Бледна как смерть

Адам откинулся на спинку стула, без интереса открыл один из журналов, купленных в поезде. Броский заголовок указывал на то, что журнал предназначался для подростков. Тут не обошлось без художественных фотографий мрачных музыкантов, анонсов фильмов и рекламы одежды, подобной той, которую Наташа покупала в Кенсингтон Маркет, когда жила в Лондоне. Адам поднялся из-за стала, сказав, что ему нужно в уборную. Она понимала, что ему трудно просто сидеть и ждать.

По мере того как время приближалось к половине одиннадцатого, кафе опустело. За соседним столиком сидела молодая пара, неторопливо потягивающая напитки, доедающая напополам порцию шоколадного торта.

Девушка смотрела, как Наташа и Адам оплачивают счет. На мгновение Наташа увидела себя и Адама со стороны. Еще одна парочка влюбленных, проводящая вместе долгий уик-энд.

Может, буквально через несколько минут они встретятся с настоящей любовью Адама – обычной двадцатилетней девушкой, которая сейчас, лежа на кровати, слушает музыку или болтает с подругой по телефону, одновременно покрывая лаком ногти.

А может быть, и нет.

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

Дом номер 19 по Эльсинор-роуд, расположенной в новом жилом массиве на западной окраине Стрэтфорда, представлял собой большое, отдельно стоящее здание, имитирующее постройку эпохи Тюдоров, с широкой, посыпанной гравием дорожкой и двойным гаражом. Побелка сияла первозданной белизной, за стеклами окон первого этажа виднелись новые занавески. «Ауди» с новой номерной табличкой была припаркована наискосок от красной входной двери, на которой дверной молоток выглядел так, будто его полировали каждый день.

Наташа поняла, что родной дом Бетани очень похож на ее собственный. Однако это сходство лишь усилило ее беспокойство. Она представила, как бы встретили Анна и Стивен человека, который, подобно ей, пришел бы к ним вместе с кем-то, похожим на Адама, чтобы поговорить об их родословной, и при этом начал бы с информации, добытой с помощью Уилла в Центре генетических исследований. Анна отчитала бы посетителя, напомнив ему о недопустимости вторжения в частную жизнь. Еще бы, с какой стати первый встречный сует свой нос в дела ее семьи, не спросив на то разрешения! Со своей стороны, Стивен наверняка с глубоким недоверием стал бы присматриваться к Адаму, сомневаясь в его искренности, автоматически подозревая его во лжи, несмотря на явную ложь со стороны дочери.

– Встреча с родителями – всегда тяжкое испытание, однако игра стоит свеч, – изрек Адам.

Наташа попыталась изобразить на лице нечто, похожее на ободряющую улыбку.

Отец Бетани сам открыл дверь. Высокий и элегантный мужчина лет шестидесяти. Он был одет аккуратно, в темно-серые фланелевые брюки и синий свитер.

– Наташа Блэйк, – представилась она. Он поздоровался с ней за руку.

– Эндрю Уилдинг.

Адам протянул руку:

– Адам Мэйсон.

Неопределенное движение бровей выдало недоумение хозяина дома.

Он провел их через прихожую с голубым ковровым покрытием в небольшую чистую гостиную, с розовой мягкой мебелью, бежевыми коврами и стенами кремового цвета, украшенными акварельными изображениями водяных мельниц, замков и рек. Мягкие кресла были расставлены рядом с фальшивым камином, который выглядел удивительно натурально, но не давал тепла. Эндрю Уилдинг предложил им устраиваться поудобнее.

– Я полагал, что только аристократы нанимают исследователей для изучения своих родословных.

Наташа растерянно улыбнулась. Она уже собиралась начать объяснения, когда Уилдинг вышел на кухню, чтобы поставить чайник.

– Должно быть, здорово жить в Стрэтфорде, – деликатно произнес Адам, сидя в кресле, слегка наклонившись вперед, когда Уилдинг через минуту вышел из кухни. Наташа подумала, что именно такую беседу завел бы Адам с отцом Бетани, если бы пришел в этот дом просто для того, чтобы с ним познакомиться.

