— Да! — радостно прошептала Флоренс. — О да!

Там виднелся заголовок: «РОЖДЕНИЯ», — а под ним единственная выцветшая запись: «Дэниэл Майрон Беласко, родился в 2 ч. 00 мин. 4 ноября 1903 года».

21 ч. 07 мин.

— Наверняка чем-то я могу помочь, — сказала она.

Барретт отвернулся от аппарата, где копался в путанице проводов и транзисторов, то и дело сверяясь со схемой.

Эдит в беспокойном молчании наблюдала за ним уже двадцать минут, отметив его утомленный вид. В конце концов ей пришлось это сказать.

— Прости, ничем, — ответил он. — Это все слишком сложно. Если что-то понадобится, будет в десять раз дольше объяснять тебе, чем сделать самому.

— Понимаю, и все же... — Эдит беспокойно замолкла. — Сколько еще это продлится?

— Трудно сказать. Мне нужно убедиться, что все сделано в соответствии со спецификацией. Иначе будут сбои, и все мои труды пропадут даром. Я не могу этого допустить. — Он попытался улыбнуться, но улыбка больше напомнила гримасу боли. — Постараюсь закончить как можно скорее.

Эдит неуверенно кивнула и посмотрела на лежащие на столе часы Лайонела. Он работал уже больше часа и не закончил проверку даже первого узла А реверсор был огромным. В таком темпе проверка может занять всю ночь, и у него просто не хватит сил для этого. Она бы позвонила доктору Вагману, если бы видела в этом какую-то пользу, но Эдит знала, что теперь Лайонел не остановится, пока не свалится замертво.

Когда она смотрела, как он работает, у нее возникало чувство, что в животе давит вниз какая-то холодная тяжесть. В муже уже не было той уверенности, как раньше. Он пытался скрывать это от нее, но она видела, что после случая в парилке его убежденность сильно поколебалась. И сама она чувствовала свою ранимость после того, что совершила.

Несмотря на внешнюю уверенность, Лайонел, видимо, ощущал то же.

— И что твой аппарат сделает? — спросила Эдит.

Он оглянулся через плечо.

— Я бы предпочел не объяснять это сейчас, дорогая.

Это довольно сложно.

— Разве нельзя сказать хоть что-нибудь?

— Ну, вкратце, я собираюсь протянуть отвод для всей темной энергии в этом доме. — Барретт сухо кашлянул и обернулся, чтобы выпить воды. — Подробнее объясню завтра. — Он наполнил стакан. — Достаточно сказать, что любую форму энергии можно рассеять — что я и собираюсь сделать.

Эдит заметила, что водой он запил пилюлю кодеина, после чего неровно вздохнул и улыбнулся.

— Понимаю, в данный момент такое объяснение не может тебя удовлетворить, но ты сама увидишь. — Он поставил стакан. — Завтра к этому времени Адский дом будет очищен, лишен энергии, так сказать, обесточен.

Они резко обернулись, услышав приглушенные аплодисменты. Под аркой стоял Фишер с бутылкой под мышкой и смотрел на них.

— Браво, — сказал он.

Эдит отвернулась, густо покраснев.

— Вы выпили, мистер Фишер? — спросил Барретт.

— Выпил и выпью еще, — ответил тот. — Не так, чтобы потерять контроль над собой, — отсек он замечания Барретта, — а в самый раз, чтобы притупить чувства. Ничто в этом доме не проделает во мне еще одну брешь. У меня это уже было. У меня это уже было.

— Мне очень жаль, — чуть помолчав, сказал Барретт. Он некоторым образом чувствовал ответственность за мрачное состояние Фишера.

— Не жалейте. Пожалейте себя. — Фишер указал на реверсор. — Эта чертова куча хлама ни черта не сделает, кроме шума... если вообще заработает. Вы думаете, дом поддастся оттого, что вы заиграете на этой долбаной шарманке? Черта с два! Беласко рассмеется вам в лицо. Они все посмеются над вами — как смеялись все эти годы над всяким идиотом, кто пытался прийти сюда и... очистить этот дом, «обесточить». «Обесточить», — прошипел он. — Обесточьте мою задницу. — Фишер посмотрел на Барретта и кивнул в сторону Эдит. — Уведите ее отсюда. И уходите сами. У вас нет шансов.

