5

Когда я выехал из Лафайет Роуд и свернул на север, в сторону Аллеи Квакеров, на северо-востоке над горизонтом уже собирались грозовые тучи, как будто стадо темных, покрытых шерстью бестий. Прежде чем я доехал домой, тучи уже закрыли небо. Первые капли дождя уже ударяли по капоту автомобиля.

Я пробежал по садовой дорожке, натянув плащ на голову, и выгреб ключи из кармана. Дождь шептал и шелестел в сухих стволах, опутывавших дворик. Первые, еще не слишком сильные порывы ветра начинали дергать кусты лавра у дороги.

Я как раз вкладывал ключ в замок, когда услышал женский шепот:

— Джон?

Я был парализован ледяным страхом и только еле успел повернуться. Сад был пуст. Я увидел только кусты, заросшую травянистую площадку и нарушаемую каплями дождя поверхность садового пруда.

— Джейн? — громко спросил я.

Однако никто не ответил, и обычный рассудок подсказал мне, что это не могла быть Джейн.

Однако дом выглядел как-то иначе. Мне казалось, что я чувствую чье-то присутствие. Я повернулся к саду и, моргая глазами под лупящими каплями дождя, пытался все же понять, в чем заключается разница.

Я влюбился в этот дом с первого взгляда. Меня восхитил его готический силуэт от 1860 года, слегка неухоженный вид, окна с ромбоидальными стеклами, оправленными в свинец, каменные парапеты, вьюнок, оплетающих двор. Дом построили на фундаменте более старого дома, и старый каменный камин, который теперь стоял в библиотеке, носил дату «1666». Но сегодня, слушая, как дождь лупит по позеленевшей черепице и оконная рама беспокойно поскрипывает на ветру, я начал жалеть, что не выбрал себе более уютного жилища, лишенного этой мрачной атмосферы кающихся призраков и воспоминаний.

— Джон? — раздался шепот; но может быть, это был только ветер. Черные тяжелые тучи висели теперь прямо над домом. Дождь усилился, желоба и водостоки хихикали как стадо демонов. Меня охватило морозящее кровь в жилах предчувствие, что мой дом посещается каким-то духом, который не имеет права появляться на земле.

Я обернулся на садовой тропе, а потом обошел дом кругом. Дождь промочил мне волосы и лупил по лицу, но прежде чем войти внутрь, я должен был увериться, что мой дом пуст, что в него не забрались хулиганы или взломщики. Я так себе это объяснял. Я продрался через заросший сорняком сад к окну салона и заглянул внутрь, прикрывая глаза ладонью, чтобы лучше видеть его внутренность.

Комната казалась пустой. Холодный серый пепел устилал кострище камина. Моя чашка стояла на полу, там, где я ее оставил. Я вернулся к парадному входу и прислушался. Капли дождя падали мне за шиворот плаща. Через тучи пробился луч света, и поверхность садового пруда на мгновение заблестела, как будто усыпанная серебряными монетами.

Я все еще стоял под дождем, когда, разбрызгивая грязь, в аллее проехал на шевроле один из моих соседей. Это был Джордж Маркхем, живший у Аллеи Квакеров под номером семь со своей женой-калекой Джоан и множеством истерических лающих карликовых псин. Он опустил стекло и выглянул из машины. На его шляпе был пластиковый чехол от дождя, а на его очках поблескивали капельки воды.

— Что случилось, сосед? — закричал он. — Принимаешь душ в одежде?

— Все хорошо, — уверил я его. — Мне показалось, что какой-то из желобов протекает.

— Следи за собой, иначе простудишься до смерти.

Он уже начал поднимать стекло, но я подошел к нему, с трудом продираясь сквозь грязь.

— Джордж, — спросил я. — Не слышал ли ты, чтобы кто-то шлялся здесь ночью? Около двух или трех часов утра?

Джордж задумчиво надул губы, а потом покачал головой.

— Я слышал ветер ночью, это точно. Но ничего больше. Никто не ходил по дороге. А почему тебя это так интересует?

— Даже не совсем уверен, почему.