– Я настолько к нему привык, что воспринимаю это как само собой разумеющееся. Я семь лет работал директором «Лебединого театра».

Наташа попыталась сопоставить два образа. Директор театра и этот консервативный пожилой человек, живущий в аккуратном, уютном доме. Но люди меняются, иногда до неузнаваемости. Длинноволосые юнцы из ее студенческой компании превратились в прилизанных адвокатов или бухгалтеров, не говоря уже о сорванцах, ставших респектабельными специалистами по генеалогии. Она попыталась сопоставить два других образа. Этот застенчивый консервативный мужчина и человек, который, возможно, убил свою жену. Наташа не могла в это поверить. Но как выглядят убийцы? Так же, как и остальные.

– Я встретил свою жену, Элейн, в театре, – рассказывал Уилдинг. – Она была художником по костюмам. – Он перевел взгляд с акварелей на фотографию, которая стояла на музыкальном центре около окна. – Это чайник. Прошу прощения.

Адам встал и взял фотографию. Наташа разглядела ее с того места, где сидела. Молодая женщина с длинными светлыми волосами, связанными черным бантом в хвост; маленькая девочка, не старше двух лет, сидящая у нее на коленях, смеющаяся в объектив, одетая в отделанное оборками нарядное платье с пышными рукавами.

Эндрю Уилдинг зашел в комнату, неся поднос с чашками, блюдцами и тарелкой с бисквитами.

– Это ваша дочь? – Адам по-прежнему держал фотографию в руках.

Складка между бровей Эндрю Уилдинга стала глубже.

– Да, Бетани. Она любила фотографироваться. Этот снимок сделан на ярмарке много лет назад.

– Я знаю, – сказал Адам в ответ на оба сообщения. Наташа перевела глаза на лицо Эндрю Уилдинга.

– Вы знакомы с Бетани? – спросил он.

– Да.

Эндрю Уилдинг раздал чашки и предложил гостям бисквиты.

– Насколько я понял, вас интересуют родственники со стороны жены?

Наташа поняла, что гостеприимный хозяин решил, будто Адам работает с ней и встречался с Бетани в ходе генеалогических исследований, которыми они занимались вместе. Она знала, что Адам смотрит на нее, надеясь, что она объяснит.

– Та история, над которой я работаю, – не носит сугубо генеалогический характер. Адам обратился ко мне, потому что познакомился с Бетани и хотел, чтобы я помогла ему снова увидеться с ней. Она оставила ему старинную тетрадь, которая, как он полагает, принадлежала одной из ее прародительниц.

Наташу поразило, что Эндрю Уилдинг не был удивлен новостью.

– Дневник принадлежал матери Бетани. Это все, что я могу вам сказать. Не думаю, что Элейн была до конца уверена в его происхождении. Моя жена умерла, когда Бетани была совсем крошкой. – Он повернулся к Адаму. – Она не рассказывала вам об этом, не так ли?

Адам покачал головой:

– Нет.

– Вам повезло, что она назвала свое имя и дала вам этот адрес.

– Она не давала. Наташа выяснила все это с помощью дневника.

Эндрю Уилдинг слегка прищелкнул языком, повернувшись к ней.

– Да, не ожидал. Как оригинально. – Он снова перевел взгляд на Адама, складка между бровей так и не разгладилась, как будто была впечатана навечно. – Бетани всюду возила этот дневник с собой. Не могу представить, как она могла его оставить... Можно узнать, где вы познакомились?

– Я фотограф. Я... сделал несколько ее снимков...

– Вы очень хороший фотограф! – На лице Эндрю Уилдинга появилась улыбка признания и понимания. – Она присылала мне некоторые из них. Я повесил одну фотографию, где она в длинном белом платье, в рамку. Она в спальне наверху. Лучшая ее фотография из тех, что я видел. Но они все замечательные. У вас настоящий талант.

