Он уронил лицо в ладони, потом поднял его, приблизил к моему. Его глаза лихорадочно блестят, голос дрожит вполне натурально.

— Леночка… Это не может так закончиться. Вы не можете уехать. Я вижу, чувствую — с вами происходит то же, что со мной. Это как электрический разряд. Нас ударило током.

Он обхватил мои плечи, его губы впиваются в мои.

Прикосновение чужого рта неприятно мне, я попыталась высвободиться. Но Влад не отпустил меня, жарко нашептывая в самое ухо:

— Леночка! Поедем ко мне. Я так хочу тебя. Безумно. Страстно. Мы проведем вместе неделю, две, сколько захочешь.

Я по-настоящему испугалась. Похоже, мальчик заигрался и сам себе поверил. Уперев ладони ему в грудь, я отталкивала Влада.

— Нет. Нет. Я должна завтра быть дома. Я обещала мужу. Это важно.

Мои руки слабеют, я, словно в забытьи, припала к мужчине, непроизвольно обвила руками мускулистую шею и все плотнее и плотнее прижимала к нему свое дрожащее трепетное тело. Мои губы шептали взволнованно, прерывисто, безотчетно:

— Мне надо домой. К мужу… Он ждет. Я должна ему сказать… Он не простит меня… Это будет концом всего… О Влад! Влад!

Кажется, довольно. Влад заинтригован. Теперь его ход. Надеюсь, я смогу наконец определить цель его игры.

Я отстранилась и, пошатываясь, направилась в зал.

Влад с красным потным лицом и сбитым набок галстуком — за мной. У него совершенно убитый вид. Я перехватила взгляд, которым обменялись Влад и Лайма, но не поняла его.

Мы снова сидели за столом. Влад разлил вино в три бокала и поднял свой. Его голос дрожал, он только что не плакал:

— Я встретил женщину, полюбил ее и потерял.

Все в один день. Я пью за мою любовь. За вас, Леночка!

Я открыла глаза и увидела огромное окно и огромное, очень голубое небо за ним. Я повернула голову на подушке влево, вправо… Большая светлая комната.

Стены обиты узкими деревянными дощечками. Очень мало мебели. Я лежу на широкой постели. Белье голубое с белыми прошивками, совершенно роскошное.

Мое ложе располагается посредине комнаты. Я снова смотрю в окно. Положение солнца на небе указывает на полдень.

Последнее, что я помню, это взгляд Влада и странный вкус вина. Сколько времени прошло с того ужина?

Что было со мной все это время? Где я была и где я сейчас?

Я встала и подошла к окну. На мне моя собственная ночная рубашка. Она находилась вместе с другими моими вещами в сумке. Сумка оставалась в клинике.

Вид из окна не показался мне незнакомым. Напротив, Я уверена, что уже видела что-то очень похожее.

Давно.

Судя по всему, эта комната на втором этаже. Окно выходит на широкую зеленую улицу. Сквозь густую зелень голубеет небо и что-то еще. Море.

Это не юг. Это Прибалтика. На это указывают и конфигурация крыш, и виды растительности, и цвет неба.

Я отхожу к самому краю окна и, приложив к стеклу щеку, смотрю в сторону, стараясь расширить панораму. Все то же: зелень, коттеджи, кусочек моря по ту сторону асфальтовой полосы за домами. Перехожу к другой стороне окна и снова прижимаю щеку к стеклу.

Стоп. Это здание мне знакомо.

Теперь я точно знаю, где нахожусь. Пригород Риги.

Юрмала. И даже еще точнее: станция Майори.

Это была их первая поездка в Прибалтику. Это была их первая поездка к морю. Это было их первое путешествие. Они приехали вчетвером. Две юные женщины, почти девочки, и двое детей-погодков.

Девочка должна была осенью идти в первый класс.

Вот они и предприняли путешествие.

Они сняли комнату у русской семьи в ста метрах от моря и почти все время проводили на пляже.

