— Хзур, хзур, панч байе, панч байе!
      Предрассветный сумрак, круглое лицо Лахмана, озноб от выпитого шампанского… Пять часов утра. Он подрагивающей рукой взял чашку горячего чая, прислушиваясь к тому, как скворцы распевают на деревьях. Обычно жизнь шла по кругу, но сегодня его ожидает нечто большее, чем просто рутинный поход в Кишнапур. Сегодня он поскачет вперед, зная, что судьба империи и вправду может зависеть от его смелости и мастерства. Он повернулся и потряс Джоанну. Как он и ожидал, спросонья она оказалась не в духе. Он высунул ноги из под москитной сетки, нащупал башмаки, и по сырой траве направился в бунгало.
      В пять минут шестого кавалерийский эскадрон пробренчал по дороге и остановился у подъезда к его дому. Бумеранг уже стоял под навесом для карет. Родни быстро проверил, все ли на месте: к задней луке седла приторочены плащ и одеяло, в подсумке — запас еды, торба полна зерна и крепко затянута, полотняное ведро для воды, колышки, веревки, запасные подковы. Вроде все есть. При нем сабля, ташка, пистолет, патроны и фляга. Как быть с деньгами? Англичане в Индии никогда не носили их с собой, но вряд ли имеет смысл, попросив еды в какой-нибудь лесной деревушке и съев полдюжины чапатти и чашку овощей с карри, расплачиваться чеком, подлежащим погашению в Бхованийском клубе, в тридцати милях от деревни. Кроме того, ему придется покупать еду и для солдат. Он велел Шер Дилу принести ему двадцать рупий мелкой монетой.
      Уже в дороге он понял, что знает командовавшего эскадроном туземного офицера — джемадар Пир Бакх, чисто выбритый, узкоплечий, долговязый и очень смуглый. Он подозвал его к себе и рассказал ему байку о дакайтах. Джемадар слушал с необычайным вниманием, то и дело поднимая глаза и впиваясь в него взглядом. Родни не был уверен, что тот принял рассказ за чистую монету, но он сразу же принялся прикидывать с ним по карте, как далеко могли уехать повозки. Родни решил разбить эскадрон на две группы, по двенадцать человек каждая, оставив одну под своим командованием, а другую передав джемадару, и назначить каждой свой участок поисков. Определив место послеполуденной встречи, он собрал солдат, и объяснил им задачу и план действий. Они тупо слушали — рассказ, казалось, не вызвал у них особого интереса. В двадцать минут седьмого оба отряда выступили в дорогу и почти сразу же разделились и двинулись разными путями.
      Они должны были встретиться в четыре часа пополудни в деревне Марнаули, в двадцати пяти милях к востоку от Бховани. Эта была проста кучка деревянных хижин, притаившихся на лесной прогалине. В начале пятого Родни въехал в нее. Его солдаты устало трусили следом. Он увидел, что другой отряд уже прибыл. В жизни ему не было так жарко — он был весь покрыт пылью и страстно мечтал как следует напиться холодной воды. Горло распухло и болело. Он прохрипел приказ спешиваться, поить коней, есть и отдыхать, и рухнул на спину под деревом у деревенского колодца.
      На негнущихся ногах подошел джемадар Пир Бакх, чтобы доложить, что его отряд ничего не обнаружил. Отряд Родни — тоже; он сел и постарался сосредоточиться. Они с солдатами проделали по лесным проселкам не меньше пятидесяти миль, вели расспросы в каждой деревушке, и осмотрели около сотни повозок, запряженных буйволами, хотя среди них почти не было четырехколесных. Пир Бакх потряс головой и мрачно сказал, что они делали тоже самое.
      Родни извлек часы.
      — Отдыхаем до пяти, джемадар-сахиб. Еще через полчаса — выезжаем. Лошадей не расседлывать — ослабить подпруги и отдыхать.
