Тарантул (Тарантул 3)

Матвеев Герман
Тарантул (Тарантул 3)

      Герман Матвеев
      Тарантул
      Тарантул 3
      1. "РЫБАК"
      В холодном воздухе носилась водяная пыль и через шинель, фланелевку и тельняшку проникала к самому телу. От сырости белье казалось липким. Темень глаза выколи! Внизу вяло шлепали мелкие волны.
      На стоящем впереди катере замаячили красные угольки папирос и послышался смех. Кто-то из команды вышел подышать воздухом.
      Но вот опять в стороне Петергофа глухо захлопали пушки и над головой зашуршали снаряды В городе вспыхнули красные зарницы, а через минуту докатился треск разрывов. Сейчас же в ответ глухо ахнули батареи Ленинграда и смяли эти звуки.
      Сегодня враги стреляли всю ночь. С большими перерывами, ограничиваясь двумя-тремя залпами, настойчиво посылали они снаряды в разные районы города. Как бы солоно им ни приходилось, молчать они не хотели. Ленинград праздновал двадцать шестую годовщину Октября.
      "До чего пакостная у фашистов натура! Как праздник, так обязательно безобразят", - подумал стоявший на вахте Пахомов, прислушиваясь к артиллерийской дуэли.
      Он вспомнил, как в прошлом году фашисты отметили юбилей. Авиация гудела над городом всю ночь. Во всех районах повесили на парашютах яркие фонари-ракеты и безнаказанно сбрасывали бомбы. Тогда он не был на вахте, но почти всю ночь простоял на палубе каюра. Казалось, что после такой бомбежки от Ленинграда останутся одни развалины...
      Стрельба кончилась, и снова установилась тишина. "Они ведь, наверно, считают, что как только снаряд разорвется, так весь район в бомбоубежище кинется". Он знал, что сейчас во многих квартирах кончались вечеринки, и даже сам имел два приглашения от знакомых девчат. Знал, что первый тост поднимали за победу. Она еще не близка, но уже ярко блестит в московских салютах.
      "А нынче им достается... Это не прошлый год".
      Прошла минута, другая, и вдруг послышался скрип уключин. Пахомов насторожился, повернул голову и уставился в темноту.
      Катера стояли почти у самого устья реки, где она впадала в залив, и если он услышал скрип уключин, то, значит, лодка находится где-то недалеко, на середине Невки.
      На другом берегу, в единственном доме, жила команда военных рыбаков. Они давно прекратили рыбную ловлю, да и вряд ли в такую погоду, в темноте, могли отправиться куда-то на лодке. Другой лодки поблизости не было.
      "Показалось мне, что ли?"
      Напрягая слух, он долго стоял без движения, но никаких звуков больше не доносилось.
      "Значит, показалось", - уже твердо решил Пахомов.
      Снова началась артиллерийская перестрелка, но на этот раз в стороне Московского района.
      Пришла смена.
      - Замерз? - хриплым со сна голосом спросил его лучший друг и земляк Киселев.
      - Отсырел, - сказал Пахомов, передавая вахту.
      - Иди сушись.
      - Послушай, Саша. С полчаса назад вроде как на лодке кто-то греб. Веслами скрипнул.
      - На лодке? - удивился Киселев. - Да ты что! В такую погоду на лодке кататься... ночью!
      - Я и сам не понимаю. А только так ясно послышалось.
      - Может, на катере что-нибудь?
      - Не знаю.
      Пахомов спустился в кубрик и скоро забыл о происшествии, но когда через четыре часа он сменил Киселева, то вспомнил и спросил:
      - Ну как, лодку не слышал?
      - Какая там лодка! Померещилось тебе. Незаметно начинался рассвет. Появились неясные очертания пулемета в чехле, стоящего на носу катера. Забелел корпус яхты, вытащенной на берег, и корявое дерево с обломленной вершиной все яснее выступало на фоне посеревшего неба.
      Пахомов смотрел на противоположный берег. Ему казалось, что там, чуть пониже их катера, чернеет лодка.
