О каких?
      Тимус не знал.
      Сейчас больше всего ему думалось о карнавале, но карнавал бывает лишь раз в году.
      Наверное, мужчины и женщины тоже ждут его, но они ведь знают, что это такое, а он - нет.
      Белка узнает, хотя видно, что она побаивается.
      Тимус начал думать о том, как все же сделать так, чтобы хоть краешком глаза, да подсмотреть.
      Все равно нужна маска.
      Закрыть лицо, стать неузнаваемым.
      Впрочем, лицо можно просто намазать черным. Например, сажей от костра.
      Или той тягучей жидкостью, что в бочках.
      Она темно-коричневая, почти черная.
      Хотя его все равно узнают.
      Из чего они делают маски?
      И что изображает каждая из них?
      Последнее было самым сложным. Из прошлого мира пришло много непонятных слов. Старшая Мать иногда произносила их, а когда ее спрашивали их значение, то лишь улыбалась и отвечала, что это не больше чем призраки.
      Призраки - это те, кого ты не видишь, но кто здесь, постоянно рядом. Временами Тимусу казалось, что лес полон призраков, как полны ими и холмы.
      Например, Тимус знал: в том мире Старшая Мать была программистом. И у нее был компьютер. И то, и другое слово давно стали мертвыми, так что если бы он решил сделать себе маску программиста, то был бы вынужден или сотворить копию лица Старшей Матери, или просто сваять что-то совсем уж непонятное, действительно похожее на лицо призрака - хотя интересно, какие у призраков лица?
      Может, они такие же колышущиеся, как туман?
      Старшая Мать встала, мужчины и женщины встали следом.
      Сейчас они начнут петь.
      Выкрикивать слова, приманивая удачу.
      Старшая Мать спрашивает, остальные отвечают.
      Подпрыгивая на месте, а потом отбегая в сторону.
      И снова подпрыгивая.
      И снова перебегая, но уже обратно.
      «Э-эй!» - начинает Старшая Мать.
      «Э-эй!» - подхватывают остальные.
      «Мы из города, которого больше нет…» - подпрыгивает Старшая Мать и взмахивает руками.
      «Но мы помним, как было, когда горел свет!» - отвечают ей одновременно мужчины и женщины.
      «Мы живем в холмах, посреди лесов!» - Старшая Мать вдруг оголяет грудь, Тимус не может оторвать глаз от этих больших, тяжелых полукружий с темно-коричневыми ареалами сосков.
      «У нас матери вместо отцов!» - это уже одни женские голоса, мужчины пока молчат, ждут своей очереди.
      Она опять поднимает руки и распускает волосы. Те падают на плечи, она трясет головой и продолжает свои заклинания.
      «Шалфей, шиповник и бересклет…»
      «Мертвого света давно уже нет!» - отвечают мужчины.
      «Шалфей горький, - думает Тимус, - шиповник сладкий, а бересклет красивый!»
      Особенно, когда полыхает по осенним склонам своими поздними, розовато-красными маленькими цветочками.
      Старшая Мать на мгновение останавливается, но потом продолжает свой танец, одновременно выкрикивая уже без всякой мелодии: «Еще одно лето призраком стало, значит, пришла пора карнавала!» Мужчины и женщины берутся за руки. Плотное людское кольцо вокруг Старшей Матери.
       Шалфей, шиповник и бересклет, Мертвого света давно уже нет! Еще одно лето призраком стало, Значит, пришла пора карнавала!Внезапно кольцо распадается, и Старшая Мать начинает подходить по очереди к каждому из тех, кто только что внимал ее словам.
      Лучше бы он этого не наблюдал. Ему кажется, что Старшая Мать сошла с ума, он боится ее, хотя ей сейчас нет до него никакого дела. Даже если бы он подбежал к ней и закричал, что увидел потрясающий сон, то она отмахнулась бы от него, как от надоедливой мухи, и все!
      И вдруг он замечает, что у Старшей Матери закрыты глаза.
