Зато под ногами все усыпано желтой листвой.
      Она шуршит, на нее приятно наступать, здесь светло и совсем не страшно, совсем не так, как в лесу, что рядом с нашими холмами, где даже днем бывает темно.
      - Давай сначала посмотрим? - говорю я котоголову. Тот что-то муркает в ответ.
      Вроде бы спрашивает: когда начнем резать кору и делать маску?
      - Потом, - отвечаю я, - если мы уж здесь оказались… В запретном месте, в неурочный час…
      Слова возникают во мне сами, это не может быть котоголов, они ведь не разговаривают.
      Но кто-то произносит эти слова, я плохо понимаю, что значит «неурочный», но догадываюсь, что это тот час, когда ты здесь быть не должен.
      Хотя я и так уже оказался сегодня в том месте, где услышал то, что предназначалось совсем не для моих ушей. Хотел услышать будущее и услышал. Мы выходим из рощи, и я останавливаюсь.
      Котоголов следует моему примеру. Садится у правой ноги и тоже смотрит.
      Мы оба смотрим, перед нами маленькая, аккуратная хижина. Она стоит на берегу небольшого пруда. Рядом с хижиной бочка, хорошо видно: в ней горит огонь.
      Дверь в хижину открыта, но я знаю, что мне туда нельзя.
      Туда никому нельзя, кроме Старшей Матери.
      Я плохо помню нынешнюю королеву, я лишь догадываюсь, кто она. Но она должна быть красивой. Королевы карнавала всегда самые красивые!
      А самая красивая из всех - Монка, это я знаю давно!
      Внезапно котоголов исчезает среди кустов бересклета.
      Мне ничего не остается, как самому нырнуть в них, затаиться и смотреть в сторону хижины.
      Из нее выходит женщина. Она в полотняной накидке королевы карнавала, с распущенными по плечам волосами. Я узнаю ее, я много раз видел ее в жилище. Еще помню слова Белки о том, что всем мужчинам эта женщина предпочитала Бонзу и что вроде бы даже родила от него.
      Ведь одна из любимых тем для разговоров у нас: кто бы мог у каждого из нас быть матерью и отцом.
      Только говорим мы об этом, когда взрослых нет рядом.
      Все мужчины нам как один отец, и все женщины - мать.
      Хотя настоящие матери - лишь матери света, их надо слушаться, им надо подчиняться.
      Женщина идет к пруду, мы с котоголовом, затаив дыхание, смотрим на нее.
      Хотя и осень, но днем все еще тепло. «Желтое лето» - время, когда солнце пригревает, будто до зимы много-много месяцев.
      Женщина снимает накидку, под ней ничего нет.
      Я чувствую, как у меня вспыхивают щеки, сейчас, наверное, они пылают, будто цветы бересклета.
      Ведь я никогда еще не видел так близко взрослой голой женщины.
      Женщина входит в пруд и быстро окунается в воду. Потом вскакивает и выбегает обратно на берег. «Желтое лето»: днем солнце пригревает, но ночи холодные, и вода уже остыла.
      Зато щеки мои пылают все сильнее и сильнее, мне становится горячо, я обливаюсь потом.
      В запретном месте, в неурочный час…
      По распадку, вдоль реки, пробирались хохряки…
      Я бы хотел сейчас стать хохряком и оказаться в своей норке. Среди готовящихся к зиме корней и прорастающих мертвецов. Мне не хочется думать о том, что произойдет совсем скоро, на карнавале. Но я уже знаю: что-то случится, и жизнь моя изменится.
      Котоголов тихо муркает.
      Он прав: время идет, а я так и не срезал себе подходящего куска коры для маски.
      Женщина уходит в хижину.
      Я тихо поворачиваюсь и иду вслед за котоголовом, внимательно осматривая березы. Мне нужно толстое дерево с плотной корой. Кора снимается ровным слоем, аккуратно. Если все делать, как надо, то у тебя в руках оказывается прямоугольный кусок бересты. Из прямоугольного куска надо сделать полукруг. Прорезать в нем два глаза и рот. И лишь потом покрасить. И углем нарисовать там, где предполагается нос, черные усы котоголова. Затем к маске прикрепляется веревочка, и все, ее можно надевать.
