Я выспалась и позволила сосредоточенной девушке и ее юной ассистентке заниматься моим лицом и моими волосами.

К часу приехали девчонки, потрясенные событием. Они ахали в четыре глотки и таращили восемь глаз. До чего женщины любят свадьбы! А уж в нашем возрасте…

Мы быстренько выпили по рюмке, закусили, и они обрядили меня в роскошное длинное платье из плотного шелка персикового цвета.

Меня забавляло их серьезное, трепетное отношение к моей свадьбе. Впрочем, они ведь не знали, что это фарс.

За нами приехали, и мы, погрузившись в две машины, поехали в загс.

Господин Скоробогатов ждал меня на ступенях, и я имела возможность взглянуть на него со стороны. В строгом темном костюме он был очень неплох. Волосы у него несколько отросли, а лицо от городской жизни побледнело и с него сошел грубый загар.

Он держался очень прямо, был напряжен и выглядел настоящим женихом, и, когда легко сбежал мне навстречу, я перехватила одобрительное переглядывание моих девчонок.

Его жесткая ладонь, с которой еще не сошли многолетние мозоли, дрожала, когда он взял мои пальцы, и я удивилась такому волнению. Да он сентиментален!

Обряд заканчивался предложением поцеловаться, что мы и сделали. Вернее, я коснулась губами холодных неподвижных губ моего мужа. Это был наш первый поцелуй.

У господина Скоробогатова было опрокинутое лицо, и он казался готовым упасть в обморок. Его вид вызвал во мне неожиданный укол нежности, такой же, как когда я впервые дотронулась до его плеча и оно доверчиво и покорно вошло в мою ладонь.

Я крепко сжала его локоть и шепнула, стараясь скрыть мою растроганность:

— Эй, мы уже женаты. Поцелуй меня, и пойдем отсюда!

Он ошалело взглянул на меня и, пошатнувшись, ойкнул, и рассмеялся, и крепко обнял меня за талию, и воскликнул, искренне радуясь:

— Ребята, я женат! Я женат на лучшей женщине в мире! Ура!

И ребята — три незнакомых мне мужика и Генка — тоже крикнули «ура!», и «ура!» крикнули мои девчонки, и неожиданно к ним присоединились официальные лица, и мы, радостные, словно школьники после уроков, выскочили из регистрационного зала.

Костины ребята и мои девчонки на удивление быстро сдружились, и все время до банкета мы где-то бродили, совершая короткие броски от одного места до другого на нескольких машинах, садясь всякий раз в другом составе, и пили шампанское, и танцевали под магнитофон, и мои девчонки тискались с ребятами.

И я уже знала, что ребят зовут Олег, Виктор и Сергей. А Генку я знала давно. Он был адвокатом и человеком, близким Академику, он присматривал за мной и улаживал все мои дела, пока я ждала Костю.

Честное слово, я тогда так и подумала: «Пока я ждала Костю» — так подействовала на меня атмосфера этой бутафорской свадьбы. Периодически я забывала о том, что это фарс, искренне радовалась происходящему и обнималась с Костей, откидываясь в его сильных руках. Я забыла о возрасте, веселилась, смеялась, пила, танцевала. Господи! Это ведь была первая моя свадьба.

В первый раз я вышла замуж в 18 лет. Сереже было почти 25, он был геолог, носил довольно жидкую русую бороду, играл на гитаре и пел. Я влюбилась в него без памяти. Мы подали заявление в загс в тот день, когда мне исполнилось 18, и через месяц расписались. Прямо в загсе мы выпили со свидетелями шампанского и поехали в Бронницы к Сережиной матери.

Там ждал меня сюрприз. Подарок от Сережи.

Практически единственный, который я от него получила. Зато такой, какого никто другой мне не делал.

Второй раз я вышла замуж в 38 лет. Моему мужу было ровно вдвое больше. Нас расписали на дому. А потом мы обедали с регистраторшей и двумя важными стариками — друзьями Академика, нашими свидетелями. После обеда новобрачный прилег отдохнуть, а я вымыла посуду и села читать учебник по органической химии.