А, когда выходили в город, их все удивляло: чистота улиц, неторопливая чинность прохожих, звуки незнакомого языка, шляпки и перчатки женщин, их туалеты, чистенькие старушки с маникюром и уложенными волосами за столиками уличных кафе и сами кафе… Все это волновало, но не было главным.

Главным было море, песок, солнце… Дети были счастливы. Они совсем не походили друг на друга.

Девочка — мамина дочка — не отходила от матери ни на шаг. Другая женщина, ее тетя, дразнила ее приюбочницей. Мальчик был оторвыш и все время норовил что-нибудь натворить, и девочка все на него ябедничала, и дети ссорились и махали руками. Но вообще они были очень привязаны друг к Другу и дружны. Им хватало друг друга, и они не искали ничьей компании. Плескались на мелководье, строили крепости из песка или бегали друг за другом змейкой по пляжу.

А женщины лежали на песке, лениво переговаривались, лениво следили за детьми, лениво вставали и шлепали к воде.

Неподалеку от их жилья, ближе к станции Дубулты, находился Дом творчества (писателей? художников? композиторов? — им было не важно).

В то лето там отдыхал Аркадий Райкин. А в Риге гастролировал «Современник», и Константин Райкин приезжал навестить отца.

Тогда было принято дышать озоном на закате солнца, и все отдыхающие выходили к морю и шли по желтому песку вдоль линии прибоя в двух направлениях, держась правой стороны.

Две молоденькие москвички, принарядившись, выходили к морю и чинно гуляли под руку, сдерживая скачущих детей.

Несколько раз они встречали Райкиных и потом говорили об этом, отмечали их сходство, и непохожесть, и поглощенность друг другом.

Однажды младшая женщина, обернувшись вслед знаменитой паре, подметила непроизвольный защищающий жест младшего, когда с его отцом поравнялся кто-то слишком широко шагающий. И ее юную, не достигшую даже двадцатипятилетнего возраста, материнскую душу пронзила зависть к чужому родительскому счастью.

У меня за спиной чуть слышно скрипнула дверь, и я оторвалась от окна и от воспоминаний.

В комнату вошла высокая дородная женщина, одетая во что-то вроде униформы. Она тянула за собой столик на колесиках, сервированный к завтраку.

Я обвела глазами комнату в поисках халата, увидела его на спинке кровати и, шагнув, потянула к себе.

Женщина посмотрела на меня, стоящую с халатом в руках, и коротко поклонилась без улыбки. Я ответила тем же и накинула халат. Женщина налила кофе и подала мне чашку на блюдечке. Я взяла и села на край постели. Женщина подтянула ко мне столик и, еще раз поклонившись, вышла.

Я ела и размышляла, правда, не слишком интенсивно, о своей участи. Я не чувствовала не только паники или хотя бы страха, но даже легкого волнения.

Это и еще то, что из памяти выпал кусок жизни, навело меня на мысль о наркотиках.

Закончив завтракать, я потуже затянула пояс халата и принялась за осмотр помещения.

За одной из дверей обнаружилась прекрасно оборудованная ванная. Я вошла, сняла халат и рубашку и с помощью большого, во всю стену, зеркала тщательно осмотрела себя. Никаких следов уколов обнаружить не удалось.

Зато зеркало сообщило мне о несомненных успехах швейцарских врачей в области омолаживания. Кожа на моем лице поражала гладкостью и пластичностью и сияла здоровьем. Белки глаз выделялись яркой белизной, а губы — свежестью.

Все это не могло не отразиться на моем настроении. Напевая что-то забытое, я открыла дверцы шкафа, отыскала вещи из моего чемодана и выбрала бледно-сиреневый костюм с короткой юбкой и легкие белые туфли.

Я подошла к двери, через которую в комнату проникла женщина с завтраком, и толкнула ее. Дверь легко и бесшумно отворилась, и я оказалась на небольшой лестничной площадке. Лестница от нее шла вверх и вниз, прилепившись к стене.