      «Что-то произойдет!» - думаю я, осторожно делая первый надрез на выбранном дереве.
      Котоголов хитро смотрит на меня, кажется, он тихо муркает себе под нос песенку о том, что «по дороге, вдоль реки, пробегали хохряки!».
      И вдруг я с тоской понимаю, что все же придется сегодня еще раз лечь на землю и попытаться расслышать голоса своего, уже почти наступившего будущего!
       8.
      Тимус давно уже не видел таких странных снов. Клочья тумана цепляются за мрачные, черные сосны. Трава серая, как и небо.
      Кто-то идет ему навстречу, слышатся тихие, вкрадчивые шаги.
      Он мягко спрыгивает с ветки и приземляется на все четыре лапы.
      Нужно затаиться и посмотреть.
      Почему-то ему не нравится тот, кто идет по лесу.
      От него пахнет угрозой.
      Смачный, агрессивный запах.
      Тимусу хочется проснуться, но сон не отпускает.
      Он впрыгивает в туман - бежится легко, серая трава даже не приминается под лапами.
      Шаги становятся четче. Тот, кто идет, уже ничего не боится.
      Вновь надо затаиться, притвориться сухой веткой, камнем, едва различимым в тумане кустом бересклета.
      Сон давит на грудь, Тимусу трудно дышать.
      Он переворачивается на другой бок, шаги становятся еще слышнее, если сейчас открыть глаза, то можно увидеть, как кто-то проходит по лесу рядом с тобой.
      Кто-то без лица.
      Серое пятно, плохо различимое в тумане.
      Камень опять встает на четыре лапы, сухая ветка распрямляется, невысокий куст бересклета зачем-то скатывается с пригорка.
      Кто-то все так же идет сквозь туман, пробираясь между соснами.
      Он знает одно: это не мальчик, это взрослый мужчина.
      От взрослых иначе пахнет, запах окутывает со всех сторон, тонкие, невидимые нити, через которые нельзя перепрыгнуть.
      Можно лишь бежать вдогонку.
      Он никогда еще не бегал на четырех лапах, ему начинает нравиться.
      Только странно все видеть лишь серым и черным, это не его мир, хотя если проснуться, то цвет вновь вернется, Тимус в этом уверен, но сон продолжается, и ему остается одно: бежать вслед запаху, думая, куда же он приведет.
      Он никогда еще не был в этих местах.
      Какое-то ущелье, поросшее низкими корявыми сосенками. Шаги опять становятся тихими и вкрадчивыми. Наконец затихают.
      Человек без лица останавливается, опять пора притвориться сухой корявой веткой. И вовремя.
      Тот, кто идет впереди, вдруг начинает ворочать здоровый камень, что у самого склона ущелья.
      Пытается сдвинуть его с места.
      Наконец ему это удается, камень откатывается в сторону. Странный и не очень приятный сон.
      Здесь нет тумана, но все такое же серое.
      И почему-то луна тоже серая, среди серых звезд на сером небе. Запах снова становится невидимой нитью, ведущей в черную дыру на склоне.
      Надо бежать за ним, мягко переступая четырьмя лапами.
      Тот, кто шел впереди, уже скрылся в черной дыре.
      Тимусу страшно, но он ничего не может поделать - ему надо пробраться следом, проскользнуть тихо и незаметно, хорошо, что все это сон, ведь всегда можно проснуться, по крайней мере, так бывало прежде.
      В пещере тепло, тот, кто шел впереди, зажег факел и принялся шарить по углам.
      Надо где-то притаиться и подсмотреть, что же он ищет.
      Одна из лап срывается, он кубарем катится куда-то вниз.
      Человек оборачивается, Тимус с ужасом смотрит, как сквозь серую маску проступают глаза, потом нос и рот.
      Сон обрывается, Тимус открывает глаза.
      Все, как обычно: низкая крыша жилища, в очаге горит огонь.
      Он засовывает руку под лежанку, маска для карнавала на месте.
