Да, памятник был основательным. Огромный тёмно-серый монолит поставили здесь, судя по всему, ещё задолго до революции семнадцатого года. Верхнюю его часть завершал большой православный крест. А вот загородку, похоже, меняли неоднократно. Скорее всего, участок постепенно уменьшали, отдавая его части под другие захоронения. Слева сверху вниз по вертикали на мокрой поверхности отполированного гранита располагались выполненные на керамике девять мужских и женских портретов. Правее каждого ив них были высечены фамилии, имена и даты. По всей видимости, все фотографии были изготовлены и укреплены в относительно недавнее время одним из потомков или просто родственников покоящихся здесь людей.
      Сергей остановился, разглядывая фотографии, и - у него перехватило дыхание! Третьим сверху был портрет... Ольги! Рядом - даты: 1899 - I938 гг. И день рождения со днём смерти. Это был её день рождения: двенадцатое сентября...
      Нет, нельзя сказать, чтобы он не ожидал увидеть ничего подобного. Где-то в подсознании теплились подозрения, которые он пытался подавить всё это время. Ах, это пресловутое "вытеснение"! Когда человек не хочет и не может позволить признаться самому себе в смущающих его душу мыслях. Когда он гонит их от себя, насилуя свое сознание и запрещая себе даже думать о том, что не нравится сидящему в нем "внутреннему цензору"... И вот теперь портрет! Это был тот самый портрет в овале, который недавно так напугал Ольгу. Тот самый портрет, который он был вынужден заложить в покоящуюся на антресолях папку... Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы убедиться в удивительном сходстве этих двух изображений. Вот только масштабы были разными - карандашный вариант был существенно больше...
      Теперь Сергей понял, почему уже при первой их мимолётной встрече в метро лицо Ольги показалось ему таким знакомым. И теперь он вспомнил, как всё это начиналось...
      * * *
      В тот раз они помянули коллегу прямо у могилы. Расположившись на ближайшей к свежему захоронению скамейке, выпили почти без закуски из пластмассовых стаканчиков.
      Бредя по кладбищу после похорон коллеги, Сергей случайно оказался у этого памятника. И сразу, с первого же взгляда, был поражён красотой женщины, смотревшей на него с керамического овала. Он долго стоял тогда у оградки, рассматривая на фото черты пленившего его лица. В голове роились какие-то неопределённые мысли. Из этого состояния отрешённости его вывел грубый мужской голос:
      - Закурить не найдётся, отец?
      Сергей оглянулся. Сзади стоял, опершись на лопату, один из принимавших участие в похоронах могильщиков.
      - Не курю. Бросил, - почему-то извиняющимся тоном ответил Сергей.
      - Интересуешься? - полюбопытствовал рабочий.
      - Да, необычный памятник, - слукавил Энгелью. - Теперь такие не делают.
      - Да ты не финти! - поморщился его незваный собеседник и передразнил: - "Памятник...Теперь такие не делают". ... Ты ж вон той фотографией любуешься! Да и не ты первый здесь стоишь. Думаю, и не последним будешь. Оно и верно, хороша была баба. И смотрит с фотографии как живая. Как из окошка. Немного помолчав, он продолжил: - Как рекли древние - "Corpus humanum mortale est". Но с другой стороны - "In соrроrе mortali humanum animus inmortalis est"... Что смотришь удивлённо, человече? Не ожидал? Да ты и латыни небось не изучал. "Смертно тело человеческое", говорю. Но - "В смертном человеческом теле бессмертен дух". Вот так-то, друже. Мать твою... Дух бессмертен! You see? <понимаешь? (англ.)> Kannst du es begreifen <Можешь ты это уразуметь? (нем.)> , tonto <глупец (исп.)>? А?
