноваться. А ты тут скачешь, как.., не скажу кто. Поспокойнее будь... - Некоторое время она молчала, подперев щеку ладонью и сосредоточенно разглядывая пунцовые Викторовы уши и о чем-то размышляя. - В общем, договоримся так. Я тебе дам кое-какие наводки на интересное окружение Марьева, но только с одним условием: разрабатывать его контакты будешь сам. И чтобы ни одна живая душа не знала, что я работаю с тобой. Договорились?
      - Ну, если вы так хотите...
      - Не просто хочу, Витя, - требую. Иначе ни хрена ты не нароешь. А со мной у тебя есть шанс выйти на исполнителя... Если он еще жив. Договорились? Ну и лады. Сейчас мы заедем в отделение, я разберусь с Ломакиной, а потом спокойно обмозгуем, как тебе лучше действовать.
      И она раздавила недокуренную сигарету в пепельнице.
      23.11.99, вечер
      Порядок действий был отработан годами и годами же не менялся. Прихожая: куртка в шкаф, сапоги на полку, тапочки на ноги, взгляд в зеркало - как выгляжу? Обычно зеркало не обманывало: ниче смотришься, мать, боевито, хотя видок замудоханный. Может, работать поменьше надо?
      Ну это-то Г.А. Юмашева и без зеркала понимала.
      Потом - кухня: продукты из сумки в холодильник, гордо сияющая боками "турка" - на огонь, вода - в кастрюлю и тоже на огонь.
      Был у Гюрзы пунктик на чистоту. И на сторонний взгляд наверняка граничил с идефикс. Дескать, единственная и последняя возможность для одинокой (!) женщины-мента (!!) сохранить лицо в условиях оперативной службы и российских будней.
      Дескать, мужики - кто спился, кто озлобляется без меры, а у женщины свои реакции на стрессы.
      Одежда - так с иголочки, квартира - так чтоб ни пылинки, ни соринки. Однажды даже один из очень близких друзей (читай - возлюбленный) как бы невзначай обронил: "Квартирка у тебя. Гуля, как образцовая казарма. Все сияет и блестит. Даже как-то неуютно тут себя чувствуешь. Как в музее.
      Или в стерильной лаборатории". Ну, возлюбленный долго не продержался, а вот слова запомнились. "Ну и пусть похоже. Такова уж я. Всякие случаи бывают: с утра вырядишься, поскольку вечером приглашена на раут в мэрию, а через час тебе приказ: гнать вместе с группой захвата для задержания наркоторговца, держащего где-нибудь под Гореловым вонючий притон. Из князей - в грязь, иначе говоря. А что касается вылизанной до блеска квартиры... Так восточная кровь виновата и тяжелое детство. И юность. Да и зрелость тоже. Бывало - чего греха таить - кривая домой приползала после какого-нибудь праздника с приятелями-операми, а на утро, глядь, сапожки вычищены, пепельница вымыта, посуда аккуратно расставлена на сушке. Не иначе - домовой помогает... Помотайтесь с мое по общагам да коммуналкам..."
      С помощью зажигалки включила газ. Отвернувшись, прикурила вечернюю сигаретку от той же зажигалки. Чувствуя азартное покалывание в кончиках пальцев, Что случилось? Сергей Геннадьевич Марьев убит. Ждала ли она этого? Только честно?!
      Ну, коли честно, то ждала. Если не убийства, то хотя бы, так сказать, ветерка в неподвижном, застоявшемся вокруг нее воздухе... Видит бог, ничьей смерти она не желала. Просто теми письмами (рапортами, докладными записками, секретными сообщениями, кляузами - называй как хочешь) хотела кому-то что-то доказать. Дескать, стреляй, гад, всех не перестреляешь!
      Что ж, ты отомстила. И вполне по-бабьи. Но выстрелили почему-то не в тебя, Гюрза. Выстрелили в Марьева. Добилась своего, да?
      "Добилась. И горжусь тем. Собаке собачья смерть.