      Все спят, Тимус встает и тихо пробирается к выходу.
      У двери сидит котоголов, только вот не разберешь какой.
      Котоголов вдруг улыбается, Тимусу опять становится не по себе.
      Будто эта тварь сидела и поджидала, когда он проснется, а сейчас что-то хочет ему сказать.
      Котоголов направляется в ночь, вдруг останавливается и выжидательно смотрит на Тимуса.
      И снова уверенно идет в темноту, под высокими яркими звездами.
      Тимус следует за ним, даже не пытаясь понять, куда его ведут.
      В голове обрывки сна, только вот запах куда-то пропал.
      Котоголов сворачивает от жилища в сторону, хорошо виден костер.
      Возле него кто-то сидит на корточках.
      Тимус начинает догадываться, кто это, и его пробирает дрожь.
      - Рассказывай! - говорит ему Старшая Мать, когда он садится рядом.
      Котоголов тут же, устроился между ними, положил мордочку на передние лапы и закрыл глаза.
      Тимус послушно рассказывает свой сон.
      - Запах, - говорит Старшая Мать, - ты можешь вспомнить его? Тимус пытается, но у него не выходит.
      - А ты? - вдруг спрашивает Старшая Мать у котоголова.
      Тот открывает глаза и фырчит. Шерсть на загривке топорщится, он оскаливает пасть и показывает зубы.
      - Сможешь найти? - спрашивает Старшая Мать. Котоголов трясет башкой и скрывается в темноте.
      - Извини, - говорит Тимусу Старшая Мать, - я была несправедлива к тебе в последние дни.
      Тимус ничего не отвечает, он сидит рядом, и его бьет дрожь.
      - Замерз! - говорит Старшая Мать и вдруг обнимает его, прижимая к себе.
      Тимус не замерз, но он никогда не посмеет сказать Старшей, что ему сейчас страшно.
      И рассказать, насколько страшно и отчего. Хорошо, если в этом виноват только сон.
      Сны быстро забываются, и все опять становится на свои места. Ярко светит солнце, голубое небо над головой, привычные лица вокруг.
      А не серые пятна, сквозь которые постепенно проступают глаза, нос и рот.
      Только вот Тимус догадывается, что дело не в одном сне, пусть даже таком странном.
      Что-то происходит, но никто пока не может сказать что.
      Из темноты возникает котоголов и ластится к Старшей Матери.
      - Ты нашел? - спрашивает та. Котоголов утвердительно кивает.
      Тимус еще ни разу не слышал, чтобы Старшая Мать разговаривала с котоголовами, а те отвечали.
      Но этот точно отвечает, Тимус опять начинает дрожать, Старшая Мать еще крепче прижимает его к себе.
      - Кто? - продолжает она выспрашивать котоголова.
      Зверь пристально смотрит на Старшую, та явно пытается что-то понять.
      - Нет, - наконец отвечает она, - этого просто не может быть! Котоголов молчит, он опять устроился у самого костра и закрыл
      глаза.
      - Повтори! - велит Старшая Мать Тимусу.
      Тот не понимает и лишь испуганно смотрит на нее, дрожащий от страха мальчишка неполных четырнадцати лет.
      - Сон, - уточняет Старшая, - этот человек из сна…
      - У него не было лица, - говорит Тимус, - но потом он обернулся, и из серого пятна возникли глаза…
      - Ты узнал его?
      - Нет, но мне показалось…
      - Кто?
      Тимус боится. Если он скажет, то добром это не кончится. Да и потом, он не уверен. Глаза, нос, рот - это еще не все, хотя очень похоже. Только вот… что он там искал?
      - Не бойся, - говорит Старшая, - рассказывай!
      И Тимус вдруг начинает рассказывать про то, как он вчера пошел за березовой корой, и как наткнулся на Бонзу с Кирдыком, и как те обменивались какими-то странными фразами, которые он совсем не понял…
      - В березовую рощу? - спросила Старшая Мать.
      Тимус замолк, поняв, что если он сейчас проболтается, то ему несдобровать. Он не должен говорить, что видел королеву карнавала, ведь это запрещено, а он и так уже сказал, зачем ходил за березовой корой.
