Ему всегда казалось, иначе и быть не может: так боги создали мир, изменить ничего нельзя. Годы шли, он учился, работал, бывал с поручениями в разных местах и встречал столько зла… Иногда он сам, пользуясь славой известного мастера, добивался «милости» от фараона или везира для какого-нибудь человека, попавшего в беду. Он понимал, что сломить тяжесть власти царя и знати невозможно, если не поднимется весь народ, как это было когда-то давно, во время грозного восстания земледельцев, ремесленников и рабов. Хотя и это восстание было в конце концов подавлено, но память о нем жива.
      Сегодня во время разговора с Аменхотепом Хеви вспомнил рассказы своего отца о том, как жители их поселка отказывались работать, когда им задерживали выдачу положенного пайка, и если они действовали дружно, то добивались своего. Так надо поступить и на этот раз.
      Думы Хеви прерываются – навстречу ему спешит человек с испуганным лицом. Он почти бежит, и Хеви едва успевает заметить, что это помощник Панеба, Хати. Куда это он? А, не все ли равно – вот уже виден поселок. Хеви останавливается, чтобы перевести дыхание, и с удивлением слышит непривычный гул, доносящийся из поселка. Что это? Там полно народу, слышны даже отдельные выкрики. Ага, это значит, что мужчин известили о случившемся и они прибежали домой!
      Хеви видит, что постепенно весь народ выходит из поселка и собирается около гробниц, видит, что какой-то человек встает на большой камень и начинает говорить, возбужденно взмахивая руками. Художник бросается вперед. Еще издали он узнает в говорящем человеке отца Кари, столяра Онахту.
      – Братья и сестры, до каких же пор мы будем терпеть все эти преступления? – далеко несется громкий голос Онахту. – Неужели мало мы уже видели горя от Панеба? Он не начальник отряда, а палач и предатель!
      – Правильно! Хватит! Долой Панеба! – звучат возбужденные голоса.
      – Он убил старшего сына прежнего начальника, чтобы захватить его место! – с новой силой продолжает Онахту. – Сколько раз он избивал нас, сколько раз заставлял работать на себя! Это по его проискам посажены в тюрьму мой брат Нахтмин и Харуди, которых он обвинил так же лживо, как пытались обвинить и меня! Но ему все мало, сегодня ночью они пробовали устроить ловушку для сына Нахтмина, а попался мой сын Кари! Он тоже в тюрьме, мы даже не знаем, жив он или нет! Панеб добрался уже до наших детей! Довольно злодеяний, вон Панеба! Бросайте работу, идем к Святилищу требовать свободу невинным!
      – Идем, все идем! – кричат одни.
      – А если начальник пошлет против нас стражников, – раздается чей-то голос, – как мы отобьемся?
      – Не посмеет он этого сделать! – кричит Онахту.
      И неожиданно рядом с ним появляется старый арфист. Ему помогают взобраться на камень, и все замолкают, ожидая, что скажет старик.
      Слепец твердо стоит рядом с Онахту, опираясь одной рукой на плечо столяра. Солнце освещает множество морщинок на пожелтевшем лице, дряблую шею. Он протягивает вперед руку и говорит сильным певучим голосом, так несоответствующим всему его облику:
      – Дети мои, не бойтесь, никто не решится послать против вас стражу. Наши отцы и деды не раз покидали эти стены и шли туда, на дорогу, к храму, требовать то, что они заработали. С ними шли их жены и дети, и никто не уходил, пока им не выдавали того, что им следовало получить… И стража не трогала их, и ни везир, ни верховный жрец не могли с ними справиться, если они шли все вместе. Или вы все трусы, недостойные называться детьми своих отцов и внуками своих дедов?! Или так запугал вас Панеб, что вы и шагу ступить боитесь?! Идемте, дети мои, идемте дружно! Дай мне руку, Онахту, я пойду с тобой впереди всех!
      Слова старого арфиста встречаются громким одобрением. Гнев людей вспыхивает теперь с новой силой. Поднимаются сжатые в кулаки руки, раздаются угрозы.
      И снова одинокий голос задает вопрос:
      – А что, если попробовать сначала обратиться с просьбой к верховному жрецу Аменхотепу? Может быть, он не знает обо всем этом, а когда ему станет все известно, то он поможет нам?
      Но в ответ раздается взрыв негодования, и тогда на камень поднимается Хеви и становится по другую сторону старого слепца. Его встречают бурей приветствий. Художника любят и уважают в поселке, и то, что он пришел сюда в этот трудный час, вызывает всеобщий восторг.
      – Здесь кто-то сказал, что следует обратиться к верховному жрецу Аменхотепу и просить его освободить наших людей, – громко говорит Хеви. – Это бесполезно, я сегодня утром уже был у него, и он наотрез отказался освободить даже Кари!
      Крик возмущения вырывается у всех. Кольцо народа, окружающего камень, становится еще плотнее.
