Повозка стояла среди деревьев в неглубокой лощине. Внутри отдыхала Кэролайн; снаружи миссис Хэтч пыталась утихомирить Робина. Он подошел и резко распорядился, чтобы два человека отогнали повозку к выходу из долины, и ждали у реки, пока он не вернется.
Кэролайн улыбнулась ему дрожащей жизнерадостной улыбкой и сказала:
— Не беспокойся, Родни. Я прослежу, чтобы он попал в Гондвару. Что бы не случилось.
Он посмотрел на нее, повернулся на каблуках, и широким шагом взбежал вверх по склону, на гребень. У него оставалось еще несколько часов, чтобы вспоминать ее лицо.
Чтобы нападение, предпринятое необученными деревенскими жителями, удалось, оно должно было быть простым; и ему не понадобилось и пятнадцати минут, чтобы придумать план. Пиру подкрадется к часовому и убьет его; после чего они все вместе, во главе с Родни, обрушатся на остальных солдат и обезаружат их. Чтобы оказаться в нужном месте, Пиру надо будет далеко обойти плотину, перебраться через ручей, и выйти к беседке с противоположной стороны, через пересохшее болото. Он нападет на часового через час после полудня, когда все солдаты будут спать. Тростник, разрушенная опора плотины, деревья и дома обеспечат ему надежное укрытие; ему надо только вести себя как можно тише.
К этому моменту Родни со своими людьми будет у подножия холма, и они постараются подобраться как можно ближе к мощеной дороге. Когда они увидят, что Пиру напал на часового, или когда поднимается тревога, они все разом ринутся вперед, чтобы одолеть солдат числом. Если все пойдет как задумано, у них будет три или четыре часа, чтобы разрушить склады и уничтожить пушки прежде, чем на пыльной дороге появится войско рани. Он бы предпочел напасть в темноте, но не было времени. Войско рани появится к закату, и после этого любая попытка станет безнадежной.
Таков был его план, и пока что все шло гладко. Время перевалило за полдень, Пиру давно исчез, и долина дремала в духоте. Родни еще раз вглянул на солнце и прошептал старику-близнецу.
— Все готовы?
— Да.
— Растянитесь в цепочку и следуйте за мной, как я вас учил. Когда я останавлюсь, замрите, и, Бога ради, чтобы никто не вздумал шуметь!
— Бахут аччха!
Стоило им пошевелиться, среди деревьев раскричалась пара длиннохвостых зеленых попугаев. Потом склон снова затих, купаясь в ленивом жаре полуденного солнца. Люди медленно двигались вперед — сначала те, что слева, потом справа, потом те, что посредине, и снова те, что справа; по два или три человека зараз. Через двадцать минут они достигли подножия гребня, пересекли дорогу и поравнялись с вершиной плотины. На фоне окруженного лесом болота выступили силуэты заброшенных строений. Часовой сидел под деревом, повернувшись к ним боком. Родни торопливо провел своих людей вокруг слишком открытого участка. Еще две минуты, и они затаились в сорока ярдах от плотины в густом подлеске из колючих зарослей кустарниковой акации,
рядом с извивающимися следами старого оросительного канала.
Долина была полна бессмысленных полуденных звуков. Впереди, на деревьях за болотом, с шумом прыгали обезьяны. Справа позади, где некогда стоял город, пробиралось через джунгли какое-то большое животное; пронзительно завопил павлин, маленькая коричневая с белым антилопа выглянула из-под лиственного покрова, тряхнула рожками и побежала вверх по пустынному склону. Может, их напугал медведь; или даже тигр — но антилопа не выглядела слишком уж встревоженной. Кабан — павлин зря поднял тревогу; боров выбрался из зарослей и принюхался к воздуху; его стадо появилось следом — три молодые свиньи и целый выводок поросят. Они принялись рыться в камнях под тощим стволом акации, высунувшей ветки из джунглей наружу. Высоко стоявшее в небе солнце незаметно сдвинулось с места. Противоположный склон густо порос высокими стройными стволами сальвы; в сухой сезон, когда все остальные деревья жухли и облетали, темно-зеленые колонны сальвы высились, как в соборе. И теперь, в самую жаркую неделю в году, они вновь творили свое чудо — выбрасывали свежие листья, ослепляющие яркостью молодой зелени.