      - Сам ты tonto и bobo <глупец и дурак (исп.)>, - обиделся Сергей, коль не в свои дела нос суёшь. Да, стою вот и любуюсь... Любуюсь, потому что красотой такой нельзя не любоваться. Вот так вот. Гляжу на портрет и сожалею о том, что не судьба мне повстречать такую красавицу. Сожалею и мечтаю. Если бы в свое время мне повстречать такое чудо, если бы она досталась мне, всю бы свою жизнь посвятил ей! В буквальном смысле носил бы её на руках. И был бы при этом самым счастливым из смертных. Э-эх! Встретить бы такую женщину! Я бы смог, поверь, всё сделать для её счастья. Не привередничал бы, не капризничал... Я был бы счастлив только возможности хотя бы изредка видеть её рядом с собой. Любоваться этим совершенством! ... Ан нет - не судьба. Я слишком поздно родился - она умерла ещё до того, как я появился на свет... А ведь - я чувствую это, я знаю! - повстречайся мы, наверняка бы стали самой счастливой парой в мире!
      - Ну-ну... - покачал головой могильщик. Восторженность твою я понимаю. Сам хорошо сегодня на грудь принял. Но что-то ты, отец, слишком уверенно, хотя и в сослагательном наклонении, об отношениях с красивой женщиной говоришь... Или не имел с бабами никогда дела, infelice <несчастный (итал.)>? Да откуда тебе знать, во что превратилась бы твоя жизнь, повстречай ты такую вот женщину? Откуда у тебя эта уверенность в том, что ты смог бы сделать её счастливой? Что смог бы довольствоваться лишь тем, что она сочла бы возможным дать тебе?! Что не требовал бы большего? Тьфу, Schei?e < дерьмо (нем.)>. Внешне ты вроде на интеллигентного человека похож, а рассуждаешь, как выпускник школы для умственно отсталых. Ты что, maluco <сумасшедший (порт.) >? Не понимаешь разве, что в жизни опасно ручаться не только за других, но и за себя самого? Что наши ожидания и мечтания почти никогда не претворяются в жизнь? Что прогнозировать отношения с женщиной, даже в том случае, когда ты её хорошо знаешь, глупость вдвойне? А тут и вообще нечто немыслимое: увидел фотографию давно умершей - и возмечтал! Целый мир в мечтах своих построил. И в мечтах своих готов на все pour l'amour <ради любви (фр.)>... Да ведь сами мечты-то твои греховны. Кто-то умный сказал, кстати, прямо по твоему поводу:
      "Kennt's Sunde, nennt es Leidenschaft,
      Gewiss ist, da? es Leiden schafft."
      <Как хочешь называй - грехом иль страстью / Ведет все к одному - к страданьям и несчастью (нем.)>
      - Comprendes <понимаешь (исп.)>?
      Сергей помолчал.
      - Сечешь, спрашиваю? Так что мечты свои нужно уметь ограничивать. Иначе они могут становиться опасными...
      - Comprendo <понимаю (исп.)>. Comprendo, что всё твоё здравомыслие, весь этот твой рационализм просто... просто патологичны. И знаешь, мне трудно уразуметь, как при такой вот заземлённости вообще жить можно... Даже могильщиком.
      - А я и не живу. Я...
      - Помолчи! - прервал его Сергей. - Теперь ты, sabelotodo <всезнайка (исп.)>, послушай меня! Да, наверное это дико (объясняться в любви с первого взгляда к портрету давно умершей женщины. Но я знаю - слышишь, з н а ю - воскресни она или воплотись в другую женщину подобной красоты и высоких душевных качеств...
      - Да откуда тебе знать о её душевных качествах?
      - Да-да, именно высоких душевных качеств! - повторил Сергей. - Они же читаются в её взгляде. И только глупец или негодяй может предположить иное, глядя на этот портрет. Эта женщина была удивительным созданием. Честным и открытым. Неспособным ни на что постыдное. И, повствчай я её, мне бы и в голову не пришло обидеть её каким-нибудь нелепым подозрением...
      - Ну что ж, посмотрим. - задумчиво произнёс могильщик, зримо потеряв вдруг всякий интерес к продолжению беседы. - Посмотрим...
      Некоторое время он молча в упор разглядывал Сергея. Затем, не говоря более ни слова, повернулся к нему спиной и, забросив на плечо лопату, неспешно удалился.
