ЗНАТЬ, ЧТО Я ВСЕ ЕЩЕ СУЩЕСТВУЮ!

Воспарив, словно подвешенный, в безмолвной, засасывающей пустоте, я поднимался вверх на несколько дюймов, потом опускался. Так ли чувствует себя ребенок перед рождением, плавая в жидком сумраке?

Нет, в утробе матери не слышался бы плач. Меня не одолевала бы печаль. Во сне я бормотал, мечтая успокоиться, нуждаясь в этом покое, но желая также проснуться ради Энн. «Милая, все хорошо». Я, должно быть, сотню раз произнес эти слова перед пробуждением.

Мои глаза под отяжелевшими веками с трудом открылись.

Она лежала, спящая, рядом со мной. Вздохнув, я нежно ей улыбнулся. Сон окончился, мы снова были вместе. Я смотрел на ее лицо, по-детски милое во сне. Усталое дитя — дитя, вволю наплакавшееся и уснувшее. Бесценная моя Энн. Я потянулся к ее лицу, чувствуя странную тяжесть в руке.

Мои пальцы исчезли в ее голове.

Она, вздрогнув, проснулась, глядя встревоженными глазами.

— Крис? — вымолвила она.

И опять молниеносная вспышка надежды. Тут же погасшая, когда стало ясно, что она смотрит не на меня, а сквозь меня. Глаза ее наполнились слезами. Она подтянула к себе ноги и сжала руками подушку, прижав к ней лицо. Тело ее сотрясалось от рыданий.

— О Боже, любимая, ну пожалуйста, не плачь.

Я плакал тоже. Я бы душу отдал, если бы она хоть на минутку меня увидела, услышала мой голос, почувствовала мое утешение и любовь.

Хотя и знал, что это невозможно. Как знал и то, что этот страшный сон еще не закончился. Я отвернулся от нее и закрыл глаза, отчаявшись снова спастись во сне, дать темноте унести меня далеко от жены. Ее рыдания разрывали мне сердце. «Пожалуйста, унеси меня от нее. Если я не в силах ее утешить, забери меня!»

Я почувствовал, как мое сознание начинает соскальзывать вниз, опускаясь в темноту.

Теперь это действительно был сон. Передо мной непрерывной чередой живых картин разворачивалась моя жизнь. Кое-что в этом зрелище меня поразило. Разве я не видел этого чуть раньше — но более сжато, более беспорядочно?

На сей раз ничего беспорядочного в наплывавших картинах не было. Словно я сидел в зрительном зале, смотря фильм под названием «Моя жизнь» — каждый эпизод от начала до конца. Нет, не так. С конца до начала; фильм начинался с дорожного столкновения — реально происшедшего — и разворачивался вплоть до моего рождения с показом каждой детали.

Не стану описывать все эти подробности, Роберт. Не эту историю хочу я тебе рассказать — и она заняла бы слишком много времени. Жизнь каждого человека — это большая книга, состоящая из эпизодов. Представь все моменты своей жизни, перечисленные один за другим и подробно описанные. Получится двадцатитомная энциклопедия событий — по меньшей мере.

Теперь позволь мне вкратце описать эту череду сцен. Они не просто «промелькнули у меня перед глазами». Я был более чем зрителем; это очень скоро стало очевидно. Я остро переживал вновь каждый момент, одновременно чувствуя и понимая. Все было настолько живо, Роберт, каждая эмоция, бесконечно помноженная на следующий уровень познания.

Суть состояла в том — и это очень важно, — что я отдавал себе отчет в реальности собственных мыслей. Реальным было не только то, что я говорил и делал. А также и то, что происходило в моем сознании, — положительное или отрицательное.

Каждое воспоминание оживало перед моими глазами и внутри меня. Я не мог избежать этих воспоминаний. Как не мог и отмахнуться от них или объяснить с рациональной точки зрения. Я мог лишь вновь проживать их с полным осознанием, не пытаясь прикрыться притворством. Никакого самообмана — а лишь сокрушительная правда. Совсем не так, как я себе это представлял. Совсем не то, на что надеялся. Только так, как было на самом деле.

Я досадовал по поводу собственных ошибок. То, что я упустил, проигнорировал или от чего отмахнулся. То, что должен был дать и не дал, — друзьям, родственникам, матери и отцу, тебе и Элеоноре, моим детям и более всего — Энн. Я остро переживал каждое невыполненное обязательство. И не только в личной жизни, но и в работе — свои писательские неудачи. Куча моих сценариев, пользы от которых не было никакой. Когда-то я с этим мирился. Теперь, после полнейшего изобличения моей жизни, примирение было невозможно, как и самооправдание. Бесконечное число промахов сводилось к одному главному обвинению: что я мог бы сделать и с каким постоянством я не дотягивал почти до каждой вехи.