– Спасибо. Я рад, что они вам нравятся.

– Я, естественно, спрашивал ее о вас, но она была очень скрытной, что всегда заставляло меня думать, что между вами что-то происходит.

– Я люблю вашу дочь, – сухо сказал Адам.

– Понимаю.

Адам понизил голос до шепота.

– Она здесь?

Эндрю Уилдинг покачал, вернее, слегка нервно дернул головой.

– К сожалению, нет.

– Но вы ведь знаете, где она?

Вспышка беспокойства в его глазах.

– Нет, боюсь, что не знаю.

Наташа готовила себя к худшему. К тому, что Эндрю Уилдинг скажет им, что Бетани умерла. Но сейчас она не могла понять, радуется ли она услышанному или беспокоится.

Похоже, Уилдинг больше ничего не собирался говорить. Наташа заметила, как напрягся Адам, испытывая разочарование, которое она сама чувствовала.

– Мистер Уилдинг, можно узнать, почему вы сказали, что Адаму повезло, что Бетани дала ему свой адрес?

Он внимательно рассматривал чай в своей чашке.

– Я не хочу показаться любопытной, – продолжила Наташа, – но мы добирались до вас очень длинным путем. Я не имею в виду мили. Мы проработали истории жизни полдюжины поколений.

Уилдинг теребил кончик носа.

– Даже не знаю, с чего следует начать.

– С ее матери, – мягко предложила Наташа.

Эндрю Уилдинг повернулся к Адаму.

– Бетани никогда не забыла бы дневник. Он значил для нее очень много. Скорее всего, она хотела, чтобы он остался у вас. Это значит, она по-особенному к вам относилась. Поэтому я полагаю, что вы имеете право знать. – Он поднес руку ко рту, откашлялся. – Моя жена умерла, когда ей было тридцать три, сразу после четвертого дня рождения Бетани. Это было в июне. Мы взяли отпуск на несколько дней. Первый, после того... – он осекся, глаза его потускнели. – У Бетани была старшая сестра, Шарлотта... – и снова фраза повисла в воздухе. – Элейн и я часто ссорились, иногда по пустякам. Нам было трудно вместе, после случая с Шарлоттой. Так вот, Элейн сказала, что хочет пойти поплавать в реке. Бетани была на берегу, собирала цветы. Я это помню, потому что, когда я подбежал к воде, чтобы... помочь Элейн... я оглянулся и увидел, что Бетани стоит, в своем маленьком белом платьице, с букетом лютиков и ромашек в руках.

Наташа уловила в его голосе дрожание, зная, что он забыл о том, кому он это рассказывает, что он говорил просто в воздух. Он мысленно вернулся в тот день:

– Конечно, вызвали полицию. Они посадили меня в камеру, продержали некоторое время, кажется, месяц. Задавали очень много вопросов. Они спрашивали и спрашивали, пока я не решил, что сошел с ума. Они раскапывали каждую мелочь о Шарлотте, снова и снова. Что я им мог еще сказать? Моя дочь играла в теннис, а потом мы нашли ее лежащей в траве. Моя жена плавала, и я нашел ее в воде мертвой. Подозрительные обстоятельства. Да, конечно, они имели право меня подозревать. Слишком много случайностей для одной семьи. – Он глубоко вдохнул. – Но в конце концов меня выпустили. Просто так. И больше не беспокоили.

Теперь он говорил медленно, как будто пребывал в состоянии транса. У Наташи появилось ощущение, что до этого он никогда не изливал своих чувств, что сейчас, начав, он не мог остановиться.