— А у вас? — спросил Барретт.

— Со мной все в порядке. Я знаю, что к чему. Не борешься с этим местом — и оно тебя не трогает. Не даешь ему забраться тебе в душу — и с тобой все прекрасно. Адский дом не против принять несколько гостей. Всякий может здесь пожить, если ему не претят здешние шутки и забавы. А чего дом не любит — это когда на него нападают. Беласко такое не нравится. И весь его народ тоже этого не любит, они борются с этим и убивают вас. Он же генерал, вы не знали? Генерал со своей армией. Он их направляет! — Фишер сделал напыщенный жест. — Направляет их, как чертову вооруженную орду! Без него никто не сделает ни шагу — ни его сын, ни кто-либо другой.

Фишер ткнул пальцем в Барретта, и на лице его вдруг отразилось бешенство.

— Говорю вам. Я вам говорю! — выкрикнул он. — Сворачивайте это свое барахло. Не трогайте эту чертову машину, забудьте о ней! Проведите эту неделю, хорошо питаясь, отдыхая, ничем не занимаясь. А потом, когда наступит воскресенье, скажите старику Дойчу то, что он хочет услышать, и загребите свои денежки. Вы слышите, Барретт? Попробуйте что-нибудь еще — и вы мертвец, покойник.— Он посмотрел на Эдит. — Рядом с мертвой женой.

Фишер рывком обернулся.

— Черт, что толку стараться? Никто не слушает. Флоренс не слушает. Вы не слушаете. Никто не слушает. Что ж, умрите. Умрите! — Он запнулся. — Я единственный, кто выбрался отсюда живым в сороковом году, и я единственный выйду отсюда в семидесятом. — Покачиваясь, он двинулся через вестибюль. — Ты слышишь меня, Беласко, сукин ты сын! Я захлопнулся. Попытайся добраться доменя! Ничего у тебя не выйдет! Ты слышишь меня?

Эдит сидела, уставившись на мужа. Тот с тревожным видом посмотрел вслед Фишеру.

А потом взглянул на нее.

— Бедняга. Этот дом действительно сломал его.

«И он прав», — услышала она у себя в голове слова, но у нее не хватило мужества произнести их вслух.

Барретт, хромая, подошел, пододвинул стул и сел рядом с женой. Помолчав, он со вздохом проговорил:

— Он не прав.

— Ты так думаешь? — тихим голосом спросила Эдит.

Барретт кивнул.

— То, что он называет кучей хлама, — он улыбнулся этим словам, — ни больше ни меньше как ключ к Адскому дому. — Он поднял руку. — Ладно, признаю: кое-что из происшедшего мне не совсем понятно — хотя, будь у меня время, я смог бы это объяснить. — Барретт потер глаза. — Однако это не так важно. Человек управляет электричеством, не понимая его истинной природы. Конкретные свойства энергии, заключенной в этом доме, не так важны, как то, что я, — он указал на прибор, — что этот аппарат... может влиять на жизнь и смерть в нем.

Барретт встал.

— И это так. Я с самого начала говорил тебе, что мисс Таннер заблуждается в своих верованиях. И теперь говорю, что Фишер также ошибается. А завтра докажу свою правоту, не оставив ни малейшего сомнения.

Он повернулся и поковылял обратно к реверсору. Эдит посмотрела ему вслед. Ей хотелось верить мужу, но слова Фишера поселили в ней такой глубокий страх, что она ощущала его в крови, — холодный и едкий, пожирающий ее.

22 ч. 19 мин.

"...Дэниэл, пожалуйста. Ты должен понять. Ты просишь немыслимого. И сам знаешь это. Не то чтобы я не сочувствовала, я сочувствую. Я полностью открыла перед тобой свое сердце. Я верю в тебя и доверяю тебе. Ты спас мне жизнь. А теперь позволь мне спасти твою душу.