Плотина заслоняла обзор, и он не видел, что происходит на болоте, но рисовые воробьи продолжали скакать и вспархивать среди тростника. Пиру должен быть где-то поблизости. У его людей были напряженные лица, а глаза бегали из стороны в сторону. Он шепотом велел им успокоиться и улыбнулся.
Лимонно-желтый мундир часового был расстегнут и винтовка лежала на земле рядом с ним. Он тихо напевал себе под нос, прерываясь, чтобы затянуться сигаретой. Запах табака медленно поднимался вверх по склону, оскверняя чистый раскаленный воздух джунглей.
Хотя Родни не сводил глаз с часового, какое-то мгновение он не мог понять — ему почудилось или у дальнего края дороги действительно показалась голова. Он неторопливо изучал ничего не выражающее лицо Пиру, отмечая, как тот шарит вокруг глазами и как, извиваясь, словно змея, перекатывается через край и пробирается все выше. Вверх по дороге, по плоскому булыжнику, прямо к дереву, под которым сидел часовой. По телу прошла нервная судорога от облегчения:
— Приготовиться!
Он снова наблюдал за спектаклем, тем же спектаклем, что видел, сидя в повозке у Обезьяньего колодца. Там перед ним был театр теней, в котором бездна смерти и жестокости свелась к двум измерениям, и оттого он был страшнее. Но все-таки часовой был совсем молодым человеком, напевавшим приятную мелодию.
Пиру достиг дерева, подобрался, вытащил из-за пояса черный шелковый платок и без остановки, одним движением обогнул ствол. Без всякого перехода черный шелк обвился хлыстом, и пение оборвалось. Пиру уперся правой ногой в спину солдата, и откинулся назад, растянув платок в узкую полоску.
Родни ждал, пока лицо солдата не почернело. Он вскочил на ноги:
— Вперед!
Его люди с нестройным криком бросились к плотине, размахивая топорами, мотыгами и палками. Родни бежал во главе. Все получилось; он застал их врасплох. Он вскарабкался наверх по гранитным плитам, и увидел, как солдаты выбираются из домов и оглядываются по сторонам, с заспанными глазами и изумленно открытыми ртами.
Серебряный гуру отливающим пятнистыми бликами призраком выступил из тени дома и протянул руки. Родни услышал, как его люди вскрикнули, и почувствовал, как они замедлили шаг. Серебряный гуру мягко произнес:
— Остановитесь!
Родни прорычал «Бегите!», схватил винтовку, выстрелил — и промахнулся. Он остался в одиночестве — все его люди застыли на месте. Он побежал, примериваясь штыком. Но три солдата уже пришли в себя, и их винтовки были нацелены прямо на него.
Серебряный гуру снова сказал:
— Остановитесь!
Он остановился и опустил штык. Все было кончено. Все закончилось в тот момент, когда жители Чалисгона заколебались. Успех всего его плана зависел от одного единственного мгновения, и это мгновение было потеряно. До гуру ему не добраться — прежде три солдата успеют его пристрелить. На свет выбирались все новые и новые, и перепуганными руками нащупывали курки. Слава Серебряного гуру защищала эту кучу развалин лучше, чем все солдаты, вместе взятые. Родни невольно задумался, как долго гуру был здесь, и зачем вообще явился.
Он мрачно стоял, прижимая к себе разряженную винтовку. Гуру велел бросить оружие, и он с грохотом уронил ее на камни. Что они сделают с его людьми? Ради них ему придется сражаться — надо как-то отвлечь солдат, чтобы хоть кто-то успел скрыться. Краем глаза он прикинул расстояние до ближайшего солдата. Жители Чалисгона бестолково сгрудились у обочины дороги.