      Она обходит весь круг с закрытыми глазами, ощупывая руками тела и лица мужчин и женщин. Те стоят спокойно.
      Наконец она доходит до Монки и уверенно обнимает ее за плечи.
      - Вот! - громко говорит Старшая Мать и открывает глаза.
      И Тимус понимает: сейчас произойдет непоправимое.
      Монку выберут королевой карнавала, а значит, уже после того, как все закончится и новые маски будут сожжены, Монка на целый год отправится жить в специально построенную хижину, неподалеку, в соседнем распадке, но вход в этот распадок запрещен всем, кроме Старшей Матери.
      После веселья королева карнавала целый год молчит и замаливает грехи. За всех обитателей жилища, за женщин и мужчин, подростков и маленьких детей. После чего она возвращается, но ведь Монка - одна из матерей света, так почему Старшая выбрала именно ее? Обычно это бывает просто женщина из обитательниц, слово «племя» Старшая Мать предпочитает не говорить, поэтому и они все его избегают, хотя они и есть племя, только Тимус не знает этого, как не знает и того, почему Старшая Мать сделала сегодня именно такой выбор.
      На Старшую уже надели накидку.
      Но Тимусу больше и не хочется глядеть на ее большие, тяжелые полукружия.
      Прошлая королева все еще там, в хижине.
      Она вернется в жилище лишь после того, как Монка отправится на ее место.
      Только вот Тимусу будет все равно, он не представляет, как это - целый год жить вдали от Монки, пусть даже до распадка рукой подать. Но этот путь ему не пройти, это даже не правило, это просто запрещено, за ослушание - смерть.
      По крайней мере, так об этом говорят обитатели.
      И никто никогда не пытался нарушить этот зарок.
      Зато Тимус понял, какую маску он сделает себе для карнавала. Он станет котоголовом. Монка любит котоголовов, всегда ведь кто-то кого-то любит, а кто-то кого-то - нет. Старшая Мать котоголовов не любит, она их даже побаивается, хотя и понимает: от них много пользы. А Монка любит. Только вот решить сделать маску котоголова просто, намного сложнее понять как.
      Тимус дожидается, пока Старшая Мать и Монка уходят в жилище. Остальные же, пересмеиваясь, направляются в сторону леса. Пришла пора делать маски, Белка идет с ними, она уже стала взрослой, ей тоже надо готовиться к карнавалу.
      А ему надо искать котоголова.
      Шалфей, шиповник и бересклет…
      Бересклета вокруг много, можно провести рукой и погладить цветочки. Маленькие, розовато-красные и очень красивые.
      Котоголов греется на солнышке, непонятно лишь, тот этот звереныш или не тот.
      Говорят, Монка умеет с ними разговаривать, но у него не получается. Вчера, по крайней мере, не удалось.
      Тимус садится рядом, звереныш просыпается и потягивается. «Нет, - думает Тимус, пристально вглядываясь в мордочку котоголова, - мне никогда не сделать такой маски!»
      Котоголов жмурится и вдруг опять становится похожим на маленького капризного ребенка.
      - Помоги! - просит его Тимус. - Скажи, что мне делать?
      Тот начинает умываться, потом принимается тщательно вылизывать лапки.
      Можно, конечно, взять кусок бересты и проделать в ней отверстия. Два отверстия - для глаз, и одно - для рта. А углем нарисовать усы. Все хорошо, только котоголовы другого цвета, лучше тогда взять кору сосны, но из нее маски не сделать. Хотя если найти краску, то бересту можно покрасить, краски хранятся в кладовой, их делают вручную из разных растений, этому тоже учит Старшая Мать.
      Он даже знает, что какую-то, вроде бы желтую, готовят из бересклета.
      А еще из его древесины выжигают уголь для рисования. Старшая Мать учит всему. Она здесь главная.
      Ее нельзя любить, ее можно только уважать. Она сама так говорит. Тимус опять думает о том, кто из женщин мог бы быть его родной матерью.
      Биологической, как это называет Старшая.