Ай да свадьба! Шальная, молодая, с шутками, розыгрышами… Такая прекрасная!

Жаль только, не настоящая. Мне стало грустно. Я устала веселиться, устала от счастья, присмирела, притихла, ходила как автомат за веселящимися друзьями.

Наконец пришло время ехать в ресторан. Я забилась в угол на заднем сиденье машины.

О чудо! Мы с Костей остались одни. Никто не сел в нашу машину. Друзья решили проявить деликатность, дать нам побыть наедине.

Костя обнял меня одной рукой за плечи, другой поднял мое лицо за подбородок. Его глаза сияли.

— Леночка! Если бы только знала, как я счастлив!

И он легко-легко коснулся моих губ удивительно нежными теплыми губами.

Ой-ей-ей! Что ж это мне так плохо?

Я устроилась под его рукой и, близко глядя в шальные ярко-синие глаза как можно более трезвым взглядом, спокойно сказала:

— Я рада, что смогла помочь вам. Еще немного, и сегодняшний вечер кончится, и мы сможем поздравить себя с еще одним этапом.

Костя моргнул, словно не понимая, его лицо изменилось, погасло, стало замкнутым и спокойным.

Он коротко хохотнул, снял руку с моего плеча и откинулся на спинку сиденья:

— Вы незаменимая помощница, Елена Сергеевна.

Остаток пути мы молчали, и я приводила в порядок свои мысли и чувства.

Свадебный банкет был заказан в одном из лучших ресторанов города. Мой ресторанный опыт к тому времени не превосходил воробьиный нос, и я была оглушена невиданной доселе роскошью. Все сверкало, сияло и искрилось.

Я чувствовала себя маленькой несчастной обманщицей. Все силы уходили на то, чтобы достойно играть свою роль.

Распорядитель свадьбы, молодящийся, лощеный, очень противный, построил гостей в две шеренги, чтобы под музыку встретить молодых, сиречь нас с господином Скоробогатовым.

Гостей было много. Среди чужих лиц (видимо, полезных для будущего бизнеса; дело прежде всего. О Господи!) я увидела Лидуню с мужем Лешкей, Ларису и отца Николая (в цивильном костюме), Таньку, Милку и Мишу.

Я еще раз обвела глазами гостей. Миша был один.

Мне стало очень горько. Я как-то сразу утомилась дурацкой ролью невесты, выдернула руку из-под локтя господина Скоробогатова и обняла сначала Лешку, потом Николая, потом шагнула к Мише.

Он увидел мое расстроенное лицо, обнял меня и, поблескивая бесовскими глазенками, сладким голосом запел:

— Ничего не случилось. У бедняжки жуткая мигрень. Ты же знаешь, у нее бывает. Мы рады за тебя, поздравляем.

Он целовал мои щеки влажными губами, и я понимала, что он врет, просто они так решили, что он придет один и посмотрит, что здесь как, и потом они решат, стоит ли поддерживать с нами отношения.

Богатство приема приятно удивило Мишу. Мне стало грустно и противно. Я за плечо повернула к себе господина Скоробогатова, принимавшего поздравления со всех сторон, и представила ему Мишу.

Тот цепким оценивающим взглядом окинул господина Скоробогатова и, что-то решив для себя, выбрал самый родственный тон для извинения за отсутствие жены.

Господин Скоробогатов слушал его с приветливой улыбкой. Я поняла, что Миша ему не понравился. А тот все пел-разливался.

Распорядитель оправился от катаклизма, вызванного моей неорганизованностью, снова всех построил и пригласил к столу. Под звуки марша Мендельсона мы с господином Скоробогатовым под руку прошли вдоль (между) шеренг, и наконец все получили возможность сесть.

Я нашла глазами Милку и указала на Мишу. Она понятливо и согласно моргнула и прилипла к нему до конца вечера.