      Джемадар, похоже, собирался возражать, но Родни коротким взмахом руки отпустил его. Он и сам знал, что люди устали, лошади разбили ноги; что весь день температура не опускалась ниже 105 градусов в тени, а карликовые тиковые деревья давали мало тени — но повозки необходимобыло обнаружить. Он сам устал до смерти, лицо горело огнем. Он напился из фляги, заново наполнил ее водой из колодца, и снова сел, прислонившись спиной к стволу дерева. Из деревни появились две голенькие смуглые девчушки и длиннорогий черный буйвол, и, замерев в трех футах, принялись изучать его. Он бросил детишкам по анне и открыл сверток со слойками с карри.
      Надо сосредоточиться. Деван и его люди знают, что когда повозка опрокинулась, неизвестный видел снаряды. Поэтому они могут на несколько дней затаиться в джунглях, и тогда ему в жизни их не найти. Но прятаться им опасно, потому что рано или поздно им придется переправляться через Кишан, а к тому времени к броду могут подойти кавалерийские патрули. Скорее всего, они станут гнать повозки, чтобы как можно быстрей переправиться через реку в княжество. Родни вел свой маленький отряд, исходя именно из этого предположения, и на минуту он снова впал в недоумение — как они с Пир Бакхом ухитрились пропустить повозки?
      Он яростно жевал слойку. Он потерпел неудачу, и теперь оставалось только перехватить их у Кишана. Он вытащил из ташки карту, разложил ее на коленях и начал прикидывать. Повозки вышли из Бховани примерно в час ночи; им предстояло пройти сорок семь миль и они не могли делать больше, чем две с половиной мили в час. Двигаясь безостановочно, они достигли бы Кишана за девятнадцать часов — к восьми вечера. Но буйволы были физически не в состоянии идти в такую жару без остановки, воды и пищи. Они должны были сделать хотя бы трехчасовой привал, а значит, повозки подойдут к Кишану не раньше одиннадцати.
      Он стал быстро писать на полях карты. Он был в Марнаули — до реки двадцать две или двадцать три мили — в зависимости от того, какой дорогой двигаться. Люди и лошади в их нынешнем состоянии не могут делать больше шести или семи миль в час; для верности отведем на дорогу четыре часа. Если отряд отправится в путь в половине шестого, то к половине десятого, а может, и раньше, они будут на месте. Они вполне успеют перехватить повозки.
      Следующий вопрос: где повозки пересекут Кишан? На карте была отмечена только одна паромная переправа, на главной дороге, соединяющей Кишанпур с Бховани, и ни одного брода.
      Что-то зашевелилось в его памяти. Он раздраженно уставился на карту и вспомнил. Кишанский водопад: две хижины стоят напротив друг друга, запряженная буйволами повозка, поднимая пыльный след, въезжает в реку. Там был не отмеченный на карте брод. Могли быть и другие, но приходилось идти на риск. Может быть, у реки ему удастся выяснить, где расположены эти другие — в деревне этого никто не мог знать. Но чем воспользуются для переправы повозок — паромом или бродом? Брод, затерянный в пустынных джунглях охотничьего заповедника, подходил как нельзя лучше, учитывая секретность поездки.
      Он принял решение. Пир Бакха с отрядом он пошлет к переправе, а сам отправится к броду — и оба отряда выйдут в половине шестого.
 
      Они достигли брода к одиннадцати. На его лице и мундире коркой запеклись пыль и пот, голова раскалывалась, а сам он кипел от ярости. Однажды он сбился с пути и проскакал около мили на юг, прежде чем собрался с мыслями, сориентировался по заходящему солнцу и повернул на тропу, ведшую на восток. Тут, кроме себя, винить ему было некого. Но все остальное… все эти происшествия, которые превратили дорогу в сплошной кошмар… вина не могла лежать только на нем, разве что боги воспылали к нему ненавистью.