      Наверное, она должна относиться к нему более нежно, чем все остальные, только вот нежнее всех к нему относится Монка, а она слишком молода, чтобы быть его матерью. И потом - у матерей света не может быть детей, они матери света, этим все сказано!
      - Береста! - говорит ему котоголов и улыбается.
      Тимус улыбается в ответ. Понятно, что котоголов не промолвил ни слова, но ведь кто-то сказал «береста», так что придется потом залезать в кладовую и искать там коричневую краску.
      Найти и украсть.
      Нарушить одно из правил, но ему больше ничего не остается. Нож у него есть. Ножи есть у всех мужчин, а он, пусть еще и маленький, но мужчина. Подросток, которому нож был дан еще при рождении. Его нельзя терять, ему надо петь песни. Он охраняет тебя, он делает тебя сильным. У женщин нет ножей, им они не нужны. У них и без того много силы - так всегда говорит Старшая Мать.
      Сейчас Тимус ее ненавидит, лучше бы им не встречаться сегодня. Мы живем в холмах, посреди лесов, У нас матери вместо отцов…
      Котоголов направляется в сторону леса, потом вдруг останавливается, будто поджидая Тимуса.
      «За березовой корой!» - думает Тимус и вдруг вспоминает, что самые большие и подходящие березы находятся как раз возле таинственного распадка, куда ему вход запрещен.
      Тимус машинально проверяет, на месте ли нож, и исчезает в зарослях, в том самом месте, где за мгновение до этого скрылся котоголов.
      Еще одно лето призраком стало, значит, пришла пора карнавала!
       6.
      Иногда Старшая Мать позволяла себе вспомнить, как ее звали много лет назад, когда ей было немного за двадцать и она жила в том самом городе, который, к счастью, невозможно увидеть с этих холмов, давно уже ставших ее жилищем.
      Имя всплывало и мельтешило перед ее глазами, Старшая Мать пыталась поймать его в ладонь, чтобы смять, сдавить, навсегда лишить себя той напасти, избавиться от которой пыталась все эти годы, но безрезультатно: в каком-то параллельном мире она все еще была не Старшей Матерью, а молодой женщиной, иногда почти сутками проводившей за компьютером, порой выбиравшейся в кино и в ночные клубы, обожающей итальянскую кухню, и так и не оправившуюся от тех давних дня и часа, когда на ее мобильный пришла sms-ка с незатейливым текстом: «Я устал от всего, больше не позвоню!».
      Странные, призрачные слова, за которыми давно уже нет никакого содержания: компьютер, кино, клуб, Италия, мобильный, sms-ка.
      Такими словами можно было бы набить все карманы, если бы только она носила одежду с карманами. Раньше были джинсы. Тоже смешное и ничего уже не значащее слово. Очередной призрак, хотя не такой надоедливый и мстительный, как ее собственное имя. Просто случайное слово, залетевшее из иного измерения. Призрачный мир, мир призраков. И встречаться с ними в этой жизни хуже всего! «Я устал от всего, больше не позвоню!» У призраков есть голоса, они приходят не только ночью. И ты начинаешь их ненавидеть. Ведь они давно должны замолкнуть, а еще лучше - умереть, как умер и город, в котором они все еще, наверное, живут.
      Смерть на глазах. Кто-то перекрыл главную артерию, что несла кровь прямо к сердцу. Чья-то рука взялась за рубильник и выключила электричество. Конечно, все было не так, но ей до сих пор отчетливо видится именно эта картина: крупный план рубильника, рукоятка отчего-то не черная, а блестящая, будто никелированная. Затем появляется рука. С длинными волосатыми пальцами и очень длинными загнутыми ногтями. Не ногти, а когти. Что-то дьявольское и пугающее. Будто впрыгнувшее в жизнь со страниц Апокалипсиса. Хотя то, что случилось - не Апокалипсис. Скорее уж, Киберкалипсис - чудовище, порожденное в недрах какого-то ужасающего своей мощью компьютера, породило, в свою очередь, руку, добравшуюся до рубильника.
      И рука нажала на него.