Ты больше не должен оставаться в этом доме. Помощь дарят, только если попросишь о ней. Поверь мне, Дэниэл. Есть люди, которые тебя любят и помогут тебе, если попросишь. У твоего отца нет власти остановить тебя, если ты разыщешь этих людей и примешь от них руку помощи. Дай им помочь тебе. Если бы ты только знал, какая красота тебя ожидает, Дэниэл! Если бы ты знал, как прекрасен мир за пределами этого дома! Разве ты хочешь сидеть в заключении в тоскливой клетке, когда снаружи тебя ждет вся красота вселенной? Подумай! Согласись! Не закрывайся от тех, кто рад помочь тебе. Попробуй, хотя бы попробуй. Они ждут тебя с распростертыми объятиями. Они помогут тебе, дадут утешение. Не оставайся в этих безрадостных стенах. Ты можешь освободиться. Поверь в это, Дэниэл. Поверь в это, и это сбудется. Прошу тебя. Поверь мне. Выпусти себя. Выпусти себя".

Она едва смогла встать. Еле дойдя до ванной, Флоренс умылась и неуверенными движениями сменила ночную рубашку. Руки и ноги были словно чугунные. Никогда в жизни она не испытывала такого нервного истощения.

Дэниэл не слушал. Он просто не слушал.

Флоренс вернулась в спальню и легла в постель. «Ладно, завтра», — сказала она себе. Рано или поздно он выслушает. Утром она возьмется снова. Флоренс упала на подушку и поморщилась от острой боли в ране на груди. Она лежала на спине, слипающимися глазами глядя в потолок, и думала: «Завтра».

И вдруг повернула голову.

У двери стояла какая-то фигура. Флоренс без тревоги посмотрела на нее. В фигуре не было никакой угрозы.

— Дэниэл?

Фигура приблизилась. В слабом свете из ванной Флоренс ясно увидела лицо: молодое, красивое, печальное, глаза полны отчаяния.

— Ты можешь говорить? — спросила она.

— Да.

Его голос звучал мягко, и в нем слышалось страдание.

— Почему ты не уйдешь?

— Я не могу.

— Но ты должен.

— Нет, без...

— Нет, Дэниэл.

Он отвернулся.

— Дэниэл...

— Я люблю тебя, — сказал он. — Ты единственная женщина, которой я говорил такие слова. Я не встречал таких, как ты. Ты так добра... так добра... добрее всех, кого я знал.

Он снова повернулся к ней, темные глаза внимательно смотрели на нее.

— Мне нужно... — Он прервался и, обернувшись к двери, испуганно проговорил: — Я поговорю с ней! И ты меня не остановишь! — Дэниэл снова повернулся к Флоренс. — Я не могу долго задерживаться, он не дает мне. Прошу тебя, пожалуйста, дай мне то, чего я прошу. Если меня выгонят из этого дома, а я не выполню...

— Выгонят? — насторожилась Флоренс.

— Ваш доктор Барретт имеет средство для этого.

Она ошеломленно уставилась на него.

— Ему известен механизм моего существования в этом доме, и он может меня изгнать, — сказал Дэниэл, — Но это и все, что он знает. А обо всем остальном — о моем сердце, моей душе, моих мыслях — он не знает, и ему нет дела до всего этого. Он собирается изгнать меня из одного ада в другой, как ты не видишь? Только ты можешь мне помочь. И если поможешь, сегодня ночью я покину этот дом. Пожалуйста. — Его голос стал затихать. — Если тебе хоть немного есть до меня дело, пожалей меня. Пожалуйста, пожалей...

— Дэниэл...

Несколько мгновений она слышала его жалобные рыдания, а потом в комнате все стихло. Флоренс смотрела на место, где он стоял.

— Ты же знаешь, я не могу, — проговорила она. — Пожалуйста, Дэниэл. Ты же знаешь. Ты знаешь, что я не могу.

22 ч. 23 мин.