      – Онахту и Неферхотеп правы, братья! Нам остается только прекратить работу! Я уже сказал верховному жрецу, что не возьму кисти в руки, пока справедливость не будет восстановлена! Идемте, братья и сестры, идемте!
      – Да здравствует Хеви, да здравствует наш славный художник! Идемте все, идемте! – звучит в ответ. Порыв снова растет, лица становятся суровыми и решительными, в руках появляются кирки и топоры; женщины наспех захватывают еду и фляги с водой и, окруженные детьми, идут вместе с мужьями, братьями и отцами.
      Хеви и Онахту помогают Неферхотепу сойти с камня и ведут его под руки. И так же, втроем, как стояли перед народом, они идут теперь впереди всех – рослый столяр, слепой арфист и знаменитый художник, родившиеся и выросшие в этом поселке, кровно связанные со всем его населением и равно готовые разделить с ним общую участь. За ними идет весь остальной народ – мужчины, и женщины, и старики, и дети. Идут каменотесы и живописцы, скульпторы и водовозы, зодчие и столяры, певицы и музыкантши. Идет мать Харуди и жена Нахтмина с дочерьми, идет даже начальник второго отряда ремесленников, старик Инхерхаа.
      Молча пропускает их стража у поста, и грозное шествие начинает спускаться в долину.
      Но еще раньше, чем работники царских кладбищ выходят из поселка, весть о том, что они собираются это сделать, достигает Святилища. Первым ее приносит туда помощник Панеба Хати. Уход всех людей с работы, возмущение и гнев ремесленников, встреча с Хеви – все это Хати с тревогой и страхом передает Пауро и бывшему у него в это время Панебу. Новость ошеломляет и Пауро и Панеба. Давно уже ничего подобного не случалось в поселке, поэтому грозный начальник западного берега и его сообщник приходят в замешательство и не знают, на что решиться. Их растерянность еще увеличивается, когда приходит начальник стражи и докладывает, что все население поселка идет к Святилищу и что он уже послал гонца с этим известием на восточный берег, к верховному жрецу Аменхотепу.
      – Как, они вышли все? – спрашивает Пауро с удивлением.
      – Все, господин! И женщины, и слепец Неферхотеп, и сам начальник второго отряда Инхерхаа!
      На лице Пауро явно отражается страх.
      – Я пойду поговорю с ними, – решает Пауро и уходит с начальником стражи.
      Когда он возвращается обратно, то по его лицу Панеб и Хати сразу же понимают, что этот разговор Пауро ни к чему не привел.
      – Где они, господин? – спрашивает Панеб.
      – Как и в старину, сели на дороге около стены храма, кричат и не уходят.
      – А чего они требуют?
      – Убрать тебя, и это в первую очередь! – со злостью говорит Пауро. – И, конечно, освободить тех двух каменотесов и мальчишку! – И услышав, что кто-то входит в комнату, резко поворачивается к двери. – Кто посмел… – начинает он и осекается – перед ним стоит третий жрец из храма Амона-Ра в Ипет-Сут и смотрит на него пристальным холодным взглядом, не предвещающим ничего доброго.
      – Верховный жрец Аменхотеп приказывает тебе немедленно явиться к нему и взять с собой начальника отряда работников царских кладбищ Панеба, его помощника Хати, а также захваченного сегодня ночью в горах ученика художника Хеви и тех людей, которые его взяли. Распорядись доставить их сюда, и едем – ладья ждет у пристани.
      Жрец садится и не обращает больше внимания ни на кого из присутствующих. Пауро с недоумением смотрит на него. Что означает этот приказ верховного жреца? Кто ему успел обо всем сообщить и что именно? В душе Пауро тревога все растет. Но противиться сейчас невозможно, и он отдает требуемый приказ. Через несколько минут приходят маджай Караи и медник Пахар, недавно освобожденный на городском суде; приводят и Кари. Мальчик с трудом держится на ногах, его голова обвязана какой-то тряпкой, все тело покрыто синяками и ссадинами. Жрец внимательно смотрит на него и говорит, обращаясь к Караи:
      – Возьми мальчика на руки! А теперь, – он поворачивается к Пауро, – идем!
      Все молча выходят. Также молча совершается и переезд. Кари так плохо, что он не вполне отдает себе отчет в том, что происходит на ладье. Однако постепенно он приходит в себя и с удивлением видит, что его везут на восточный берег. Что это – тут же третий жрец, Пауро, Панеб, медник Пахар, маджай Караи? Значит, все кончено, и его везут в тюрьму храма Амона, как Нахтмина и Харуди?
 
 
      Ну что же, надо держаться!.. И когда, высадившись на берег, Караи опять хочет взять мальчика на руки, тот отталкивает его и идет сам. Вот они входят в какой-то дом, распахивают двери, и Кари видит, что перед ним сидит в кресле верховный жрец Аменхотеп. Мальчик оглядывается – все те люди, которые были в ладье, тоже стоят тут.
      Аменхотеп пристально смотрит на Кари и спрашивает его:
      – Как твое имя?