– Иногда мне хотелось бы, чтобы они упрятали меня в тюрьму – подальше от этих занавесок и подозрительных взглядов. Их нельзя осуждать. Когда смерть, две смерти в одной семье происходят так неожиданно, так внезапно... Я не захотел уезжать из этого дома – слишком много светлых воспоминаний, смешанных с печалью. И люди постепенно забыли об этом. Но Бетани... она не забыла. Я всегда говорил ей только правду, ничего не скрывая. Иногда я ловил ее взгляды, и мне казалось, что она ненавидит меня. Или того хуже, боится. Я до сих пор, лежа в кровати, вижу происходящее ее глазами. Ее мать, лежащая на воде вниз лицом, и я, стоящий над ней, в ужасе кричащий и пытающийся вытащить ее из воды, тянущий к берегу, будто пытающийся с ней бороться. Как будто это я убил ее... – Его голос затих, потом зазвучал громко, с новой силой. – Конечно, было произведено вскрытие. Заключение – сердечная недостаточность. То же, что и у Шарлотты. И у брата Элейн, Джека, десять лет назад. Элейн не курила, пила немного. Шарлотта была в школьной команде по гимнастике. Их сердца не должны были подвести своих хозяек лет до восьмидесяти.

– Мне очень жаль. – Наташа встала, дотронулась до его руки. – Мистер Уилдинг, я думаю, что знаю, почему умерли ваша жена и дочь.

Он посмотрел на нее в изумлении, потряс головой, словно стараясь осознать услышанное.

– Как вы можете...

Она посмотрела на напряженное лицо Адама.

– Вы знаете Гарри Лейбурна?

Уилдинг кивнул.

– Немного. Я не совсем понимаю, каким образом, но мы с ним родственники. По линии Элейн. Мы с Бетани следили за его успехами по газетам, ходили на соревнования болеть за него, после окончания ждали, чтобы поприветствовать. И все в таком роде.

– Вы знаете, что он умер?

Пауза.

– Да.

– Думаю, что у него было наследственное заболевание сердца. Эта болезнь передавалась по линии Элейн. – Она старалась не глядеть ему в лицо, чтобы не отвлекаться. – Есть меры предосторожности, которые необходимо предпринимать для того, чтобы заболевание не привело к трагическому финалу. Важно как можно раньше выявить симптомы... – Она рассказала немного из того, о чем ей поведал Уилл, добавив детали, извлеченные не совсем законным путем из базы данных Центра.

Отец Бетани, наконец, отвел глаза в сторону. Она хотела, чтобы он что-нибудь сказал, и не решалась снова посмотреть на Адама.

– Мистер Уилдинг, надеюсь, вы не считаете, что я поступила неправильно, рассказав вам обо всем этом, но...

– Поступили неправильно? – Он схватил обеими руками ее руку. – Безусловно, вы не сделали ничего неправильного! Если то, что вы рассказали, правда, то для меня это величайшее облегчение! Я даже не могу выразить... Это значит, что Бетани и я... – Его голос сел, он выпустил ее руку, чтобы достать носовой платок. Он высморкался, промокнул глаза. – Хуже не бывает, если не знаешь, почему, не имеешь возможности что-либо предпринять... Я думаю, что-то, что произошло с ее братом, всегда было в голове Элейн. Она боялась иметь детей. Однажды она сказала мне, что никогда не знаешь, какую наследственность передаешь им... И Бетани тоже жила с этим страхом... Страх и гнев. Она страшно боялась, что это может с ней случиться. Она приходила в ужас от мысли, что ее отец мог быть убийцей. Нет, она не обмолвилась об этом ни словом, но я читал это в ее глазах. – Он снова вытер глаза платком.

– Вы когда-нибудь показывали Бетани врачам? – голос Адама был сиплым, словно он несколько недель не разговаривал.

Эндрю Уилдинг откашлялся.