      Прошло несколько минут - и уже никаких сомнений не осталось. Лодка стояла на одном месте, и в ней сидел рыбак. Откуда он взялся и как попал сюда ночью? Правда, среди любителей-рыболовов можно встретить людей, одержимых своей страстью, которые ловят рыбу невзирая на погоду и время года.
      Пахомов тоже был таким любителем и сразу понял, что рыбак ловит на подпуск, но лодка стоит слишком близко от берега, и это было подозрительно. Он вызвал наверх старшину.
      - Товарищ старшина, смотрите! - сказал он, показывая пальнем на берег.
      - Что там?
      - Рыбак.
      - Ну так что? Пускай ловит.
      - Ночью приехал.
      - Как это ночью?
      - Вечером его не было, а как стало светать, я его и увидел. Ночью слышал, как он уключинами гремел.
      - Вот оно что! Сейчас мы это разберем.
      Старшина ушел, и скоро, застегивая на ходу шинель, поднялся лейтенант.
      - Пахомов, ты уверен, что рыбак приехал ночью? - спросил он.
      - Уверен, товарищ лейтенант.
      Глухо зарычал мотор. Сбросили конец, и лейтенант встал у штурвала. Катер плавно развернулся и двинулся к лодке.
      Рыбак понял, что катер направляется к нему, и начал торопливо вытаскивать якорь. Лодку подхватило течением и медленно потащило вниз.
      - Эй, гражданин! Задержитесь минуточку! - крикнул в рупор старшина.
      - А зачем? Здесь нельзя ловить?
      - Ловить можно! Давайте сюда... Рыбак взялся за весла, но, видимо, раздумывал, что ему делать.
      - Не пугай его, старшина, - вполголоса сказал лейтенант, передавая управление матросу.
      - Если нельзя, так я уеду! - крикнул рыбак.
      - Да вы не бойтесь, мы только документы проверим! - как можно ласковей сказал в рупор старшина.
      Рыбак решительно взмахнул веслами и развернул лодку носом в берег.
      - Это хуже. Может уйти, - проворчал лейтенант и снова встал за штурвал.
      Лодка ткнулась в песок. Человек выскочил на берег и, не оглядываясь, быстро зашагал к парку.
      - Кто за ним пойдет? - вполголоса спросил лейтенант.
      - Разрешите - я! - отозвался Пахомов.
      - Давай, Пахомов! Особенно не церемонься.
      Катер тихо приближался к берегу. Пахомов понимал, что дорога каждая секунда, и, как только под носом катера зашуршал песок, прыгнул в воду. Уже на бегу он слышал, как лейтенант крикнул: "Полный назад!" - и забурлила вода за кормой.
      Вытащив пистолет, Пахомов поставил его на предохранитель. Зоркие глаза помогли, и скоро он увидел "рыбака". Тот быстро шагал по аллее. Вдруг он неожиданно свернул в сторону и спрятался за ствол громадного дерева. Может быть, он рассчитывал на то, что моряк его еще не заметил и пробежит мимо, а может быть, задумал что-нибудь похуже.
      "Не вздумал бы стрелять".
      Теперь Пахомов не сомневался, что имеет дело с каким-то негодяем. Бросить лодку и трусливо удирать... Так не поступит человек, у которого совесть чиста.
      Делая вид, что он не видел, как мужчина свернул, Пахомов побежал прямо по дороге. Поравнявшись с деревом, он круто повернул, сделал несколько скачков в сторону и оказался рядом с "рыбаком".
      - Ты куда побежал? Тебе что было приказано? - еле переводя дыхание, сказал Пахомов, поднимая пистолет.
      Не предвидя такого маневра со стороны моряка, тот сильно растерялся.
      - Я же ничего... - пробормотал он.
      - А ну-ка, давай обратно!
      - За что вы меня арестовали? Я рыбу ловил. Никому не мешал.
      - Все правильно! Незачем было бегать. Иди!
      Мужчина нехотя повернулся и пошел к дороге. Пахомов шагал сзади, держа наготове пистолет. Сейчас ему удалось захватить "рыбака" врасплох, но как он будет поступать в дальнейшем - неизвестно. Обыскивать здесь не стоило.