Гуру поднял серебряную руку, и, обратив ее ладонью к ним, ласково сказал:
— Вы — верные люди, и будете вознаграждены за это. Ни вы, ни ваша деревня не пострадают. Даю вам слово, а вы знаете, кто я такой. Я — Серебряный гуру из Бховани. Спокойно ступайте по домам. И будьте также верны своей Рани, которая, как и вы — индианка, как вы были верны этому англичанину.
Родни холодно изучал его. Гуру был предателем, и за это должен был умереть, но в людях он разбирался. Может, он и на самом деле думал то, что говорил. Если бы все остальные вожди Мятежа были похожи на него, простые люди еще могли бы выступить против англичан. Но, если хотя бы некоторые из них походили на него, Индии вообще не нужны были бы англичане, и Достопочтенная Ост-Индская компания все еще занималась бы торговлей, с чего некогда она начинала. Теперь это не имело значения. Спор о том, на чьей стороне правда, был утоплен в крови; и слова вновь обретут смысл только тогда, когда кровопролитие закончится.
Деревенские жители побрели прочь. Старый близнец, проходя мимо, обернулся и бросил на Родни отчаянный взгляд, смесь стыда, гнева и смирения. Какой-то солдат наткнулся на труп часового и яростно вскрикнул. Другой выбежал вперед и поднял винтовку, чтобы выстрелить в деревенских жителей, уныло тащившись по тропе в сторону Чалисгона. Родни внезапно осознал, что и солдаты, и Гуру думают, что часового убил кто-то из его людей. Пиру бесследно исчез.
Серебряный гуру резко скомандовал:
— Не стрелять! Они вели себя как храбрецы.
Он добавил, повернувшись к хавилдару:
— Будет правильно, если ты выставишь нового часового. И отряди еще одного, следить за сахибом. Пойдемте со мной, капитан. Посидим в тени и подождем, пока подойдет войско.
Он пересек дорогу, и, согнув ноги в коленях и выпрямив спину, опустился в позе лотоса на обочину. Он сидел спиной к болоту и лицом к двум заброшенным храмам, в которых хранились пушки. Глянув через плечо, Родни убедился, что орудия приведены в полную готовность; в каждом храме стояли по четыре двенадцатифунтовых пушки, окруженные бочонками и ящиками. Он выругался про себя, но один солдат стоял прямо за спиной, а остальные не сводили с него глаз, и он ничего не мог сделать. Он устроился как можно ближе к Гуру, который отодвинулся и сказал, насмешливо поблескивая серыми глазами:
— Сядьте подальше, будьте любезны. Я знаю, вы — человек очень решительный. Но не пытайтесь бежать. Никто не причинит вам вреда. Когда появится рани, вы покажете нам, где прячутся ваш сын и все остальные, и мы отошлем вас обратно в Кишанпур, где вы будете в безопасности в крепости. Вам и так сильно досталось. Оставайтесь в Кишанпуре, пока в Индии не настанет мир. Тогда мы дадим вам охрану, чтобы добраться до моря. Вы сможете отплыть к Англию — если к тому моменту сами не решите остаться.
Он выглядел более человечным и примиренным, чем раньше. Он смотрел на Родни или на деревья, а не сквозь них в невообразимую даль. Мудрец перестал думать, ищущущий обрел дорогу. Дух, стремившийся отделить зло от добра, оказался всего лишь человеком, сделавшим все, что в его силах, и когда все решения были приняты, его подхватил водоворот событий.
Теперь Родни верил, что Притви Чанд говорил правду, и что рани не виновна в резне пленников в Кишанпуре. Но кто сможет удержать девана? В этот самый момент он может плести заговор, чтобы свергнуть рани. И если это ему удастся — что тогда? Кэролайн, Робин и миссис Хэтч будут в большей безопасности, пытаясь добраться до Гондвары. Пиру уже где-то на пути к ним. Он поможет им найти дорогу. Там они будут в безопасности, потому что мятеж непременно будет подавлен. Непременно. Непременно. Сэр Гектор вряд ли поверит Кэролайн, если она заявит, что его туземные полки замыслили измену. Будет еще одна резня, и никто не может рассчитывать спастись три раза подряд.