– Она с детства была хрупкой малышкой, постоянно простужалась и жаловалась на боли в груди. Пару раз падала в обморок, когда бежала на автобус, после занятий аэробикой. Один раз это случилось, когда она была маленькой, когда у нее брали кровь для чего-то там... Тогда я над этим не задумывался. Потом я связывал ее плохое самочувствие с напряжением во время экзаменов, недостаточным питанием. У Бетани были темные круги под глазами – признак больного сердца. Хотя у Элейн и Шарлотты никогда... – Он обхватил голову руками. Потом, казалось, пришел в себя, положил кусочек сахара в чай, медленно перемешал. – Бетани пару раз делала электрокардиограммы и ангиограммы, но результаты были нормальными. Он посмотрел прямо на Наташу.

– Это я надоумил ее разузнать побольше о своих предках. Я надеялся, что если она увидит, что они дожили до старости, то перестанет нервничать. Именно об этом я подумал, когда вы позвонили, поэтому я даже не удивился.

– Я действительно встречалась с ней, – сказала Наташа. – Но она не просила меня исследовать историю семьи.

Он коротко кивнул.

– Струсила, я полагаю. Я надеялся, что, узнав больше о своей семье, она поймет, что случилось с матерью, – объяснил Эндрю Уилдинг. – Хуже всего, что Бетани обвиняла Элейн в том, что она оставила нас, все время говорила: «Мама поступила слишком эгоистично». – Он опустил в чашку еще один кусок сахара, снова начал помешивать. – Я пытался убедить ее в том, что получить шанс прожить жизнь, пусть даже короткую, намного лучше, чем не родиться вообще. Я говорил ей то, что обычно говорят людям, страдающим от тяжелой утраты. Лучше любить и потерять, чем не любить никогда. Однако вся проблема в том, что я сам до конца не уверен, что это правда. Я говорил ей, что если бы я знал все то, что знаю сейчас, еще до женитьбы, то все равно женился бы на ее матери и повторил прожитый путь. Но она мне не верила. Иногда, да простит меня Господь, и я сам себе не верил. Мне пришлось сменить работу, заняться чем-то более практичным, с более упорядоченным графиком. Я сменил театр на офис, стал клерком. Мне казалось, что моя жизнь кончилась. Я думал только о Бетани. Она – все, для чего я жил. Но для ребенка такая любовь – очень большой груз, как и для любого человека. Ведь дети намного чувствительнее, чем мы привыкли о них думать. Я старался скрыть от нее свои чувства, но она видела, как я боролся с самим собой, и поклялась никогда никому не причинять подобную боль и никогда никому не позволить влюбиться в нее. Она следовала своей клятве с твердостью, которой нельзя не восхищаться. Он повернулся к Адаму.

– Я рассказываю вам это все, потому что... ну... это только кажется красивым. Мальчик, с которым Бетани дружила в школе, писал мне письма несколько месяцев после того, как она уехала в Лондон, не оставив ему своего адреса. Я не мог понять, почему она отпускала парня, не облегчив его страданий, не сказав, например, что у нее есть кто-то другой... Могла бы просто сказать ему правду... Я был их связным несколько лет. Но каждый раз, когда я пытался заговорить с ней об этих отношениях, равно как и о чем-либо подобном, она замыкалась в себе. Я не очень хороший воспитатель. Нелегко мужчине одному растить маленькую девочку. – Он устало улыбнулся. – Я даже учился готовить и разбираться в одежде. Но ведь мужчине не под силу делать это так же ловко, как делает женщина, не так ли? Я знал, что однажды она влюбится серьезно, и меня беспокоил результат, к которому это чувство могло привести. Как я уже сказал, она многого о вас не рассказывала и даже не называла вашего имени, но у меня возникло чувство, что на этот раз отношения особенные.

Наташа сидела, покусывая губы.

– У вас есть хотя бы малейшая догадка, где ее можно найти? – спросил Адам.

Эндрю покачал головой.