      Катер, урча моторами, ждал недалеко от берега. Подойдя к своей лодке, задержанный человек остановился.
      - Вы хотите документы проверить? - спросил он и, не дождавшись ответа, предложил: - Можно здесь проверить.
      - Садитесь в лодку! - приказал Пахомов. - Идите в корму.
      Человек покорно прошел в корму. Пахомов сунул пистолет в карман, оттолкнул лодку и сел за весла.
      На воде было значительно светлее, и моряк мог разглядеть незнакомца. Длинный прямой нос. Верхняя губа чуть выдавалась над нижней. Заметная небритость и хмурый взгляд из-под нависших бровей. Под брезентовым плащом виднелся серый ватник. На голове кепка.
      Когда лодка приблизилась к катеру, глаза человека тревожно забегали по сторонам и он начал расстегивать пуговицы ватника.
      - Ты что? - спросил Пахомов.
      - Документы надо приготовить, - угрюмо ответил тот и вытащил из бокового кармана пиджака большой кожаный бумажник.
      - Давайте руку, гражданин! - крикнул сверху старшина. - Влезайте!
      "Рыбак" встал, повернулся... Все остальное произошло в одну секунду. Пахомов почувствовал, как задержанный сильно качнул лодку и, как бы потеряв равновесие, взмахнул рукой. Бумажник полетел в воду, а мужчина ухватился за борт катера.
      "Прячет концы. В бумажнике что-то важное", - подумал моряк и без колебания прыгнул в воду.
      В детстве, ныряя в светлой воде, Пахомов без труда находил на значительной глубине монетки, но сейчас, в одежде, в утренних сумерках, найти что-нибудь в холодной и мутной воде было трудно. К счастью, он взял верное направление и под водой оказался на одном уровне с бумажником. Рука сразу наткнулась на него.
      Сверху, на катере, не видели, что произошло в лодке.
      - Человек за бортом! - крикнул старшина и схватил спасательный круг.
      - Не торопись, - остановил его лейтенант.
      Пахомов вынырнул за кормой катера и барахтался в воде. Его сносило течением, а в двух метрах от него несло и лодку.
      - Держи круг, Пахомов! - крикнул лейтенант.
      - Не надо... я сам...
      Он подплыл к лодке и уцепился за борт
      - Вот черт! Как это он вывалился! - сказал с облегчением Киселев.
      - Старшина, надо ему водки дать да растереть всего! - приказал лейтенант. - Выкупался ради праздничка! - Он нарочно прыгнул в воду, товарищ лейтенант, сердито пояснил старшина, - Этот чего-то вы бросил, а Пахомов и нырнул.
      Лейтенант взглянул на "рыбака", скромно стоявшего около рубки.
      - Что вы там выбросили?
      - Я не выбросил... я обронил.
      Когда Пахомов поднялся на катер и, передав бумажник лейтенанту, ушел переодеваться, задержанного увели в каюту. Катер развернулся и плавно направился на место своей стоянки.
      2. ПИСЬМО
      "Уважаемый Сергей Дмитриевич!
      Если бы вы знали, с каким восхищением и гордостью мы следим за титанической борьбой Ленинграда! Каждое самое незначительное и мелкое сообщение о ваших героических делах волнует всех истинных патриотов. О вас, ленинградцах, ходят легенды, и я не сомневаюсь, что эти легенды переживут века и будут передаваться из поколения в поколение. Должен сознаться, что я завидую вам и жалею, что оказался в тылу. хотя, само собой разумеется, отдаю все силы и работаю не покладая рук для победы. Приятно будет сознавать потом, что в этой великой войне есть и мои усилия. С радостью сообщаю вам, что наконец добился командировки, и надеюсь числа двадцатого лично засвидетельствовать вам мое восхищение и пожать руку. Рассчитываю воспользоваться вашим любезным приглашением и остановлюсь у вас, если, конечно, не стесню. Что касается продуктов, то захвачу с собой, сколько унесу.