Джордж задумчиво посмотрел на меня, а потом сказал:

— Лучше возвращайся домой и переоденься во что-то сухое. Не обращайся так мерзко со своим здоровьем только потому, что Джейн уже нет. Может, немного позже заскочишь к нам поиграть в карты? Старый Кейт Рид наверняка появится, если приведет в порядок свой ржавый тарантас.

Может, приду, Джордж, большое спасибо.

Джорджи уехал, и я снова был один под дождем. Я прошел по аллее и вернулся под дверь. Ну, подумал я, не буду же я стоять тут целую ночь. Я провернул ключ в замке и толкнул дверь, которая как всегда запротестовала протяжным скрипом. Меня приветствовала темнота и знакомый запах дыма и старого дерева.

— Есть ли здесь кто-то? — закричал я. Глупейший вопрос под солнцем. Здесь никого не было, кроме меня. Джейн уже больше месяца не было, и хотя я не хотел об этом и думать, но вынужден был постоянно помнить это, все время вспоминать ее последние секунды жизни, как в этих автомобильных катастрофах, часто показываемых по телевизору, где безвольные манекены вылетают через переднее стекло. Только что манекенами не были ни Джейн, ни наш еще не родившийся ребенок.

Я вошел внутрь, Не подлежало сомнениям, что атмосфера изменилась, совершенно так, будто кто-то во время моего отсутствия немного переставил мебель. Сначала я подумал; черт, я был прав, сюда кто-то вломился. Но часы, стоявшие в холе, все еще тикали с тошнотворным однообразием, а картина XVIII века, изображающая охоту на лис, все еще висела на старом дубовом валике. Джейн подарила мне эту картину на Рождество; такая сентиментальная шуточка, для лучшего напоминания об обстоятельствах, при каких мы с ней встретились. Помню, как в этот день я хотел поиграть ей на охотничьем роге, только ради петушиного хвастовства, но смог лишь затрубить громко, бессмысленно и страшно неэлегантно, как будто пернул гиппопотам. До сих пор я еще слышу ее веселый смех.

Я запер за собой дверь и пошел наверх, в спальню, чтобы переодеться в сухую одежду. Меня постоянно преследовало неприятное ощущение, что кто-то здесь был, что кто-то касался моих вещей, брал их в руки и откладывал на место. Я был уверен, что положил расческу на стол, а не на ночной столик. А мой будильник остановился.

Я напялил синий свитер-гольф и джинсы, а потом спустился вниз и налил себе остатки «Шивас Регал». У меня было намерение купить бутылку чего-то покрепче в Салеме, но из-за Эдварда Уордвелла и всей аферы с картиной совсем забыл зайти в магазин. Я проглотил виски одним глотком и пожалел, что его больше нет. Может, позже, когда закроется дырка в небе, я пройдусь в Грейнитхед и куплю пару бутылок вина и несколько порций готового обеда, например, лазаньи. Я уже не мог даже смотреть на эскалопы Солсбери, даже под угрозой пыток. Эскалопы Солсбери — наверняка самая отвратительная и невкусная еда во всей Америке.

Как раз именно тогда я снова услышал шепот, как будто где-то в доме две особы разговаривали обо мне вполголоса. С минуту я сидел неподвижно и вслушивался, но чем больше я напрягал слух, тем выразительнее я слышал лишь шум ветра или звон воды в желобах водостока. Наконец я встал, вышел в холл с пустым стаканом в руке и закричал:

— Алло!

Отсутствие ответа. Лишь непрестанный стук оконной рамы. Только вой ветра и отдаленный шум моря. «Извечный шепот все звенит на покинутых берегах морей». Снова Китс. Я чуть не выругал Джейн за ее Китса.

Я вошел в библиотеку. В ней было холодно и сыро. Под большой латунной лампой, которая когда-то висела в каюте капитана Генри Принса на корабле «Астроя II», находился столик, скрытый под письмами, счетами и каталогами аукциона прошлого месяца. На парапете окна стояло пять или шесть фотографий в рамках. Джейн в день получения диплома, Джейн и я в саду перед домом, Джейн с родителями, Джейн и я перед гостиницей в Нью Хемпшире; Джейн, щурящая глаза в зимнем солнце… По очереди я брал их в руки и с грустью рассматривал.

