Глава XII

ИПАТИЯ

В то время как под землей люди боролись и избивали друг друга, Ипатия начинала свою последнюю зимнюю лекцию. В вербное воскресенье, которое ознаменовалось еще более кровавыми событиями, церковная травля сделала свое дело, и беспокойства в городе привели к тому, что слушателей оказалось значительно меньше. Не больше четырех сотен студентов наполнило сегодня большой зал, и среди них было много таких, которые явились сюда впервые, только для того, чтобы получить зачет астрономического курса. Такой конец семестра слегка огорчил Ипатию: курс начался так успешно! Но она привыкла обращаться главным образом к первой скамейке, а здесь не было заметно никакой перемены. Синезий и Александр записывали так же усердно, как и в первые дни; Троил выражал свое одобрение сочувственными улыбками или кивками головы, а Вольф, да, Вольф, пожирал ее своими синими глазами варвара. Она знала, что во многом поддалась влиянию его честной веры, и что многое, полученное раньше от него, возвращалось теперь обратно. Все-таки было удовлетворением обращаться лично к нему, хотя бы и на расстоянии нескольких шагов. Два часа еще не прошли, когда Ипатия окончила свою лекцию. Медленно сложила она рукописи и откинулась в своем кресле. Легкий одобрительный шепот сейчас же затих, как только слушатели поняли, что она хочет добавить еще несколько слов. Из-под полуопущенных век кинула она взгляд на Вольфа, неподвижно сидевшего, запустив пальцы в свою огненно-красную гриву. После долгой паузы Ипатия сказала:

– С моей стороны было бы нечестно не признать в конце лекции, что в течение моей работы у меня появилась новая точка зрения. Когда я решалась начать с вами мои беседы, я не намеревалась защищать старые предрассудки или противопоставлять старую философию новой вере. Мне нечего прибавить к моей критике, я не могу взять обратно ни одного обвинения против христианских неоплатоников. Однако нечто я хотела бы сказать вам, господа; быть может, мы не так скоро увидимся снова. В воздухе, действительно, носится что-то, похожее на призрак новой религии. Все чистые средства чувствуют это. Скорее даже не новая религия зовет нас, а религия впервые входит в мир. Мы смутно чувствуем, что в жизни есть что-то ценное, нечто, имеющее постоянную, устойчивую ценность. Мы все стремились бы умереть, если бы в мире не было ничего ценного. Надо признать, что наша старая вера в богов не была такой религией. Для черни старая вера была бессмысленным идолопоклонством, полным лжи и глупости. Для просвещенных духов от Платона до императора Юлиана старая вера была странствованием среди прекрасных проявлений природы. Старые боги были для нас безупречно-прекрасными человеческими образами, прекрасными, молодыми, здоровыми людскими телами. Но и эта новая религия, которая несколько веков тому назад появилась в наших краях, еще не религия. У бессмертной черни она сделалась, в свою очередь, ложью и ханжеством. Совершенно безразлично, ожидают ли слепые старухи исцеления от того, что они съедят печень дальнозоркого орла или прикоснутся к телу какого-нибудь убитого христианина. Но и для образованных последователей новой веры она не является религией. Новая вера – это только неясное стремление вверх от эгоизма к любви, и в то же время стремление вниз – в бездонные глубины природы. Это стремление из жизни, казавшейся единственно реальной нашим отцам, назад в смерть, которая не страшна, так как скрывает новую загадку жизни. Мы достаточно долго созерцали самодовольно прекрасный лик природы, мы стремимся теперь проникнуть в сердце человека. Старая вера не знала этих томлений вообще, новая сумела подарить нам только их сладкую боль. Старая вера сушила сердце человека – новая искажает его лицо. Старая вера была оазисом среди безграничной пустыни – новая создает нам мираж. Ласковое озеро со свежей водой, а вокруг него качающиеся пальмы и гостеприимные палатки. Мы знаем, что это только мираж, и что верующие, которые с восторженными криками погонятся за обманчивым образом, с отчаянием узнают, что их завлекал обман. Но, быть может, это озеро со своими пальмами и палатками все-таки больше, чем иллюзия? Быть может, это отражение, нереальное само по себе, но отражающее действительное озеро и настоящие пальмы? Пойдем дальше! Мы – вы и я – мы не вступим в счастливую страну, ибо религия будущего приходит медленно: чернь стоит у нее на дороге. И бессмертная чернь обладает бессмертной ненавистью. Но мы не будем ненавидеть, особенно во имя веры. И если бы среди нас был кто-нибудь, у кого новая вера похитила самое дорогое – отца или радость творчества, то все-таки он не должен думать о мести. Это – единственная прекрасная мысль в простом учении сына назарейского плотника. И новая вера, которая так победоносно овладевает ныне древними твердынями греков, станет некогда такой же бедной, как бедны теперь боги Олимпа. Настанет время, когда христианство сделается старой религией, для свержения и уничтожения которой поднимутся люди из глубин народа. Настанет время, когда христианство, как теперь старые боги, будет искать царственного защитника, который спас бы его от гибели. Настанет время, когда христианские попы будут думать, что вместе с ним погибнет человечество, и животное начало восторжествует в новых идеалах, как сегодня думают так жрецы наших богов. Зная это, склоним голову и скажем: простим нашим врагам – не потому, что мы знаем больше, чем они, не из высокомерия, – нет, но потому, что начало и конец всякой мудрости есть сознание незначительности нашего знания!