      Еще раз примите мои самые лучшие пожелания. До скорой встречи.
      Ваш почитатель Мальцев".
      Подполковник государственной безопасности, выстукивая пальцами по столу ритм какой-то мелодии, задумчиво смотрел на лежащее перед ним письмо. Его только что принесли из лаборатории. Самое тщательное исследование ничего интересного не обнаружило. Обычное письмо ленинградцу с Большой земли.
      Он еще раз внимательно перечитал его и откинулся на спинку кресла. "Неужели тут сложный шифр?"
      Письмо это находилось в числе других документов в бумажнике мужчины, задержанного сегодня утром у Крестовского острова. Предполагалось, что немцы отбуксировали лодку из Петергофа в ночь на седьмое ноября до фарватера, а дальше он уже сам добрался до устья Невки. Письмо имело какое-то особое значение.
      Шестое чувство чекиста подсказывало Ивану Васильевичу, что с приездом этого "почитателя" начинается серьезная операция. Перехватить Мальцева в день приезда, конечно, ничего не стоило, но это не решение. За Мальцевым, несомненно, стоят еще люди, и неизвестно, с какой целью он собрался в Ленинград.
      Положение на фронте требовало от советской контрразведки глубокой, четкой и быстрой работы. Фашисты терпели поражение за поражением, и от них можно было ждать чего угодно. Они чувствовали, что Ленинград окреп и готовится к наступлению.
      Если у него в руках находится кончик ниточки, надо распутать весь клубок.
      Письмо адресовано уважаемому и известному в городе человеку. Сергей Дмитриевич Завьялов - ученый-химик, общественник - работал на оборонном заводе.
      Чем больше думал Иван Васильевич, тем загадочнее становилось это простое на первый взгляд письмо. Десятки всевозможных и правдоподобных догадок мелькали в голове, но все они не имели под собой твердой почвы. Он, конечно, не собирался разматывать клубок, сидя за письменным столом, но любил поломать голову над сложной задачей, прежде чем приступить к расследованию. Потом, когда дело распутывалось и все становилось ясным, полезно было проверить ход своих мыслей и догадок.
      Иван Васильевич достал лист бумаги, сделал несколько пометок, спрятал его в боковой ящик стола и позвонил по местному телефону.
      - Товарищ Бураков? У вас там все готово? Я сейчас приду.
      Затем он набрал городской номер. Через минуту послышался звонкий женский голос,
      - Номер слушает.
      - Какой номер? Цирковой или эстрадный? - шутливо спросил Иван Васильевич.
      - Это говорит дежурная. Вам кого нужно, товарищ? Я не расположена шутить,
      - Извините. Я не заметил, что у вас нахмурены брови. Скажите, пожалуйста, когда я могу видеть Сергея Дмитриевича Завьялова?
      - В любое время... кроме ночи.
      - А точнее? От и до?
      - С восьми утра до десяти вечера. Кто это говорит? Коля?
      - Нет, не Коля.
      - Ну да! Я сразу вас узнала. Что вы делаете завтра вечером?
      Иван Васильевич повесил трубку. "Скучно, бедняжке, дежурить в праздник", с усмешкой подумал он.
      Положив содержимое бумажника: паспорт, продовольственные карточки, письмо - и протокол задержания в папку, он взглянул на часы и вышел из кабинета.
      В комнате следователей кроме ожидавшего помощника сидела стенографистка и чинила карандаш. При входе подполковника оба встали.
      - Здравствуйте, Надежда Аркадьевна. Извините, что пришлось вас потревожить сегодня, - с улыбкой сказал Иван Васильевич, протягивая руку.
      - Ну что вы, Иван Васильевич!
      - Признаться, я и сам рассчитывал сегодня отдохнуть, но ничего не поделаешь...
      Бураков выжидательно смотрел на начальника, Иван Васильевич вынул из папки письмо и спрятал его в ящик стола. Остальное разложил на столе.
      - Ну что ж, давайте приступим к допросу, - сказал он, обращаясь к помощнику. - Вы начинайте, а я посмотрю, что это за человече...