– Поверьте, в этом мире мне нужно одно – видеть ее спокойной и счастливой. Но я не разговаривал с ней даже по телефону больше месяца. Я знаю, что она съехала из квартиры, которую снимала где-то в Хайгейте. Покинув дом, она отдалилась от меня. Я собирался провести Рождество у сестры в Шотландии, а Бетани хотела остаться в Лондоне. Она сказала, что позже приедет навестить меня. Если она влюбилась, этим можно все объяснить. Мне кажется, что она забралась куда-нибудь в укромное местечко, чтобы разобраться в себе. Она уже раньше так делала. Иногда я получал добрую открытку или звонок из какого-нибудь отдаленного уголка света, а иногда среди ночи она появлялась на пороге, мечтая о горячей ванне и вкусной еде. Такая вот она, моя Бетани... – Он посмотрел на Наташу. – Очень просто быть собственником по отношению к ребенку, проявляя избыточную опеку. Но я всегда старался сделать над собой усилие и позволить ей жить так, как она хочет, чувствовать себя совершенно свободной.

Наташа снова почувствовала на себе взгляд Адама. Но она знала, что пришел момент прекратить допрос. Нельзя сказать человеку, у которого не было способа связаться с дочерью, о том, что на этот раз она, возможно, не поехала путешествовать и может больше никогда не вернуться домой.

– Вы, наверное, хотите, чтобы я сообщил вам, когда она вернется? – спросил Уилдинг у Адама. – Не могу обещать, что она согласится снова вас увидеть, имейте это в виду. Она унаследовала упрямство от матери.

Наташа поняла, что может никогда не узнать окончания этой истории. Оставалась единственная важная вещь, которую она должна была выяснить у Джейка Ромилли. Но если следовать обычному порядку, то она сделала свою работу. Оставалось только получить гонорар и никогда больше не видеть ни Адама, ни Эндрю Уилдинга. Если Бетани путешествует, как предположил Уилдинг, для нее, Наташи, по идее, не важно, вернется ли она домой, сдержит ли ее отец обещание и свяжется с Адамом и захочет ли Бетани увидеться с ним. Она могла бы попросить Адама черкнуть ей несколько строк, но с учетом того, что было между ними, вряд ли можно считать это хорошей идеей.

– Мистер Уилдинг, заверяю вас, некоторые из предков Бетани дожили до преклонных лет. Не составит никакого труда заказать копии свидетельств о смерти, чтобы вы смогли показать их дочери.

– Правда? Это было бы очень любезно с вашей стороны.

Один из тех, кого не надо убеждать в том, что знание прошлого может изменить настоящее.

– Мой вопрос может показаться вам странным. Скажите, после бабушки, которая передала Бетани дневник, не осталось никаких вещей?

– В основном старый хлам, сваленный на чердаке. Мэй умерла десять лет назад, но я никогда не пытался разобрать его.

– Не будете ли вы возражать, если я взгляну одним глазком?

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

Эндрю Уилдинг провел их ко входу на чердак, взял из сушильного шкафа длинный шест, чтобы отодвинуть щеколду на потолке, и пододвинул алюминиевую стремянку.

– Выключатель находится на полу, справа. – Он подождал, чтобы убедиться, что Наташа благополучно забралась наверх и включила свет. – Я вас здесь оставлю.

– Спасибо.

Чердак представлял собой длинное, обшитое досками помещение под новыми, открытыми стропилами с торчащими изо всех щелей клочками изоляционной минеральной ваты. Небольшой стеклянный фонарь был покрыт паутиной.

Между стопками картонных ящиков, чемоданов, пластмассовых контейнеров и корзин для мусора, наполненных одеждой и старыми одеялами, Наташа протискивалась с трудом. Рождественские декорации, два деревянных сундука, маленький крашеный комод. Верхний ящик, заполненный украшениями, был наполовину открыт. В нем оказались тяжелые броши и гранатовые ожерелья. Тут же были старый магнитофон, куча долгоиграющих пластинок, коробки из-под обуви, заполненные поздравительными открытками и письмами.

Отголоски жизни. Вернее, нескольких жизней.