      - Маска котоголова? - Старшая Мать вдруг засмеялась. Тимусу вдруг стало очень тепло, и он подумал, что Старшая Мать
      совсем не такая уж грозная, как это ему всегда казалось. И что у нее замечательный и очень легкий смех, вот только смеется она редко, но это можно понять - она ведь должна думать обо всех и обо всех заботиться, а это занимает много времени и сил и, должно быть, очень тяжело!
      - Ты хочешь на карнавал… - сказала Старшая.
      Тимус лишь кивнул, побоявшись, что если он ответит «да», то звуки его голоса каким-то образом разрушат эту мягкую ночную тишину, и тогда Старшая Мать опять станет грозной и жестокой.
      - Если ты поможешь найти мне то место, - продолжила Старшая, - то я разрешу тебе испытать твою маску.
      - У меня во сне было четыре лапы, - отвечает Тимус, - и я видел все по-другому…
      Старшая Мать опять смеется.
      - Ты был котоголовом, - говорит она. - Разве ты еще не понял?
      - А разве они думают? - переспрашивает Тимус.
      - Думают, - отвечает Старшая, - только мы их не понимаем. Зато ты можешь видеть их мысли во сне…
      - А ты? - спрашивает Тимус.
      - Не всегда, - говорит Старшая, - чаще я их просто чувствую. Я не понимаю, что они хотят мне сказать, но иногда догадываюсь…
      - Но ведь ты только что с ним говорила…
      - Нет, - отвечает Старшая, - я с ним не говорила, а просто произносила слова, и тебе показалось, что он их понимал. На самом деле мне трудно сказать, что он захотел нам сообщить, может, он просто ходил ловить хохряков…
      - Они на самом деле есть? - спрашивает Тимус.
      - Есть! - отвечает Старшая.
      - А котоголовы, откуда они?
      - Пришли, уже давно! - говорит Старшая.
      Тимуса ответ не устраивает, ему хочется знать, откуда и, главное, почему они такие.
      - Ты слышал про город? - Старшая внимательно смотрит на Тимуса.
      «Я его видел!» - хочется ему ответить, но он вовремя проглатывает слова.
      - Так вот, - говорит Старшая, - они оттуда, а большего я и сама не знаю!
      «Не верю, - думает Тимус, - знаешь, только почему-то не хочешь мне рассказывать!»
      - Ну что, - говорит Старшая, - ты найдешь то самое место?
      - А когда? - спрашивает Тимус. - Сейчас ведь темно…
      - Он пойдет с нами, - отвечает Старшая, - они ведь хорошо видят во тьме!
      Котоголов поднимает голову и пристально смотрит на Старшую.
      - Я попытаюсь, - говорит Тимус и вдруг добавляет: - Если он поможет!
      Старшая встает, ее голос становится жестким и требовательным, она велит торопиться. Неизвестно ведь, сколько идти, а к утру они должны вернуться, чтобы никто ничего не заподозрил.
      Котоголов бежит впереди, Тимус идет следом, за ним - Старшая.
      Тимусу почему-то кажется, что они с котоголовом опять единое целое, пусть мир вокруг сейчас цветной, а не серый, хотя ночь, все цвета приглушены и плохо различимы.
      Котоголов ведет их по тропинке, Тимус вспоминает свой сон.
      Опять появляется запах, невидимые нити, пронизывающие воздух.
      Вот здесь он впервые услышал шаги.
      Вот тут притаился, а на этом месте решил притвориться камнем.
      А здесь начинается спуск в ущелье, все действительно как во сне, только бежит он не на четырех лапах.
      Старшая Мать запыхалась и просит идти чуть помедленнее.
      Котоголов вдруг растворяется в темноте, Тимус останавливается и поджидает Старшую.
      - Пришли, - говорит она, - сейчас будет спуск в ущелье, я вспомнила это место!
      Котоголов уркает откуда-то снизу.
      - Здесь надо осторожней, - говорит Старшая, - можно упасть! Котоголов опять возле них, ходит кругами, будто что-то ищет.
      Во сне скоро должен появиться камень.