      Когда Бураков вышел, Иван Васильевич переставил стул в темный угол комнаты. Здесь его будет не видно. Яркий свет лампы, стоявшей на столе, отражался рефлектором и освещал середину комнаты. Слева, за маленьким столиком, сидела Надежда Аркадьевна.
      - Долго мы будем работать? - спросила она.
      - Боюсь, что да. Дело спешное. Как Славик поживает?
      Даже в тени было видно, как покраснела от удовольствия стенографистка.
      - Благодарю вас. Здоров. Переменил профессию. Сейчас решил стать танкистом. Только и занятий, что танки из коробочек строит..
      Вошел арестованный. Разговор прекратился.
      - Садитесь сюда, - сказал Бураков.
      Человек опустился на указанный стул, положил ногу на ногу и сунул руки в карманы. Почти тотчас же он переменил позу: опустил ногу и скрестил руки на груди. Затем снова сунул руки в карманы.
      Бураков сел за стол, неторопливо достал портсигар, зажигалку и закурил.
      - Как ваша фамилия? - начал он с обычных вопросов.
      - Казанков.
      - Имя, отчество?
      - Александр Семенович.
      - Какого года рождения?
      - Тысяча девятьсот первого.
      - Где родились?
      - Под Самарой.
      - Точнее?
      - Деревня Максимовка.
      - Национальность?
      - Русский.
      Иван Васильевич чувствовал, что Бураков волнуется, но держал он себя хорошо и вопросы задавал спокойным, ровным голосом. Арестованный отвечал вяло, почти равнодушно. Видимо, он был подготовлен к такому повороту своей судьбы и успел заранее примириться. "Знал, на что идет", - решил подполковник.
      - Где вы жили до войны?
      - В Ленинграде.
      - А как переехали в Ленинград? - Это долгая история.
      - Ничего, у нас времени хватит,
      - Приехал учиться и остался совсем.
      - Расскажите, пожалуйста, подробней.
      Арестованный начал рассказ о том, как в первые годы революции он приехал в Питер учиться. Раскрывалась биография обыкновенного человека, жившего для того, чтобы жить без особых стремлений, увлечений, идей. Прожил день - и хорошо. В этой жизни были и радости. О них арестованный вспоминал с явным удовольствием, и по всему было видно, что говорил правду. Заминка произошла под конец.
      - Где вы работали перед войной?
      - Все там же.
      - Вас призвали в армию?
      - Нет. Я, как говорится, доходягой был. Списали но актировке.
      Бураков поднял голову и пристально посмотрел на арестованного, но тот сидел опустив голову и не обратил па это никакого внимания.
      - А чем вы больны? - спросил Бураков прежним тоном.
      - А я точно не знаю.
      - Как же это вы не знаете свою болезнь? Что-то не так.
      - А так ли, не так, все равно вы не верите! - сказал вдруг с раздражением арестованный.
      - Почему не верим? Наоборот, я верю всему, что вы говорите, но хочу уточнить, чтобы поверили и судьи. Если вы считаете, что следователь заинтересован приписать вам поступки, которых вы не совершили, то ошибаетесь. Мы заинтересованы только в одном... узнать правду. Если вы этого тоже хотите, то наши интересы совпадают...
      Стенографистка покосилась на Ивана Васильевича и прикрыла рот рукой. Он понял причину улыбки. Бураков даже в интонациях подражал ему, хотя сам и не замечал этого.
      - Если вы не хотите говорить, - продолжал серьезно Бураков, - это ваше дело, но тогда достается пробел. Чем его заполнить? Так или иначе, но отвечать вам придется на все вопросы. Насчет болезни мы установим через врачей, и они определят, чем вы больны. Оставим вопрос открытым. Вчера рано утром вас задержали на Невке. Так?
      - Да.
      - Что вы там делали?
      - Рыбу ловил.
      - Какую?
      - Какая попадется.
      - Поймали что-нибудь? - Не успел. Я только что приехал.
      - Почему вы бросили лодку и хотели скрыться?
      - Испугался.