      - И он оказался прав, - прервал рассказ Марлен Евграфович. - Не смогли Вы довольствоваться тем, что давала вам ваша Ольга... И этого следовало ожидать. Человек - существо ненасытное. Ему подавай всё больше и больше. И аппетит будет только разыгрываться! ... Простите за эмоции. Так что же было дальше?
      - Да ничего. Я постоял у могилы ещё некоторое время, а затем ушёл... Можете представить себе, какие мысли одолевали меня. Долго я бродил ещё по кладбищу, а затем по городу. Я проклинал своё любопытство, проклинал свою ревность... Усталый и опустошённый я вернулся на свою станцию метро как раз ко времени наших обычных встреч с Ольгой. Непонятно на что надеясь, около часа бродил у входа в метро. Конечно - она не пришла. Не пришла она и ко мне домой. Заснул я под утро, и вот во сне Оля навестила меня. Нет, не было никаких упрёков. Она присела на край моего дивана, положила мне руку на лоб и печально заметила: "Ты снова не выдержал. Как и тогда, в той жизни. Но теперь я не умру - мёртвые не умирают. Я просто больше не смогу приходить к тебе. Но я люблю тебя по-прежнему. И буду ждать тебя. И когда ты придёшь, мы с тобой уже никогда не расстанемся... Никогда". Наклонившись, она поцеловала меня в губы и ушла. А я смотрел ей вслед и не мог сбросить с себя сонное оцепенение. Не мог даже произнести ни звука. На утро я купил цветов и отнёс их на могилу. Это же был день её рождения.
      Первое время мне было очень трудно. Я всё ещё на что-то надеялся. Ждал. И всё напрасно. Возвращаясь с работы, по несколъку минут простаивал у метро, высматривая её. А однажды не выдержал и поинтересовался у одной из старушек, постоянно сидящих у подъезда, не приходила ли в последнее время женщина, которая прежде так часто навещала меня. Старушка посмотрела на меня, как на ненормального - "Какая ещё женщина?" Я описал Ольгу. Поверьте, я в состоянии описать человека достаточно точно. Но старушка только пожала плечами. Нет, описанную мною особу она якобы никогда не видела. И это несмотря на то что Ольга раскланивалась с нею прежде не один десяток раз... А однажды я решил днём осмотреть тот дом, в котором Ольга скрывалась, прежде чем направиться на кладбище. Увы, в нём уже полным ходом шли строительные работы. Так что найти что-нибудь, что было бы памятью об Ольге, мне так и не удалось. Хорошо ещё, что я оставил у себя тот карандашный портрет.
      - Давайте-ка выпьем молча. За близких и любимых, которых уже нет с нами, - предложил Марлен Евграфович, наполняя рюмки. - Ваша незабвенная Анна Конрадовна наверняка сказала бы вам, прослушав эту историю:
      "Ach! Unsre Freuden selbst, so gut wie unsre Leiden,
      Sie hemmen unsres Lebens Gang!"
      <Ах! Как наши радости, так и страданья,
      Всей нашей жизни сокращают путь! (нем.)>
      - И была бы права, - согласился Сергей. - Во всяком случае, после этой истории я до сих пор никак не могу окончательно прийти в себя.
      - Охотно верю.
      Помолчав, они выпили.
      ГЛАВА III
      Молчание нарушил Марлен Евграфович:
      - А вам не хотелось бы вернуть Ольгу? Продолжить с ней встречи?
      - Боюсь - нет. Слишком многое изменилось. Согласитесь, прав тот, кто первым заметил, что знание убивает любовь, Нет-нет, не подумайте, будто я разлюбил её! Я по-прежнему люблю её. Но это уже иная любовь, Мне известно, что она мертва и... И здесь я уже ничего не могу с собой поделать. Я неоднократно задавался вопросом, что было бы, не начни я тогда следить за Олей. И знаете, мне думается, нашёлся бы какой-нибудь другой повод, который неизбежно привел бы нас к той же самой развязке. В конечном итоге я лишь в очередной раз на собственном опыте убедился, что нельзя перманентно оставаться в состоянии счастья. По крайней мере - обычному человеку. К сожалению, счастье не может быть вечном. Счастье - это миг. Или, во всяком случае, весьма ограниченный отрезок времени. Это очень скользкая вершина, на которой нельзя задержаться надолго. А причина в том, что человеческая натура не терпит статики. Если всё хорошо и гладко, то человек сам себе выдумывает проблемы, устраняя которые получает удовлетворение. Если же в жизни всё остаётся неизменным - это преддверие конца.