      – Кари, господин, – тихо отвечает мальчик.
      – Кто твой учитель?
      – Художник Хеви, господин.
      – Так, хорошо. – Аменхотеп поворачивает голову к своему писцу. – Отправь немедленно Кари, ученика художника Хеви, к врачу Бекенмуту. Мальчик свободен. Пусть врач займется его лечением. И прикажи войти отряду стражи храма.
      Писец помогает Кари выйти из комнаты верховного жреца в первую приемную и, дав знак уже стоящему здесь отряду стражи войти к Аменхотепу, передает мальчика слуге, повторив ему приказание верховного жреца.
      А в это время мимо них выходит обратно отряд стражи, посередине которого, опустив головы, идут Панеб, Хати, Караи и медник Пахар. Позади всех выходит третий жрец и плотно затворяет за собой дверь.
      А за дверью Аменхотеп говорит Пауро своим жестким, холодным, привыкшим повелевать голосом:
      – Слушай внимательно, правитель Запада, и постарайся понять. На этот раз ты проиграл игру, и дело может коснуться твоей собственной головы. Маджай, которого ты велел утопить, находится у Пасера, и твое письмо к начальнику тюрьмы тоже у него. Пасер сам мне все это рассказал и дал прочесть копию с твоего письма. Знай еще, что кем-то (я не знаю, кем) послана жалоба везиру Севера с перечислением преступлений Панеба. А теперь еще из-за него прекратились работы на царских кладбищах! Я уже обо всем говорил сегодня с везиром, и он полностью согласен с тем, что я собираюсь сделать. Я думаю, что и ты сам не захотел бы слушать на суде показания Панеба, а пытка может заставить его сказать все.
      Аменхотеп встает и начинает ходить по комнате.
      – Так вот, поскольку Панеб и все эти люди, которых сейчас увела стража, находятся на службе храмов, значит, они могут подлежать храмовому суду. Сейчас этот суд собирается, и я иду туда. Они все будут осуждены и отправлены немедленно же в рудники. Одновременно суд освободит двух каменотесов, которых ты включил в список грабителей… включил по просьбе Панеба, вероятно, ошибочно, не так ли?
      Аменхотеп на минуту замолкает, потом снова садится в свое кресло и продолжает:
      – В общем, когда Пасер сегодня придет ко мне, со всем уже будет кончено, и ни Панеб, ни его сообщники не смогут ничего показывать при Пасере – они будут уже по дороге к рудникам. Пасер должен будет удовлетвориться решением нашего суда… А если приедет везир Севера или его посланный разбирать жалобу на Панеба, им будет сказано, что мы сами обо всем узнали и уже наказали виновных. Работы в царских гробницах возобновятся завтра же, потому что сегодня оба каменотеса вернутся в поселок, а мальчик уже свободен.
      Аменхотеп снова встает, подходит совсем близко к Пауро и говорит, глядя на него в упор:
      – Теперь хочу дать тебе два совета: во-первых, назначь на место Панеба того человека, которому оно принадлежит по праву, а во-вторых, мне кажется, что ты очень плохо выглядишь, вероятно, эти дела тебя расстроили, так что тебе надо полечиться, и подольше. Обратись к врачу своего храма, а еще лучше – поезжай помолиться божеству какого-нибудь далекого святилища! Учти, что когда человек болен, то его не позовут давать показания ни в суде, ни везиру Севера!
      Пауро слушает в полном смятении. Ему, любящему власть и привыкшему к ней, нелегко признать свое поражение, торжество Пасера, потерю сообщников. Для него ясно, что Аменхотеп о многом умалчивает. Конечно, верховный жрец знает, что Пауро сам получал часть добычи от грабежей, и ему тяжело сознавать унизительность своего положения. Он понимает, что верховный жрец мог бы погубить его окончательно – он ясно дал это понять. Вероятно, он не делает этого только потому, что союзник, обязанный ему жизнью, может пригодиться.
      Но другого выхода нет, жрец прав. Игра проиграна, надо расплачиваться. Могло быть и хуже. Пауро заставляет себя поклониться жрецу, выразить полное согласие с его решением, поблагодарить за советы, которыми он, конечно, воспользуется. Еще поклон, и Пауро уходит.
      Аменхотеп облегченно вздыхает и, встав с кресла, расправляет плечи. Кажется, все кончается благополучно. Он пришел к этим решениям не сразу; еще утром, после ухода Хеви, он колебался в поисках выхода, не хотел уступать. Но известие о восстании ремесленников царских кладбищ заставило его немедленно разрубить узел, грозивший теперь затянуться мертвой петлей. Он был слишком умен, чтобы рисковать всем из-за мелких уколов его самолюбию. Пусть получат свободу два каменотеса и мальчишка-художник, зато он спасет свое высокое положение и власть, которую оно дает.
      Ну, а теперь на суд – и кончать все как можно скорее, пока не явился Пасер и не перешли границ там, на дороге около Святилища!

14. РАССВЕТ