Не могу сказать, что это было несправедливо и однобоко. Добрые дела также присутствовали. Душевные порывы, успехи и свершения — все это тоже было.

Беда была в том, что я никак не мог с этим разделаться. Горе Энн отвлекало меня от созерцания этих картин, словно кто-то издалека тянул меня за руку. «Милая, дай посмотреть». Думаю, я произнес эти слова или просто они пришли мне на ум.

Я очнулся, снова лежа рядом с ней, с трудом приподняв отяжелевшие веки. Энн всхлипывала во сне, и эти звуки, словно кинжал, вонзались в мое сердце. Ну пожалуйста, я обязательно должен увидеть, узнать — оценить. Это слово вдруг показалось мне очень важным. Оценить.

Я снова поплыл к своим тайным видениям. Секунду назад я покинул кинозал; изображение на экране застыло. Теперь оно снова ожило, поглощая все мое существо. Я опять оказался внутри, переживая давно минувшие дни.

Теперь я понимал, сколько времени провел, потворствуя своим чувствам, и опять не буду вдаваться в детали. Я не только открывал заново каждое испытанное ощущение, но мне приходилось также пережить каждое неисполненное желание — так, словно оно было исполнено. Я увидел, что происходящее в сознании столь же реально, как вещи, имеющие место в физическом мире. То, что в жизни существовало лишь в воображении, теперь сделалось осязаемым; каждая фантазия становилась реальностью. Я проживал их все — и в то же время наблюдал со стороны, будучи свидетелем присущего им зачастую убожества. Свидетель, страдающий от абсолютной объективности.

И все же всегда равновесие, Роберт; подчеркиваю это — равновесие. Весы правосудия: темнота против света, жестокость против сочувствия, похоть против любви. И всегда этот неизменный сокровенный вопрос: «Что ты сделал со своей жизнью?»

Утешало лишь то, что свидетелем этого глубоко личного серьезного смотра являлся только я сам. Это было закрытое исполнение спектакля, оценивать который могло лишь мое сознание. Более того, я был уверен в том, что каким-то образом каждый пережитый поступок и каждая мысль навеки отпечатываются в моем сознании на будущее. Я не имел понятия, почему так происходит. Просто знал, что это так.

Потом начало происходить нечто совсем странное. Я оказался в каком-то загородном доме. Я смотрел на лежащего в постели старика. Рядом с ним сидели седая женщина и мужчина средних лет. Их одежда была мне незнакома. Когда женщина заговорила, в голосе ее прозвучал какой-то странный акцент.

— Думаю, он умер.

— Крис!

Мучительный крик Энн вырвал меня из сна. Оглядевшись по сторонам, я увидел, что лежу на земле, а вокруг клубится туман. Я медленно поднялся, ощущая боль в каждой мышце, и попытался пойти, но не смог. Я был на дне темного озера, плотные воды которого колыхались вокруг меня.

Я вдруг почувствовал голод, непонятно с чего. Нет, слово «голод» не подходит. Нужны были средства для поддержания. Нет, нечто большее. Надо было что-то восполнить, чтобы помочь мне собраться воедино. Да, точно. Я был незаконченным; недоставало каких-то частей. Я попытался думать, но это оказалось выше моих возможностей. Мысли едва ворочались в голове, словно их склеили. «Оставь это, — все, что я мог придумать. — Оставь».

Я увидел, как белый столб света передо мной начинает принимать очертания фигуры.

— Тебе нужна моя помощь? — послышался голос. В тот момент мне не хватало проницательности понять, мужчина это или женщина.

Я сделал попытку заговорить, потом услышал, как издалека Энн снова зовет меня по имени, и огляделся по сторонам.

— Ты можешь здесь остаться надолго, — произнесла фигура. — Возьми меня за руку.

Я взглянул на фигуру.

— Я тебя знаю?

Я едва мог говорить, голос мой звучал как-то безжизненно.

— Сейчас это не важно, — молвила фигура. — Просто возьми меня за руку.

Я рассеянно уставился на неясный силуэт. Энн снова позвала меня по имени, и я покачал головой. Это существо пыталось увести меня от нее. Я не позволю ему это сделать.