      О Сергее Геннадьевиче теперь можно забыть".
      Юмашева распахнула холодильник и достала с полки на дверце початую бутылку "Мартини". Посмотрела на свет - осталось больше половины со Дня милиции - и щедро плеснула в кристально чистый бокал. Сегодня можно. Сегодня праздник.
      Наконец что-то сдвинулось в этом давнем деле - впервые со времен ее опалы.
      С бокалом в руке вернулась в прихожую и встала напротив зеркала. Оглядела себя более придирчиво. Даже не подозревая, что повторяет действия Сергея Геннадьевича незадолго до роковых выстрелов.
      Осмотр отражения ее удовлетворил. Конечно, круги под глазами, взгляд усталый, но по-прежнему цепкий, пронизывающий. Змеиный, одним словом. Как у гюрзы. Юмашева усмехнулась и чокнулась со своим двойником в зеркале. Сделала глоток. Потом вернулась на кухню и выключила газ под почти выкипевшей туркой. Если бы у нее сейчас спросили, какого черта она связалась с этим - как его? - Беляковым и делом об убийстве Марьева, она бы ответить не смогла. "Да, "глухарь" стопроцентный. Да, оперок исполнителя, конечно, не найдет. Если будет без меня работать. А ведь нам исполнитель и не нужен. А кто нам нужен? Чтобы поставить точку во всей этой истории со ссылкой, надобен другой человек. И "скороход" - опер - как там его, Беляков? - в нашей охоте выступит в роли загонщика".
      Она усмехнулась и принялась сыпать любимые пельмени в закипающую воду. А любимые они потому, что она ненавидит готовить: часами вдыхать кухонный смрад и чад, простаивая у плиты, дабы побаловать свой желудок чем-то этаким, вкусненьким. Обойдется желудок и без вкусненького. Да и некогда ей готовить. Если и случается когда - лучше полежать на диване с книжкой, подарить телу и мозгу полную расслабуху. Язва, как же, язва желудка, бойся язвы при такой-то работе, скажет кто-нибудь. Но у нее есть средство, народное и работающее, как уйти не только от язвы, а даже от болячек посерьезней. Каждое утро ложку меда на голодный желудок и запить кипяченой водой. Спасибо одному рецидивисту, научил. И хоть она сама часто пропускает приемы меда, но язвы-то нет, как и не было. А при ее образе жизни и питания уже должна была бы показаться...
      Ретроспектива 1
      За открытой дверью
      05.12.96, ночь
      Из разбитого окна на лестничной клетке дует немилосердно. Мороз градусов около пятнадцати.
      Конечно, погода не самая страшная из питерских, но для оперативников, часа по три ждущих невесть что на темной, провонявшей мочой лестничной площадке, невыносимая. Не потеплело даже после начавшегося днем снегопада. Теперь крупные, размером с мотыльков снежинки бесшумно ударяют в стекло и оседают сугробиком на карнизе; самые же верткие через дыру в окне пробираются внутрь и весело кружатся в мертвенном свете одинокого уличного фонаря. - Рукоять табельного "Макарова", даже спрятанного в теплый карман пятнистой куртки, холодит пальцы. Я ежусь (а также дикобразюсь) и переступаю с одной задубевшей ноги на другую. Под ногами шуршит какой-то мусор.
      Опер Алексей Крышкин, притаившийся в закутке позади шахты доисторического лифта, неодобрительно на меня косится, но молчит. А чего ему - конечно, там, в закутке, лучше - отопительные трубы рядом и не дует. А я вот должна на самом сквозняке торчать, придатки отмораживать...
      Почему всегда так получается? Почему буквально во время всех операций я оказываюсь на самом невыгодном месте? Если летом - то на солнцепеке или под проливным дождем, если зимой - то, пожалуйста, на таком сквозняке, что человека с " железным здоровьем в гроб загонит, не то что меня, постоянно простуживающуюся...