Однако в них было что-то удивительное. Каждая выглядела немного иначе, чем я помнил. В тот день, когда я сфотографировал Джейн в саду, я был уверен, что она стояла на тропинке, а не на травяной площадке — особенно потому, что она недавно купила себе новые замшевые туфельки цвета вина и не хотела их испортить. Кроме того, я заметил что-то еще. В темном оправленном в свинец стекле окна, как раз почти в пяти или шести футах за спиной Джейн, я заметил удивительное, светлое пятно. Это могла быть лампа или обычное отражение света, однако это пятно до беспокойства напоминало бледное женское лицо с впавшими глазами, которое мигнуло в окне так быстро, что аппарат не успел его четко зафиксировать.

Я знал, что в тот день не было никого, кроме меня и Джейн. Я очень внимательно обследовал фотографию, но так и не смог установить, чем являлось это пятно.

Я еще раз просмотрел все фотографии.

Трудно определить, в чем это заключалось, но у меня было впечатление, что на всех снимках люди и предметы были смещены. Незначительно, но заметно. Например, я сделал когда-то фотографию Джейн около памятника Джонатану Поупу, основателю пристани Грейнитхед и «отцу торговли чаем». Я был уверен, что когда в последний раз смотрел на эту фотографию, Джейн стояла справа от памятника, а теперь она находилась слева от него. Фотография не была перевернута во время воспроизведения, поскольку надпись «Джонатан Поуп» воспроизводилась как следует, слева направо. Я поближе присмотрелся к фотографии, потом отвел ее от глаз подальше, но так и не заметил никаких подозрительных следов. Кроме изменившегося положения Джейн я открыл еще один беспокойный факт, как будто кто-то пробежал там и отвернулся в ту секунду, когда делалась фотография. Это могла быть женщина в длинном коричневом платье или длинном коричневом плаще. Ее лицо получилось на фотографии смазанным, но были видны темные ямы глаз и невыразительная полоса губ.

Неожиданно я начал дрожать от страха. Или сама смерть Джейн потрясла меня до такой степени, что у меня появились галлюцинации и я постепенно сдвигался по фазе, или дом на Аллее Квакеров был безумным, его заселило чье-то ледяное присутствие, какая-то могучая, чужая и сверхъестественная сила.

Где-то в доме тихо захлопнулась дверь. Так закрывает двери санитарка, выходя из комнаты смертельно больного пациента.

На одну ужасную секунду мне казалось, что я слышу чьи-то шаги по ступеням. Спотыкаясь, я выбежал в холл. Там никого не было. Никого, кроме меня и мучающих меня воспоминаний.

Я вернулся в библиотеку. На столике лежала фотография Джейн в саду перед домом. Я еще раз взял ее в руки и присмотрелся, морща брови. В ней также было что-то не в порядке, но я так и не мог понять, в чем это заключается. Джейн улыбалась мне, как обычно; дом за ее спиной выглядел совершенно нормально, за исключением этого бледного отражения в стекле. Но что-то все же изменилось, что-то было не так. Мне казалось, что Джейн стоит не на своих ногах, что кто-то ее поддерживает сзади, так, как на этих ужасных полицейских фотографиях, представляющих жертв убийства. Я подошел к окну с фотографией в руке и выглянул в сад перед домом.

Фотография вроде бы делалась после полудня, поскольку солнце висело низко над горизонтом и на земле лежали удлиненные тени. Тень Джейн достигала до середины тропинки, поэтому хоть она и стояла в каких-то десяти футах дальше, за изгородью из лавр, скрывавшей ее ноги, я мог точно определить, в каком это было месте.

Я переворачивал фотографию на все стороны, сравнивая ее с расположением сада. Постепенно меня охватило такое отчаяние, что я был готов биться головой о стекло. Ведь это же было НЕВОЗМОЖНО!!! Это было совершенно и абсолютно НЕВОЗМОЖНО!!! Однако я держал в руках доказательство противоположного: эту иронически усмехающуюся фотографию. Это было невозможно, однако, и неоспоримо.

На фотографии Джейн стояла в единственном месте сада, в котором не мог бы стоять ни один человек: на креплении садовых качелей.