      И тот, кто шел впереди, тот, с серым пятном вместо лица, откатит его и откроет вход в пещеру.
      Камень на месте, Тимус со Старшей с трудом сдвигают его с места.
      - У нас нет огня, - говорит Тимус, - мы там ничего не увидим!
      Старшая не отвечает и осматривается по сторонам. Наконец выбирает подходящую ветку, достает нож и срезает ее. Затем открывает висящую на поясе баночку и Тимус понимает, что сейчас загорится огонь - в баночке тлеют угольки, свет и тепло всегда должны быть с тобой!
      Ветка вспыхивает, Старшая скрывается в черной дыре. Тимус идет за ней, котоголов уже давно где-то впереди. Внутри действительно тепло и сухо.
      - А если погаснет? - спрашивает Тимус.
      Старшая ничего не отвечает и вдруг просит его раскидать кучку из небольших камней, наваленных в углу пещеры.
      Тот, кто шел впереди, как раз обернулся в этот момент, Тимус проснулся и больше ничего не увидел.
      Зато сейчас он видит: под камнями хранится длинный деревянный ящик с крышкой.
      - Открой! - велит Старшая. Тимус открывает.
      В ящике какие-то странные штуки, которых он никогда не видел. Черные и из железа.
      И от них пахнет так, как пахло во сне - чем-то устрашающим, агрессивным, злым.
      Света становится меньше, ветка скоро погаснет, им пора уходить.
      Котоголов опять уже растворился где-то во тьме, Тимус втискивается в лаз, обратно ползти легче.
      Он слышит, как позади скребется Старшая.
      Вот уже видно, как сквозь ветви, прикрывающие вход в пещеру, голубеет рассветающее небо с поблекшими точками засыпающих звезд.
      Свежий воздух дурманит голову, Тимус ложится на холодную землю и смотрит, как мерцают постепенно исчезающие звезды.
      Вот и Старшая Мать. Устраивается рядом, они оба в земле, на ее лице копоть от сгоревшей ветки.
      - Что это было? - спрашивает он.
      - Оружие! - говорит она.
      - Какое-то странное! - говорит Тимус.
      - Оно из другого мира, - говорит Старшая, - я помню такое!
      Тимус не отвечает. Он смотрит на звезды, и вдруг ему опять вспоминается сон. Когда тот, что шел впереди, оглянулся, и сквозь серое пятно проступили глаза, а потом нос и рот.
      - Я его узнал! - говорит Тимус Старшей Матери.
      - Кто? - спрашивает она.
      - Бонза! - отвечает Тимус.
      Котоголов яростно трясет головой и шипит.
      - Пора возвращаться! - говорит Старшая Мать и вдруг мрачно напевает: - Еще одно лето призраком стало, значит, пришла пора карнавала!
      - Зачем там оружие? - спрашивает Тимус.
      - Скоро узнаем! - отвечает ему Старшая Мать.
       9.
      Мир нельзя спасти, его можно только уничтожить. Мальчик плакал, вот сейчас, после этой фразы, здоровенный урод в кожаной куртке нажмет на большую красную кнопку, и тогда прогремит взрыв, взрывище, всем взрывам пример. Он знал это кино наизусть, даже сейчас, столько лет спустя, Бонза мог вспомнить все, от первого титра и до последнего, хотя в тот самый день последнего титра никто не дождался - в зале погас свет.
      А начиналось все просто замечательно: он сбежал с последнего урока и сразу отправился к кинотеатру, где его уже ждали Лох и Толстый. Интересно, где они сейчас, сдохли, наверное, хотя, может, и обретаются в городе, все равно там кто-то есть. Лох, Толстый и Боцман - это его тогда так кликали. Бонзой он стал уже здесь, в племени. Бонза - почти что вождь, шеф, босс, начальник, предводитель. Он и должен стать предводителем и станет, пройдет пара дней, ну, может, чуть побольше, он все просчитал, главное, чтобы никто ничего не заподозрил, особенно - Старшая Мать, хитрющая сучка, как он ее ненавидит!