      - Чего?
      - Думал, что не разберутся, арестуют. Время военное.
      - Как оказался бумажник в воде? - Я его достал, чтобы документы предъявить, а как раз в это время лодка качнулась, когда я хотел на катер залезать. Он и выпал.
      - Где вы взяли лодку?
      - У товарища.
      - Как его фамилия?
      Арестованный задумался и снова сказал с горечью:
      - А что говорить зря. Все равно вы мне не верите.
      - Странный вы человек. Я же вам сказал, что верю, но если произошло недоразумение и вас задержали при Таких обстоятельствах, надо все выяснить. Как фамилия Вашего товарища, который дал вам лодку?
      - Не буду я ничего говорить. Вы и товарища посадите.
      - За что?
      - А за что вы меня посадили?
      Допрос затягивался.
      Теперь Иван Васильевич разобрался в этом человеке и понял, что в армию Казанков не был призван потому, что сидел в тюрьме. И об этом Казанков проговорился сам. "Доходяга" и "списать по актировке" - типично Тюремные выражения. Если он их употребил, то сделал это машинально и, значит, в тюрьме сидел немало времени. Странно, что Бураков не использовал эту оговорку.
      - Сделаем перерыв, - сказал Иван Васильевич, поднимаясь. - Надежда Аркадьевна, вы пока свободны. Сходите в столовую.
      - Вы останетесь здесь? - спросил Бураков.
      - Да. Я вам позвоню.
      Помощник понимал начальника с полуслова и молча вышел за стенографисткой.
      Чтобы дать арестованному свыкнуться с его появлением, Иван Васильевич несколько раз прошелся по комнате и сел на место Буракова. Арестованный, смущенный неожиданным вмешательством, оправился и с любопытством разглядывал Ивана Васильевича. Раньше, ослепленный яркой лампой, он его не видел.
      - Если вы хотите курить, - пожалуйста) - предложил Иван Васильевич, кладя на край стола папиросы и спички.
      Арестованный, не разгибаясь, подошел к столу, взял папиросу, прикурил, пятясь вернулся на место и с наслаждением затянулся.
      - Спасибо
      - Вы, конечно, догадались, что я человек не посторонний, - начал медленно говорить Иван Васильевич. - Слушал я ваш допрос и размышлял про себя. Откуда у нас берутся преступники? Ведь человек рождается не преступником. У каждого из них есть хорошее детство, юность, молодость, и каждый хочет себе добра. В чем дело? Вы никогда не задумывались над этим вопросом?
      - Нет, - настороженно сказал арестованный.
      - Сейчас мы говорим один на один и никакого протокола не ведется. Я вам задал этот вопрос не случайно. Есть русская пословица: "От сумы да от тюрьмы не отрекайся". Она, может быть, в какой-то степени и устарела, но по существу правильная. Бывает такое стечение обстоятельств, которое трудно предвидеть, и человек запутывается. Наш закон это предусматривает и судит строго, по справедливо. Закон дает преступнику возможность искупить свою вину и вернуться в общество. Это зависит от воли и характера... Неужели вам не приходилось думать об этом, когда вы сидели в тюрьме?
      - Здесь? - с удивлением спросил арестованный, и этого восклицания Ивану Васильевичу было достаточно, чтобы утвердиться в своем предположении.
      - Нет, раньше. Перед войной, - уже уверенно сказал он.
      - Откуда вы... Почему вы думаете, что я сидел в тюрьме?
      - Да потому, что у меня есть некоторый опыт. Вы, вероятно, считаете себя единственным. Ошибаетесь. Вы не первый и не последний. Нацисты умеют использовать в своих интересах человеческие слабости.
      Иван Васильевич говорил, не спуская глаз с лица арестованного. Складка на переносице Казанкова постепенно углублялась, он делал глубокие затяжки, а значит, слушал внимательно и думал.
      - До войны у вас была растрата, что ли? - спросил подполковник.
      - Да Было такое дело... Проворовался.
      - Ну, а кто виноват в том, что вы проворовались?
      - Никто... Сам виноват.