Тостов, подарков, криков «Горько!» (следовательно, поцелуев), танцев, игр и прочих развлечений хватило ровно на шесть часов.

Миша изображал из себя ближайшего родственника, лез целоваться ко мне и господину Скоробогатову, потребовал завернуть ему кусок свадебного торта для жены, «которая, бедненькая, хотела, так хотела быть на свадьбе».

Милка перехватила мой свирепый взгляд, перемигнулась с Лешкой, и они быстренько упоили Мишу до положения риз и отправили на такси домой вместе с тортом.

А я достойно выстояла шестичасовую вахту и считала себя вправе отбыть на заслуженный отдых.

От усталости и выпитого у меня открылся философский взгляд на вещи, и, целуя подруг, я поведала им:

— В старости меньше сил, но больше выносливости.

Чем повергла бедняжек в раздумья, которым они предавались всемером (плюс Генка, который, отправив жену к детям, влился в компанию) у Таньки всю ночь.

Моя свадьба была признана ими лучшей изо всех, на которых им пришлось побывать.

Я никому этого не говорила, но этот день стал лучшим и для меня, потому что банкетом не кончился, а имел продолжение.

Я чувствовала себя предельно усталой, когда вслед за господином Скоробогатовым поднялась на свой этаж и, прислонившись к стене, ждала, пока он откроет дверь.

Щелкнул замок, и вдруг Костя, наклонившись, легко поднял меня на руки и шагнул через порог.

Я обняла его за шею и на короткое время прижалась к нему. Меня никогда не держал на руках ни один мужчина… То, что я испытала в те мгновения… Это…

Ну, в общем, это следовало испытать.

С чувством невосполнимой потери я высвободилась, стала на ноги. Меня чуть качнуло, и я опять на короткое мгновение припала к его груди.

Не отрываясь от широкой надежной груди, я стянула с гудящих ног тесные туфли на высоченных каблуках и оказалась вдруг очень маленькой рядом с Костей.

Он заметил это, его лицо стало потрясенным и растроганным.

Я побрела к своей комнате, к своей постели, добрела, упала навзничь, закрыла глаза. Как трудно было оттолкнуться от него, уйти от его тепла. Кажется, я напрасно так мало пила. Голова была совершенно ясной, я ясно видела, какая я дура, и ясно знала, почему так пусто и одиноко на душе. Я напоминала себе Элизу Дулиттл после бала. Пари выиграно, жизнь проиграна.

Его руки были большими, горячими и очень нежными. Они осторожно стянули с меня платье.

Не открывая глаз, я позволяла Косте раздевать меня, чуть поворачиваясь или поднимая руки, чтобы помочь ему.

Он лег рядом, обвив свою шею моей рукой. Мы долго просто лежали, прижавшись плечами, привыкая к присутствию другого. Потом наши руки начали несмело двигаться, знакомя нас друг с другом. Костина ладонь, плотно прижимаясь, прошла вдоль всего моего тела, вызвав волну дрожи. Он сразу же плотнее прижал меня к себе. Его прикосновения становились все увереннее, поцелуи жарче.

И новая близость с ним вернула ощущения, испытанные во время первой краткой близости, и усилила их многократно.., я вскрикнула невольно, теряя себя и падая, падая…

Так случилось, что в Женеву я улетела на три дня раньше, воспользовавшись свободным билетом у артистов. Естественно, никому и в голову не пришло что-то там выяснять или исправлять. Я просто летела в группе из двадцати человек. Нас пересчитали, число совпало. Вперед!

Причиной моего поступка было нежелание встречаться с моим работодателем. Именно так, и только так, я теперь буду думать о господине Скоробогатове.

Настроение у меня было хорошее, я бы даже сказала, боевое. Мне нравилось представлять, в какую ярость придет господин Скоробогатов, не обнаружив меня дома.