Серебряный гуру сказал, упорно продолжая говорить на хинди:
— Компания потеряет Индию при Гондваре, и это только справедливо. Вы родились в Индии, и вся ваша жизнь, и служба связаны с ней; но вы еще и англичанин, а англичане верят в свободу — для самих себя. Понравилось бы вам, если бы дома, в Англии, вами управляла Индийская компания предприимчивых торговцев?
— Компания
непотеряет Индию, — холодно ответил Родни. — И, даже если это случится, неужели вы думаете, что туземцы в состоянии управлять собой и защищать себя сами? Наступит хаос, и начнутся яростные схватки между раджами, жаждущими власти. Теперь я понимаю, почему Рани так хотела, чтобы я командовал ее армией. И кто пострадает от этого больше всего? Простые люди. И потом — не забывайте про Россию!
— Может, и так. Но если страна научилась, как сбросить гнет одной шайки иностранцев, она сможет сделать это и во второй раз. Хватит об этом. Почему вы не скажете мне, где спрятан ваш сын? Вы не доверяете девану? Он под надежным присмотром. Вы знаете, что рани на следующий день велела вынуть ему глаз?
Родни спокойно ответил:
— По сравнению с вами деван — вполне достойный джентльмен. В Англии не так часто появляются предатели, но, — он посмотрел на неожиданно смягчившееся лицо перед собой, — вы — один из самых гнусных за всю ее историю. Вы же англичанин. Как вам только пришло в голову, что мы можем проиграть эту войну, или мятеж, или восстание, или как вы его там называете? Как вы могли такое
подумать? Я еще как-то могу понять, что все, что вам довелось пережить, расстроило ваш рассудок, и вы пустились строить козни против собственной страны. Но я не могу понять, с чего вы решили, что мы проиграем, несмотря на весь перевес в силах. Так думают только иностранцы. И не воображайте, что о вас забудут, когда настанет время расплаты. Мы повесим вас в Бховани на вашем собственном дереве, и поколения английских детей будут заучивать ваше имя, как имя самого низкого подонка, какой когда-либо рождался в Англии.
Глаза гуру затуманились и он перевел взгляд с Родни на слепящий желтым блеском склон. Он сказал:
— Вы прятались там, среди кустов акации? Отличная мысль. Там часто устраивают засаду леопарды. В этот раз это был английский леопард, а? Я смотрел в другую сторону, на север, а то бы я вас заметил.
Он перешел на английский, и стоявший за спиной Родни солдат, заслышав непонятную речь, изумленно переступил с ноги на ногу.
— Замечательный вы народ, англичане. Вы допускаете, что англичанин может стать предателем, если он немного не в себе. Но если он думает, что Англия может проиграть войну, он слишком сумасшедший, чтобы быть англичанином. Что ж, вы правы, а я не сумасшедший. В
моейстране дети будут заучивать мое имя — имя человека, который в дальних краях бился за их будущее.
— Так как вас зовут? — мрачно спросил Родни. — Хотелось бы мне знать… Впрочем, мы всегда можем справиться в старых списках вашего полка.
— Меня зовут Донегал Шон Шонесси.
Серые глаза вновь смотрели на него, и в них читалась глубокая симпатия. Серые, но не как Северное Море, а как Ирландский пролив. Мрак, окутывавший рассудок Родни, рассеялся. Когда бы он не думал о гуру, его измена пятнала и его, и остальных англичан в Индии своей мерзостью. Но гуру солгал в храме о незаконном провозе оружия, и солгал, когда заявил, что он — англичанин. Родни облегченно вздохнул: во время холеры он увидел истинную миссис Хэтч, а во время поражения — истинного гуру. Это был не предатель, а враг — ирландский паренек, которого голод толкнул взять королевский шиллинг
и надеть красный мундир, чтобы подвергнуться порке и покрыться серебром в жарких объятиях Индии. Понадобились мили бесконечных расскаленных дорог и девятнадцать лет под пипалом, чтобы его любовь к свободе полностью созрела и была готова принести плоды.