Барретт, прищурившись, медленно взбирался по лестнице, его рука лежала на плечах Эдит. Он пытался не слишком опираться на жену и не стонать от боли. Эдит сегодня и так досталось, и в конце концов боль пройдет. Еще таблетка, хорошо выспаться ночью, и к утру он более или менее придет в себя. Можно потерпеть еще денек. Реверсор почти готов. Еще час работы завтра, и можно будет доказать собственную теорию. «После стольких лет, — подумал он, — окончательное доказательство. Что такое небольшая боль по сравнению с этим?»

Они поднялись наверх, и Барретт попытался идти сам, несмотря на пульсирующую боль в ноге и спине. Кое-как ковыляя, он хотел иронично выразить удивление, но получился болезненный стон.

— Когда вернемся домой, я возьму месячный отпуск. Допишу последние страницы книги. Отдохну. Проведу время с тобой.

— Хорошо бы, — проговорила Эдит, но ее голос звучал неуверенно, и Барретт похлопал ее по плечу.

— Все будет хорошо, — сказал он.

Эдит открыла дверь и помогла мужу дойти до кровати. Ее встревожило видимое усилие, с которым он опустился на матрац.

— Ляг на спину, — сказала она и сложила подушки у спинки кровати.

Барретт прислонился к ним, и Эдит подняла его ноги на постель.

— Ox! — откинувшись, выговорил он и попытался улыбнуться. — Что ж, никто не скажет, что мы не заработали наши деньги.

— Ты заработал.

Эдит с дрожью сняла с него туфли, они были тесноваты. Сняв носки, она стала массировать ему ступни и лодыжки. Барретт видел, что жена старается не выдавать своей тревоги, глядя на его распухшие ноги.

— Пожалуй, приму еще кодеина, — сказал он.

Эдит встала и подошла к его сумке. Барретт попытался устроиться поудобнее и зашипел от боли. Он казался себе тяжелым, как статуя. Конечно, он не сказал этого Эдит, но после возвращения домой было бы неплохо на время лечь в стационар.

Лайонел заводил часы, когда Эдит вернулась с таблеткой и стаканом воды. Он положил часы на столик у кровати и запил таблетку. Эдит начала расстегивать ему рубашку.

— Не надо, — сказал Барретт. — Этой ночью я посплю в одежде. Так будет проще.

— Хорошо. — Кивнув, она расстегнула ему ремень и ослабила пояс брюк. — Я тоже буду спать в одежде.

— Как хочешь.

Эдит села рядом на постель и, наклонившись, прижалась к нему. От дополнительной тяжести на груди Барретту стало трудно дышать, но он ничего не сказал.

— Только бы сегодня ничего не случилось! — прошептала она.

— У нас может получиться. — Барретт погладил ее по спине, придумывая, как побудить ее встать, не обидев. — Ты бы не достала мой галстук? — спросил он чуть погодя.

Эдит села, удивленно взглянув на мужа.

— Он висит в шкафу.

Она встала, взяла галстук и протянула ему.

— Хочешь умыться и почистить зубы перед сном? — спросил он.

— Хорошо.

Барретт полулежал в постели, слушая плеск воды из ванной. «Домашняя симфония», — подумалось ему.

В аду.

Он осмотрел комнату. Не верилось, что они пробыли здесь всего три дня. Барретт взглянул на кресло-качалку. Два дня назад оно само собой раскачивалось. При всем своем чувстве времени сейчас он вполне мог поверить, что с тех пор прошло две недели — или два месяца.

Его взгляд медленно скользил по комнате. Какая нелепость! Эта комната могла бы служить выставочным залом в каком-нибудь музее — дом был кладезем произведений искусства. Тысячи и тысячи предметов, задуманных и произведенных во имя красоты, — и надо всем этим сам дом, воплощение безобразия.

Барретт моргнул и, отбросив задумчивость, посмотрел на Эдит, снова вернувшуюся в комнату.

— Ты вытерпишь одну ночь рядом со мной в этой крохотной кроватке? — спросил он.

— С удовольствием.

Когда она легла рядом под одеяло, Барретт начал привязывать конец галстука к ее запястью.

— Это чтобы ты не гуляла во сне. — Он привязал другой конец к одному из столбиков в изголовье. — Так у тебя будет достаточно свободы движения.

Эдит кивнула, а когда Барретт обнял ее рукой, прижалась к нему, примостив голову в ложбинку между его рукой и грудью.