Единственное, что меня огорчало, так это то, что пропало свидание, назначенное на пятницу. Я сто раз набирала оба номера телефона, но на работе автоответчик сообщал, что у них ремонт, и рекомендовал звонить домой (кстати, номер телефона не сообщал), а дома автоответчик заверял, что, если я оставлю свой номер, мне обязательно позвонят. Дудки! Я ждала вечер, ночь и утро до отъезда в аэропорт. Потом наговорила на автоответчик:

— Солнышко! Кормилец заслал меня в Женеву лечиться от старости. Поскольку, как ты понимаешь, отложить это ни на минуту нельзя, я уже улетела. Ужасно расстроена, что не повидала тебя. Как приеду, позвоню сразу. Думаю, это недели через две. Пока скучай. Не болей и не ешь жирного. Целую.

С тем и улетела, заговаривая беспокойство на душе обычным «ничего, это ненадолго, приеду — увидимся».

За время полета я настолько сдружилась с артистическим коллективом, что решила с ним не расставаться, а поехала в гостиницу, где и поселилась в номере, забронированном на имя Ольги Челноковой.

Руководителю делегации не хотелось объясняться с принимающей стороной по поводу отсутствующей артистки, поэтому он был доволен моим присутствием.

Поскольку я не скрывала, что являюсь обладательницей золотой кредитной карточки Евробанка, дружба артистов была горячей и искренней, а нежелание расставаться со мной легко объяснимым. Но что заставило меня вести себя столь несвойственным мне образом?

Желание доказать, что я еще молода, раз способна на безрассудные поступки? Желание досадить Скоробогатову? Помрачение рассудка?

Думаю, помрачение рассудка из-за желания доказать, что я еще молода, и тем досадить Скоробогатову.

Как бы там ни было, но в Женеву я прибыла на три дня раньше и поселилась не в фешенебельном отеле, где мне был забронирован номер люкс (естественно, с пятницы), а в скромной гостинице на окраине города в двухместном номере с Натальей Транкиной.

Поскольку помрачение рассудка сопровождается некоторыми странностями в поведении, я совершенно не учитывала изменения в обстоятельствах. Устроившись в номере, я первым делом достала полученный от господина Скоробогатова конверт. После чего сразу же начала выполнять первый пункт инструкции, то есть позвонила по телефону и по-немецки попросила ответившую мне женщину соединить меня с господином Бергманом.

— Простите, не могу ли я узнать вашу фамилию?

Я представилась. Очевидно, последовали переговоры по внутреннему телефону, длившиеся довольно долго, но закончившиеся благоприятно для меня.

Мужской голос с нотками растерянности отрекомендовался и выразил одновременно радость в связи с моим звонком и недоумение в связи с его несвоевременностью.

— Так уж случилось, — туманно объяснила я, дав господину Бергману повод очередной раз поразмышлять о странностях непредсказуемого русского характера. — Я бы хотела перенести все дела на три дня вперед. Прямо сегодня выполнить основное поручение и сегодня же, в крайнем случае завтра, лечь в клинику.

— Боюсь, это невозможно.

— Правда? А ведь может случиться так, что вы не единственный, к кому я могу обратиться в Женеве…

Я блефовала, его телефон был моей единственной связью, но господин Бергман попался:

— Я попытаюсь все уладить и позвоню вам в гостиницу через два часа.

— Нет, через два часа я буду ждать вас на месте.

Если вы не сможете прийти, ваши услуги больше не понадобятся.

Не дав ему возразить, я, очень довольная собой, положила трубку.

У нас было некоторое количество свободного времени, и мы решили выйти и съесть чего-нибудь «местного». Наташа была возбуждена приездом в чужую страну, новой обстановкой, оглядывалась по сторонам, ойкала, непрерывно болтала.

Выбранный нами ресторанчик мало чем отличался от любого другого в этом городе. Разве что ломаная французская речь, раздававшаяся откуда-то из-за моей спины, несколько нарушала всеобщую гармонию. Когда диалог, состоящий из перечисления блюд с их стоимостью и фразы «Уи, мсье», повторился в шестой раз, я оглянулась и увидела взмокшего официанта, который что-то втолковывал жизнерадостному смуглому типу.