      - Иными словами, из вашего монолога можно сделать вывод, что вам не хотелось бы однажды вновь встретить Ольгу? Так, как прежде - у метро, или даже у себя дома?
      - Ну как же Вы не понимаете! Конечно, хотелось бы. Но зто была бы уже совсем другая Ольга... и другим был бы при такой встрече я. Наше знание исключает счастье. - Задумавшись па минуту, он вдруг поинтересовался: (А почему вы спрашиваете? Вы могли бы вернуть её?
      - Мог бы, - спокойно, как нечто само собой разумеющееся,
      подтвердил Марлен Евграфович, - Вы верно догадались, Серёжа.
      - Н-да-а. Не таким я представлял себе Князя Тьмы... - с нескрываемым разочарованием произнёс Сергей. - Не таким он мне виделся...
      - Так это Вы это м е н я за Сатану приняли? - искренне удивился Мален Евграфович. - Да что вы, батенька! Я такой же смертный, как и Вы. Вот только опростоволосился я, что называется, однажды. Бес, который никогда не дремлет, попутал миля. Или, говоря языком спецслужб, завербовали меня, привлекли к сотрудничеству. А я оказался способным, стал делать успехи, подниматься по служебной лестнице ни только на основной работе. Да и не столько... Короче, в том "департаменте", где я работаю по совместительству, занимаемая мною должность - далеко не последняя.
      - И чем же вы в своём "департаменте" занимаетесь?
      - Ох, Сережа, погубит вас любопытство... Ну, да ладно. Отвечу так сбором информации по региону "Центральная Россия", а также анализом и прогнозированием рынка.
      - Можно поинтересоваться, о какого рынке идет речь?
      - О рынке душ, естественно.
      - А-а! Так Вы здесь всё-таки по мою душу?!! Чем это, интересно, она вас так привлекает? Какими такими качествами?
      - Да не заводитесь вы, Сережа! - попросил Марлен Евграфович. - Всё много сложнее, а в то же время и проще... Дело сводится к обыкновенной сделке. И у меня есть все основания полагать, что мы могли бы быть друг другу взаимно полезными. ... Как правило, становясь старше, люди начинают задумываться о своей душе. И думают о ней уже не как о какой-нибудь абстракции, а как о чём-то реальном и главное - своём и очень дорогом. Как вы полагаете, почему многие из наших видных политических лидеров-атеистов не только теперь, но и в прежние годы церковь посещали? Да за душу свою боялись. Вот и мне тоже душа моя не безразлична... У нас там недавно тоже ведь перестройка прошла. Также новые ветру подули. И в порядке опыта в целях поощрения позволяют теперь выкупать наши запроданные души. Вот и я хочу сбою выкупить. А это далеко не просто. Чтобы свою душу назад получить, нужно для него шесть душ заполучить. Как видите, заинтересовывают нас таким вот образом. Чтобы больше инициативы проявляли. Короче - четыре души у меня в активе уже есть, а вот ещё две...
      - Но почему Вы решили, что я продам вам свою душу?
      (Ну, во-первых, не мне, a e м у, а во-вторых, для подобных ожиданий есть все основания. Сами ведь знаете, душа у вас артистичная, мятущаяся. А это в нашем деле - всегда шанс. Ну а в третьих - здесь и могут быть и варианты... Но о них позже. Ну, как там насчёт души? Сторгуемся?
      - Вы имеете в виду мои встречи с Ольгой? Боюсь, что пет, не сторгуемся. Сговорись я с Вами на ближайшие годы, я потеряю Ольгу в вечности.
      - Ну что ж. Такие люди, как вы, обычно бывают фаталистами. Может, предоставим судьбе решить этот вопрос? Сыграем на вашу душу в карты? Или, если хотите, бросим кости? А то, монет быть, - в шахматы? Хотя нет, в шахматы я вам не рекомендовал бы. В них у вас ни малейшего шанса выиграть у меня. Так что - лучше всего кости.