      Фильм назывался «Космический Апокалипсис». Второго слова он тогда не знал, да и сейчас может с трудом объяснить, что это значит. Вроде бы когда-то на каком-то острове один старый дед, уже совсем сбрендивший, увидел то ли сон, то ли его достал голос. По голосам тут много мастаков, особенно этот придурок Тимус. Старшая Мать с ним только поэтому и носится: мол, он видит сны, а каждый сон - это голос. То ли свыше, то ли откуда-то еще. Так вот, тот дед слышал этот голос, торчал в своей пещере и диктовал услышанное какому-то пареньку. Всякие страсти-мордасти, хотя в фильме круче было, но в тот день после фильма такое началось…
      Но тогда он действительно заплакал, наверное, последний раз в жизни. Потому что как знал - мир уже не спасут, его действительно уничтожат. Когда он смотрел «Космический Апокалипсис» в первый раз, то был настолько заворожен, что лишь потел и пытался понять, что происходит на экране. Потом он уже знал сюжет и совершенно не волновался, когда армада тяжелых космических крейсеров мятежников возникала из нуль-пространства и окружала Землю.
      Но урод в кожаной куртке не сможет нажать красную кнопку, ему помешают. В конце концов, во время третьего просмотра он влюбился не на шутку в эту стройную блондинку - как она вдруг возникала позади здоровяка и разряжала ему в спину свой крутой пистолет! Он помнит все, каждый кадр, каждое движение в кадре, только вот в тот день она не пришла…
      Экран как-то странно мигнул, потом изображение пропало, все стало черным. Они засвистели, особенно хорошо свистел Лох, залихватски и громко, у Боцмана никогда так не получалось. Экран опять вспыхнул, изображение стало расплывчатым, будто они смотрели сквозь туман. Свист не прекращался, но экран погас окончательно, как погасли и лампочки над дверями, ведущими из зала.
      И ему стало страшно.
      Скорее всего, не только ему, потому что свист вдруг прекратился, как вообще прекратились все звуки. Казалось, в зале никто не дышал, продолжалось это лишь мгновение, но такого страшного мгновения он больше не переживал в своей жизни. Ни в тот же вечер, когда, добравшись до дома, обнаружил, что родителей нет в темной и пустой квартире, где он просидел до рассвета, так и не уснув, все надеясь, что на площадке послышатся шаги, но никто не пришел, даже соседи куда-то канули! Ни неделю спустя, когда убегал от придурков, пытавшихся отобрать у него куртку, а заодно и убить. Ни месяц спустя, когда, уже уйдя в холмы, терял сознание от голода и живьем жрал кузнечиков, которых ловил тут же, благо они отчего-то не боялись и было их великое множество. Все это было мерзко и противно, но не страшно.
      Страшно было лишь тогда, в то мгновение, когда блондинка, которую он так страстно и безумно, со всей пылкостью подростка, любил и хотел с самого первого свидания, с того момента, когда впервые попал на «Космический Апокалипсис», вдруг не успела спасти мир, и жизнь его полностью изменилась.
      Временами Бонзе снилось, что на самом деле она успела, хотя он прекрасно знал, что это не правда. Да и вообще, пора бы забыть - вот только как? В тот день он вошел в кинотеатр мальчиком, нормальным подростком, а вышел волчонком, из которого вырос хитрый и жестокий волк.
      Который должен победить.
      Это будет его стая.
      Волчицам не место во главе племени!
      Волчицы должны подчиняться и рожать волчат, вылизывать их и ждать, когда волки придут с охоты. Но волки сами выбирают, где охотиться и как. Как выбирают себе и волчиц. Не Старшая Мать должна указывать ему, с кем спать и сколько раз в месяц ему это позволено, а он сам должен решать, кто принадлежит ему сегодня.
      Больше всего он хочет Монку.