В одном углу сложены стопкой фотоальбомы. Наташа взяла один, положила на сгиб руки и открыла. Черно-белые фотографии, закрепленные черными уголками; под каждой – белые подписи: Брайтон, Фэлмаут. На фотографиях была изображена белокурая женщина в шерстяной вязаной двойке и брюках, с короткими завитыми волосами, стоящая на волнорезе с ребенком на руках. Потом маленькая девочка с рожком сливочного мороженого, в вышитой шляпке, верхом на ослике.

В следующем альбоме девочка была уже постарше, в следующем уже носила школьную форму, белые носочки и галстук-ленточку. Фотографии в самом нижнем альбоме изображали молодую девушку. Надпись гласила: «Элейн исполнилось 18 лет».

Встав на колени, Наташа открыла первый сундук. Он до отказа был заполнен одеждой: вечерние платья с блестками, красивый черный палантин, золотистые туфельки на завязках, усыпанная камешками диадема, какие носили модницы в 20-е годы XX века. Наташа мысленно приказала себе сконцентрироваться.

На дне сундука она нашла другие открытки. Снимки Лох Ломонда, Тинтагеля. Они были датированы 1987 и 1989 годом, причем последняя прислана из местечка в долине реки Луары. Все были адресованы бабуле и подписаны «Эндрю и Бетани».

Наташа открыла второй сундук. Здесь хранились аккуратно сложенные детские игрушки и рисунки, деревянные кубики, ковчег с крошечными парами львов, лебедей и фламинго, причем местами краска на фигурках стерлась; разноцветный вязаный шарф с дырками в тех местах, где петли были спущены; самодельные, аккуратно сшитые кукольные платья; теннисная ракетка и пара ржавых коньков; матерчатая кукла и еще одна в платье с кринолином; мозаика из картинок-загадок с изображениями водяной мельницы, короля Артура и его королевы Гиневры.

Лиззи Сиддал на картине Миллеса «Офелия».

А под игрушками – картины. Десятки первых детских рисунков и карандашных каракулей, каждый из которых аккуратно датирован на обратной стороне 50-ми годами. Значит, это творения Элейн. За ними следовали более сложные и умелые рисунки, отличавшиеся все более зрелым и индивидуальным видением натуры. Сокровищница воспоминаний. Мэй берегла каждую мелочь, когда-либо нарисованную, сделанную или написанную дочерью.

Наташа опустила крышку и переключила свое внимание на один из распухших чемоданов, в котором, как она обнаружила, Мэй бережно хранила одежду дочери.

Неужели все матери так делают? Анна, безусловно, была исключением. Может быть, она сохраняла отдельные вещи, но каждую мелочь?

Складывалось впечатление, что в глубине души Мэй знала, что это должно было случиться, что ее дочь не проживет долго и ей придется испытать самое страшное, что может выпасть на долю матери, – пережить собственное дитя. Она знала, что каждая мелочь будет иметь ценность и поэтому должна быть сохранена.

Но здесь не было ничего, что напомнило бы о Дженет или Элеоноре.

Наташа передвинула лестницу обратно в нишу, оглянулась в поисках шеста, чтобы закрыть задвижку. Потом заметила дверь с прямоугольной керамической дощечкой, расписанной розовыми цветами. «Комната Бетани».

Она толкнула дверь, увидела узкую деревянную кровать со стеганым сиренево-белым одеялом и стену, на которой висели выцветшие плакаты с репродукциями картин прерафаэлитов – «Офелии» Миллеса и «Апрельской любви» Артура Хагса. Кроме того, здесь были коллекция ракушек, ряд перламутровых лаков для ногтей, грамоты за победу в соревнованиях по плаванию в рамочках, фотография Бетани, играющей роль в школьном спектакле, – в горностаевой мантии и короне. Эта комнатка очень походила на комнату Наташи, в доме ее родителей.

При виде нее Адам, казалось, обрадовался, словно беседа с Эндрю Уилдингом успела утомить обоих.

– Что-нибудь нашли? – спросил Эндрю Уилдинг.

– Я ничего определенного и не искала.