      - Увольте, уважаемый Марлен Евграфович, увольте. При всем моём к вам уважении и при всей моей к Вам признательности - ну никак не могу. Считайте, что мне моя душа дорога как драгоценный сувенир, доставшийся от родителей. Давайте-ка лучше о чем-нибудь другом поговорим. Кстати, не поделитесь ли опытом, сами-то вы как свою душу запродали? История, думается мне, была интересная и в высшей степени неординарная. И - клянусь услышанное останется между нами.
      - Ну что ж, Серёжа, - вздохнул Марлен Евграфович, - и беседа у нас с Вами интересная, и человек Вы приятный. К тому же, честно говоря, иногда и поисповедвоватъся хочется. Облегчить погубленную душу. Так что грех не выполнить Вашу просьбу. Еще но рюмашке - и извольте историю моего грехопадения.
      * * *
      В прежние годы каждый свой отпуск проводил я в туристических походах. Как правило - без жены. И не один, а с друзьями, такими же любителями путешествий, как и я.
      Так вот, лет двадцать с небольшим тому назад договорились мы не забираться куда-нибудь к чёрту на кулички, а провести время в нашей средней полосе. Оговорили маршрут, обязанности и вклад каждого. К сожалению, не все выходили в отпуск одновременно. В результате было решено, что те из нас, кто уже свободен, выезжают первыми и ждут остальных в небольшой деревушке в Смоленской области, где проживал дальний родственник одной приятной дамы из нашей компании. Таким образом, место сбора было определено, равно как и день отправления в поход. Поэтому каждой имел возможность добираться к месту сбора когда и как ему было удобно.
      Мы с приятелем, которого звали Равшаном, решили провести на свежем воздухе побольше времени и отправились в деревню приблизительно за педелю. Были мы изрядно загружены - палатка, рыболовные спасти, топорики и неизбежные рюкзаки.
      Был конец июля. Не помню уж по какой причине, но мы не смогли выехать, как это предполагалось, ранним утром. И в результате на нужную нам железнодорожную станцию прибыли лишь часам к шести вечера. Солнце стояло ещё достаточно высоко, но жара уже спадала, так что предстоящий путь к пункту сбора казался не таким уж неприятным. И это несмотря на то, что от нужной нам деревушки нас отделяло около полусотни километров.
      Убедившись, что ближайшего автобуса в нашем направлении придётся ожидать более полутора часов, мы принялись "голосовать". Как обычно случается в подобных случаях, все машины шли в это время почему-то куда угодно, только не туда, куда нам было нужно. Впрочем, это не особенно портило нам настроение - всё равно ждать автобуса.
      В конце концов шофер очередного "газона" согласился подбросить нас почти что до нужной нам деревушки. "Останется что-нибудь километров восемь. А там вас кто-нибудь подвезёт", - уверенно пообещал он. Забросив вещи в кузов, мы уселись в тесную кабину, поело чего началось наше путешествие по пыльным и разбитым колхозным дорогам. Словоохотливый шофёр расказывал о местных проблемах, о вредном начальстве, о своем желании съездить во время отпуска в Москву, о надоевшей жаре и о грозе, обещанной гидрометеоцентром на сегодня. Так, за разговорами и прошло незаметно наше путешествие до той развилки, от которой нам предстояло уже без него добираться до цели нашего путешествия. Ситуация осложнялась тем, что высадили нас не на той дороге, по которой курсировал автобус. Но шофёр заверил, засовывая в карман полученные за проезд деньги, что беспокоиться нечего: "Машины здесь холят. Вы потихонечку пилите себе по той вон дороге. А как кто догонять будет, услышите. Так что обязательно вас подбросят".
      Попрощавшись с водителем, мы поплелись по просёлку. Судя по его состоянию, машины ходили тут не уж и часто. И ко всему прочему, на небе стали собираться тучки, напоминая об обещаниях метеоцентра. Хотя с точки зрения видов на урожай дождь скорее всего был просто необходим, в нашей ситуации было бы лучше обойтись без него.