      Итак, мы в засаде. Засада. Самая паршивая штука во всей работе опера. Хуже, пожалуй, только поиск понятых - ноги истопчешь, пока уговоришь какого-нибудь испуганного прохожего помочь следствию. Нынче все ментов боятся почище рэкетиров.
      Третий час ночи. Какого же черта ни хрена не происходит?
      Сережа Румянцев, расположившийся несколькими ступеньками ниже, шепотом комментирует ситуацию:
      - Они, наверное, спать легли. Завтра ж на работу...
      Крышкин довольно хмыкает. Молодец Серега.
      Шутка несмешная, но в нашем положении и такая сгодится. Пошутил - и вроде спало напряжение.
      Потеплело на душе.
      Мы пришли сюда, чтобы накрыть наркоманский притон. Пасли его ребята уже давно, но успешно. И теперь настала пора брать. Вот и берем: я, Крышкин. Румянцев и четверо оперов из ближайшего отделения - двое этажом выше, двое перед дверью проклятой квартиры; похоже, действительно все спят.
      Нет, не должны. Незадолго до нашего появления, как нам сообщила разведка, туда зашли двое небедных клиентов, похоже, кавказцы. И до сих пор не вышли - черного хода тут нет, да и "Волга" одного из них торчит у подъезда. А из-под двери отчетливо тянет особым запашком, понятным только наркошам и ментам. Так что они там. Ширяются. Как бы не померли от передозировки...
      Схема простая: ждем, пока кто-нибудь не подойдет к квартире или не выйдет оттуда. Тогда в открывшуюся дверь вламываются ребятки и скручивают всю шайку-лейку. Иначе никак - пока орлы будут дверь выламывать, хозяева всю дурь успеют в унитаз спустить. И доказывай потом, что тут собрались не на встречу одноклассников. И то, что экспертиза покажет содержание наркотика в крови, ничего не значит - ширнувшийся где-то на стороне уголовной ответственности не несет, а вот сбытчик сядет всерьез и надолго. Поэтому, кстати, наше ожидание преследует еще одну цель: входящего в квартиру (или убывающего из нее) немедля отделяют от сотоварищей и допрашивают, пока тепленький. Колется он (в смысле - сдает сотоварищей, а не иглой в вену тычет) очень быстро: зачем ему, честному, но оступившемуся покупателю зелья идти "паровозом" с гнусными торговцами?
      Вот мы и ждем, пока либо туда кто-нибудь сунется, либо оттуда нос покажет. Уже четыре часа ждем.
      В душе моей начинает расти вал раздражения.
      Я, великий сыщик Гюрза Юмашева, капитан, без пяти минут майор, старший оперативный уполномоченный с Литейного, должна торчать ночью на какой-то вонючей лестнице... Я мысленно посылаю всех и вся на три буквы и поднимаюсь к злосчастной квартире. Крышкин квакает что-то предостерегающее мне в спину, но я посылаю и его. Бездумно берусь за ручку по всем законам должной быть запертой двери и тяну на себя.
      Меня всегда интересовало, а что произошло бы, если б я поступила не так, а иначе? Как бы повернулась моя жизнь, не подойди я тогда к той дурацкой двери? Может, тьфу-тьфу, носила бы уже полковничьи погоны, а не ишачила в полиции нравов?
      Скатиться туда с Литейного - хуже оскорбления для настоящего опера трудно придумать. Нет, что ни говорите, а судьба есть. Не дерни я сдуру за ту ручку - и как бы все сложилось? Не вышла бы на одну из самых мощных группировок тех лет, не распутала одну из самых хитрых махинаций... И в результате не превратилась бы в обыкновенного ловца сутенеров. Но я совершила самый нелогичный поступок, какой только можно представить себе в той ситуации. Я попыталась открыть заведомо запертую дверь.
      Дверь оказалась незапертой, отворилась легко и бесшумно. Хозяева содержатели наркопритона - забыли ее запереть. Только и всего.