      И все они умерли.
      В тот самый момент она как раз послала сообщение на сайт знакомств. Кому-то подмигнула и ждала ответной реакции. Опять давно исчезнувшие слова. Хотя тогда они были живыми, потому что они сами все еще были живы. Но смерть была уже рядом, монитор вдруг мигнул и погас. Настоящее навсегда стало прошлым. Сколько бы она ни позволяла себе вспоминать, как ее звали в то время, она никогда не позволит произнести это имя вслух, ведь ее холмы сразу же заполнятся толпами призраков, от которых она так и не смогла избавиться.
      Последующие же за тем мгновением дни стали адом.
      Город без света с одуревшими стадами машин, хотя через несколько суток все эти механизмы превратились в никому уже не нужные груды металлолома.
      Разбитые окна магазинов.
      Беснующиеся толпы, хватающие все, что попадалось под руку. И поджигающие все, что могло гореть. В краны перестала поступать вода.
      Отморозки с дубинками бродили по городу и убивали за воду.
      Ей, как и всем остальным, когда-то казалось, что такое возможно лишь в голливудских фильмах, целлулоидных фантасмагориях, страшилках, показываемых по ТВ в вечернее время.
      Обычно в конце рабочего дня она вставала из-за компьютера, выходила на улицу, шла до остановки, садилась на автобус или маршрутку и ехала домой. Принимала душ, ужинала и опять включала компьютер. Фоном работал телевизор, там происходили небывалые страсти. Кого-то насиловали, что-то жгли.
      Ее тоже изнасиловали, когда она попыталась добраться до дома. Автобусы еще ходили, но она решила идти пешком - света не было, слепые глаза светофоров. Наверное, она стала одной из первых. Там была стройка с пустырем, за большим бетонным забором. На нее накинулись сзади и утянули в мрачный, черный проем. Кричать было бесполезно, кусаться тоже. Было не больно и не омерзительно. Было никак. Она уже знала, что умерла, как умерли и те, кто сейчас использовал ее, как резиновую куклу. Только вот им все равно хуже - Киберкалипсис настигнет их, как настиг уже весь город. Волосатая, когтистая лапа нажала на рубильник, свет мигнул и погас.
      Отчего-то она уверена: это навсегда!
      Когда она пришла в себя, было уже совсем темно.
      Она не знала, куда ей идти. Подобрала порванную одежду, едва прикрылась и осторожно вышла на улицу.
      Кое-где горели костры.
      Тело болело, было гадко и муторно.
      Она шла вдоль темных фасадов домов, стараясь ступать как можно тише.
      Хотелось пить, а еще - есть. Раздался звон стекла и хохот. Потом чей-то крик.
      Она достала мобильник и поняла, что тот безвозвратно мертв. Лишенная души тушка, комочком мертвой плоти лежащая на ладони. Разве что можно поиграть в игру или посмотреть фотографии. Нет сети.Эта надпись будет сопровождать ее все то время, пока работает аккумулятор. Несколько часов. Зато она узнает, насколько его хватает на самом деле. Без подзарядки.
      Первый костер; отчего-то она решает к нему не подходить. Возле него ни одной женщины, грубые мужские голоса, тени угрожающих размеров. С нее хватило одного пустыря - сколько козлов там было?
      Старшая Мать не может вспомнить этого до сих пор, белое пятно в каком-то из закоулков мозга. Высверленная память, есть лишь до и после, хотя прошло уже двадцать лет. Наверное, именно тогда ей и почудилось впервые, что все это не больше чем карнавал, на котором каждый надевает какую-то маску.
      Ее приветил пятый костер. Он полыхал возле автобусной остановки, на тротуаре высилась груда каких-то коробок, некоторые, кажется, были с водой, и она поняла: дальше ей не пройти, за глоток воды она сейчас сама готова на все, прямо здесь, под этим несносно черным небом, на котором зачем-то игриво зажглись мириады звезд.
      - Пей! - сказал ей усталый немолодой мужчина, подбрасывавший в костер остатки скамейки.