      И он ее получит. Как только добьется того, что Старшая Мать перестанет быть Старшей. Скорее всего, ее придется просто убить. Она слишком умна и хитра, она знает какие-то особые слова, которые действуют на всех. И потом - она знает тайну карнавала. Сколько ни пытался он выспросить у нее, каким образом она умудряется находить эти слова и как определяет время, когда приходит пора надеть маски, ответа так ни разу и не услышал. Даже тогда, когда они были любовниками. Все мужчины племени хотя бы раз были любовниками Старшей Матери, а его она выбирала чаще других. Ведь у нее тоже было тело, и это тело требовало своего. Но он не чувствовал благодарности, он ненавидел ее. «Пойдем, - говорила она, проходя вечером мимо костра, где он сидел и смотрел на пламя, - сегодня твоя очередь». Бонза вставал, остальные мужчины с завистью смотрели на него. Спать со Старшей Матерью - это, как приобщение к чему-то божественному. А за ними шли котоголовы.
      Он долго пытался понять, отчего их назвали именно так. А потом до него дошло: когда они лежат, вытянув свои тельца, сложив лапки и поджав хвостики, то похожи на младенцев, только вот с кошачьими головами. Временами же что-то менялось, и головы эти становились человечьими, а тела наоборот - кошачьими, мерзкие твари, не умеющие мяукать! Бонза обнимал Старшую Мать, она царапала ему спину до крови, а котоголовы сидели вокруг и смотрели, как они занимаются любовью, хотя это была не любовь. Старшая Мать позвала, и он пошел. Молитва, ритуал, что угодно, но не любовь.
      Только вот уже больше года Старшая Мать не выбирала его на ночь. И никто не выбирал его. Будто его прокляли, будто решили просто отбросить в сторону, как что-то совершенно ненужное и лишнее для племени. Но раз этот мир нельзя спасти, то его нужно уничтожить. Можно и нужно. Убить.
      Еще в начале лета этот придурок Кирдык сказал ему, что в каменоломне за холмами, как раз возле старой, заброшенной дороги в город, он нашел какие-то ящики. Они были укрыты досками, уже прогнившими от дождя и снега. Но сами ящики оставались крепкими, и Кирдыку жутко хотелось узнать, что в них. Только он боялся, он всего и всегда боялся, никто из матерей его даже ни разу не выбирал на ночь: от него пахло таким страхом, что становилось противно.
      - Бонза, - сказал в тот день Кирдык, - я что-то нашел! Он был горд и светился, и даже пахло от него не так мерзко. Бонза выругался и посмотрел в сторону жилища. Старшая Мать с
      Монкой что-то громко обсуждали, а потом Монка как-то странно свистнула, и появились котоголовы.
      Котоголовов тоже предстоит убить. Переловить и размозжить их дурацкие черепушки о камни. А потом побросать в реку, на корм рыбам. Хотя жрут ли рыбины котоголовов? Бонза не знал этого, но ему понравилась сама идея. И потом - их любит Монка, а его она ненавидит. Она еще не знает, что ее ждет. Как только Старшая Мать уйдет на небо и одни боги сменятся другими, Монка станет его женой. Не она будет выбирать, а он, вначале сам насладится ею, потом отдаст Кирдыку, вот смеху-то будет.
      - Ты слышишь, - гордо повторил Кирдык, - я там какие-то ящики нашел!
      Бонза лениво сплюнул, встал и потянулся. День еще начинается, они должны успеть. Лишь бы только за ними никто не увязался.
      - Куда идти-то? - так же лениво спросил Бонза.
      Кирдык ответил, Бонза прикинул, что до старой дороги им добираться где-то час. Но можно и быстрее, если напрямую, по холмам.
      - Ты сам-то смотрел? - спросил Бонза.
      - Нет, я испугался! - честно ответил Кирдык.
      До каменоломни они добирались почти час, Кирдык взмок, от него опять воняло.
      - Я устал, - ныл он. - Ты можешь потише?
      Бонза даже не обернулся. Он шагал быстро, трава пружинила под ногами, солнце подползло к зениту и уже собиралось его перемахнуть. Один холм, второй, третий. Еще один, уже четвертый, можно, конечно, сесть на вершине и передохнуть, но лучше идти, пока солнце не начало жарить.
      Они спустились с последнего холма, Кирдык тяжело дышал, воняло от него совсем омерзительно.
      - Пить хочу! - канючил он.