Ипатия умолкла и медленно поднялась. На этот раз не раздалось ни одного одобрительного восклицания. Наиболее верные ее приверженцы были поклонниками старых богов и не могли благодарить ее за эту последнюю речь. Нельзя было особенно винить ее за то, что в такое опасное время она делается уступчивее, но все-таки это было не особенно хорошо с ее стороны. Кучка студентов протиснулась к кафедре, чтобы получить свои зачеты. Ипатия безучастно исполнила свою обязанность и потом, против обыкновения, стала ждать, пока все студенты один за другим не покинут аудитории. Когда в зале остались только ее четыре друга, она медленно спустилась по двум ступенькам, протянула каждому руку и сказала несколько слов благодарности за мужественную поддержку. И еще попросила об одной последней услуге. Она хочет сходить сейчас к больному наместнику и просит проводить ее до дворца, так как сегодня действительно есть опасность подвергнуться оскорблению со стороны какого-нибудь неистового монаха.

Маленькая группа быстро направилась ко дворцу наместника. На Портовой площади царила воскресная тишина, и даже около собора никого не было. Казалось, что город сегодня настроен спокойнее, чем в последнее время. Быть может, настроение народа изменило покушение на наместника. Комедию со святым Аммонием теперь уже многие не принимали всерьез.

Ипатия со своими друзьями прошла по широкой церковной лестнице. До дворца наместника осталось не больше тысячи шагов.

Был прекрасный весенний день, и солнце, сверкая, отражалось в зеркальной глади моря и обливало своими лучами кружевные дома и могучий маяк. Ипатия жадно вдохнула воздух.

– А меня еще предостерегают против опасностей улицы! По-моему, больше опасности в собственном кабинете!

Синезий сделал поучительное замечание относительно правильного сочетания физической и духовной работы и высказал надежду дожить, благодаря строгому режиму, исключавшему излишества как в охоте, так и в учении до глубокой старости. Но когда он собрался объяснить, почему он стремится к долголетию, Ипатия оборвала его почти сердито и сказала:

– Назовите один день тысячелетием, и тогда окажется, что всякая однодневка живет тысячу лет.

Синезий замолчал, а Троил попробовал, шутя, объяснить понятия времени и пространства обманами зрения и слуха.

Беседуя, дошли они до дворца. Состояние здоровья наместника значительно улучшилось, из уважения к Ипатии четырех друзей пропустили с ней.

Орест полулежал с забинтованной головой в самом мягком кресле своего кабинета и радостно протянул руку своей прекрасной подруге.