6

Стремглав я вылетел из дома и понесся по аллее между рядами сотрясаемых ветром тисов. Я добежал до главного шоссе в Грейнитхед, а потом свернул на северо-восток, в сторону торгового центра, где уже начинались постройки деревни. Это была порядочная трехмильная пробежка туда и назад, но я обычно ходил пешком, поскольку только так я мог себе представить немного движения. Но, тем не менее, именно сейчас я желал промокнуть и промерзнуть, желая увериться, что я еще не свихнулся и что дождь и ветер вокруг меня истинны, а не след моего бреда. Откуда-то справа донесся лай псины, упорный и нервирующий, как визг отвратительного ребенка. Потом неожиданный порыв ветра подхватил сухие листья, так что они завертелись перед моими глазами. В такие ночи с домов слетают крыши, ломаются телевизионные антенны и падают на дороги деревья. В такие ночи тонут корабли и гибнут моряки. Дождь и ветер. Жители Грейнитхед называют их «дьявольскими ночами».

Я миновал дома моих соседей. Скромный домик с двускатной крышей, принадлежащий миссис Хараден. Живописная беспорядочная усадьба Бедфордов с множеством решетчатых клумб и балконов. Суровая готическая вилла под номером семь, где жил Джордж Мартин. В домах было светло и тепло, мигали экраны телевизоров, люди ужинали; а каждое окно в эту холодную дождливую ночь было как воспоминание о счастливом прошлом.

Я чувствовал себя одиноким и очень перепуганным, а когда приблизился к шоссе, то меня охватило предчувствие, что кто-то за мной идет. Мне нужно было собрать всю свою храбрость, чтобы оглянуться. Но… слышны ли чьи-то шаги? Не сдержал ли кто-то дыхание? Не покатился ли камень, задетый чьей-то нетерпеливой ногой?

Я долго блуждал под дождем и ветром на главной дороге, ведущей к торговому центру Грейнитхед. Меня миновало несколько автомобилей, но ни один из них не задержался, чтобы подвезти меня, и я тоже не пытался их задерживать. Кроме этого, дорога была пуста, только перед домом Уолша трое молодых людей в непромокаемых куртках снимали с изгороди выдранное из земли и упавшее дерево. Один из них заметил:

— Как хорошо, что мы не выплыли сегодня вечером.

А я как раз припомнил песенку, любопытную песенку из Старого Салема:

Но поймали лишь рыбий скелет, Сокрушенное сердце что в челюстях держит.

Еще через минуту я увидел огни фонарей на паркинге у лавки и красную светящуюся надпись: «Открыто с 8 до 11». Витрина вся запотела, но внутри можно было различить яркие цвета современной действительности и несколько клиентов, делающих покупки. Я открыл дверь, вошел и вытер ноги о подстилку.

— Как плавалось, мистер Трентон? — вскричал Чарли Манци из-за стойки. Чарли был веселым толстяком с большой копной черных курчавых волос, но и он был способен на наиболее злобное ехидство.

Я поспешно стряхнул воду с плаща и задрожал, как промокший пес.

— Я как раз серьезно думал, не стоит ли заменить автомобиль на каноэ из березовой коры, — заявил я. — Это ведь будет наиболее дождливое место на всем Божьем свете.

— Вы так думаете? — бросил Чарли, кроя салями, — на Гавайях, в горе Байлеале, ежегодные осадки вроде бы составляют четыреста шестьдесят дюймов. Или в десять раз больше, чем здесь, так что не жалуйтесь.

Я забыл, что хобби у Чарльза было в рекордах. Рекорды погоды, рекорды бейсбола, рекорды высоты, рекорды скорости, рекорды самых толстых людей, рекорды в еде дыни, стоя на голове. Жители холма Квакеров знали, что в присутствии Чарли Манци никогда нельзя говорить, что что-то наилучшее или наихудшее в свете — Чарли всегда мог доказать, что это неправда. Самая низкая температура, зафиксированная на североамериканском континенте составляет минус 81 градус по Фаренгейту, и произошло это в местности Снег на Юконе в 1947 году, так что не пытайтесь убедить Чарли, что это «наверно самая холодная ночь в истории Америки».