      - А если виноваты, то надо и отвечать... Вы пришли в эту комнату с намерением молчать. Думаю, что вы даже примирились со смертью. Так?
      Арестованный поднял глаза и неожиданно спросил:
      - Что я должен сделать, чтобы мне сохранили жизнь?
      - Не будем торговаться, - строго сказал Иван Васильевич, - у вас два пути. Продолжать запираться и этим поставить себя в ряды самых презренных преступников Второй путь - правда. Чистосердечным признанием и полной правдой вы искупите часть своей вины. Суд это примет во внимание.
      - Хорошо. Я признаюсь! - твердо сказал арестованный Он хлопнул себя по коленкам и встал, но тотчас же спохватился и, чтобы замаскировать невольный жест, попросил: - Разрешите еще закурить?
      - Курите.
      Дрожащими пальцами он взял папиросу и сломал две спички, пока закуривал. Иван Васильевич взглянул на часы.
      - Хотите есть?
      - Не до еды сейчас.
      - Почему? Перерыв кончится, и будем продолжать допрос. Придется сидеть всю ночь.
      - Ну ладно если можно, поем. Иван Васильевич снял трубку телефона.
      - Перерыв можно кончать. Стенографистку на место. Казанкову пришлите поесть.
      Когда Бураков и стенографистка вернулись назад, Иван Васильевич сидел откинувшись на стуле, а пальцами постукивал по столу. Глаза его весело блестели. Бураков знал, что начальник обожает музыку и в минуты приподнятого настроения в голове у него всегда какая-нибудь мелодия.
      Арестованный сидел сгорбившись, опустив голову на грудь, и даже не поднял ее при их приходе.
      3. ДОПРОС ПРОДОЛЖАЕТСЯ
      - При каких обстоятельствах освободили вас из тюрьмы и что вы делали при немцах, расскажете позднее, - начал Иван Васильевич, когда арестованный поел. - Сейчас меня интересует задача, с которой вы приехали в Ленинград.
      - В Ленинград меня послали потому, что я здесь жил до войны, - сказал Казанков, глядя прямо в глаза следователю.
      - У вас есть родные?
      - Здесь живет жена. Хотя я, конечно, не уверен. Может, она уехала или с голоду умерла.
      - Что знали немцы о вашей жене и знакомых?
      - Они меня спрашивали подробно обо всех
      - Вы им назвали фамилии и адреса?
      - Да. Некоторых назвал.
      - Кого именно?
      Арестованный сообщил несколько адресов и фамилий.
      - У вас есть дети? - продолжал Иван Васильевич.
      - Нет.
      - Люди, о которых вы говорили там, ваши друзья или просто знакомые, сослуживцы?
      - Друзьями я не могу считать их. Гуляли вместе. когда деньги были, а когда под суд попал - отшатнулись.
      - Больше вы никого не называли там?
      - Нет.
      - Говорите дальше. Зачем вас послали сюда?
      - Послали меня с письмом. Я должен был разыскать одного специалиста, Завьялова Сергея Дмитриевича, проверить, где он живет и где работает, а потом передать письмо. Будто мой родственник привез его из Москвы.
      - Дальше?
      - Потом надо было сходить в аптеку на Невский, спросить там провизора, по фамилии Шарковский, и сказать ему так: "Григорий Петрович заболел и просил шесть порошков аспирина" На порошках он напишет или отзовет в сторону и скажет, когда и где с ним можно встретиться. Потом я должен ему сказать, что Григорий Петрович зайдет двадцатого ноября, если выздоровеет, и рассказать про письмо... которое привез.
      - Что именно рассказать про письмо?
      - Ну, как у меня все получилось... Нашел ли я Завьялова, передал ли письмо, живет ли он по старому адресу.
      - Все это можно рассказывать своими словами?
      - Да.
      - Дальше?
      - Потом я могу делать что хочу. Искать жену, знакомых... Велели найти всех, кого могу, и восстановить старую дружбу. Денег дали, чтобы угощать.
      - Как вы должны были объяснить свое появление в Ленинграде вашим знакомым и жене?