      Бонза презрительно посмотрел на приятеля, снял с пояса фляжку с водой и молча протянул. Тот присосался к горлышку и забулькал.
      - Но-но! - сказал Бонза. - Не увлекайся!
      Кирдык вернул фляжку, Бонза вытер горлышко ладонью и сделал пару глотков. Прополоскал рот и сплюнул. Этот дурак не понимает, что в жару лучше много не пить: чем больше пьешь, тем больше потеешь, чем больше потеешь, тем больше воняешь - а вони и так предостаточно!
      - Ну и где? - спросил Бонза.
      Кирдык начал спускаться в каменоломню. Бонза бывал здесь, но давно. Тут водились змеи, а змей он не любил, хотя в такую жару они точно сидят под камнями. Он и перестал сюда ходить после того, как напоролся на здоровенную гадюку, выползшую погреться на камень, только было это не летом, а весной: змея тогда зашипела и внезапно поползла в его сторону, пришлось забросать ее камнями, хорошо, что первый же попал в голову.
      - Вот, - сказал Кирдык, - подводя его к куче досок у самого выхода из каменоломни, рядом с тем самым местом, где и начиналась старая дорога.
      - Доски, - сказал Бонза, - просто доски!
      Кирдык отшвырнул парочку, и в проеме показался ящик.
      - Мало, расчисти место! - приказал Бонза.
      Кирдык послушно начал отбрасывать доски, появился еще один ящик, затем еще один…
      - Отойди!
      Кирдык послушно отошел и сел на камни, тяжело дыша, как рыба, которую выкинули из воды.
      Бонза снял с пояса нож и подошел к первому ящику. Тот был не из дерева, а из металла, крышка плотно закрыта, сбоку - замок.
      Он попытался поддеть крышку ножом, но ничего не вышло.
      Равно как ничего не вышло из попытки открыть ножом замок.
      Солнце припекало все сильнее, скоро надо будет возвращаться.
      Бонза огляделся в поисках подходящего камня.
      Все слишком большие, такие одному не поднять.
      Вот бы размером с футбольный мяч найти…
      Отчего-то он вдруг вспомнил, как мальчишкой играл в футбол. В том мире, которого давно уже нет. Они собирались вечером и пинали мяч до поздней ночи, пока родители не загоняли их домой. На воротах обычно стоял Толстяк, Лох был в нападении, сам он - в полузащите…
      Камень размером с футбольный мяч все-таки отыскался. Бонза взял его двумя руками, тот оказался таким горячим, что пришлось сразу же положить его обратно.
      - Горячий? - тупо поинтересовался Кирдык. - А ты водой его полей!
      - Умник! - огрызнулся Бонза и снова поднял камень с земли. Отчего-то на этот раз он был уже не таким горячим. Бонза поднес
      его к ящику, примерился и стукнул несколько раз по замку.
      Наконец замок с каким-то непотребным звуком чавкнул и отвалился, Бонза отбросил камень и откинул крышку.
      Посмотрел внутрь и сразу же закрыл.
      - Эй, - сказал Кирдык, - я тоже хочу.
      - Маленький еще! - проговорил Бонза. - Тебе туда лучше не смотреть!
      - Это еще почему? - обиделся Кирдык.
      - Умрешь со страха! - хохотнул Бонза.
      Кирдык внезапно задышал еще сильнее, было видно, как лицо его покрылось крупными каплями пота.
      - Это ведь я нашел! - наконец выдавил он.
      - Нашел, нашел! - проговорил Бонза, а потом добавил: - Ну а теперь забудь, придет время - покажу!
      - Обманешь! - чуть не плача сказал Кирдык.
      - Успокойся, - ответил Бонза, - там ничего интересного…
      - Все равно покажи! - ныл Кирдык.
      Проще всего было набить ему морду, но тогда Кирдык мог обидеться и донести на него Старшей Матери. С него станет, наложит в штаны от страха и настучит. Так что придется показать, хотя что он там увидит…
      - Смотри! - Бонза откинул крышку.
      Кирдык уставился в ящик, там, завернутые в промасленную бумагу, лежали какие-то длинные штуковины.