Я перегнулась через перила и увидела под собой большую комнату, очень нарядную, с холодным сейчас камином и обставленную прекрасной мебелью. Одна из стен была полностью стеклянной. За стеклом открывался вид на зеленую лужайку, довольно большой бассейн, цветущий сад.

Я гостила явно не у бедных людей.

Помедлив, я вздохнула и начала медленно спускаться, и, когда достигла нижней ступеньки, где-то под лестницей раздался легкий шум. Я остановилась, сжав перила, испуганная.

Передо мной выросла крупная черная собака с широкой грудью и большой круглой головой. Ее красноватые глаза не казались злобными, а повадка угрожающей. Но и ласковой она не выглядела. Ее спокойствие являлось следствием уверенности в собственных силах.

Я, чтобы усвоить свои права, не сводя глаз с животного, подвигалась в разные стороны. Мне удалось установить, что разрешено все, кроме одного. Я не должна была приближаться к стеклянной стене.

Определив границы допустимого, я спокойно прошлась по комнате, обнаружила бар, телевизор, книжный шкаф…

Уже через четверть часа я устроилась со всеми удобствами. По телевизору транслировали музыкальный фильм, в одной руке у меня был бокал с мартини. Другой рукой я брала из коробки очень вкусные шоколадные конфеты. Я их съела, наверное, с десяток, всякий раз предлагая лежащему у дивана псу. Наконец, на пятой конфете, пес согласился, и теперь мы лакомились вместе.

В книжном шкафу неожиданно отыскался «Сын рыбака» Лациса на русском языке. Я погрузилась в ностальгическое чтение. Мне давно не было так хорошо.

Черное лохматое тело у моего локтя зашевелилось.

Я подняла голову от книги. Пес встал, насторожил уши и уставился на стеклянную стену. То, что осталось от хвоста, закрутилось как сумасшедшее.

«Ишь как радуется! — растрогалась я. — Значит, сейчас увидим хозяина». Одна из стеклянных створок растворилась и пропустила высокого полноватого блондина в легких белых брюках и розовой (клянусь!) рубашке.

Холеное розовое (в тон рубашке) лицо мужчины расплылось в белозубой улыбке. Я заглянула в его маленькие голубенькие глазки, окруженные белыми ресничками, и почувствовала себя спокойно и весело.

— Добрый день, — сказал мужчина с очень заметным акцентом и поклонился.

Я кивнула ему без всякого выражения и поднялась с дивана.

Коробку с остатками конфет и книгу я сунула под мышку, в одну руку взяла вазу с фруктами и виноградом, держа ее за хрустальную ножку, в другую, также за ножку, бокал. Этой же рукой прижала к груди бутылку мартини.

Убедившись, что могу все это нести, я направилась к лестнице и начала подниматься, чувствуя взгляд мужчины на своих ногах.

Дверь в мою комнату открывалась в эту сторону, и мне пришлось повозиться, пока удалось войти.

В комнате я сгрузила все принесенное на стол и посидела, успокаивая бьющееся сердце. Теперь я знала — кто. Примерно представляла — как. И кажется, догадывалась — зачем.

В дверь, по обыкновению без стука, проникла горничная. Я взглянула ей прямо в глаза со всей доступной мне суровостью и сделала отстраняющий жест в сторону выхода. Горничная застыла в недоумении.

— Стучать, — снизошла я до объяснений.

— Хорошо, — согласно кивнула женщина и открыла рот для дальнейших сообщений, но я прервала ее:

— Сейчас. — И повторила свой царственный жест в сторону двери.

В глазах женщины мелькнул и погас огонек злобы. Она резко повернулась и вышла за дверь. Раздался стук.

— Войдите. — В моем голосе не прозвучало и грамма благожелательности.

Горничная встала на пороге, убрав руки под фартук.

— Обед будет подан в столовой через полчаса, — нейтрально доложила она, собираясь уйти.

— Я буду обедать здесь. Ничего мучного, никаких каш и супа. Рыбы я сегодня тоже не хочу. Никакой.

Кусок жареного мяса, побольше свежих овощей, травки. Молодой картофель, отварной, со сметаной и укропом. Что-нибудь соленое. Не рыба. Огурцы, помидоры, капуста. Томатный сок и минералка. Много.