Прокаженный из Бховани поглядел ему прямо в глаза:
— Вы были младенцем, капитан Сэвидж. Теперь вы повзрослели, и еще повзрослеете. Однажды я сказал рани, что восстание, которое мы замыслили, принесет только разрушение и неутолимую ненависть. Это было во время самой первой встречи, после того, как с востока пришла весть о том, что готовится. Я сказал, что хотя мы и заявляем, что отстаиваем великие идеалы — родину, веру и свободу — на самом деле нами двигают совсем иные мотивы. Ею — зависть, потому что англичане преуспели и принесли мир туда, куда она и ей подобные приносили только войну. Деваном — жажда мести и похоть. Ему нужны женщины, связанные так, чтобы они не могли отвернуть лицо, когда он берет их. Мною — ненависть, ненависть к Англии, а это вовсе не то же самое, что любовь к Ирландии. По-настоящему честным был только купец из Калькутты. Ему нужны были деньги, и он так и говорил… Но о купце вы не знаете?
— Не знал … тогда.
— Понимаю. Мне стало страшно. Я сказал, что наши руки недостаточно чисты. Мы недостаточно велики для того, что задумали. Ни один из нас.
Он вздохнул.
— Тут есть и ваша вина. Вы, англичане, слишком горды, слишком неприступны. Вы мечтаете о том, чтобы ваша страна правила миром. Только случайно, по ошибке, все, что вы сделали для Индии, все эти добрые дела, обернулись против вас. Во время той встречи рани вдруг воскликнула: «И тогда Индия станет свободной, великой, богатой — и единой!» И все отшатнулись от нее. А вы бы поддержали. Это было печальное зрелище. Это и сейчас печальное зрелище. Разрушение и неутолимая ненависть, сказал я. В основном так и будет. Но теперь я знаю, что в некоторых местах, среди некоторых людей родилась та самая любовь, которую я тщетно искал среди множества богов. Тогда я был холоден; теперь я горяч.
Любовь существует, самая разная любовь: ваша, мисс Лэнгфорд, сипаев, которые бросились за вами в тюрьму — да, я слышал об этом, жителей Чалисгона. Любовь рани. Бедняжка, она об этом никогда не задумывалась.
Серебряные руки лежали вдоль туловища. Над ним сплетались в причудливый узор ветви смоковницы, отбрасывая на кожу тень. Позади неподвижно замерли тростники.
— Вы были правы и в другом. Мы проиграем. Но для меня нет иного пути. Знаете, что такое трагедия? Неизбежность, и больше ничего. Я прожил жизнь, пытаясь любить, но уже долгие годы я знаю, что умру, пытаясь ненавидеть. Место, где человек родился и сочетание звезд определяют его дорогу, и он должен идти по ней, даже если знает, что в конце его с распростертыми объятиями поджидает Сатана. Когда кровь будет смыта, а мертвые похоронены, загляните в собственную душу. Вы достигли предела своих мучений и миновали его. Ради милосердного Господа нашего Иисуса Христа, вспомните меня и постарайтесь понять.
Родни почувствовал, как на глазах проступают слезы. Он прошептал:
— Я буду помнить. Простите, что я так думал о вас. Но у меня тоже есть дорога, по которой я должен идти. Женщин и дети, которых убили в Бховани, погибли по вашей вине. Виновник — вы, а не сипаи. И вы виновны во много худшем. Вы отравили чудесное доверие, и оно исчезло. Теперь я понимаю, что оно было не самым лучшим, но оно было! Понадобится много времени, чтобы оно появилось снова. И ничего уже не будет, как раньше. То, в чем вы виноваты передо мной, я вам прощаю. Но я верю в закон, и сделаю все, что в моих силах, чтобы вас судили.
