Жизнь замечательных людей - К. р.

      Однажды утром, будучи в лагере, он вскочил очень рано и помчался в Павловск. Это был День обретения честной главы святого пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна. Ему хотелось, чтобы ребенок, его первенец, родился в этот день. Константин любил, чтобы важные события в его жизни совпадали с датами, имеющими для него особое значение.
      Но торопился и волновался он напрасно. Лизу, округлившуюся, румяную, нашел за завтраком. Она весело стучала ложечкой по яйцу в подставке от Фаберже и лукаво спрашивала: «Ну, что там, внутри?» Слово «внутри» говорила с акцентом, но очень мило. Ну, что ж, Петербург почти весь был «с акцентом».
      Константин вспомнил, как однажды офицеры полка собрались в кружок и говорили о засилье иностранных слов в русских войсках. А потом «прибирали» старые русские выражения к устоявшимся чужим: «корпус» хорошо бы назвать «тьмою», командира корпуса – «темником», «дивизию» – «ратью», «бригаду» – «четою», «батальон» – «дружиною», «фельдфебеля» («Фу, какое неуклюжее слово», – сказали все) – «старшиной»… Константин тогда объявил: «Будь я царем – немедленно выбросил бы все иностранные наименования»…
      Жена «иностранные наименования» употребляла не в армии, а дома. Иногда это раздражало, а иногда, глядя, как она пытается справиться с длинным русским причастием, умиляло. Он доставал с полки стихи и не декламировал, а пел ей строфу, стараясь увлечь ее созвучиями. Лиза была чутка к слову, к его музыкальности. Сердце его смягчалось совершенно, когда она просила: «Прочитай о воспоминаньях, я люблю эти твои стихи». И он читал:

      Нет! Мне не верится, что мы воспоминанья
      О жизни в гроб с собой не унесем;
      Что смерть, прервав навек и радость, и страданья,
      Нас усыпит забвенья тяжким сном.
      Раскрывшись где-то там, ужель ослепнут очи,
      И уши навсегда утратят слух?
      И память о былом во тьме загробной ночи
      Не сохранит освобожденный дух?
      Ужели Рафаэль, на том очнувшись свете,
      Сикстинскую Мадонну позабыл?
      Ужели там Шекспир не помнит о Гамлете,
      И Моцарт Реквием свой позабыл?
      Не может быть! Нет, все, что свято и прекрасно,
      Простившись с жизнью, мы переживем
      И не забудем, нет! – Но чисто, но бесстрастно
      Возлюбим вновь, сливаясь с Божеством!
       («Нет! Мне не верится, что мы воспоминанья…», 24 мая 1885)

      У нее на глазах появлялись слезы.
      – Ох, Костя, – говорила она, – мы с тобой… l\'ame п \'a pas d\'ages…[28]
      – Ну вот, – смеялся он, – с немецкого акцента на французский язык – как тут русскому выжить?!
      Наконец, событие огромной важности произошло. Константин бросился к себе в комнату, надел свежую сорочку, китель, брызнул на себя английским одеколоном. Пришла Александра Иосифовна, вся в белом, совершенно спокойная и торжественная. Он знал это состояние матери в особо важных событиях и следил за ее лицом. Из спальни раздался тонкий, звучный голосок. Они бросились к Лизе, а доктор Красовский воскликнул:
      – Мальчик! Да еще какой плотный, здоровый!
      Константин, не решаясь отойти от жены, слышал, как плакал его новорожденный сын.
      Тут принесли рубашку, которую молодой отец снял накануне вечером, и завернули в нее малыша – таков русский обычай. На часах стрелки показывали 6 часов 22 минуты.
      Вечером Константин записал в дневнике: «1886 г., июнь 23…… Мне не суметь выразить словами, что я почувствовал, не вспомнить всех оттенков впечатлений, пережитых в это мгновение. Я еще никогда не испытывал такого блаженства, такого священного восторга. Мне казалось, что я не вынесу этого неземного счастья; я спрятал лицо в складках рубашки у жены на плече, и горячие обильные слезы полились у меня из глаз. Хотелось остановить, удержать свою жизнь, чтобы сердце не билось и ничто не нарушало бы святости этого мгновения».
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.