– Как мило с вашей стороны, Ипатия, что вы пришли навестить меня. И со своей лейб-гвардией! Вы правы! Нет, нет, друзья мои, я всегда рад вас видеть, но вы понимаете, что когда здесь Ипатия, я не могу принять вас, как следует.

Он попросил своих гостей усаживаться, а Ипатия должна была разместиться рядом с его ложем.

Он желал дать своему прелестному другу хороший совет, а если совета окажется недостаточно, то и приказание. Сегодня он еще может поручиться за покой в городе, так как он военной силой закрыл пути, ведущие из монастырей. Таким образом сейчас можно не опасаться дальнейшего нашествия отшельников, а монахи стали несколько менее фанатичны, испугавшись последствий его раны.

– Воспользуйтесь, милая Ипатия, этими днями и уезжайте сегодня, куда хотите, вглубь страны. Как старый друг, я могу быть нескромным и коснуться вашей тайны. Вам не найти лучшего убежища, чем родина вашего друга Синезия, который будет счастлив сегодня же приготовить для вас хорошее судно и отвезти вас в Кирены. Это, действительно, будет самым лучшим для всех нас. Вы скроетесь с глаз здешних молодцов и сможете спокойно продолжать там служить старым богам. Кирен почти не коснулось христианство. Тамошние жители – настоящие язычники, поклоняющиеся набальзамированным животным; при этом они еще не научились убивать других людей только потому, что молятся другим мумиям. Я бы окончательно успокоился, если бы сегодня вечером вы уже были в открытом море.

Ипатия молчала, и только Синезий поблагодарил наместника за отеческий совет и хорошее мнение. Он сказал, что всегда будет считать задачей своей жизни сделать свою страну достойной столь высокой похвалы, чтобы потомство, говоря об Ипатии, с благодарностью думало о Киренах. Появились новые гости, важные чиновники и крупные коммерсанты, с каждым из них Орест должен был поговорить. Ипатия стала прощаться, и Орест засмеялся, когда четыре друга тоже поднялись разом, как по команде.

– Правильно, правильно, мои молодые друзья! Но я надеюсь, что это ваш последний визит. Итак, счастливого пути, милая Ипатия, но не прощайте. Я навещу вас этим летом, а когда все успокоится, вы проведете зиму в городе.

Ипатия удалилась и слышала еще, как наместник сказал оставшимся гостям:

– Да, наша божественная Ипатия не сможет, к сожалению, оставаться в городе. Мое огорчение велико, но я надеюсь…

Молча шла Ипатия, знаком попросив Синезия и других оставить ее одну, Быстро дошла она до набережной и остановилась возле одного из столбов, к которым могучими канатами привязывались стоящие на якоре корабли. Здесь была правительственная гавань, и строго соблюдался воскресный отдых. Нигде не было видно ни души. На палубах тоже все было неподвижно, и только поднимавшаяся то тут, то там узкая полоса дыма выдавала присутствие людей. Вольф, Александр и Троил, испытывая противоречивые чувства, смотрели на прекрасную женщину, старавшуюся скрыть свои слезы. Что-то волновало их. Синезий, права которого были признаны теперь открыто, подошел к ней, осторожно коснулся ее руки и сказал тихо и вкрадчиво:

– Милая Ипатия, посмотри на эти облака дыма. Еще возвращающемуся Одиссею кухонный дым казался добрым знаком. По дыму нашел он дорогу домой. Совсем нетрудно пробыть на таком корабле два или три дня. Я приготовлю все, и мы отправимся сегодня же!

Ипатия не отвечала. Она выпрямилась, и все еще, стоя спиной к молодым людям, смотрела, но не на запад, в сторону Кирен, а на восток, спокойная, строгая и холодная, как статуя.