— Убирайся, — сказал я. — Я иду к жене.

Я снова оказался в тумане, совсем один.

— Энн! — позвал я. Мне было холодно и страшно. — Энн, где ты? — Голос мой звучал безжизненно. — Я тебя не вижу.

Что-то потащило меня сквозь туман. Что-то другое пыталось удержать меня, но я отогнал его; это была не Энн. Я это понимал и должен был найти Энн. Только она имела для меня значение.

Туман начал рассеиваться, и я понял, что могу перемещаться. Передо мной расстилался чем-то знакомый пейзаж: широкие зеленые лужайки с рядами металлических табличек вровень с землей, букетами цветов там и сям — некоторые засохшие, иные — увядающие, а другие — совсем свежие. Я бывал здесь раньше.

Я пошел к отдаленной фигуре, сидящей на траве. «Где же я видел это место?» — недоумевал я, тщетно пытаясь вспомнить. Наконец, подобно пузырьку, выталкиваемому наверх из трясины, всплыло воспоминание. Ван. Чей-то сын. Мы его знали. Он был здесь похоронен. «Сколько времени прошло с тех пор?» — спрашивал я себя. И не мог ответить на этот вопрос. Время представлялось неразрешимой загадкой.

Теперь я видел, что сидящая фигура — это Энн, и со всех ног поспешил к ней, испытывая одновременно радость и печаль, сам не знаю почему.

Подойдя к ней, я позвал ее по имени. Она ничем не показала, что видит или слышит меня, и по какой-то необъяснимой причине теперь я этому не удивлялся. Я сел на траву подле нее, обняв ее одной рукой. Я ничего не чувствовал, и она никак мне не отвечала, устремив взор в землю. Я пытался понять, что происходит, но мне это не удавалось.

— Энн, я тебя люблю, — бормотал я. Другие слова не приходили на ум. — Я всегда буду тебя любить, Энн.

На меня навалилось отчаяние. Я взглянул на то место на земле, куда смотрела она. Там были цветы и металлическая табличка.

«Кристофер Нильсен. 1927-1974». Я уставился на табличку, онемев от изумления. Я смутно припомнил, как ко мне обращался какой-то человек, пытаясь убедить меня в том, что я умер. Был ли то сон? А сейчас сон ли это? Я покачал головой. По какой-то причине я не мог этого уразуметь, считая концепцию сна неприемлемой. Что означало, что я умер.

Умер.

Как это сокрушительное открытие могло оставить меня в том же состоянии глубокой апатии? Я должен был бы вопить от ужаса. Вместо этого я лишь неотрывно смотрел на табличку со своим именем, годом рождения и годом смерти.

Моим рассудком медленно овладевала навязчивая идея. Я что — там, внизу? Я? Мое тело? Но я ведь обладал способностью выяснить все это. Я мог перенестись туда, вниз, увидеть свой труп. Передо мной замелькали обрывки воспоминаний. «Если попробуешь заглянуть внутрь — увидишь». Где я слышал эти слова? Внутрь чего мог я заглянуть?

Пришло понимание. Я мог спуститься и заглянуть внутрь гроба. Я мог увидеть себя и убедиться в том, что умер. Я почувствовал, как мое тело перемещается вперед и вниз.

— Мама?

Я испуганно оглянулся. К нам приближался Ричард в компании худощавого темноволосого молодого человека.

— Мама, это Перри, — сказал Ричард. — Я тебе о нем уже рассказывал.

Я недоверчиво уставился на молодого человека. Он смотрел на меня.

— Здесь твой отец, Ричард, — спокойно сказал он. — Сидит около таблички со своим именем.

Я с трудом поднялся на ноги.

— Ты меня видишь? — спросил я.

Я был поражен его словами и тем, что он смотрит прямо на меня.

— Он говорит что-то, чего я не могу разобрать, — сказал Перри.

Я взглянул на Энн с тревогой. Я мог бы с ней общаться; дать ей знать, что я все еще существую.

Она с ошеломленным видом смотрела на молодого человека.

— Энн, поверь ему, — взмолился я. — Поверь ему.

— Он снова разговаривает, — сказал Перри. — Теперь с вами, миссис Нильсен.

Содрогнувшись, Энн взглянула на Ричарда и с мольбой позвала его по имени.

— Мама… — Ричард казался смущенным и в то же время полным решимости. — Если Перри говорит, что папа здесь, я ему верю. Я же говорил тебе, как он…

— Энн, я здесь! — выкрикнул я.