Серебряный гуру улыбнулся с бесконечной печалью, и сказал:
— И на виселице я повторю то же самое. Меня услышит только палач, но говорить я буду с каждым индийцем, и каждым англичанином, с солдатами, купцами, земледельцами и правителями, и особенно с тобой, который нашел в себе силы подняться над званием, расой и кастой. Я скажу: «И я, пленник Божий, умоляю вас — будьте верны тому уделу, к которому вы призваны; будьте кротки, и смиренны, и долготерпеливы, и воздавайте ближнему любовью; и храните единение духовное между…».
Полоска черного шелка перехватила ему горло, над плечом мелькнуло лицо Пиру, и оба исчезли. Были слышны только гулкие удары тел о каменные глыбы.
Родни приподнялся. Все инстинкты толкали его вперед, разорвать захват душителя, спасти Гуру от ничего не выражающих глаз на плоском лице. Но, когда его мышцы уже напряглись для рывка, он увидел Кэролайн, умирающую от голода в джунглях, и вместо этого резко отпрыгнул назад. Его башмаки ударили стоявшего за спиной солдата прямо в живот, и тот упал, с застывшим на лице выражением суеверного ужаса. Родни изо всех сил ударил его головой о камни и схватил винтовку. Остальные заметили, что происходит, и бросились к нему. Он упал на одно колено и выстрелил. Бежавший слева хавилдар поперхнулся и закачался, остальные заметались в поисках укрытия. Над головой засвистели пули; Родни перескочил через край плотины и широкими прыжками помчался вниз по склону.
Гуру лежал лицом вниз в лужице вонючей воды. Пиру, из носа у которого бежала кровь, склонился над ним. Завидев Родни, он ослабил шелковую петлю и рубанул ребром правой ладони. Резкий удар пришелся прямо под ухо Гуру, и его шея хрустнула. Пиру рванул за длинные волосы, выворачивая шею под неестественным углом. Потом коротко рассмеялся, и, опережая Родни, бросился в тростники.
Через мгновение они скрылись из виду. Пули летели следом и со свистом рикошетили от пересохщей земли. Из зарослей выпорхнули рисовые воробьи и, заливаясь щебетом, принялись кружиться над тростником. Недовольно загалдели тростниковые птички,
журавли тяжело замахали крыльями и поднялись в воздух. Через минуту стрельба затихла, и Родни с Пиру, раздвигая высокие стебли тростника и пробираясь через лужи, услышали гулкий топот бегущих по склону плотины солдат. Потом до них донесся завывающий вопль:
— Он мертв! Он
мертв!
Гл. 24
Он нетерпеливо пошевелился и в сотый раз прикинул даты. Понедельник, двадцать второе июня, и муссон уже совсем близко. Сегодня они достигнут Гондвары. Сегодня они должны достичь Гондвары, если он хочет успеть вовремя. На следующий день после того, как они покинули Найтал, один из буйволов пал, и их путешествие по джунглям было медленным, мучительным и опасным.
Каждый день вражеские кавалерийские патрули прочесывали дорогу перед наступающей армией; дважды он видел серебристо-серые мундиры всадников Шестидесятого полка, скакавших по долине вдоль горного гребня, по которому двигался Пиру. Вслед за патрулями должно было бы появиться и основное войско; но пока что они о нем ничего не слышали. Они так и не осмелились спуститься с Хребта. Но теперь, так близко к реке, это можно было сделать без риска — генерал наверняка выдвинул вперед собственные пикеты.
Двадцать второе июня, удушающая жара, облака медленно плывут по низкому, отливающему свинцом небу, и невидимое солнце пронизывает их темную горячую массу. Кэролайн спит, раскачиваясь в такт неровному движению повозки; миссис Хэтч тихим голосом рассказывает Робину сказку; Пиру бредет в пыли за одиноким буйволом. Родни окликнул его:
— Пиру, поворачивай! Надо рискнуть.