Решив, что пора вмешаться, я встала и, подойдя к соседнему столику, обратилась к смугляку по-французски. Он вежливо вскочил при моем появлении и сразу же согласился: «Уи, мадам». Похоже, ничего другого от него ждать не приходилось.

Его внешность натолкнула меня на мысль перейти на испанский. Родной язык произвел на идальго сильнейшее впечатление. Со слезами на глазах он разразился бесконечной темпераментной тирадой, норовя при этом ухватить меня за руку.

Я решительно пресекла его поползновения и, исполнив роль переводчицы между ним и официантом, вернулась за наш столик.

Следом явился официант с фирменным блюдом за счет заведения. Недаром мне в свое время внушали, что знание иностранного языка всегда позволит заработать на хлеб.

Наталья хлопнула в ладоши:

— Потрясно, Елена Сергеевна! Испанский и французский. Всегда мечтала знать иностранный язык. Но теперь уже поздно. Вас в детстве языкам учили?

— Мне было тридцать восемь, когда я начала учить свой первый иностранный язык.

— Правда?

— Я овдовела в тридцать восемь после двадцати лет брака. Потеря мужа потрясла меня и высветила неприглядную картину — ни специальности, ни образования, ни семьи, и впереди половина жизни. И я приняла предложение своего начальника и вышла за него замуж. Ему было семьдесят пять, и он был ученым с мировым именем. Академиком.

Когда-то в юности я окончила три курса заочного политеха. Академик, используя все свои связи, устроил меня на третий курс химфака МГУ. Я училась с девочками и мальчиками на двадцать лет моложе и отзывалась на кличку «мама Лена». Жизнь в то время была сплошной учебой. Академик нанял мне репетиторов по всем предметам.

Я покачала головой, вспоминая то странное и по-своему счастливое время.

— Тогда-то Академик и начал учить меня языкам: немецкому — сам, а английскому — на курсах при МИДе. Ну а потом… В июне я защитила диплом, в июле мне исполнился сорок один год, а в сентябре Академик умер. А я все продолжала учиться. Уже сама.

«Надежно, как в швейцарском банке» — мало найдется на земле людей, не слышавших этих слов. Итак, такси доставило меня в Швейцарский национальный банк.

Там я должна была встретиться с господином Бергманом, там я с ним встретилась. Он оказался господином, который легко определяется эпитетом «средний», что бы ни имелось в виду: рост, возраст, комплекция и так далее. И очевидно, поэтому мне сразу понравился.

И я ему тоже. Потому что я сама такая, а рыбак рыбака видит издалека.

Я раскаялась в телефонной наглости и решила похвалить господина Бергмана в отчете моему.., ну этому.., работодателю.

Вспомнилось, какие отношения связывают меня с господином Скоробогатовым. Я расстроилась и почему-то только сейчас сообразила, что понятия не имею, зачем явилась в это солидное учреждение, и снова расстроилась. И уж совсем пала духом, когда сообразила, что, видимо, об этом и собирался «переговорить» со мной господин Скоробогатов в четверг утром. Этот четверг еще даже и не завтра, а я уже здесь. Но может быть, подбодрила я себя, господин Бергман знает, зачем я здесь стою?

Господин Бергман знал. Молниеносно произведя обряд опознания — подтверждения — знакомства, он понесся по гулкому залу. Я за ним. Вокруг все было крайне занимательным, но не запомнилось, поскольку, участвуя в каких-то процедурах и манипуляциях, я настолько боялась каждую минуту проколоться и выдать себя, что от волнения ничего не понимала и в память не откладывала..

Впрочем, мое участие в происходящем было пассивным. Оно заключалось в тупом хождении за господином Бергманом из кабинета в кабинет по переходам, коридорам, залам и лестницам.