      Вскоре мы дошли до развилки. Шофёр ничего не говорил нам о ней. После непродолжительной дискуссии, в которой недобрым словом поминались также и родственники шофёра по женской линии, мы оба пришли к выводу, что лучше идти вправо - дорога здесь производила впечатление более наезженной. После первой развилки нас ожидала вторая, а затем и третья. И каждый раз мы шли туда, где - как нам казалось - чаще ходили машины.
      Прошло уже более часа, но пока ещё мы не видели на пути ни одной встречной или попутной машины. А небо меж тем стало совсем темным. Было душно. Ни дуновения ветерка. Все предвещало скорую грозу. Нужно было подумать о каком-нибудь убежище. И вдруг - о счастье! - невдалеке от дороги за редкими деревьями стали просматриваться контуры большого дома. Не сговариваясь, мы молча устремились к нему. Увы, вскоре стало очевидно, что мы скорее всего наткнулись на остатки старинной помещичьей усадьбы, длительное время использовавшейся не по назначению. Двухэтажный кирпичный дом был частично разрушен, и лишь его правый флигель сохранял остатки крыши. В любом случае представлялось более целесообразным переждать надвигающуюся грозу под навесом, нежели доставать ветровки и сапоги или разбивать в спешке палатку. A посему мы прибавили шагу и вскоре уже поднимались по ступенькам к косо висевшей на одной петле обитой жестью двери. Вошли. Сразу за порогом обнаружилось что-то вроде небольшого холла, из которого вглубь флигеля вел коридор. К нашему удивлению, несмотря па соседство дороги, в помещении не было никаких обычных в подобных случаях неприятных запахов. Пол был покрыт толстым слоем пыли. Та же пыль покрывала и остатки стоящего в углу письменного стола и пару деревянных ящиков, заменявших, видимо, кому-то здесь стулья. Как ни странно, и на стенах отсутствовали скабрёзные надписи и рисунки. Иными словами - создавалось впечатление, что под крышу этого дома никто не заглядывал по крайней мере в течение нескольких дет.
      Бросив свою поклажу на ящики, ми прошли дальше. Флигель явно неоднократно перестраивали. Справа вдоль коридора располагался ряд дверей, слева - стена со следами заделанных окон. Равшан приоткрыл одну из дверей. В комнате царила темнота. Приятель мой чиркнул спичкой, слабый свет которой осветил пустое узкое помещение без окон. Скорее всего, в недавние времена здесь было что-то вроде склада. В конце коридора чуть брезжило забранное решёткой окошко. И здесь, как странно, не пахло ничем, кроме пыли.
      Мы вернулись к нашим вещам. В сумерках временами полыхали сполохи далеких зарниц. Громче и громче звучали раскаты грома. Гроза приближалась. Судя по всему, самым разумным в нашем положении было провести ночь в этих стенах. А потому вы быстренько наломали веток и подмели полы. При этом обнаружилось, что они повсюду были цементными.
      Меж тем гроза со всем неистовством обрушилась на наше убежище. Чтобы ни спать в воде, нам пришлось поднатужиться и закрыть входную дверь. К счастью, в оконный проем капли дождя не попадали. Достав походную бензиновую плитку, мы быстренько сообразили себе ужин. А так Как время было ранним и спать ещё не хотелось, то после непродолжительных колебаний достали бутылочку азербайджанского коньяка. За беседой и коньяком время потекло быстрее и приятнее, и когда гроза стала утихать, а бутылка опустела, мы были уже в прекрасном настроении и начали раскладывать свои спальные мешки.
      * * *
      Мне снилось, будто я лежу, загорая, на берегу моря. Вдруг земля начинает подо мной колебаться. Мне становится страшно - конечно же, это землетрясение. Я понимаю, что сейчас поднимутся огромные волны, которые смоют меня в море. Охвативший меня испуг столь силён, что я не в силах пошевелиться. И вдруг я ощущаю боль. Что это? Ах да, это же с гор катятся камни. Вот ещё несколько камней угодило в меня. Но ведь над пляжем нависают скалы! Еще несколько толчков и они обрушатся на пляж, па меня... Ну вот, теперь уже довольно большой камень угодил мне в бок. До чего ж больно! Нужно бежать. Однако я никак не могу преодолеть своё оцепенение. А люди кричат: "Встать! Встать, тебе говорят!" Интересно, почему они не думают о себе? Почему обращаются лишь ко мне?