Пиру прищелкнул языком, буйвол тяжело качнулся, и повозка свернула направо. Они оставили позади запекшуюся до красноты горную почву, и через густую чащу стали спускаться вниз, в долину, где текла Нербудда. Там, где обрывался отрог хребта, дорога пряталась под нависающими развалинами стены — здесь некогда стояла крепость, охранявшая перевал. Спустившись ниже, они встретили две повозки, запряженные буйволами. Нагруженные огромными кипами сена, те медленно поднимались по склону. Пиру пробормотал приветствие и добавил несколько слов с гнусавым местным выговором. Родни услышал, как один из встречных ответил:
— Они уже близко, друг. Оттого мы и возвращаемся домой. Но до реки они еще не дошли. И будь осторожен: белые люди тоже лишились разума.
Слева от дороги, на заросшем побуревшими деревьями склоне, парил в раскаленном воздухе белый храм. Внутри бил колокол, воздух сотрясался от медленных гулких ударов, и во дворе суетились жрецы. Буйвол подался назад и принялся осторожно ступать по покрытой рыжей пылью дороге, немного скользя, так что пыль чавкала у него под копытами. Кэролайн вздрогнула и проснулась; миссис Хэтч оборвала сказку на середине. Все сидели, и, водя языком по пересохшим губам, смотрели друг на друга, пока Робин разговаривал сам с собой и вертелся у них под ногами. Родни сжимал винтовку, медленно проводя пальцами по стволу и предохранителю.
У подножия холма колеса заскрежетали, потом наткнулись на препятствие; перевалив через него, повозка мерно затряслась по разбитой щебенке Большого колесного пути, тянувшегося прямой и ровной линией вдоль брошеных людьми полей. Глядая в щелку в переднем полотнище, он различил справа от дороги рыжеватые развалины еще одной сторожевой крепости, а за ней — широкий разлив реки, упиравшейся в высокий берег, глинобитную стену и кучку домов. Скрип оси замедлился; тряска превратилась в отдельные толчки, и Пиру пробормотал:
— Гора лог — лалкурти!
Грубый голос закричал по-английски:
— Стой! Кому сказано, роко! Куда намылился? Куда джата, хрен черномазый? Счас мы декко, чего ты там прячешь. И джилди!
Рука рванула заднее полотнище, и два кирпично-красных лица заглянули внутрь. На их киверах горели бляхи с эмблемой в виде пылающей гранаты, над которой была выбита английская корона в окружении цифр. Королевские гренадеры. При виде загорелого до черноты лица и рваных брюк Родни один из них вскинул винтовку. Потом оба медленно опустили оружие, потому что люди в повозке плакали, а лицо Робина было искажено ужасом. Снаружи Пиру униженно бормотал и кланялся, засунув в набедренную повязку неприметный черный шелковый платок. Солдаты повернулись и окликнули остальных. По гравию дороги простучали сапоги, и с полдюжины плеч и лиц полностью заслонили выход. Они гудели что-то ругательное ласковым тоном, с их лбов и рук стекали струйки пота, и Родни никак не мог остановить слезы, прижав к себе Робина и вцепившись в руку Кэролайн.
Пиру наложил на дно повозки тяжелых камней, один из гренадеров пристроился сзади, и повозка загромыхала по воде. Переправившись через реку, они поднялись по крутому склону и въехали в Гондвару.
Улицы были покинуты горожанами и полны солдат. И пропитаны трупной вонью. В фарлонге
от реки узкий проулок сворачивал налево и переходил в ряды высоких домов. Если бы не раскачивающася над одним из них почерневшая и облезшая вывеска, было бы невозможно догадаться, что это — улица Раванов, прославленная на всю Индию богатством и мастерством своих ювелиров. Прямо под вывеской лежал иссиня-черный раздувшийся труп, неподвижно застывший под живым покрывалом из жужжащих мух. И на самой улице, и в боковых переулках были и другие трупы. Все — индийцы, мужчины и женщины, и белые черви копошились в ранах, которые принесли им смерть. Женщины лежали, бесстыдно раскинув ноги, и мухи возились в их разорванной плоти. В повозке сопровождавший их гренадер отрывисто бросил Пиру:
— Декко, скотина? И тебе устроим ке муафик,
вздумаешь обидеть этих леди и жантльмена!