Закончив перечислять, я отвела равнодушный взгляд от переносицы горничной.

Она издала какой-то звук, видимо, намереваясь возражать. Я взглянула ей в лицо, чуть приподняв правую бровь.

Горничная правильно решила, что возражать мне не ее дело, коротко поклонилась и вышла.

Я пообедала на славу. Мясо было поджарено именно так, как я люблю, а дивный вкус квашеной капусты с тмином отбил наконец сладкий привкус шоколада во рту.

Закончив, я составила посуду на сервировочный столик и выкатила его за дверь.

Налив в бокал минералку, я подошла к окну и открыла его, чтобы выветрить запах еды. Толкнула створку окна и осталась стоять, опершись локтями о подоконник, завороженная видом моря и песчаных дюн.

Мой рассеянный взгляд упал на плоскую крышу соседнего дома. Расстояние между домами составляло примерно сто — сто двадцать метров. Я не смогла разглядеть человека, сидящего в шезлонге на крыше.

Тут мне в глаз попал солнечный зайчик. Меня рассматривали в бинокль. Я не имела ничего против. Наоборот. Выпрямившись в окне, я послала в сторону соседнего дома улыбку и воздушный поцелуй. И, как мне показалось, уловила ответный жест руки.

Я видела счастливый сон. Толстенькая белокурая девочка неуклюже ловила мяч и, поймав, счастливо улыбалась щербатым ртом и отбрасывала мяч мне.

Раздался стук в дверь, но я не пожелала проснуться. Стук повторился, прогнав сон и девочку в спущенных розовых гольфиках.

Я открыла глаза. За окном было еще совсем светло, но солнце не слепило глаза. Оно зависло над самыми верхушками деревьев.

Получив разрешение, вошла горничная с подносом в руках. Я кивнула в ответ на ее вопросительный взгляд, и она занялась сервировкой стола к чаю.

Очевидно, горничной изменили задание. Она старалась придать своему грубоватому малоподвижному лицу приветливое выражение. Удавалось ей это не очень, но старание было налицо. Она улыбалась, хвастаясь неплохими зубами, и вполне приветливо говорила, ловко расставляя посуду:

— Извините, я до сих пор не назвала себя. Не могу понять, как это случилось. Это невежливо. Меня зовут Ильзе.

И она заглянула мне в глаза в ожидании ответной реакции. Тщетно. Реакции не последовало. Я взяла протянутую мне чашку, равнодушно проронила:

— Благодарю.

И принялась пить чай, словно не замечая ее присутствия.

Ильзе растерялась, но, видя, что я не обращаю на нее ровно никакого внимания, быстро оправилась и забродила по комнате в поисках дела для себя.

По приказу хозяина ей предстояло наладить со мной доверительные отношения. Ильзе была готова использовать любой предоставленный мной повод.

Повода не представилось. Допив чай, я подвинула кресло ближе к окну и уселась в него с книжкой.

Ильзе еще какое-то время помоталась по комнате, бросая на меня косые взгляды. Я читала, и ей ничего не оставалось, как собрать поднос и покинуть комнату.

Я не успела соскучиться, как она снова заявилась.

Постучала и сообщила с порога:

— Елена Сергеевна… — «Arai» — Хозяин приглашает вас на прогулку.

Я задумчиво перевела взгляд с книги на ее переносицу:

— У меня нет соответствующей обуви.

Ильзе исчезла и почти сразу появилась вновь, не забыв постучать. Похоже, я зря ее этому научила. У нее в руках белые матерчатые тапочки с трогательными шнурочками. Моего размера и совершенно новые. Поскольку размер у меня не самый ходовой, по-старому 34-й, делаю вывод, что тапочки приобретены для меня, а значит, прогулка планировалась заранее.

Справа море, слева несколько десятков метров песчаного пляжа. Я смотрю вдоль полосы прибоя и, кажется, вижу двоих загорелых ребятишек, бегущих змейкой. А вот там, в самом начале полосы кустарника, мы с Танькой бросали нашу подстилку.