      Вода была холодной и вкусной. Но главное, что она была.
      Потом ей протянули открытую банку с какими-то консервами. Она давно уже не ела консервов. Да, это точно было не в первый день.
      Белое пятно в одном из закоулочков мозга покрывает не только пустырь.
      Оно оставило ей ее имя, но остальное будто покрыло густым, непроницаемым туманом.
      Призрачный мир, мир призраков.
      До карнавала еще три дня.
      Старшая Мать смотрит в сторону холмов.
      Агонизирующий на глазах город не выпускал ее целую неделю. Будто замкнутый круг, в котором пропал счет дням и ночам. Круг из бетона, как на том проклятом пустыре. Она сидела у костра и ела мясо из консервной банки. Говяжья тушенка китайского производства.
      Китай стал таким же призрачным, как и Италия. Есть лишь эти холмы, лес и река. Жилище и его обитатели.
      Пожилой мужчина стал ей в тот вечер кем-то вроде отца.
      Он не только поддерживал костер, но и говорил: с ней и теми, другими, кто собрался у огня.
      О том, что им всем надо жить. И что не стоит надеяться, будто все это пройдет так же внезапно, как и началось.
      Это уже никогда не пройдет!
      - Никогда? - переспросила она.
      - Никогда! - повторил он.
      Она заплакала, а потом спросила:
      - Почему?
      - Не знаю, - ответил мужчина. - Наверное, так должно было случиться! - И добавил: - Уходи из города, тут ты не выживешь!
      Она села поближе к костру, подстелив под себя какой-то мешок. Опять достала из сумочки мобильник. Надпись «нет сети» стала тусклой, совсем скоро она погаснет, и мобильник можно выбрасывать. Хотя и сейчас его уже можно выбросить, зачем он ей нужен, разве что как намек на ту жизнь, которой никогда больше не будет, как не будет компьютеров, итальянской кухни, ночных клубов и кино.
      Совершенно ничего не означающие слова.
      Кино ей было жалко больше всего, наверное, поэтому она и придумала биоскоп. Хотя само слово тоже тянулось из уже несуществующей жизни - так некогда называли демонстрацию первых картин, то ли в Лондоне, то ли еще в каком-то из выдуманных городов, про которые стоит забыть. Она читала книжку и наткнулась на это слово. Как раз в тот вечер, когда получила от него прощальную sms-ку. Скорее всего, потому и запомнила, а уже здесь, в холмах, слово это всплыло в памяти. Какие-то слова уходят, как мертвые, какие-то, наоборот, из мертвых становятся живыми, например, те же «карнавал» и «биоскоп».
      - Надо уходить, - опять сказал мужчина, - нам тут всем не выжить!
      - Когда? - спросила она. И добавила: - Мне бы домой зайти! Утром они все собрались в кружок у почти погасшего костра и стали решать, что делать.
      Их было восемь человек, трое мужчин и пять женщин. Двое уходить из города отказались.
      Остальные начали собираться.
      Белое пятно в голове не позволяет ей вспомнить, как они набили несколько рюкзаков консервами, питьем и какими-то вещами. Ей с детства внушали, что красть - грешно, а они все это украли. И рюкзаки, и одежду, и припасы. Пожилой был из этого района и знал все близлежащие магазины.
      Она до сих пор не знает, что бы с ней случилось, если бы не пожилой.
      Ведь это он сказал, что надо уходить из города, и сам увел ее. И еще четверых.
      В эти холмы, про которые знал и в которых бывал не раз еще тогда, когда город был живым.
      Домой же она так и не зашла. Это оказалось слишком далеко.
      До холмов тоже было далеко, но зато они шли все вместе. Вначале добрались до выезда из города, а потом пожилой повел их прямо по просеке, уводящей в глубь леса. Идти было жарко, она не мылась уже несколько дней, ей мешал ее собственный запах. Хотя они все здесь воняли, и никто на это уже не обращал внимания.