Нас постоянно сопровождали какие-то на удивление похожие мужчины в одинаковых черных костюмах, с одинаковым озабоченным выражением лиц. Постоянно при нас находились один-два, но однажды наша свита выросла до четырех человек.

— Ух! — произнес господин Бергман. Он аккуратно и основательно сел на стул, поддернув брюки, и чистым платком смахнул пот с лица.

Я плюхнулась на стул, ничего не поддергивая, и провела ладонью по сухому лбу. Ноги гудели, голова кружилась.

— Все в порядке, — похвастался господин Бергман и добавил:

— Но ничего этого не пришлось бы делать, если бы мы пришли в назначенное время.

Если прислушаться, в его голосе можно было бы различить обвинительные нотки. Но я не рассердилась.

— Теперь, госпожа Елена, мы пойдем в сейфовый зал. Вы назовете цифры, и мы в присутствии сотрудников банка произведем выемку.

Цифры? Какие цифры? Боже мой! О чем он говорит? Я ведь не знаю никаких цифр… Наверное, господин Скоробогатов собирался мне их сообщить. Или нет?

Ой-ей-ей! Что со мной было! Как могла я уехать, не поговорив с Костей?

Именно в эту минуту ко мне пришло ясное понимание. Главным в моей поездке было посещение банка! Я должна открыть сейф. А лечение — всего лишь прикрытие, легенда…

Так, ну и что я вообще творю? И натворила?

Что, если мои действия повлекут непредсказуемые роковые последствия? Что там в сейфе? Бумаги?

Какие? Об этом, мне кажется, я догадываюсь. Но если так, что я должна с ними делать после выемки?

Или не я… А кто? Бергман? Хорошо, если он. А если я? Или еще кто-то… Ну и задача… Какая, к черту, задача?! Эти бумаги еще достать надо. Сейф.

Шифр. Цифры. Караул!

— Мне надо покурить, — придумала я.

— Мы не можем уйти, пока не придет служитель.

— Прекрасно. Вы сидите ждите, а я пойду покурю.

В голубеньких глазках господина Бергмана метнулось безумие.

— Этого нельзя делать! — закричал он шепотом.

— Ерунда. Мне надо покурить, мне надо в туалет.

Почему я должна все это терпеть? Мы же не под арестом.

Я толкнула дверь и вышла. Господин Бергман остался ждать служителя. Его состояние можно было определить как близкое к прострации.

По лестнице в пять мраморных ступеней я поднялась к выходу из сейфового зала и остановилась в нерешительности. В туалет мне было не надо, курить я тоже не хотела.

Но я сконцентрировалась, отыскала туалет, воспользовалась им, исключительно тщательно вымыла руки.

Критически оглядев в зеркале над умывальниками свое ничего не выражающее лицо, попудрила его. После чего причесалась. Испытывая к себе стойкое отвращение, отвернулась от зеркала и отправилась на поиски места для курения. Отыскав нужное место, я села на кожаный диванчик и, поставив на колени сумку, стала шарить в ней в поисках сигарет.

Мои пальцы перебирали всякую мелочь внутри сумки и вдруг наткнулись на конверт, полученный от господина Скоробогатова. «Вдруг» потому, что я про него совсем забыла…

Я раскрыла конверт и отыскала ответы на все вопросы. На том самом листке, где под номером один значился телефон господина Бергмана, под номером два — Швейцарский национальный банк, были еще номер три и номер четыре.

Теперь трудность вызывали только цифры шифра, которые я вроде как должна была знать. Я их не знала.

Не знала потому, что не встретилась с господином Скоробогатовым перед отъездом. Он бы мне их сообщил.

Или нет? Не знаю.

Он записал для меня инструкцию на листке. Весьма подробно. Я повертела листок в руках, тщательно рассматривая со всех сторон вдоль и поперек. Никаких цифр.

Да, мое затмение рассудка дорого мне будет стоить. А может, и не мне одной.