Все как четверть века назад, только на пляже никого, кроме нас троих. Третий — пес. Хозяин называет его Юрис. Мне нравится. Юрис, Юра. Мой Юра ждет меня в Москве.

Я снимаю тапочки и иду вдоль полосы прибоя по влажному песку. Мой спутник на мгновение останавливается, потом тяжело нагибается, поднимает тапочки и идет следом за мной, неся их в одной руке.

Я встала лицом к морю и, раскинув руки, вдыхаю запах свежести, йода, хвои — неповторимый запах Прибалтики.

Искушение слишком велико. Я подхватываю подол длинной юбки, затыкаю за пояс и шагаю в море. Бреду по мелководью, испытывая ни с чем не сравнимый восторг. Пройдя метров десять, останавливаюсь. Вода доходит мне только до колен. Она довольно холодная, и я поворачиваю к берегу.

Хозяин стоит на берегу. Он смотрит на меня, но выражения его глаз я не вижу.

Юрис застыл рядом, как статуя большой черной собаки. Я смотрю на пса, и, не знаю почему, мне кажется, что он мой единственный друг в этих местах.

— Юра, — произношу я почти беззвучно.

Проходит мгновение, и мощное тело на огромной скорости влетает в воду и, разбрызгивая ее, несется ко мне огромными прыжками.

Я иду навстречу собаке. За несколько шагов до меня Юрис вынужден пуститься вплавь. Поравнявшись со мной, он тычется в мою руку носом и оплывает вокруг.

Через три моих шага собака встает на лапы, я берусь за ошейник, и мы вместе выходим на берег.

Здесь я сразу же отцепляюсь от ошейника и отскакиваю в сторону. Все брызги от отряхивающегося пса достаются его хозяину.

Хозяин не сердится и не цыкает на Юриса, когда тот устремляется за мной вдоль пляжа.

Мужчина выглядит притихшим и подавленным.

Я нагулялась и поворачиваю к дому. Юрис тихонько тянет меня за подол. Он не набегался, хочет еще. Я ласково глажу его лобастую голову. Его хозяин издает предупреждающий возглас. Я невольно оборачиваюсь и встречаю удивленный взгляд светлых глаз.

Понятно. Собачка натаскана серьезно и прикосновений не терпит. Мне позволила мимолетное касание скорее из растерянности, но обнажила страшные желтые клыки.

Не смей — тяпну!

Я поняла предупреждение и больше никогда не дотронусь до Юриса, Разве что он сам попросит.

В возне с собакой я совсем упустила из виду ее хозяина. Вздрагиваю, услышав совсем рядом густой, с легким придыханием голос:

— Елена Сергеевна.

Я оборачиваюсь. Мужчина стоит очень близко от меня, и я, не таясь, спокойно рассматриваю его лицо.

Он слегка смущается под моим оценивающим взглядом.

В его почти бесцветных сонных глазах появляется какой-то блеск, он делает еще один шаг, и теперь мы стоим лицом друг к другу.

Мы стоим, опустив руки и глядя друг на друга, настолько близко, что наши дыхания смешиваются.

Мужчина дышит прерывисто, ему неловко в такой близости от меня. Но он не отступает. Я вижу, он ждет вопросов, приготовил ответы. Но, похоже, не уверен в них. Ему не хочется начинать разговор первым — это ухудшит его позиции.

Мне же совсем не о чем с ним говорить. Вот я и молчу. Пауза затягивается. Ситуация приобретает комический характер. Мужчина мучительно краснеет.

"Э, миленький, да у тебя темперамент холерика!

При наличии избыточного веса бойся инсульта".

Наконец мужчина не выдерживает:

— Елена Сергеевна, почему вы не спросите, где находитесь?

"А почему ты хочешь, чтоб я спросила об этом?

Ну так вот: назло не спрошу! Тем более что и без того знаю".