— Я понимаю, что вы чувствуете, миссис Нильсен, — прервал Ричарда Перри, — но поверьте мне на слово. Я вижу его рядом с вами. На нем темно-голубая рубашка с короткими рукавами, синие клетчатые брюки и ботинки от Уоллоби. Он высокий, ладно скроенный, со светлыми волосами. У него зеленые глаза, и он смотрит на вас с тревогой. Я уверен, он хочет, чтобы вы поверили в его присутствие здесь.

— Энн, ну пожалуйста, — сказал я, потом вновь посмотрел на Перри. — Услышь меня, — умолял я его. — Ты должен меня услышать.

— Он снова говорит, — сообщил Перри. — Мне кажется, он говорит «малыш» или что-то в этом роде.

Я застонал и еще раз взглянул на Энн. Она старалась не расплакаться, но не могла с собой совладать. Сильно разволновавшись, она тяжело и прерывисто дышала.

— Пожалуйста, не делай этого, — бормотала она.

— Мамочка, он пытается помочь, — сказал ей Ричард.

— Не надо. — Энн поднялась на ноги и пошла прочь.

— Энн, не уходи, — умолял я.

Ричард устремился за ней, но Перри удержал его.

— Пусть привыкнет к этой мысли, — сказал он. Ричард беспокойно огляделся по сторонам.

— Он здесь? — спросил он. — Мой отец?

Я не знал, что делать. Мне хотелось быть с Энн. Но как же я мог отойти от единственного человека, который меня видел?

Перри положил ладони на плечи Ричарда и повернул его так, что он оказался лицом к лицу со мной.

— Он перед тобой, — сказал он. — Примерно в четырех футах.

— О Боже, — произнес Ричард тонким дрожащим голосом.

— Ричард, — позвал я, сделав шаг вперед и пытаясь схватить его за руки.

— Он сейчас прямо перед тобой, пытается взять тебя за руки, — сообщил ему Перри.

Ричард побледнел.

— Почему же тогда я его не вижу? — с недоумением спросил он.

— У тебя может получиться, если ты уговоришь свою мать посетить сеанс.

Несмотря на волнение, которое вызвали во мне слова Перри, я был более не в состоянии с ним оставаться; мне надо было находиться возле Энн. Его голос быстро затих позади, когда я устремился за ней.

— Он идет за твоей матерью, — сказал он. — Он, наверное, хочет…

Я не мог больше этого слышать. Я с тревогой последовал за Энн, стараясь ее догнать. Что бы за сеанс это ни был — спиритический? — Энн следовало на него соглашаться. Раньше я никогда не верил в подобные вещи, даже не думал о них. Теперь я о них думал. Перри меня видел, действительно видел. Мысль о том, что с его помощью Энн и дети тоже смогут меня увидеть, а может быть, и услышать, наполняла меня восторгом. Тогда они перестанут горевать!

Я застонал, внезапно испытав смятение. Снова собирался туман, скрывая от моих глаз Энн. Я пытался бежать, но движения давались мне все с большим трудом. «Мне необходимо ее догнать!» — думал я.

— Энн, подожди! — звал я. — Не покидай меня!

«Надо идти дальше». Казалось, я слышал эти слова, произнесенные кем-то в моем сознании. Мне не хотелось прислушиваться к этому голосу, и я шел все медленнее и медленнее, пока не оказался снова на дне того темного озера. Я переставал понимать, что происходит вокруг. «Пожалуйста!» — мысленно молил я. Должен найтись способ заставить Энн меня увидеть, чтобы она утешилась, узнав, что я все еще существую!

МОЕ ПРИСУТСТВИЕ НЕ ИМЕЕТ СИЛЫ

Я поднимался вверх по холму к нашему дому. По обеим сторонам аллеи шелестели на ветру перечные деревья. Я старался вдохнуть их аромат, но не мог. Небо над головой было затянуто облаками. «Дождь собирается», — подумал я, не понимая, почему здесь нахожусь.

Входная дверь для меня была не плотнее воздуха, и я вошел в дом. Тогда я понял, зачем пришел.

В гостиной сидели Энн, Ричард и Перри. Я подумал, что Йен, наверное, в школе, а Мэри в Пасадине, в Академии.

У ног Энн лежала Джинджер. Едва я вошел в гостиную, она резко подняла голову и уставилась на меня, прижав уши, но не издала ни звука. Перри, сидевший на диване рядом с Ричардом, повернулся, взглянул на меня и объявил присутствующим:

— Он вернулся.