Ну, все. Покурила. Надо возвращаться. Разве что еще раз сходить в туалет.

Может, пойти и попросить Бергмана перенести все на пятницу? И за это время связаться с Костей…

Ой, мамочка! У меня все зубы заныли. Как я скажу господину Бергману? После утреннего телефонного хамства… После всей этой беготни по банку… Ой! Ой! Как живот болит… А Костя… Какой он мне после всего Костя? Господин Скоробогатов. Нет, нет, нет. Только не это…

Как бы хорошо сейчас умереть! Сразу. Тихо и достойно.

Еще до разоблачения. Умереть и не видеть ни господина Бергмана, ни господина Скоробогатова.

Ну почему я такая несчастная?

Я шла и шептала: «Цифры, цифры…» И вдруг подумалось: настоящий виновник сегодняшнего кошмара — Академик. Это он втравил меня в историю, взял с меня клятву, что я выполню его последнюю волю. Вот я и выполняю.

Это Академик подсунул мне Скоробогатова, а Скоробогатов, вместо того чтобы ехать самому с цифрами, которые знает, послал меня…

Минуточку. Послал меня. В институт красоты.

Нет, в клинику омолаживания. Да нет… Черт, как это называется? Какое-то время мозги прокручиваются вхолостую.

Ну а какая разница? Послал не в банк, а лечиться от старости. Якобы. Легенда такая. Почему? Зачем?

Секрет от кого-то. Моя поездка ради выемки документов от кого-то тайна. Вон как.

Может, это опасно? Но тогда бы Костя меня ни за что не послал. Он бы сам поехал. Тем более он цифры знает, а я нет. Если только… Если только что? Если только я цифры знаю, а он нет.

А какие я цифры знаю? Ну, вообще-то разные.

Много. Номера телефонов, цены, адреса, даты…

Стоп. Академик в последние месяцы жизни все время спрашивал, помню ли я полную дату нашего бракосочетания. Ясно вспомнилось. Напряженный голос, странное волнение в усталых, обведенных темными кругами глазах.

— Леночка, запомни, если тебе будет нужна цифра — к полной дате нашего бракосочетания прибавь полную текущую дату. Очень хорошо для шифра…

Господи, он меня тогда просто достал. Я диплом писала, а он — свое.

— Давай посчитаем, Леночка.

Каждый день. Я не спорила, играла с ним. Вот оно.

К Бергману я вернулась уверенная в себе и спокойная. Одновременно со мной появился служитель и открыл сейф. Мы с господином Бергманом произвели все, что подлежало по инструкции господина Скоробогатова (по завещанию Академика, как теперь знала я).

Я попрощалась с господином Бергманом, заклиная его в дальнейшем строго выполнять все распоряжения господина Скоробогатова. Он рассыпался в заверениях, что так и будет, и покинул меня с нескрываемым облегчением.

Господин Бергман захлопнул за мной дверцу машины, в последний раз махнул мне рукой, и я поехала в клинику.

Не знаю, с чем связан мой следующий поступок, то ли с возвращением рассудка, то ли с переходом безумия в другую стадию. Но, сидя в такси, я вдруг переменила решение немедленно ехать в клинику и велела шоферу поворачивать к гостинице.

В номере было пусто. Я воспользовалась одиночеством, чтобы привести в порядок свои мысли. Скинув туфли, я улеглась поверх покрывала на постель и погрузилась в раздумья до того момента, пока вернувшаяся со спектакля Наталья не разбудила меня.

Я проснулась полная сил и с твердым намерением ничего не предпринимать до пятницы.

Этого благого намерения хватило на среду. Я весь день провела в номере, читая немецкий любовный роман и хохоча как сумасшедшая. Еду я заказывала в номер и, поглощая ее, не переставала читать. За что чуть не поплатилась жизнью, когда приступ смеха застал меня в момент пережевывания мяса с картофельным пюре.

Утром в четверг я снова осталась в одиночестве (Наталья-то в отличие от меня приехала работать и в номере не сидела).