Я ласкающим движением кладу ладонь на мясистую грудь и, привстав на цыпочки, приближаю свое лицо к его. Он не отстраняется. Над его верхней губой высыпают капельки пота, а сами губы приоткрываются в ожидании неизбежного поцелуя.

«Ну не в первый же вечер! Как можно. Я девушка приличная».

Поэтому отстраняюсь и убираю руку. В глазах напротив растерянность. Больше того: в них откровенная паника. И сияющая голубизна. «Надо же, как его пробрало. С чего бы это?»

Разворачиваюсь и молча иду к дому, на ходу одергивая и оправляя юбку.

Прямо от двери устремляюсь к лестнице и начинаю подниматься. Мои босые ноги оставляют на ковре мокрые следы и песчинки.

Мужчина стоит у основания лестницы, положив на перила большую загорелую руку, и смотрит мне в спину.

На середине лестницы я останавливаюсь и говорю через плечо:

— Распорядитесь принести мне молока. Сырого. В высоком стеклянном стакане.

Делаю еще несколько шагов и снова останавливаюсь.

— Виноград должен быть без косточек.

После чего скрываюсь за кулисами, то есть за дверью своей комнаты. При полном молчании зрителей.

Ни тебе аплодисментов, ни криков «браво!». А мой уход был так эффектен. Обидно.

В ванне, вытянувшись в горячей пене, подвожу итоги.

Похоже, ничья. Вот только одно совершенно ясно: мой хозяин заинтересован потянуть время, как и я.

И еще. Он меня не узнал. И это очень хорошо. Не знаю, как я это использую, но использую обязательно.

На подносе стакан молока, кусок яблочного пирога, картофельный салат и две сосиски.

Ай да Ильзе! Превзошла сама себя.

Интересно, стучала она, прежде чем войти? И если стучала, то как долго?

Ильзе стучится в дверь как полоумная, надо и не надо. Вышла на секунду за забытой солонкой и барабанит.

И кажется, не из желания досадить, а, наоборот, из стремления понравиться. В очередной раз убеждаюсь, что идея обучить ее этому трюку была не из лучших.

В остальном Ильзе выше всяких похвал. Если бы у меня когда-нибудь возникла идея обзавестись горничной, я бы хотела именно такую.

Разумеется, я стараюсь ничем не выказать пробудившуюся симпатию, но Ильзе, видно, что-то почувствовала и радостно суетится возле меня, бросая робкие ласковые взгляды.

О Боже! Что же это за дом такой? Мужчина, женщина и собака в ожидании ласки. Роман Елены Скоробогатовой.

Ой-ей-ей! Как по Косте соскучилась. Милый!

Ну и чего ты мне не ко времени вспомнился?

Ильзе собрала посуду и, прежде чем уйти, передает приглашение хозяина после завтрака спуститься в гостиную.

Я обещаю, и она, еще немного покивав и поулыбавшись с порога, увозит свой столик.

Славная женщина.

Я не спеша принимаю душ, мою и сушу под феном волосы. Сидя перед зеркалом, накладываю легкий макияж. До чего приятно быть молодой и красивой!

Я поднимаю волосы с шеи и скрепляю их на затылке пряжкой. У меня целую вечность не было такой гладкой шеи и такой идеальной линии подбородка. А глаза… А губы…

Так. Руки в порядке. Ноги в порядке. Весь дом в коврах, значит, можно отказаться от обуви. Прекрасно.

Теперь надеть любимое домашнее платье. Костя зовет его хламидой. Хламида и есть. Широкий длинный мешок с отверстиями для рук и головы. Из чудесного жемчужно-зеленого тончайшего шелка. Платье мягко облегает фигуру, повторяя все ее очертания, подчеркивая, что следует подчеркнуть, и скрывая, что хочется спрятать. Идеальный наряд для женщины моих лет, которая не отказалась от желания нравиться.

Опять вспомнился господин Скоробогатов.

От тоски тихонько поскулила: «Костенька, Костенька…» Стало легче.

Хозяин, конечно же, стоял у основания лестницы.