– Позволь нам проводить тебя до дому, милая Ипатия, и оставайся там, пока я не смогу тебя увезти. Сейчас я оставлю тебя. Я иду к архиепископу. Я скажу ему, что ты решилась стать моей женой и покинуть город Александра. Ты увидишь, что это ему понравится. Я не думаю, чтобы он был злым человеком. Он будет милостив и ко мне, и к тебе, а так как он влиятельный человек, влиятельнее твоего друга наместника, было бы глупо сердить его. Могу я пойти к нему?

– Делай, что хочешь, – сказала Ипатия и почти сурово взглянула на Синезия.

– И ты позволишь проводить тебя и будешь ждать меня у себя?

– Я иду к себе.

Синезий обратился к своим друзьям с просьбой охранять его жену. Они отвечают за все. Нельзя откладывать посещения архиепископа, так как его влияние может ускорить отъезд.

– Прощайте! Защищайте Ипатию! Да хранит ее каждая капля вашей крови!

И Синезий направился по Церковной улице во дворец архиепископа. Ипатия спокойно смотрела ему вслед. Когда он скрылся из виду, она вздрогнула и громко сказала:

– Никогда! Я не уеду и не покину Александрии. Здесь я стою и здесь я останусь, и никогда не буду его женой.

Казалось, что она сказала это одному Вольфу. Он кинулся вперед и схватил ее за руки, не смея произнести ни слова.

– Пойдем, – сказала Ипатия. – Веди меня домой! Не знаю, но, кажется, пришло мое счастье. Теперь я не хотела бы умирать.

– Теперь! – прошептал Вольф, зашагав рядом с ней к Портовой площади.

Троил и Александр подождали немного. Затем они отправились следом за ними, и Троил сказал:

– У нас удивительно благодарные роли, не правда ли? Один идет выпрашивать милости архиепископа, а другой уводит его невесту. И за это мы отвечаем каждой каплей крови!

– Разве ты серьезно думаешь об опасности, Троил?

– Конечно, – сказал Троил, улыбаясь, – нас всех перебьют. Знаешь ли, Александрик, я думаю – не пойти ли мне сейчас домой и не устроить ли знатную попойку, послав вас ко всем чертям, или из чистого эпикуреизма остаться с вами, чтобы быть укокошенным Кириллом. В конце концов это будет что-то вроде самоубийства. Но жертвовать за Ипатию последней каплей крови, как это только что в столь изысканных выражениях предложил нам сделать Синезий, это, пожалуй, совсем новое наслаждение. И, право же, интересно, как я при этом буду себя чувствовать?

– Не говори так!

– Ах, ты, еврейчик! Я думаю, ты боишься?

Александр остановился и сказал своим обычным насмешливым тоном:

– Боюсь? Боюсь? Что это такое? Если дело дойдет до драки, то ты будешь присутствовать при этом из любопытства, чтобы пережить кое-что новое. Вольф будет драться, потому что для него драка так же естественна, как для быка сила или для льва мужество. Страх! Мне стало не по себе от твоих слов, и по мне лучше бы я никогда не встречал ни вас, ни Ипатии. Я бы никогда не знал тогда, какие уроды мои тетки, и стал бы со временем великим человеком. Страх? Я так же неспособен покинуть Ипатию в опасности, как ходить на голове. Бесстрашной может быть любая собака. Человек должен быть благороден. И я полагаю, что мы благородны.

– Мне хочется сказать тебе кое-что, милый Александрик. Ты говоришь не особенно логично. Но по храбрости равен нам всем. Твой знаменитый патрон Александр Великий был бы тобой доволен.

Тем временем Ипатия и Вольф почти дошли до конца пристани. Они не особенно много разговаривали.

– Вольф! – произнесла Ипатия со своей прекрасной улыбкой, и слово прозвучало в ее губах так же чуждо, как «Ули». Тогда он тоже улыбнулся и сказал:

– Ипатия!

– Ты правильно произносишь имя, лучше, чем я твое. Так торжественно! Никто не зовет меня иначе со дня смерти отца.

– Могу я называть тебя иначе? Можно мне говорить, Гипатидион?

– Нет, это не идет ни к тебе, ни ко мне. Не надо.