Я отодвинула шторы и полюбовалась видом из окна, потом приняла душ и позавтракала.

Заняться было нечем, разве что опять завалиться на кровать с книжкой. Но в то утро чужие страдания что-то не влекли. Я побродила по номеру и вдруг испытала острый приступ клаустрофобии.

Сидеть в четырех стенах стало невозможно, и я нашла себе дело. Дела с перерывом на обед хватило на весь день.

Я подъехала к началу прощального спектакля моих друзей. Оставалось всего несколько минут, я волновалась, боясь опоздать. Наталья взяла с меня слово, что я обязательно буду.

Гастроли русского молодежного театра вызывали интерес. Спектакли шли с аншлагами. В фойе толпилась изысканная публика.

Я остановилась перед большим зеркалом и с удовольствием осмотрела себя с ног до головы. Нет, день прожит не зря.

В антракте я отправилась за кулисы, и все встречные-поперечные провожали меня взглядами. В большинстве взглядов сквозило восхищение, в некоторых зависть. Нет, день прожит не зря.

Наталья в грубом гриме и робе из мешковины сидела в своей гримерке, задрав на стул ноги, и с отвращением смотрела на себя в зеркало.

Хотя, на мой взгляд, причины для отвращения у нее не было. Играла она прекрасно. Впрочем, кто их, актеров, поймет?

В зеркале отразилось мое лицо, и глаза Натальи полезли на лоб.

— Олька? — неуверенно начала она, скинув ноги со стула и приподнимаясь. — Нет. Ой, кто вы? — испугалась девушка.

Это было именно то, что я хотела. День прожит не зря.

Черный парик, синие линзы и темная тон-пудра изменили мое лицо. Кожаный костюмчик и высокие каблуки сделали неузнаваемой фигуру.

То, что я получилась похожей на Ольгу, было чистой случайностью, но очень удачной, и всем страшно понравилось. Артисты веселились словно дети. Они называли меня Олечкой все время, пока мы пили в ресторане, отмечая окончание гастролей.

Было шумно, весело, душевно… Как бывает только в пьяной актерской компании. Мы все отдыхали душой. Но ресторан закрылся. Тогда мы поехали в гостиницу, забрали вещи, выписались и отправились в аэропорт. Там ресторан работал круглосуточно.

Мы продолжали кутить в ожидании нужного рейса.

Мои друзья должны были улететь поздней ночью, вернее даже, очень ранним утром.

Я очень устала за ночь и, проводив друзей, расположилась в одном из кресел в зале ожидания и вытянула гудящие ноги. Они сразу привлекли внимание какого-то хорошо одетого господина моих лет (имеется в виду мой возраст по паспорту).

Господин обратился ко мне по-немецки. Я ответила. Немец обрадовался и оживленно залопотал, признав во мне соотечественницу.

Герр Гросс наговорил мне комплиментов, вручил свою визитку и с откровенно огорченным выражением поспешил регистрироваться на франкфуртский рейс.

Я же, гордая своим берлинским произношением и отягощенная выпитым за ночь, продолжала оставаться на месте и продолжала оставаться немкой. (Ну вроде как.) Причем настолько вжилась в роль, что на обращенный ко мне по-русски вопрос машинально отреагировала недоумением: «Вас?»

Мужчина повторил вопрос на приличном немецком языке явно московского разлива. Я заинтересованно взглянула на него. Для моего интереса было несколько причин. Во-первых, он был молод и хорош собой, во-вторых, он был русский, а в-третьих, он спросил:

— Не объявляли ли посадку московского рейса?

Этот мужчина пришел встречать самолет, на котором я прилетела бы из Москвы, не случись со мной приступа помешательства. В приливе неожиданного раскаяния я призналась себе, что причиной приступа была ревность, то есть я признала, что помешалась от ревности. Это самопризнание очень расстроило меня, и я обиделась на симпатичного мужчину.