      - Помоемся в реке, - сказал пожилой, - главное, до нее дойти. «Киберкалипсис!» - подумала она, и ей вдруг стало весело. Призрак пожилого до сих пор иногда встречался ей в холмах, она
      уважительно склонялась в поклоне, а потом, когда он исчезал в ближайших зарослях, садилась на траву и думала, отчего он ушел от них вскоре после того, как привел в холмы.
      Из той, первой, шестерки до сих пор с ней в жилище остались лишь двое.
      Тоже - матери света.
      Это они назвали ее «Старшей».
      Единственный остававшийся мужчина ушел вскоре за пожилым, а с ним и его подруга.
      Но через год пришли другие, сразу несколько человек.
      Забитые, напуганные, рассказывающие дикие истории о том, что происходит в городе. Несколько женщин и несколько мужчин, ищущих одного: спасения.
      К тому времени в голове у Старшей Матери уже неоднократно возникала картина того, каким должен быть мир этих холмов и леса.
      Только она не позволит одного: править в нем мужчинам.
      Если белое пятно и скрывает за собой бетонный забор, то она все равно помнит о нем.
      Помнит она и о том, как долго плескалась в вечерней реке, смывая с себя грязь мерзких прикосновений.
      Но даже не это главное.
      Рука, нажавшая рубильник, была мужской. В этом нет никакого сомнения. Волосатая рука с сильными, когтистыми пальцами. Именно эта рука уничтожила город и населила ее мир призраками, которые заставляют вспомнить то, о чем порой так хочется забыть.
      Вот что главное.
      Мужчины принесли беду, это они уничтожили тот мир, в котором она давным-давно получила дурацкую sms-ку, о чем тоже никак не может забыть.
      - Ты справишься, - сказал ей пожилой на прощание, - ты хотя и самая молодая из нас, но самая целеустремленная, у тебя все получится!
      Ей не хотелось, чтобы он уходил, она привыкла к тому, что он всегда рядом и что она всегда может спросить его совета.
      - Чего ты хочешь больше всего? - спросил пожилой у нее в ночь перед самым уходом. Они сидели у костра, огонь весело потрескивал, в котелке, прихваченном из разграбленного магазина спортивных товаров, булькал ароматный травяной чай.
      - Праздника! - грустно сказала она, провожая взглядом улетающие в небо искры.
      - Устрой карнавал! - со смехом сказал пожилой, и она вспомнила тот самый момент, когда униженная и физически измученная сидела совсем у другого костра и внезапно ей показалось, что все это лишь карнавал, наподобие тех, которые временами показывают по телевизору. А то, что он не смешной и не веселый - так это фильм просто такой, обычная фантастика с долей мистики, иногда их еще называют фильмами-катастрофами или фильмами-предупреждениями.
      Карнавал они устроили через два года после ухода пожилого. Как раз в тот день, когда к ним пожаловал первый котоголов.
       7.
      Я слушаю землю. Этому меня научили год назад. Надо лечь, приложить ухо и закрыть глаза.
      - Слушайте, - сказала нам тогда Старшая Мать, - и будьте внимательны! Это не просто шаги, шорохи, всхлипы и стоны: земля говорит. Когда вы научитесь понимать ее язык, то сможете заглядывать в будущее - вам понятно?
      Тогда я кивнул, хотя ничего не понял. Как это, заглядывать в будущее? Ведь даже утром часто не знаешь, что произойдет вечером. Иногда мы разговариваем об этом. Белка считает, что никакого будущего нет вообще, все это выдумки. Ведь будущее - это когда не знаешь, что случится, а мы и так все знаем, по крайней мере, сама Белка знает, что с ней будет, когда она вырастет.
      - Что? - спрашивает ее Димон.
      Я молчу, мне это не интересно. Только хочется узнать, возьмут ее в матери света или нет. Хотя чего тут гадать, Белку слишком тянет к мужчинам, Старшая Мать не возьмет ее к себе в ученицы, и даже Монка не возьмет, хотя сама Монка ничего не решает: что ей скажут, то и делает.