      Замешательство среди бойцов длилось полсекунды. По истечении этого времени грохочущая ботинками, угрожающе лязгающая затворами волна смела меня, оттеснила, вжала в стену. Ребята слаженно ввалились в квартиру; послышались крики:
      "Стоять!", "Руки!", "Милиция!" и прочие вгоняющие в ступор вопли.
      Сволочи они все-таки, эти мужики. Дверь-то я открыла, а первыми ворвались они. Невежливо.
      Понятно, что меня они уберегают от возможных неожиданностей со стороны хозяев, но все же...
      Я достала ствол и поспешила за своими бойцами. В комнате царило оживление - только среди наших, ясное дело. Клиенты уже дозрели и адекватно реальность воспринимать не могли. А радость ребят была понятна: на столе открыто красуется банка, как пить дать, с "опиухой", вокруг разложены пакетики с белым порошком - не успел-таки хозяин в унитаз бросить! Значит, сии клиенты сидят на героине. А с героина еще никто не слезал.
      Сам хозяин здесь же - единственный трезвый из обитателей притончика, обыскиваемый Крышкиным и зло зыркающий по сторонам. Оперы, как конвой мавзолея, охраняют банку и пакетики - не дай бог кто-нибудь перевернет или рассыплет...
      Хотя - некому: два клиента, как уже говорилось, вмазаны по полной программе. Более того: один из них как сидел со шприцем, занесенным над оголенным изгибом локтя, так и застыл в прострации.
      Действительно, кавказцы. Прикинутые - богатые дубленки, "гайки" на пальцах - смотрят исподлобья, но, естественно, пока не врубаются. Картина маслом - "Не ждали".
      - Йа-ха, Гюльчатай!
      От переполняющих его чувств Сергей Румянцев уже не может изъясняться по-русски. И даже обзывает меня Гюльчатай, хотя прекрасно знает, что я не люблю этого. Но сейчас не до обидок. Говорю ему:
      - Узнай, чья "Волга".
      Рот в улыбке растянут до ушей.
      - Уже. Вот этого, - он тычет пальцем в плотно сбитого кавказца лет тридцати пяти, приятеля того, что со шприцем, со щеками, синими от тщательно выбритой, но все равно заметной щетины, и берет со стола пачку изъятых документов. - Точнее, не совсем его. Он по доверенности ездит. Точнее, ездил. Пагава, Алан Муртазович его кличут.
      А тачка принадлежит какому-то Марьеву С. Г.
      - Кто таков?
      Румянцев безмятежно пожимает плечами:
      - А пес его знает. Разберемся.
      Да уж, разобрались...
      Я сваливаю на него самую трудную часть ментовской работы:
      - Дуй за понятыми. А я пока протокол начну.
      Сережа исчезает. Я же, сдвинув в сторону остатки закуси на столе, достаю чистые бланки. Душу переполняет ликование - как всегда после удачно завершенной операции.
      Эх, знать бы тогда, чем эта история с "Волгой" некоего Марьева С. Г, обернется для меня спустя год...
      24.11.99, утро
      Самое античеловечное изобретение в истории - это будильник. Самое сволочное. Будильники надо истреблять, как воробьев в Китае.
      Если бы Гюрза действительно спала с пистолетом под подушкой, как о том говорится в милицейских небылицах про нее, то вытащила б его и разнесла эту дребезжащую железку к ядрене фене.
      Ровно в семь. А так приходилось вставать, покидать кровать, которая казалась лучшим другом, выполнять десять отжиманий, лезть под контрастный душ.
      Она привыкла заставлять себя. Вся ее жизнь - преодоление. Благодаря этому она смогла стать тем, кем стала. У других бывает, конечно, и по-другому. Скажем, если тебе повезло с родителями, которые проведут тебя за ручку до мягкого кресла, через престижные вузы и нужные знакомства. А если ты детдомовская, то приходится кувыркаться самой. Тут уж, девочка, ты никому не нужна и не интересна, кроме себя, дорогой и единственной.