      Следует ещё удар в бок. И тут я просыпаюсь. Открываю глаза и не могу сообразить, где я и почему так ярко светит солнце.
      Ага, это же не солнце. Это кто-то светит мне в лицо фонариком.
      - Встать, мать твою... - цедит этот кто-то.
      Ничего не понимая, я меж тем все-таки интуитивно прихожу к выводу, что при создавшихся обстоятельствах будет лучше выбраться из спального мешка.
      - Только - без фокусов! - предупреждает меня голос.
      Еще не придя в себя до конца, вылезаю из мешка. Судя по всему нам нанесли визит, по крайней мере, четверо. Пульсирующе жужжит динамомашинка ручного фонарика. "Господи! - думаю я. - Неужели у кого-то ещё сохранилась такая редкость?!" Луч фонарика обшаривает помещение. Кто-то чиркает спичкой и зажигает... настоящую керосиновую лампу! Я не ошибся, в комнате находятся трое военных и один штатский. Он держался несколько особняком, оставаясь у входа. Ни Равшана, ни его спального мешка я не вижу. "Куда он мог подеваться?" - думаю я, завязывая шнурки своих туфель и стараясь не зацикливаться на направленном на меня дуле пистолета.
      - Где остальные? - спрашивает военный.
      - Кто?
      - Тебя спрашивают, где остальные? - уже раздраженно переспрашивает военный и тут же командует: - Встать!
      Я выпрямляюсь. Передо мной стоит худой человек средних лет с погонами лейтенанта на плечах. Несмотря на всю неожиданность ситуации, не могу не обратить внимания на то, что сапоги его надраены, на них ни капельки грязи, хотя после прошедшей грозы дорогу наверняка развезло.
      - Фамилия? - отвлекает меня от размышлений очередной вопрос. По всей видимости, "остальные" его больше не интересуют,
      - Бок, - отвечаю я.
      - Немец? - уточняет он, - Или еврей?
      - Русский.
      - Это с какого такого "боку"? А, Бок? - криво усмехнувшись, каламбурит он.
      - С любого, - начиная раздражаться на самого себя за свою покорность, отвечаю я и тут же добавляю: - Да кто вы такие, чёрт вас подери? Кто вам дал право допрашивать меня? И что здесь вообще такое происходит?
      - Ишь ты, любознательный какой. И смелый, - снова криво усмехается лейтенант и тут же подаёт команду стоящему несколько в стороне старшине: Обыскать!
      Тот подошёл и, рывком развернув меня, быстро и умело прошёлся по всем местам, где могло бы быть спрятано оружие. Меж тем лейтенант, присев на корточки, обследовал спальный мешок.
      - Ишь ты, какой, - восхищенно произнес он. - Похоже - шелковый. Но не немецкий... Хорошо вашего брата снабжают. Заботятся, видать, о вас. Только все это зря. Все равно мы вас тут вылавливаем и раскручиваем... От нас не уйдешь! Я вашу гнилую породу за версту чую!
      Закончив со спальным мешком, он перешел к рюкзаку. Из его содержимого на него, судя по всему, особое впечатление произвел фонарик с двумя круглыми батарейками.
      - Ты только погляди, Клещ, - подозвал он немолодого солдата. - До чего они дошли. Видишь - "Сделано в СССР"?! Ну не дураки ли! Думают, мы на эту подделку купимся. Будто мы не знаем, что у нас производят, а что - нет! - И снова, повернувшись ко мне: - Так где ж все-таки остальные?
      - Я отказываюсь разговаривать с Вами! Кто дал Вам право лезть ко мне в рюкзак?! Я протестую! - пытаясь сообразить, что бы все это могло означать, возмутился я и тут же непоследовательно продолжил: - Это явное недоразумение. Вы меня с кем-то путаете. Это точно. Не за того принимаете... Могу я в конце концов узнать, на каком основании вы роетесь в моих вещах? Да и кто вы вообще такие?