      Белку тянет к мужчинам, меня тянет к Белке.
      Если долго слушать землю, то можно услышать свое будущее.
      Мое будущее меня интересует, даже ближайшее. Например, смогу я попасть на карнавал или нет.
      Земля холодная, в ней что-то гудит. Наверное, это корни устраиваются на зиму, сворачиваются в клубочки и готовятся уснуть. Через месяц выпадет снег. Ну, может, через два - это было бы слишком хорошо! Я не люблю снег, зимой приходится постоянно сидеть в жилище, а когда выбираешься на улицу, то быстро замерзаешь, не спасают даже сшитые из шкур накидки, ветер забирается внутрь, приносит с собой холод.
      У некоторых старших есть странные теплые вещи, в которых не мерзнешь. Они приносят их оттуда же, откуда и ту одежду, которую нам выдают раз в год. Но этих вещей мало, и они достаются тем, кто добывает еду. Мне не положено, сны ведь можно видеть и так, сторожить бочки - тоже.
      Кроме корней еще в земле живут странные существа. Старшая Мать называет их хохряками. Вроде бы на них охотятся котоголовы, только я ни разу не видел, чтобы котоголов притаскивал к жилищу какую-нибудь неведомую тварь. Бывает, они ловят птичек, любят рыбу, но кто такие хохряки - этого я не знаю до сих пор.
      Старшая рассказывала, что они смахивают на кротов, только не слепые. А еще у них очень большие зубы, по четыре сверху и снизу, острые и загнутые. И длинные когти на лапах, которыми они прорывают в земле ходы. Котоголовы ловят их на закате, когда хохряки выползают из своих нор подышать свежим воздухом.
      Старшая любит рассказывать всякие страшные истории. Но про мертвецов я услышал не от нее. Это Монка мне сказала, когда я спросил ее, что происходит с теми из нашего жилища, кто вдруг перестает видеть свет.
      - Они умирают, - сказала тогда Монка и добавила: - И становятся мертвецами. Вот мы с тобой сейчас живые, но когда-нибудь тоже перестанем видеть свет костра и пламя, горящее в бочке. И присоединимся к ним.
      - А они куда деваются? - спросил я, почему-то дрожа.
      - Их зарывают в землю, - сказала Монка, - и со временем они сами становятся землей! Понял?
      Вот это я действительно понял. Гораздо лучше байки о том, что, слушая землю, можно узнать свое будущее. Иногда мне кажется, что слышу я совсем другое: как глубоко внутри земли прорастают мертвецы. Хорошо, что сейчас светло, а то бы мне стало страшно. Ведь они не просто прорастают, они становятся корнями, ссохшейся и ломкой осенней травой, пожелтевшими деревьями и серо-черными камнями, которых так много вокруг.
      Я вздрагиваю, котоголов презрительно смотрит на меня и потягивается. Он ничего не боится, только вот навряд ли он знает про мертвецов. А если и знает, то не скажет, махнет хвостом и побежит дальше.
      По дороге, вдоль реки, пробегали хохряки…
      Смешная фраза, только что пришедшая мне в голову. Я перестаю слушать землю, встаю и отправляюсь вслед за котоголовом. Лучше думать про хохряков, чем про мертвецов. Хохряк - мертвяк!
      Котоголов внезапно остановился и зашипел. Я чуть не споткнулся о камень и не грохнулся плашмя на землю. Звереныш посмотрел на меня, и мне показалось, что он просит меня притихнуть, затаиться, стать тенью. Я послушно лег на землю, но уже не стал прикладывать к ней ухо, а просто распластался, как ящерица, пытающаяся стать невидимой.
      И услышал шаги. Вкрадчивые, осторожные, но не женские. Более уверенные, так ходят наши мужчины-охотники, когда хотят незаметно подкрасться к зверю.
      Сейчас наши мужчины должны делать маски.
      А других здесь просто не может быть.
      Или случилось нечто, о чем я и понятия не имею.
      Из норушки, из земли, повылазят хохряки…
      - Здесь! - слышу я уверенный голос.