Энн с Ричардом непроизвольно посмотрели в мою сторону, но я знал, что они меня не видят.

— Он так же выглядит? — с тревогой спросил Ричард.

— Точно так же, как на кладбище, — ответил Перри. — На нем та же одежда, что и в день аварии, верно?

Ричард кивнул.

— Да. — Он взглянул на Энн; я не сводил с нее глаз. — Мамочка? — вымолвил он. — Ты не хочешь…

Она прервала его, спокойно, но твердо:

— Нет, Ричард.

— Но папа был одет именно так в ночь аварии, — настаивал Ричард. — Откуда Перри знать, если он…

— Но мы это знаем, Ричард, — снова прервала его Энн.

— Я узнал это не от вас, даю слово, миссис Нильсен, — сказал Перри. — Ваш муж сейчас стоит вон там. Посмотрите на собаку. Она его видит.

Энн, поежившись, взглянула на Джинджер.

— Мне так не кажется, — пробормотала она. Надо было заставить ее увидеть.

— Джинджер! — позвал я.

Когда я, бывало, звал ее по имени, она начинала молотить хвостом. Сейчас же только сжалась от страха, не сводя с меня глаз.

Я направился к ней через комнату.

— Джинджер, перестань, — сказал я. — Ты ведь меня знаешь.

— Он идет к вам, миссис Нильсен, — промолвил Перри.

— Будь добр… — начала она и замолчала, с испугом наблюдая за собакой, которая вскочила и бросилась вон из комнаты.

— Она его боится, — объяснил Перри. — Видите ли, она не понимает, что происходит.

— Мама! — обратился Ричард к молчавшей матери.

До чего же хорошо я знал это упрямое молчание. Я вынужден был улыбнуться, несмотря на нежелание Энн поверить в мое присутствие.

— Он вам улыбается, — сказал Перри. — Похоже, он понимает, как трудно вам поверить в его присутствие.

Лицо Энн вновь стало напряженным.

— Конечно, ты не сомневаешься, что мне хотелось бы в это поверить, — сказала она. — Но я просто не могу… — Внезапно замолчав, она тяжело вздохнула. — Ты… и правда его видишь? — спросила она.

— Да, Энн, да — видит, — сказал я.

— Он только что сказал: «Да, Энн, да», — сообщил ей Перри. — Я его вижу — таким, каким описал вам на кладбище. Естественно, он не кажется таким же материальным, как мы. Но он вполне реален. Я вовсе не извлекаю информацию из вашего сознания. Я этого не умею.

Энн прикрыла глаза ладонью левой руки.

— Хотела бы я поверить, — с несчастным видом произнесла она.

— Постарайся, мамочка, — попросил Ричард.

— Энн, ну пожалуйста! — умолял я.

— Понимаю, что это принять нелегко, — сказал Перри. — Я живу с этим всю жизнь, так что считаю само собой разумеющимся. Я видел развоплощенных людей еще ребенком.

Я посмотрел на него с неприязнью. Развоплощенные? Это слово делало из меня какого-то уродца.

— Извини, — сказал Перри с улыбкой.

— Что случилось? — спросил Ричард.

Энн сняла руку с лица и с любопытством взглянула на Перри.

— Он посмотрел на меня с упреком, — сказал Перри, все еще улыбаясь. — Вероятно, ему не понравились какие-то из моих слов.

Ричард вновь взглянул на Энн.

— Мам, что скажешь? — спросил он. Она вздохнула.

— Просто не знаю.

— Какой вред может от этого быть?

— Какой вред? — Она недоверчиво посмотрела на него. — Позволить себе надеяться, что твой отец еще существует! Ты ведь знаешь, как много он для меня значил.

— Миссис Нильсен, — начал Перри.

— Я не верю в жизнь после смерти, — прервала его Энн. — Я верю в то, что, когда мы умираем — мы умираем, и это конец. А сейчас вы хотите убедить меня…

— Миссис Нильсен, вы ошибаетесь, — сказал Перри. Он подтверждал мое присутствие, но все же меня обижал его самоуверенный тон. — Ваш муж стоит прямо перед вами. Разве это было бы возможно, не существуй он?

— Я его не вижу, — отвечала Энн. — И не могу поверить только потому, что ты говоришь, будто он здесь.

— Мама, Перри тестировали в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса, — сказал Ричард. — Его способности были неоднократно подтверждены.

— Ричард, речь не об университетских тестах. Речь о твоем папе! О человеке, которого мы любили!