— Теперь я чувствую себя в безопасности, — со вздохом сказала она.

23 ч. 02 мин.

«Если бы заснуть, — подумала она и слабо улыбнулась. — Вот он — человеческий ум».

Днем ей хотелось не спать дотех пор, пока не подойдет к концу их пребывание в Адском доме. А теперь она ничего так не желала, как погрузиться в забвение, чтобы уменьшить срок пребывания здесь на восемь-девять часов.

Она снова закрыла глаза. Сколько раз она уже закрывала и открывала их? Сорок, пятьдесят, сто? Эдит издала долгий медленный вздох. Этот запах, этот постоянный смрад.

Адский дом нужно сжечь до основания.

Она открыла глаза и посмотрела на Лайонела. Он глубоко спал. Пошевелив правой рукой, Эдит дернула привязанный к запястью галстук. Он действительно привязал ее потому, что прошлой ночью она гуляла во сне? Или беспокоится о Фишере? Неужели он боится, что она снова пойдет к Фишеру? Эдит не могла понять, что толкнуло ее к нему в первый раз. Неужто и правда что-то в этом доме? Или в ней самой? Никогда раньше она не испытывала такого явного сексуального желания — даже к Лайонелу, не говоря уж о других мужчинах. Или женщинах. Ее покоробило от этой мысли. Эдит была напугана и ужасалась тому, что делала и говорила тогда.

Она сжала губы. Это не просто что-то в ней, несомненно, здесь что-то еще. Что-то вторглось в нее, какой-то разлагающий вирус, который, даже когда она лежит здесь, распространяет свое тлетворное влияние на душу и тело. Она никогда не поверит, что все дело только в ней самой, что в ее душе начинает прорастать какой-то неожиданный порок. Это наверняка дом. Раньше он действовал на других, и она тоже не может рассчитывать на иммунитет.

Эдит вздернула подбородок и посмотрела через комнату.

Кресло-качалка закачалось.

— Лайонел, — прошептала она.

Нет. Ему нужно поспать. «Это просто энергия», — сказала себе Эдит. Неуправляемая, неразумная кинетика, двигающаяся по линии наименьшего сопротивления — хлопающие двери, дуновения, шаги, качающиеся кресла.

Она хотела закрыть глаза, но поняла, что, даже если сделает это, будет слышать ритмическое поскрипывание качалки. Эдит уставилась на нее. «Динамика. Энергия. Остаточные явления», — снова и снова повторяла она про себя.

И в то же время она знала, по-настоящему всегда знала, что в качалке кто-то сидит — кто-то невидимый. Кто-то жестокий, безжалостный, ждущий момента, чтобы уничтожить ее, уничтожить их всех. «Беласко?» — в ужасе подумала Эдит. А что, если он вдруг появится, огромный, устрашающий, и улыбнется ей, качаясь в кресле? «Здесь никого нет! — крикнула она мысленно. — Никого-никого!»

А кресло медленно раскачивалось. Вперед-назад. Вперед-назад.

23 ч. 28 мин.

В комнате стало жарко. Флоренс со стоном стянула с себя одеяло и бросила на пол. Повернувшись на бок, она снова закрыла глаза и велела себе: «Спать. А завтра мы снова вернемся к этому».

Пять минут спустя она перевернулась на спину и снова уставилась в потолок. «Бесполезно, — подумалось ей. — Этой ночью все равно уже не заснуть».

Слова Дэниэла ошеломили ее. Она всегда считала, что сотрудничает с доктором Барреттом, но никогда не осознавала абсолютной необходимости такого союза.

Она чуть было не пошла к нему сказать, что проблему Дэниэла Беласко нужно решать совместно, но потом поняла, что впустую потратит время. Для доктора Барретта не существовало никакого Дэниэла Беласко, это был продукт ее собственного подсознания. Что толку говорить ему? Его не убедило даже тело с кольцом. С какой стати записи в церковной книге изменят его отношение?