      Сейчас еще ничего. А вот раньше, до опалы, был "полный песец". Гюрза не слышала будильника. Ну не слышала - и хоть ты тресни. И стук в дверь ее бы не разбудил. И если бы пальнули из .пистолета над ухом - наплевать. Спала бы дальше.
      Единственное, на что реагировал ее организм, был телефон. Вот телефонный звонок заставлял ее выныривать из объятий Морфея и таки проснуться.
      Почему так происходило - одному богу известно.
      Однако происходило. И в течение трех - трех! - лет она под разными предлогами просила коллег по службе звонить ей по утрам домой. Причем старалась не обращаться к дежурным по отделениям: с одной стороны, чего им, все равно дежурят, могут и брякнуть, а с другой-то - если кто забудет, или будет в запарке, или еще что? Зато теперь можно не заставлять себя, потому что...
      Откровенно говоря, свою службу в полиции нравов Гюрза терпеть не могла. Не любила до такой степени, что изредка, очень изредка позволяла себе являться на Тверскую в простенькой курточке и плевеньких джинсиках (хотя во все остальные "присутствия" собиралась словно на прием в посольстве) часикам к двенадцати, выдерживала там минут тридцать и быстро сваливала, мотивируя отлучку необходимостью работы "по адресам". Но вообще-то богемное разгильдяйство осталось в развеселом студенческом прошлом, и теперь она не позволяла себе расслабляться надолго даже в мелочах. Она должна быть лучшей, где бы ни работала - хоть в Главке, хоть дворником. Хоть в полиции нравов. А это требует сил. Но иначе и жить не стоит, не правда ли?
      Утренний распорядок исполнялся своим чередом. Завтрак. Конечно, кофе, изгоняющий последнего усыпительного беса. Поесть лучше плотнее, но не всегда можешь втолкнуть в себя все, что выложила из холодильника на стол. Можешь и сознательно обречь себя на голод, если предстоит серьезная работа, например задержание или обыск.
      Тогда необходим пустой желудок. Да, так она по-дурацки устроена. Голод делает ее злее, собраннее, работоспособнее, на пустой желудок все выходит лихо и ладно. Мозг и организм не допускают сбоев и ошибок, выбирают оптимальные решения, и, кажется, фарт сам липнет к тебе.
      О работе она начинала думать за первой сигаретой. Составив тарелки в мойку, наполнив чашку второй, "под табачок", порцией кофе. Будничные дела она перебирала, особо ни на чем не задерживаясь. Здесь все, по крайней мере, на сегодня ясно и осложнениями не грозит, думать, в сущности, не над чем. Знай исполняй себе предписание. Остается Марьев, по которому надо начинать работу.
      С чего начинать, ясно - трясти агентов. Чего-чего, а информаторов у нее хватает. Зря она, что ли, двенадцать лет в органах протрубила, из них полтора года на Литейном в отделе "А", который и специализируется на сборе информации в криминальной среде и, разумеется, на вербовке информаторов.
      Об этом в широкой среде непосвященных распространяться не принято, но вся работа оперов - от районных до старших - зиждется на агентуре.
      Проще говоря - на "стукачах", хотя никто не называет так людей, которые - добровольно или же в силу различных обстоятельств - исправно приносят информацию, слухи, обрывки интересных разговоров. А уж как распорядится опер полученными данными, это его забота. У каждого опера свой круг информаторов, составляемый годами и лелеемый им любовно, как грядка садовода-фанатика. Информаторы имеются во всевозможных слоях общества - от бомжей до бомонда.