У конца пристани они остановились. Издали донеслось что-то похожее на пение воскресных псалмов. Потом снова все стихло.

– Ты сделала меня счастливым, Ипатия. Ты не пойдешь с ним? Могу ли я…

– Молчи, Ули! Чьи мысли поднимаются так высоко, как мои…

– Безразлично!

– Я не смогла бы быть твоей женой так, как ты этого хочешь. Я не могла бы лежать в твоих объятиях, не могла бы целовать тебя, не содрогаясь от прикосновения мужчины. Не от тебя! Оставь это! Жизнь не дает непрерывного счастья, только счастливые мгновения, а счастливые мгновенья похитило у меня мое мышление. Навсегда! Оставь это! Но если они убьют меня, и моя бедная маленькая душа вылетит, – как это рисуют на старых картинах, – изо рта, то поймай своим дыханием мою бедную душу, и она расскажет тебе обо мне.

– Это невозможно, Гипатидион! Ибо вместе с тобой умру и я, и не смогу услышать, что будет рассказывать твоя душа.

– Ах, Ули, ей не понадобится много слов.

Они взглянули друг на друга, и Ипатия сказала:

– Сейчас мне показалось, что моя душа уже вылетела.

В эту минуту поспешно подошли Троил и Александр.

– Разве вы ничего не слышите? Ну, разумеется, Александрик, станут они прислушиваться!

– Кто-то гнусавит псалмы на улице?

– Он прав, – сказал Александр. – Это не в церкви. Это процессия. Это монахи. Идем скорее!

Троил и Александр почти побежали вперед, а за ними следовали Вольф и Ипатия. Они завернули за собор и пересекли громадную Портовую площадь, на которой не было видно ничего особенного. Только на западной стороне несколько рабочих смотрели вниз, как будто там двигалось что-то замечательное. Они уже пересекли площадь и достигли угла Академии, когда из академических ворот выскочил маленький погонщик, подбежал к Ипатии и прошептал:

– Назад! Спасайтесь! Вас подстерегают монахи!

Они остановились. Вольф выпрямился. В воротах Академии поднялся шум. Мальчик побежал по площади на встречу толпе псалмопевцов.

Вольф сказал быстро и твердо:

– Нам надо уходить назад. Если мы дойдем до дворца, Ипатия спасена. Если они подойдут раньше, мы их задержим, а Ипатия скроется в соборе. Там убежище.

Они хотели бежать назад, но тут из ворот Академии выскочило около ста человек молодежи из союзов и монахов.

– Вон она бежит, ведьма! Долой ее! Разорвем ее на кусочки! И любовников тоже!

Толпа подбежала к Ипатии и ее защитникам. По знаку Вольфа беглецы остановились.

– Теперь бежать нельзя. С этим сбродом мы справимся. Сюда, Троил. Сюда, Александр! У вас есть по ножу, идите. Вы не сочтете меня трусом за то, что я остаюсь при Ипатии. Вам надо задержать их, ну, прощайте!

Они обернулись к своим преследователям, и те сразу остановились. Между ними было шагов тридцать. Раздались дикие ругательства и угрозы.

– Дай руку, Ипатия! – воскликнул Троил, – Все на свете бессмыслица. Но ты была моей прекрасной иллюзией. Давай поспорим, что мы не увидимся больше? Ни здесь, ни там.

Улыбаясь, Ипатия протянула ему руку.

– Не надо спорить, до свидания!

– Дай и мне руку, – сказал Александр. – И ты, Вольф. Обоих вас я любил довольно несчастливо!

– Прощай, мой друг, мой лучший друг! Но не лучше ли было бы…

– Оставь его, Ипатия, не мучай. Он умирает не очень охотно. Но все же он порядочный парень. Прощайте, Александрик!

Под дикий рев толпы пожали они друг другу руки, и Александр с Троилом, сжав свои длинные ножи, пошли пря мо на толпу.

– Сволочь отступает, – сказал Вольф.

– В собор!

И он быстро повел Ипатию вверх по широким ступеням.