Флоренс беспокойно сбросила простыню и села. Что предпринять? Она не может просто стоять в стороне и позволить доктору Барретту прогнать Дэниэла из дома, не обеспечив ему упокоения. Эта мысль ужаснула ее. Обречь его отчаявшуюся душу на скитания будет преступлением перед Богом.

Но как избежать этого? Но о том, чего просил Дэниэл, не следует и думать. Она не должна.

Со скорбным вздохом Флоренс встала и прошла в ванную, где налила себе стакан воды. «Каким может быть другой выход?» — не давал покоя ум. С утра она постоянно молилась, умоляла, упрашивала — и никакого толку.

А к завтрашнему дню доктор Барретт будет готов пустить в ход свой аппарат.

На мгновение Флоренс испытала почти неудержимый порыв броситься вниз и сломать прибор, но отбросила эту мысль, рассердившись на себя за то, что такое вообще пришло в голову. Она не имеет права становиться на пути доктора Барретта. Это честный, добросовестный человек, посвятивший всю жизнь своему делу. И невероятно, насколько он приблизился к истине. Не его вина, что найденный им ответ не может быть исчерпывающим. Он ведь даже не верит в существование Дэниэла Беласко и, очевидно, не чувствует ответственности за то, что преследует его.

Флоренс поставила стакан и отвернулась от раковины. Должен быть какой-то выход, должен быть. Она бросилась обратно в комнату.

И вдруг замерла и уставилась на стол.

Там звонил телефон.

«Не может быть, — подумала Флоренс, — ведь уже больше тридцати лет он не работает».

Не надо брать трубку. Она поняла, что это.

А телефон все звонил, его резкие звуки били по барабанным перепонкам, проникали в мозг.

Не надо брать трубку. И она не возьмет.

А телефон все звонил.

— Нет, — сказала Флоренс.

Звонок. Звонок. Звонок. Звонок.

Заплакав, она бросилась через комнату и, схватив трубку, швырнула ее на стол, а потом, вдруг ослабев, прислонилась к краю стола и прижала ладони к его поверхности.

Было трудно дышать. Полубессознательно пришла мысль, что сейчас она упадет в обморок.

Из трубки послышался еле различимый голос. Флоренс не расслышала, что он говорил, — повторялось одно и то же слово, — но она поняла, что это голос Дэниэла.

— Нет, — прошептала она.

Голос продолжал повторять все то же слово, снова и снова. Флоренс схватила трубку и в отчаянии сказала в микрофон:

— Нет!

— Пожалуйста, — повторил Дэниэл.

Флоренс закрыла глаза.

— Нет, — прошептала она.

— Пожалуйста, — жалобно повторил голос.

— Нет, Дэниэл.

— Пожалуйста.

— Нет, нет.

— Пожалуйста.

Никогда она не слышала в голосе такой муки.

— Пожалуйста.

— Нет, — еле выговорила она.

По щекам текли слезы, горло сжало.

— Пожалуйста,— умолял он.

— Нет, — шептала она. — Нет, нет.

— Пожалуйста.— Голос умолял о самом своем существовании. — Пожалуйста.

Она была его единственной надеждой.

— Пожалуйста.

Завтра доктор Барретт расправится с ним.

— Пожалуйста.

Остается лишь один способ.

— Пожалуйста.

Флоренс заплакала.

— Пожалуйста. Пожалуйста.

Мир исчез. Остались лишь они двое.

— Пожалуйста.

Она должна ему помочь.

— Пожалуйста,— рыдал он. — Пожалуйста!

Боже милостивый, ее сердце сейчас разорвется!

— Пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста!

Она вдруг повесила трубку, все ее тело содрогнулось. Ладно! Это единственный выход. Ее проводники-духи помогут ей и защитят ее, Бог поможет и защитит ее. Это единственный выход, единственный выход. Она верит в Дэниэла, верит в себя. Есть лишь один выход, и теперь она видит его со всей ясностью.

На дрожащих ногах подойдя к постели, Флоренс опустилась на колени, склонила голову и крепко сцепила руки. Закрыв глаза, она начала молитву:

— Боже милостивый, протяни свою руку и дай мне защиту. Помоги мне в эту ночь донести твою заботу до терзаемой души Дэниэла Беласко.