      В нужный момент в мозгу Гюрзы словно включилась некая компьютерная программа, и завертелось - имена, клички, подходы, выходы, криминальные профессии и знакомства. От них выстраивались линии к ядру размышлений, к кружочку с фамилией Марьев внутри. Большинство из линий не дотягивалось до него, иные вообще уходили прочь, к другим полюсам. Наконец, пройдя сквозь аналитический фильтр, отобралось несколько, чуть более десятка индивидов, из которых можно выудить что-то дельное. Теперь их требовалось выстроить по ранжиру, выдать каждому порядковый номер, потому что свое время Гюрза ценила и тратить его попусту на разговоры без отдачи не хотела. Следовательно, надо выйти на результат как можно раньше, не на последнем опрошенном "стукаче". Что ж, значит, составим для себя хит-парад информаторов, "горячую десятку", исходя из вероятности обладания сведениями по Марьеву...
      Она смела крошки со стола в грязную тарелку, из нее выкинула в мусорное ведро. Помойные ведра, даже свое собственное, она спокойно видеть не могла. Ее невольно передергивало. Уж слишком много их в начале милицейской карьеры было переворошено на обысках. Пропасть ведер, гибель ведер. И все голыми руками, забыв о врожденной брезгливости, отброс за отбросом, как последний бомж. Ловя насмешливые взгляды коллег - дескать, если хочешь быть оперативником, то хлебай полной ложкой повседневные ментовские радости.
      Наверняка кто-то ждал, что она не выдержит и сорвется в истерику, ведь я женщина, как вы можете заставлять меня заниматься такими гадостями? Но этот "кто-то" плохо ее знал. Трудности распаляли ее злость, злость разжигала паровой котел ее энергии, и она выдерживала многое.
      Ее вдруг мысленно повело вбок, на тропу досужих размышлений. А если бы действительно ей даровали высочайшей милостью дворянство за выдающиеся заслуги в искоренении криминала и пришлось бы сочинять герб и девиз, то... То сочинила бы. На гербе изобразила бы гюрзу, из пасти которой обязательно сочится яд. Гюрзу, которая... ну скажем, обвивает кактус как символ тягот и невзгод. Геральдические цвета - красный и черный.
      Просто потому, что это ее любимые цвета. И над гербом прописан девиз, что-то вроде: "Нет мужика круче меня". Не-а, не годится. Может, лучше: "Расступись и разбегайся"? Бр-р-р - чушь какая!
      Итак, тот, кому несомненно принадлежит номер первый и кто не может не знать чего-либо о Марьеве, в городе, собака такая, отсутствует. Где он, когда вернется, вернется ли - неизвестно. Но к намеченным на декабрь выборам, может быть, объявится, поэтому оставим за ним условное первенство и обратимся к номеру второму.
      Она продолжала размышлять, переходя в комнату, усаживаясь перед зеркалом для наведения "товарного вида".
      Не закончив эту церемонию, она не отходила от зеркала, даже если чувствовала, что опаздывает.
      Ничего, на машине доедет, не впервой. Но приходить на работу кое-как она не могла. Если не будет выглядеть блестяще, пропадет уверенность в себе, а без этого нет работы. Ухоженность - для работы, для дела, которому совсем не по-женски посвятила всю себя. Смотри, народ: Гюрза идет! Лучшая в мире...
      Кстати, о деле. С кого же все-таки начать серию встреч с информаторами?
      Как обычно, в случаях сомнения она положилась на интуицию, и ее интуиция, этакая самостоятельная змея, гюрза в Гюрзе, ожила, зашевелилась, подняла шипящую голову. И высветила в ряду имен и кличек человека, с которого она и начнет. Позвонит сегодня с работы и забьет "стрелку".
      Закончив с макияжем, критически оглядела результат. Лучше лицо не сделаешь. Разве что если можно было бы вернуться на десять лет назад. Или если перейти в домохозяйку при "новом русском" и не вылезать из косметических салонов. И то и другое невозможно. И никакого сожаления по этому поводу.
      Она подошла к шкафу. Извечный женский вопрос "что надеть?" по рабочим дням Гюрзу не тревожил. Джинсы и свитер. Или деловой костюм.
      Практично, годится и для засады, ей идет и то и другое. Сегодня она, пожалуй, предпочтет костюм.