– Ты не хочешь ловить мою душу?

– Я люблю тебя больше своей жизни, но не больше твоей жизни. Идем!

Он перескочил последнюю ступень и ударил мечом в дубовую дверь.

– Откройте! Убежище!

Тем временем Александр и Троил были уже в трех шагах от толпы. Мастеровые и монахи были вооружены железными прутьями, ножами, дубинами и топорами. Но никто не поднял оружия. На друзей обрушились только ругательства. Троил отвечал тем же, и вначале казалось, что все ограничится перебранкой.

– Ругайся же, – шепнул Троил, – это их сдерживает. Александр замялся на минуту и потом начал:

– Псы! Лентяи! Воры! Христопродавцы! Грабители! Шакалы! Степные собаки!

– Висельники! – подхватил, в свою очередь, Троил. А в дверь храма продолжал ударять меч.

– Откройте! Убежище! Убежище!

Все громче и ближе раздавалось пение псалмов. С быстротой стрелы промчался маленький погонщик и шепнул друзьям:

– Отшельники идут!

– В таком случае, спокойной ночи, Александрик, – сказал Троил тихо и продолжил:

– Стервятники! Коршуны! Пожиратели трупов! Падаль!

Погонщик домчался до собора и сообщил свою весть Ипатии. Вольф велел ему проникнуть в собор через ризницу и попробовать отворить двери.

– Убежище! Убежище!

Все громче и громче раздавалось пение, и в глубине площади показались тесные ряды ужасных анахоретов. Все больше и больше! Свыше пятисот человек. И если глаза Вольфа не обманывали, то они уже начали свою кровавую работу. Их топоры, палки и цепи были в крови. Неужели назареи…

Очевидно, и у отшельников было острое зрение. Ибо внезапно пение прекратилось, и раздался дикий рев. Тогда один, длинный и худой, шедший во главе, неистово закричал, и отшельники бросились вперед.

– Отшельники! – закричал один из монахов. И внезапно вся толпа перешла в наступление.

– Ну, я скоро смогу убедиться в этом! – крикнул Троил, сердито смеясь, взмахнув ножом, всадил его в шею ближайшего врага и хотел вытащить его обратно. Тогда ударила его железная дубина и, хрипя, он повалился навзничь. Десять топоров обрушились на него.

При первом натиске Александр отступил на три шага. Увидя, что Троил упал, он закричал:

– Наконец-то! Ну, так получайте! Вот! И вот!

И с таким неистовством стал он поражать окружающих, что монахи отступили.

– Вот! И вот!

Он разил наудачу, опьянев от крови, сея вокруг смерть, и кричал, и разил, пока какой-то нож не вонзился ему в сердце, и он не упал в свою очередь.

– Убьем ведьму!

– Убежище! Убежище!

Отшельники уже взбегали на лестницу впереди монахов. Внезапно они остановились, испуганные, и только их предводитель, худой и длинный Исидор, продолжал бежать вперед. С крыши академии спустился марабу и стал беспокойно носиться над головой Ипатии. Он ударял клювом в церковные двери и кричал, как человек.

– Дьявол охраняет ее! – закричал один из отшельников.

– Убежище!

В толпе были почти одни молодые отшельники. Их рубахи и верблюжьи шкуры представляли собой лохмотья. На руках и оружии виднелась кровь. Только во главе их, рядом с Исидором, стояли старики. Глаза всех горели.

Вольф старался воспользоваться моментом. Держа свой меч за клинок, он поднял высоко вверх крестообразную рукоятку, и, взбежав на последнюю ступень, громко закричал:

– Именем нашего общего Спасителя, заклинаю вас отступитесь от вашего намерения! Кровь на руках ваших, а Господь говорит: не убий. Я такой же христианин, как, и вы, и клянусь вам, что эта женщина не заслуживает смерти! Месть Господа поразит вас, если вы преступно…

Снова проскользнул к нему маленький погонщик и шепнул:

– Они в ризнице. Я слышал голоса. Но они не хотят отворять.