      - Объяснить так, что, дескать, выпустили раньше срока из тюрьмы ввиду войны.
      - Значит, предполагалось, что вы приехали с Большой земли?
      - Почему с Большой земли? - не понял Казанков.
      - Ленинградцы так называют всю страну, - пояснил Иван Васильевич.
      - Да, да. Мне говорили, - вспомнил арестованный. - Правильно. Нужно было сказать, что я вернулся из Сибири. Будто бы туда меня эвакуировали при наступлении немцев.
      - Почему вы выбросили бумажник?
      - Мне велели уничтожить письмо, если что-нибудь случится. А письмо я не успел вынуть. Моряк меня захватил врасплох.
      Казанков отвечал охотно и даже несколько торопливо, видимо боясь, что его могут заподозрить в неискренности. Иван Васильевич не спускал с него глаз, и малейшее изменение в выражении лица не ускользнуло бы от его внимания. Без сомнения, он говорил правду.
      - Что вам сообщили про Завьялова?
      - Ничего особенного. Просто приказали передать ему письмо... Разрешите еще закурить?
      - Курите.
      Пока арестованный закуривал, Иван Васильевич делал пометки на листе бумаги. Бураков сидел плотно сжав губы, стараясь не пропустить ни одного слова. Стенографистка, записывавшая показания, подняла голову и с любопытством разглядывала арестованного.
      - Я попрошу вас повторить слово в слово ту фразу, которую вы должны были сказать при явке в аптеку, - продолжал Иван Васильевич.
      Арестованный повторил.
      - Ее нельзя перефразировать или переставить слова по-другому?
      - Нет. Заставили выучить наизусть и несколько раз спрашивали. Это как пароль.
      - Так. А все остальное можно говорить своими словами?
      - Да. Он уже будет знать, что "свой".
      - Дальше. Что вы должны делать после того, как разыщете знакомых?
      - После двадцатого числа нужно было прийти опять в аптеку и спросить, какие сведения есть от Григория Петровича? Не заходил ли он к нему?
      - К кому?
      - К этому... к Шарковскому. Тогда он скажет, где искать или ждать Григория Петровича.
      - Дальше?
      - Все. Остальное будет приказывать Григорий Петрович. Я должен быть в его подчинении.
      Иван Васильевич снова сделал несколько пометок.
      - Теперь скажите, кто такой Григорий Петрович. Вы его знаете?
      - Видал два раза. Очень серьезный человек.
      - Как его фамилия?
      - Мальцев.
      - А еще как?
      - Больше мне ничего про него не говорили. Правда, один раз, когда он проходил по коридору, так мне шепнули: "Тарантул".
      - Кто шепнул?
      - Один из наших полицаев.
      Иван Васильевич переглянулся с помощником, и тот понял начальника.
      - Разрешите сейчас сходить? - спросил он вполголоса, наклоняясь к нему.
      - Да. Там есть отдельный пакет... - Принести фотографию?
      Иван Васильевич кивнул головой, и Бураков ушел в архив разыскивать нужный документ.
      - Какой он из себя, этот Мальцев?
      - Невысокого роста, широкоплечий... лицо бритое, немолодой. Одет...
      - Каких-нибудь особых примет не заметили? - перебил его Иван Васильевич.
      - Нет. Ничего такого...
      - Кроме Шарковского, вам не давали других адресов? - Нет.
      - Ну, а если, предположим, Шарковский арестован или убит снарядом?
      - Тогда приказано двадцатого с утра дежурить где-нибудь поблизости, ловить Григория Петровича и предупредить его.
      - А если он не приедет?
      - Три дня приказано ждать по утрам.
      - На чем должен приехать Мальцев? Тоже через залив?
      - Нет. Точно я не знаю, но полагаю, что его сбросят на самолете.
      - В каком месте?
      - Не могу знать, но, наверно, не под Ленинградом. В Ленинград он должен приехать законно.
      - Почему вы так думаете?
      - Да видите ли... Как-то в прошлом году был у меня разговор с одним полицаем.