      Черные брюки и пиджак. Засад сегодня вроде бы, тьфу-тьфу, не предвидится, а приличное заведение посетить, она надеется, придется. Если вызовет агента и договорится о встрече. Звонить есть смысл часиков с двенадцати, раньше агент не просыпается.
      Так, готова. Из сумочки ничего не выкладывала, денег в кошельке лежит достаточно. Достаточно на сегодняшний день, а бывает ли их достаточно вообще - вопрос вопросов. Что у нас со временем? Впритык. Следовательно, как обычно. Пять минут ждет на остановке муниципальный транспорт, если тот не прибывает, то за десятку на машине.
      Итак, очередной рабочий день начался.
      Глава 2
      24.11.99, день
      Конспиративная встреча агента и его куратора для многих окутана ореолом таинственности. Для немногих - ничем не окутана, просто кусок будней, часть работы, а работа, как известно, весомая составляющая короткой жизни... Гюрза пришла раньше не потому, что боялась опоздать или таков был ее стиль. Напротив, на деловые встречи она предпочитала являться минута в минуту. Другое дело, конечно, любовные свидания; в этом случае свое брала традиция - женщина всегда опаздывает и в том права. Но сегодняшнее, назначенное на четыре рандеву к любовным не относилось. Хотя природа и милицейские предания знают случаи, когда тот, кто "стучит", с тем, кому "стучит", состояли в интимно-лирических отношениях.
      Гюрза припомнила, нет ли у нее еще каких-нибудь дел неподалеку от места встречи. Чтобы два раза не мотаться. Оказалось, есть. Таким образом, можно убить одной поездкой двух зайцев. С первым делом она управилась быстрее, чем ожидала, образовался временной вакуум, его потребовалось чем-то заполнить.
      Юмашева прогулялась пешочком до нужного угла. Можно было и еще погулять, центр города располагает к этому, но вот погода.., жуткая влажность, холодный ветер - бр-р-р... Поэтому полчаса, оставшиеся до условленного времени, Гюрза провела в кафе. В том самом, что и служило местом встречи. Заказала пиццу с грибами, кофе, бисквиты. Не потому, чтобы замотивировать получасовое сидение за столом, а потому, что действительно проголодалась.
      Она помнила это заведение еще с советских времен. Тогда это была котлетная, построенная, видимо, как соцбытучреждение прядильно-ниточного комбината, расположенного в квартале отсюда, для перекусочных нужд его работников. Среди питерских "застойных" котлетных - вполне пристойное место. Не грязное, алкашей гоняли, на столах салфетки в пластиковых стаканчиках, котлеты, конечно, дрянь, но всегда имелся выбор других блюд; среди них встречались и ничего себе, вполне съедобные. И очереди обычно не выстраивались.
      Кооперативно-перестроечные времена, едва затронув интерьер, переменили ценник, вывеску и ассортимент. Заведение впервые обзавелось именем собственным - "Жанетта", в нем стали варить кофе по-восточному и продавать горячие бутерброды. Появился повод сидеть подолгу за столиком и разговаривать. Заведение сделалось удобным для конспиративных встреч. До этого могло привлекать лишь его расположение: в центре города, но в стороне от людных улиц, случайный человек вряд ли забредет, вокруг только жилые дома и предприятия, гулять здесь незачем.
      В начале девяностых заведение ушло в частные руки. Изменился интерьер, кафе погрузилось в интимный полумрак, наконец-то стали продавать алкоголь. И публика пошла другая, главным образом мальчики и девочки из офисов последних в округе расплодилось несчитано. Акции заведения на рынке тайных встреч заметно поднялись. А когда вокруг столиков соорудили нечто вроде ширм, кафе стало прямо-таки идеальным местом для кураторов и их агентов. Юмашева чуть ли не всерьез удивлялась, почему она не встречает здесь никого из своих коллег, беседующих со своими... Гюрза редко употребляла слово "стукач", говоря об агентах.