– Молодец! Иди к Ипатии. Я ничего больше не знаю. Но у меня достаточно сил. Быть может… Беги во дворец, расскажи, приведи помощь!

Марабу не мог больше держаться в воздухе и тяжело упал к ногам Ипатии.

Тогда отшельники закричали с облегчением, и, дико завывая, подняли оружие.

– Он назарей! – рычали отшельники.

В два прыжка Вольф был около Ипатии.

– Прощай, душа моя принадлежит тебе!

Закрыв глаза, как бы без чувств, прислонилась Ипатия к дубовым дверям храма. Он услышал, как она прошептала его имя, потом снова бросился он вниз навстречу отшельникам. Что-то очутилось рядом с ним. И прежде чем он схватился с врагами, марабу опередил его. Казалось, птица хотела первой принять бой.

Отшельники отхлынули, и сам Исидор спрыгнул вниз. Отчаянно ударяя клювом, птица бросилась вперед, но один! из старцев ударил ее своей дубинкой по голому черепу. Марабу болезненно щелкнул клювом и исчез под ногами отшельников.

– Дьявол поражен во имя Господа!

Тогда Вольф испустил ликующий крик, какого еще ни когда не слышали в Александрии.

– Юух-хух! – пронеслось над толпой, его рука поднялась и опустилась, и Исидор лежал на земле. И рука поднялась и опустилась, и один из старцев упал навзничь. И тогда началась борьба одного с пятьюстами. Окруженный со всех сторон, поражаемый отовсюду, Вольф расчищал место вокруг себя. Всякий, кто приближался к нему на шаг, падал, и под проклятиями раздавался его крик:

– Во имя Иисуса Христа, за Ипатию! Сюда и сюда!

В пылу битвы он не сразу понял, что монахи стали бросать камни над головами сражающихся. Он слышал, как они с грохотом ударялись в церковные двери. Внезапно он задрожал.

– Готово, она упала, ведьма! Победа! Вперед во имя Господа! Смерть назарею! Смерть ведьме!

Дважды описал Вольф своим мечом ужасный круг. После третьего раза он стал задыхаться. Очевидно, его ранили. Теперь он почувствовал это. Кровь текла с его лба. Левому бедру тоже досталось. Он не мог перешагивать через несколько ступеней. Но шаг за шагом стал он подниматься вверх по лестнице, продолжая сыпать удары во все стороны. Кричать он уже был не в состоянии.

Стоя наверху, продолжая отступать, старался он коснуться Ипатии рукой, так как оглянуться Вольф не мог. В это время прекрасная женщина, с зияющей раной на лбу, полулежала у церковных дверей. Алая кровь текла по ее белому платью. И когда отважный защитник, наконец, заметил это, он в последний раз закричал и снова ринулся в толпу отшельников. Рассекая их ряды, добрался он до одного, которого заранее заметил, – до одного, еще державшего в руке камень. Из последних сил Вольф вонзил ему в грудь меч по самую рукоятку. Теперь, когда единственным оружием у него остались кулаки, он вцепился в горло ближайшему из своих противников и через минуту, пронзенный, изрубленный, избитый, упал на землю.

Не заботясь о мертвых и раненых, ринулись отшельники вперед. Только своего умиравшего вождя, Исидора, несли впереди четверо братьев. Последние ряды затянули псалом. Так кровавым потоком дошли убийцы до церковных дверей. Там лежала Ипатия. Едва ли она была еще жива. Но один из благочестивых старцев все-таки вонзил ей нож в сердце. От удара камнем она упала на колени и полусидела, прислонясь к дверям. Теперь она повалилась на спину, продолжая смотреть своими черными глазами на врагов.

Молча стояли святые пустынники вокруг трупа. Только толпившиеся сзади и не видевшие своей жертвы громче прежнего распевали псалмы. Тем временем монахи выкрикивали проклятия наместнику, а мастеровые осыпали оскорблениями императора.

Несколько секунд царил суеверный страх перед трупом Ипатии.