Пять минут она безостановочно молилась, а потом медленно встала и, сняв халат, положила его на вторую кровать. Стягивая через голову фланелевую ночную рубашку, Флоренс поежилась. Она посмотрела на свое тело и подумала: «Пусть оно будет храмом».

Откинув простыни, она легла на спину. В комнате стояла почти полная темнота, дверь в ванную была прикрыта. Флоренс закрыла глаза и начала глубоко дышать.

«Дэниэл, — позвала она в уме. — Я дарю тебе любовь, которой ты никогда не знал. Я делаю это по доброй воле, чтобы ты получил силу покинуть этот дом. С Божьей и моей любовью этой ночью ты обретешь покой в раю».

Она открыла глаза и сказала вслух:

— Дэниэл, твоя невеста ждет тебя.

У двери возникло какое-то шевеление. Чья-то фигура двинулась к ней.

— Дэниэл?

— Да, любовь моя.

Она раскрыла объятия.

Он пересек комнату, и Флоренс при его приближении ощутила томление во всем теле. Она лишь смогла различить его лицо — нежное, испуганное, полное нужды в ней. Он лег рядом на кровать, и она повернула к нему голову. Флоренс ощутила его дыхание и, придвинувшись ближе, подставила губы.

Его поцелуй был долгим и нежным.

— Я люблю тебя, — прошептал Дэниэл.

— И я люблю тебя.

Она закрыла глаза и снова легла на спину, ощущая, как его вес перемещается на нее.

— С любовью, — прошептала Флоренс. — Пожалуйста, с любовью.

Она открыла глаза и на мгновение окаменела с колотящимся сердцем, не в силах сделать вдох при виде того, что лежало на ней.

Это была фигура трупа с разлагающимся лицом. Синевато-серая слоистая плоть осыпалась с костей, на прогнивших губах змеилась плотоядная улыбка, открывая бесцветные искрошившиеся гнилые зубы. Только косящие желтые глаза оставались живыми и смотрели на нее с демоническим весельем. Все тело мертвеца обволакивал свинцовый синеватый свет, и вокруг пузырились гнилостные газы.

Крик ужаса вырвался из горла Флоренс, когда разлагающаяся плоть проникла в нее.

23 ч. 43 мин.

Фишер дернулся и вскрикнул, услышав вопль из соседней комнаты.

Несколько мгновений он сидел неподвижно, скованный страхом. Потом как будто кто-то вздернул его на ноги и провел через комнату. Распахнув дверь, он бросился в коридор, повернул ручку двери в комнату Флоренс и толкнул.

Дверь была заперта.

— О Боже!

Он в панике огляделся, безумные вопли Флоренс выкачали из него все силы. Фишер взглянул на дверь в комнату Барретта. Она вдруг открылась, и выглянула Эдит с напряженным и тревожным выражением на лице.

Бросившись по коридору, Фишер приволок тяжелое деревянное кресло и начал колотить им в дверь. Вопли прекратились. Он продолжал колотить креслом в дверь. Одна ножка подломилась.

— Черт!

Как сумасшедший колотя в дверь, он краем глаза увидел, что Барретт и Эдит спешат к нему.

И вдруг косяк отлетел и дверь распахнулась. Отбросив сломанное кресло, Фишер включил свет и ворвался внутрь.

При виде Флоренс он потерял дар речи. Эдит упала в обморок.

— Боже мой, — пробормотал Барретт.

Она голая, раскинув ноги, лежала на спине с широко раскрытыми глазами, уставившись в потолок в совершенном потрясении.

Ее тело было все в синяках, исцарапано, истерзано и кровоточило.

Фишер снова взглянул ей в лицо — лицо женщины, только что сошедшей с ума. Ее губы слабо шевелились. Он заставил себя нагнуться и прислушаться. Сначала слышалось лишь горловое хрипение, а потом она прошептала:

— Заполнена.

Флоренс уставилась на него широко раскрытыми немигающими глазами.

— Заполнена.

— Чем? — не удержался от вопроса Фишер.

И с ужасающей неожиданностью она заулыбалась.