Белые тесные джинсы подтянули фигуру, ярко-синяя рубашка подсинила глаза.

Батюшки-светы! Уж не меня ли он собирается пленить своей неземной красотой?

Я добралась до последней ступеньки (одна рука на перилах, другая элегантно придерживает край хламиды, спина прямая, головка слегка откинута, ресницы опущены), он подал мне руку, я ее не заметила.

Он руку убрал, несколько суетливо, и предложил, ловя мой рассеянный взгляд:

— Хотите повторить вчерашнюю прогулку?

— Не хочу.

— Тогда посидим в саду.

Я невозмутимо обошла его и направилась к стеклянной двери. У двери остановилась и предоставила хозяину возможность поухаживать за мной.

Сад был прекрасен. Несколько минут я просто любовалась им. На круглом лице мужчины появилось самодовольное выражение. Он сделал жест в сторону цветущих кустов. В их тени у самого бассейна стоял плетеный диванчик.

Мы сели на него. Рядом, но не близко.

Откуда-то появился Юрис, поздоровался кивком хвоста и слюнявой улыбкой во всю пасть. Покрутившись вокруг собственной оси, он растянулся во всю немалую длину на теплых плитах между нашими ногами. Ближе ко мне. Хозяин это заметил.

— Странно, но, кажется, Юрис полюбил вас.

В тоне его голоса приглашение к нормальному человеческому общению.

Перебьешься.

Я молча таращусь на неестественно голубую воду в бассейне. Все дело, верно, в цвете облицовочных плит.

— Выпьете что-нибудь?

Мой гостеприимный хозяин никак не может угомониться.

— Сладкого мятного чая со льдом, — снисхожу я.

Мужчина стремительно вскакивает и, обогнув бассейн, устремляется к дому. Но не к стеклянной двери, а куда-то за угол.

Он что, сам собирается готовить напитки? Или его единственная возможность связаться с прислугой — это сбегать к ней?

Мы с Юрисом обмениваемся удивленными взглядами. Убедившись, что хозяин скрылся за углом, пес перемещается в мою сторону еще на несколько сантиметров. Его красноватые глаза смотрят мне в лицо.

— Хорошая собака, — хвалю я его и добавляю ласково:

— Юрочка, мальчик, умница.

Собачий хвост рискует оторваться, глаза плывут от счастья, на морде появляется глупое щенячье выражение.

Эйфорию прерывает хозяин.

Он довольно громко говорит мне через бассейн, виновато разводя руками:

— У нас нет мятного чая.

Я смотрю на него с жалостливым любопытством и даже недоверием, словно он сморозил несусветную чушь.

Мужчина пытается оправдаться:

— Есть жасминовый, лимонный, вишневый…

— Хорошо, лимонный, — подумав, покоряюсь я неизбежному и утомленно закрываю глаза.

Хозяин сам приносит на подносе два бокала чаю со льдом.

Похоже, у него что-то разладилось в голове (надеюсь, не из-за меня), и вся эта беготня нужна ему, чтобы прийти в норму.

Не без сожаления отмечаю, что ему это почти удалось. По крайней мере он сумел вернуть на лицо вальяжную, чуть сонную мину.

Мужчина отхлебывает из бокала с несколько недоверчивым видом. Ранее незнакомый напиток ему нравится, и следующий глоток он делает с удовольствием.

И обретает наконец необходимую для разговора со мной уверенность.

— Елена Сергеевна, как бы вы ни демонстрировали равнодушие, ясно, что вы обеспокоены происходящим.

«Правда?» Я облокотилась о спинку диванчика и вытянула ноги. Меня охватывает нега. От солнышка, легкого, пахнущего морем ветерка, от блеска воды в бассейне.

Лицо мужчины покрывается красными пятнами, ноздри раздуваются. Он с трудом сдерживает гнев.

«Злись, злись. Или кондрашка хватит, или потеряешь над собой контроль и скажешь чего не хотел. Мне-то любая мелочь сгодится».

— Так вот. Я расскажу, почему вы здесь. Потом вы расскажете то, что меня интересует.