      - А ты, однако, наглец! - процедил лейтенант и неожиданно залепил мне сильнейшую пощечину.
      Если бы не вторая оплеуха, которой весьма своевременно наградил меня с другой стороны старшина, я бы наверняка свалился.
      - Держись, шпионская морда! - почти весело посоветовал он. - И не серди товарища лейтенанта. Он у нас хоть человек и культурный, но тоже власть над собой потерять может. Вот тогда-то тебе дело со мной иметь придется. А уж я с тобой душу отведу! Потешусь всласть... У меня все вскорости петь начинают. Все чирикают... Даже глухонемые. Так что лучше вспоминай, падаль, где парашюты зарыли и куда остальные подевались.
      Несмотря на то, что мой мозг отказывался понимать происходящее, я уловил-таки упоминание о парашютах и обращение "шпионская морда". Да-а, действительно, ситуация складывалась - не позавидуешь...
      - Так вы меня приняли за шпиона? Что за дичь! Какой я вам шпион! Мы приехали сюда с приятелем из Москвы. Да вот, посмотрите хоть мой паспорт!
      Я сунул руку в карман - документов там не оказалось. Да и откуда им было там взяться, когда ещё вчера днем перед предполагаемой поездкой на автобусе я попросил Равшана забрать у меня все документы.
      - Документы у Равшана, - упавшим голосом объявил я. - Он где-то здесь. Он должен быть где-то здесь.
      - Кто такой этот Равшан? - тут же вновь подключился к допросу лейтенант, придвигая к столу ящик и усаживаясь на него. - Старший?
      - Старший? Какой старший! Что за бред! Я же говорю вам, мы приехали сюда на отдых!
      - Тебе сколько лет? - неожиданно поинтересовался лейтенант.
      - Мне? Тридцать четыре. А что?
      - Да ты сам-то хоть понимаешь, что чушь мелешь? - усмехнулся лейтенант. - Идет война. Всеобщая мобилизация. Люди работают сутками. А он - на отдых с приятелем! Ты что, за круглых идиотов нас, что ли, принимаешь? Или сам дурочку играешь? А может - просто издеваешься над нами?...
      У меня перехватило дух.
      - То есть как это - война? С кем? Неужели - Америка? Я... Мы ничего не знали. Еще вчера все было спокойно...
      - Вчера спокойно? Это ты мне говоришь? Человеку, который воюет уже который год? И ты хочешь оказать, что только сегодня услышал о войне?.. Ты что вылупился, Фриц?
      А я глядел на него, не в силах понять - кто из нас сумасшедший. Я ущипнул себя - больно. Нет, это определенно не сон. Так неужели эти люди скрываются здесь со времен войны и не знают об её окончании? Но это же абсурд! Этого просто не может быть!
      - Вы что... Вы и правда не знаете, что война с Германией давно уже закончилась? Что мы победили?
      - Они победили... - передразнил старшина. - Тоже мне, победители нашлись! Чего Вы с ним возитесь, товарищ лейтенант?! Да он же просто издевается над нами, сучий потрох! Отдайте его мне. Я его мигом в чувство приведу.
      - Погоди, не спеши. Что-то все они - и этот, и те, которых мы прежде вылавливали - как сговорились: "Закончилась война. Закончилась". Не могут же они все, как один, нас за идиотов держать. - И, обращаясь уже ко мне, лейтенант спросил: - И когда же она, по-твоему, закончилась? - Девятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года - охотно поделился я своими познаниями.
      - А какой, по-твоему, сейчас год на дворе? - глядя на меня со странным интересом, проложил лейтенант.
      Тысяча девятьсот семьдесят третий, конечно.
      - Нет, вы только на него поглядите! - снова взорвался старшина, - Как он, падла, жить спешит! Считай, на тридцать годков вперёд заглядывает... Да я ж тебя, гнида, ещё сегодня в расход пущу. Своими собственными руками жизнь твою поганую завершу! Понял? И это - чтобы н а ш у победу приблизить!