Для хозяина крайне многопрофильной лавки Чарли был дружелюбен, болтлив и любил пошутить с клиентами. По существу, шуточная болтовня с Чарли представляла главную привлекательность лавки в Грейнитхед, кроме той мелочи, что это была ближайшая лавка в окрестностях. Некоторые клиенты, направлялись за покупками, готовили заранее то, что они скажут Чарли, надеясь, что этим победят его. Но они редко побеждали. Чарли прошел трудную школу и издевательств уже давно, когда еще был толстым и неуклюжим ребенком.

Несчастное детство и одинокая юность Чарли еще больше усугубили его личную трагедию. По какой-то счастливой шутке судьбы Чарли в возрасте 31 года встретил и женился на красивой, трудолюбивой учительнице из Биверли. И через два года ожиданий, несмотря на какие-то гинекологические осложнения, жена Чарли родила ему сына, Нейла. Но тут же врач предупредил их, что следующая беременность может убить миссис Манци, потому Нейл должен оставаться их единственным ребенком.

Они оба так обожествляли сына, что даже в Грейнитхед начали сплетничать об этом, что «если они так будут развращать парня, то совершенно его испортят». Резюмировал эти сплетни старый Томас Эссекс. И случилось же так, что одним дождливым послеполуднем, на Бридж Стрит в Салеме, Нейла, едущего на новехоньком мотоцикле, подарке от родителей на свою восемнадцатую годовщину, занесло, и он врезался головой в борт проезжавшего грузовика. Он умер через четверть часа.

Создаваемый каторжным трудом рай Чарли рассыпался на куски. Жена покинула его, то ли потому, что не могла выносить вида его ужасного горя от смерти сына, то ли потому, что не могла дать ему других детей. Так что у него не осталось ничего, кроме лавки, клиентов и воспоминаний.

Чарли и я, мы часто разговаривали о том, что с ними случилось. Иногда, когда он видел, что я исключительно угнетен, он приглашал меня в маленькую комнату сзади, обвешанную заказами клиентов и японскими порнографическими календарями, наливая мне стакан виски и рассказывая мне, что он чувствовал, когда узнал, что Нейла уже нет. Он говорил мне, как с этим справиться, как с этим смириться и научиться жить заново. «Не давай себя уговорить, что не следует переживать, как раз это неправда. Не давай себя уговорить, что легче забыть о ком-то, кто уже умер, чем о ком-то, кто бросил, и это неправда». Мне припомнились эти его слова, когда, промокший и замерзший, я стоял в его лавке в ту бурную мартовскую ночь.

— Чего вы ищете, мистер Трентон? — спросил он меня, одновременно взвешивая кофе в зернах для Джека Уильямса с автоколонки.

— Главным образом, алкоголя. Я подумал, что как раз в такую погоду пригодиться что-то для разогрева.

— Ну, тогда вы знаете, где он стоит, — сказал Чарли, махнув пакетом с кофе в сторону прохода между полками.

Я купил бутылку «Шивас», две бутылки наилучшего вина «Стоунгейт Пино Нуар» и несколько бутылок минеральной воды «Перрье». Я вытащил из холодильника лазанью, замороженного омара и несколько пачек приправ. У прилавка я еще взял половину булки хлеба.

— Это все? — спросил Чарли.

— Все, — я кивнул головой.

Он начал выбивать цены на клавиатуре кассы.

— Знаете что, — бросил он, — вам надо лучше питаться. Вы теряете вес и это вам вредит. Скоро вы будете выглядеть как тросточка Жене Келли в «Дождевой песенке».

— А насколько похудели вы? — спросил я. Мне не надо было объяснять, когда.

Он улыбнулся.

— Я вообще не похудел. Я не потерял ни грамма. Наоборот, прибавил двенадцать фунтов. Когда я чувствовал себя угнетенным, я съедал большую тарелку макарон с соусом из моллюсков.

Он открыл две коричневые бумажные сумки и начал паковать мои покупки.

— Толстый? — пробурчал он. — Жалко, что вы меня не видели тогда. Великий Чарли.

Я присматривался, как он укладывает мои покупки, а потом спросил:

— Чарли, не рассердитесь, если задам один вопрос?

— Смотря какой.

— Да вот, я хотел спросить, было ли у вас такое ощущение после смерти Нейла…