Я молчу. Мужчина продолжает чеканить короткие от злости, рубленые фразы. И придыхание в голосе сильнее обычного, и акцент заметнее.

«Ты смотри, как завелся. А как же легенда о невозмутимости прибалтов? Вот и доверяй после этого слухам».

Отвернувшись от рассказчика, я лениво переводила глаза с одного предмета на другой, делая вид, что смертельно скучаю. Однако не пропускала ни одного слова, напряженно вслушиваясь в интонацию.

— Некоторое время назад промелькнуло сообщение о новом полимере. В разных научных изданиях. В разных странах. Что интересно, практически одновременно. Якобы в Союзе разработали полимер. Он превосходит по свойствам все современные материалы того же назначения. В частности, используемые в авиастроении. Многие сочли это сообщение уткой. Если бы открытие сделали еще в те времена, сведения об этом просочились бы. Невозможно скрыть открытие такого уровня. Так рассуждали те, кто не верил. Я поверил. У меня были основания.

Чуть позже я получил из Москвы автореферат докторской диссертации Константина Скоробогатова. Ведь ваш муж защищался около года назад? Зачем ему это, кстати?

Он помолчал, но я никак не прореагировала.

— Ну хорошо. В автореферате было теоретическое обоснование возможности получения полимера с указанными свойствами. Прошла серия авиакатастроф.

Падали «боинги», «Ту», французские, японские самолеты. Причина — в отказе материалов из-за преждевременного старения. Все забеспокоились. Весь мир возмечтал о полимере. Пять крупнейших в мире производителей авиационных двигателей объявили об учреждении гранта на создание полимера. Объявили конкурс и назначили сроки подачи заявок. Я подал заявку. Знаю еще пять фирм. И Скоробогатов. Все мы проводим исследования. Успех обеспечен тому, кто больше продвинется. Мной проведена гигантская работа. У меня есть шанс. Но возникла трудность. Я знаю, что для производства полимера необходим специальный катализатор. Я подозреваю, что он был изобретен. Еще в советские времена.

Он замолчал. Одним длинным глотком допил чай.

Теперь его глаза напряженно смотрели мне в лицо.

— Вы должны ответить: известен ли катализатор Скоробогатову? И не с ним ли связана ваша поездка в Женеву?

Теперь и я прямо смотрела в его полное ожидания побледневшее лицо. Это длилось несколько секунд.

Потом я опустила ресницы и поменяла позу, сев к мужчине спиной.

За моей спиной раздалось шипение.

— Зря вы так, Елена Сергеевна. У меня есть способ заставить вас разговориться.

Мужчина решительно зашагал к дому.

Я одним движением скинула хламиду и нырнула в бассейн.

Хозяин обернулся на всплеск. Я помахала ему рукой и перевернулась на спину.

Явилась Ильзе. Я выбралась на бортик, и она заботливо набросила мне на плечи махровую простыню.

— Что бы вы хотели на обед?

— Я могу поесть одна?

— Конечно.

— А здесь, в саду?

— Да. Вы можете все, что хотите.

— Спасибо. Тогда жареную речную рыбу. Лучше карпа. А к ней все то, что подавали вчера.

Я провела в саду еще не менее четырех часов.

После обеда повалялась в тенечке на надувном матраце. Подремала, помечтала, повздыхала о муже.

По моим подсчетам, он либо уже напал на мой след, либо близок к этому.

Так, посчитаем еще раз: сутки с момента первого появления Лаймы, плюс сутки или даже двое моего беспамятства, плюс сутки (сегодня вторые) здесь. Итого — четыре-пять. А может быть, я где-то ошиблась в расчетах. И это значит, у Скоробогатова было всего трое (двое) суток, чтобы найти меня.

Тогда его люди далеко и мне придется выбираться самой.

Притопала Ильзе, позвала в дом. Я не стала спорить. Накинула хламиду на высохший купальник, провела ладонями по лицу, взбила волосы и не торопясь направилась к дому. Босые ступни наслаждались соприкосновением с теплыми плитами.