      Я знаю его. Это один из самых умелых мужчин-охотников. У него прозвище Бонза, по имени же его никто не называет, даже Старшая Мать, которая всегда предпочитает называть всех по именам, если, конечно, рядом нет чужих.
      Хотя чужих у нас никогда не бывает.
      - Почему здесь, Бонза? - Голос молодой, его я тоже знаю. Тоже из мужчин-охотников, прозвище у него смешное - Кирдык, он всегда, когда его о чем-нибудь спрашивают, говорит: - Кирдык пришел! - Вот и прозвали, хотя имя его мне известно - Леонид.
      - Потому что сюда никто не ходит! - отвечает Бонза. Мы с котоголовом еще плотнее вжимаемся в землю.
      Лучше им нас не видеть. Не нравится мне, что они здесь! Бонза с Кирдыком должны сейчас вместе со всеми готовиться к карнавалу, а они притащились туда, куда ни им, ни мне ходить нельзя.
      И голоса мне их не нравятся. Что-то в них неприятное, будто змеиное. Лучше бы хохряков услышать, и то спокойнее было бы.
      - Значит так, - говорит Бонза, - подождем, пока пройдут первые сутки карнавала…
      - А она не догадается? - спрашивает Кирдык.
      - Не догадается, - так же, по-змеиному, шипит Бонза, - она настолько во всем уверена…
      Котоголов вдруг громко чихает.
      У них это бывает, вылизывают свою шкурку, вылизывают, нажрутся шерсти, а потом вычихивают обратно. Громко и утробно, очень хорошо слышно.
      - Эй! - громко говорит Бонза. - Кто здесь? Пошли посмотрим!
      Я решаю не дожидаться, пока меня найдут и навесят оплеух, разворачиваюсь и несусь вниз, сквозь заросли ольхи и бересклета. Котоголов бежит рядом со мной. Сверху слышны крики и ругань.
      Наконец я оказываюсь в самом низу распадка и останавливаюсь, долго отпыхиваясь.
      По распадку, вдоль реки, пробирались хохряки…
      Если они нас найдут, то придется плохо. И мне, и котоголову, хотя звереныш убежит, а меня они догонят. Я услышал что-то такое, чего не должен был слышать, иначе они бы не потащились совещаться сюда, в запретное место.
      Мне надо возвратиться и рассказать обо всем Старшей Матери, может, она поймет, в чем дело.
      И тут я понимаю, что рассказать ничего не смогу, ведь я сам тоже был в запретном месте, и мне придется отвечать на вопрос: зачем я здесь оказался?
      Не могу же я сказать, что котоголов повел меня туда, где березовая роща, и для того, чтобы я напластал коры и сделал себе маску. Для карнавала, на который мне нельзя.
      - Нет, - слышу я отдаленный голос Кирдыка, - я не полезу вниз, там все ноги переломаешь!
      - Зверь какой-нибудь, - это уже Бонза, - может, кабан или косуля, спугнули…
      Я подмигиваю котоголову. Значит, я - кабан, а он - косуля. Они нас спугнули, и мы унеслись вскачь. Так быстро, что до сих пор не могу отдышаться.
      - А кто чихал? - это опять Кирдык спрашивает.
      - Звери тоже чихают! - совсем уже затухающим голосом говорит Бонза, и я догадываюсь, что они уходят.
      Мне тоже надо бы отсюда сваливать, но пока нельзя.
      Я проверяю, на месте ли нож. Он на месте, висит на поясе.
      Березовая роща рядом, ее хорошо видно в лучах дневного солнца.
      Где-то там, за ней, хижина королевы карнавала.
      Мне безумно хочется пройти сквозь березовую рощу и хотя бы одним глазком, да взглянуть.
      Котоголов опять что-то гортанно произносит и смотрит на меня, будто о чем-то спрашивая.
      - Идем, - говорю я ему, - ты знаешь, где это?
      Мы проходим сквозь рощу, вокруг рослые, статные березы с уже почти опавшими листьями.