У Родни защипало глаза от сожаления. О чем он думал на склоне холма над Чалисгоном? «Один шанс на тысячу лет», и этот шанс уже на девять десятых потерян.
Белые и черные солдаты достраивали брустверы на углах домов. По бляхам на киверах он понял, что Восемьдесят второй полк Бенгальской туземной пехоты занял левую сторону улицы, а гренадеры — правую. Первая линия обороны проходила по берегу реки, но приготовления показывали, где генерал собирался разместить свои резервы.
Завидев сипаев, Робин зарылся лицом в колени Кэролайн; у Родни пересохло во рту, и ладони стали скользкими от пота. Кэролайн, поглаживая Робина по голове, попыталась улыбнуться Родни, но он не мог отвести взгляда от сипаев. Он смотрел на них, как кролик смотрит на змею. Он замечал все оттенки их речи и каждое мимолетное выражение глаз. Они готовились к битве с неторопливой тщательностью и спокойными лицами профессиональных солдат. Они трудились уверенно, и офицерам не приходилось отдавать лишних приказаний — все шло, как надо, и они не нуждались в особых распоряжениях. Он видел это и раньше; он знал, что это значит.
Ночь на десятое мая — лицо Шамсингха! Родни ничего не понимал. Он мог поклясться, что у этих людей нет и мысли об измене, но был уверен, что все они — изменники. Что он скажет маленькому генералу с ледяными глазами? Как он заставит его поверить?
Пиру от усталости споткнулся на ровном месте. Гренадер сердито толкнул его и прорычал:
— Встать, мудак черномазый!
Пиру выбрался из пыли и бесстрастно зашагал дальше. Голова Родни раскалывалась. «Разрушение и неутолимая ненависть…» Индийские солдаты занимались своими делами, не обращая внимания на валяющиеся на улицах индийские трупы.
Сзади галопом проскакал всадник и обогнул повозку. На нем был синий мундир, синие лосины с широкими двойными золотыми лампасами, и черный кивер с прикрепленной к нему золотой нашивкой; в руке он держал копье. Родни узнал форму бомбейских улан. Сипай из Восемьдесят второго полка окликнул его с крыши:
— Какие новости, брат?
— Стычка с врагом в двух милях вверх по Хребту — патруль Шестидесятого!
Улан, на мгновение обернувшись, чтобы выкрикнуть эти слова, поспешил прочь, поднимая облака пыли и разгоняя полчища мух. Родни позабыл о трупах и об ужасе, наполнявшем улицы. Звуки труб, топот марширующих ног, громыханье движущихся орудий соединились вместе и образовали в его голове привычную картину. Его глаза сузились и полностью прояснились, и он принялся думать. Кэролайн, не сводившая взгляда с его лица, вздохнула и расслабилась, но он не замечал и не слышал ее.
Если вражеская кавалерия уже в двух милях, значит, основное войско — артиллерия и пехота — доберется до реки задолго до полуночи. Патрули уланов и дозоры гренадеров, и вообще любые силы, которые генерал держит на дальнем берегу, должны были получить приказ медленно отступать. Новолуние, значит, полная темнота. Вражеские силы могут попытаться перейти реку ночью, но в этом случае они не смогут использовать пушки, так что это маловероятно. Сражение состоится здесь и это будет завтра — на расстоянии ста лет и восьмиста миль от поля битвы при Плесси.
Солдат завел их во двор большого здания с множеством украшенных колоннами входов и они остановились. Откуда-то появились изможденные белые женщины в покрытой пятнами одежде и окружили повозку. Родни выбрался наружу и прислонился к колесу — ноги не держали. Гренадер поддерживал его, поглаживая, как мать гладит напуганного ребенка, и шептал:
— Ничего, сэр, ничего. Счас отдохнете. Все будет хорошо. Мы этих свиней завтра на клочки порвем. Все будет хорошо.