– Я вспомнил кое о чем, что вас действительно может заинтересовать. – Он подошел к бюро в углу комнаты и выдвинул маленький ящик. Протянул ей старинный и тяжелый серебряный викторианской эпохи медальон на цепочке, с выгравированными на нем цветами.

Наташа надавила ногтем на крошечный язычок, и крышка отскочила. Фотографии внутри не оказалось. Только локон золотисто-рыжих волос, уложенный колечком в правой створке; перевязанный тонкой полоской черной шелковой ленты.

– Элейн говорила, что, по рассказам Мэй, эта вещь принадлежала ее пра-пра-бабушке. Возможно, той, которая и написала дневник.

Наташа попыталась вспомнить, писала ли Дженет в дневнике о том, какого цвета ее волосы, и не смогла. Она очень осторожно притронулась к локону, ощутила, как ее уносит в прошлое. Девушка сидит перед зеркалом при свечах, расчесывая перед сном свои локоны до тех пор, пока они не начинают блестеть. По воскресеньям она собирала их под шляпку или укладывала в прическу перед поездкой в оперу или на свидание с мистером Брауном. Потом она заболела, и кому-то из близких приходилось ухаживать за этими роскошными волосами, которые спутались от долгого лежания на подушке. Она умерла, и этот же человек, возможно сестра девушки, маленькая Элеонора, взяла ножницы и аккуратно, со слезами на глазах, срезала несколько прядей, осторожно накрутила их на палец и спрятала в медальон.

Наташа неохотно вернула украшение Уилдингу.

– Спасибо вам за то, что разрешили мне это увидеть.

– Спасибо вам.

Эндрю Уилдинг поцеловал ее на прощание. Он стоял у окна, провожая их взглядом – одинокая фигура, обрамленная кружевными занавесками.

– Я никогда не смогу отблагодарить тебя, – произнес Адам, когда они возвращались из Стрэтфорда. Он произнес это отчужденным, официальным тоном, каким начальник благодарит молодого сотрудника за отлично написанный отчет.

Наташа внимательно следила за дорогой.

– Я хотела найти ее для тебя.

– Ты сделала гораздо больше. Если то, что ты рассказала о сердечном заболевании, правда, выходит, ты спасла Бетани жизнь.

Она с трудом сглотнула.

– Послушай, Адам, есть еще кое-что...

Он не слушал ее.

– Что ты там говорила... – он протер стекло тыльной стороной ладони. Безрезультатно, потому что окно было грязным снаружи. – О том, что происходит в определенные моменты жизни по вине предков.

Наташа удивилась, узнав, что он слышал отголоски их с Бетани разговора у входа в гостиницу в Литтл Бэррингтоне.

– Я о записке, которую оставила Бетани... Ты думаешь, что она имеет какую-то связь с тем, что произошло с ее матерью? Что Бетани могла захотеть...?

– Нет.

Они приехали на станцию. Наташа с трудом устояла перед искушением пересказать Адаму свой разговор с Кристин. Наверное, об этом лучше умолчать. Она сделала все, что от нее требовалось, и больше ничем не могла ему помочь. Не стоит вмешиваться в их бизнес и настраивать его против Джейка Ромилли.

Она остановила машину. Ей в голову пришла странная фраза.

– Желаю тебе самого большого счастья на земле, – произнесла она. Ее губы занемели, поэтому она не смогла растянуть их в улыбку. – Надеюсь, выставка будет иметь успех.

Задняя дверца была открыта, Адам нагнулся, вынимая из-под сиденья свои журналы. Потом он быстро наклонился к ней и поцеловал в губы, положив руку ей на затылок, чтобы сильнее прижать к себе. Она на мгновение почувствовала его язык. Его пальцы запутались в ее волосах, и она почувствовала резкую короткую боль, когда он высвободил их.

– И тебе удачи, – сказал он.

Она услышала, как прибыл его поезд, потом звуки стали отдаляться, унося Адама в прошлое.

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