      Началось с того, что один из солдат пожаловался, что подпруга очень сильно натерла его лошади кожу; Родни отправил его назад и велел даффадару проследить, чтобы он был наказан за нерадивость. Потом лошадь другого солдата потеряла подкову; после небольшой задержки Родни и его отправил назад. После этого слетела еще одна подкова, и Родни решил подождать, пока всех лошадей перекуют наново, поскольку его отряд таял на глазах, а ему было неизвестно, сколько вооруженных людей сопровождает повозки. Потом лошадь даффадара сбросила хозяина, и им понадобилось десять минут, чтобы привести его в чувство и поймать лошадь. В сгустившемся сумраке Родни не мог сказать наверняка, но сильно подозревал, что даффадар вовсе не так уж пострадал, как делает вид, и что, во всяком случае, ни одна кость не сломана. Дважды после заката раздавались крики, что солдат такой-то отстал; лошади с шумом натыкались на деревья, отбившиеся от отряда солдаты находились, и все двигались дальше. Однажды Родни внезапно обнаружил, что скачет в полном одиночестве, и что весь отряд исчез; через двадцать минут ему удалось их собрать. Тут он вышел из себя и осыпал их ругательствами, но это не помогло. Конечно, люди очень устали, но это еще не основание, чтобы вести себя, как кучка новобранцев.
      Когда в его ушах загрохотал шум водопада, он всмотрелся в часы — пять минут двенадцатого. Он подъехал прямо к хижине, которую заметил на берегу в тот давний февральский день. Перегнувшись в седле, он забарабанил в низенькую дверь и через минуту в проеме появился испуганный человечек.
      Родни хотелось орать во весь голос, но это только погрузило бы того в столбняк.
      — Не пугайся, братец. Мы — кавалеристы Компании из Бховани. Я хочу знать, не пересекала ли брод в этом направлении час или два назад вереница повозок — большей частью четырехколесных.
      Он тревожно подался вперед. Человечек с открытым ртом медленно обводил взглядом полукруг солдат. Родни подавил желание достать пистолет и приставить к его уху. Он ждал. И, наконец, получил ответ.
      — Повозки, сахиб? На закате вверх по дороге проехал Дешу со своей женщиной. Но он ехал из Кишанпура, так? А не в обратную сторону, так? И у них было только два колеса, и их никак не назовешь вереницей, потому что повозка была только одна, так? А потом, совсем недавно, тридцать больших телег, все четырехколесные, проехали в Кишанпур, так? Не знаю, кто такие — чужаки, так? Они всегда переправляются здесь. А еще…
      — Спасибо, братец. Держи, — Родни кинул ему рупию, — и никому ни слова о том, что мы тебя расспрашивали, а то попадешь в тюрьму в Бховани, так?
      Последние слова он прорычал, но шутка его не рассмешила. Именно эти повозки он искал; «чужаками» они были названы потому, что жили больше, чем в дне ходьбы от хижины говорившего. Он устало отвернулся и сгорбился в седле. Вот и все. Он терпеть не мог проигрывать, да еще по вине этих бестолковых солдат, но оправдания ему не было. Командовал он, и проиграл тоже он. Он продолжал думать.
      Повозки уже во владениях кишанпурского раджи. Они могут двинуться на какой-нибудь тайный склад; но весьма велика вероятность, что они направятся в крепость. Он с половиной эскадрона может переплыть Кишан и перехватить их по дороге… скажем, у Обезьяньего Колодца… но тогда у полковника Булстрода будут серьезные неприятности. Или он может отправиться в одиночку; теперь он был вооружен, и не боялся ни девана, ни его таинственных возчиков. Это мысль; он разведает, куда точно поехали повозки и потом доложит Булстроду.
      Он перевел Бумеранга в быструю рысь. Через час по виду берега он определил, что находится напротив своего старого лагеря. Остановившись, он подозвал к себе даффадара.
      — Разобьете бивуак так, чтобы вас не было видно с того берега. Я пойду один. Никому не говорите, где я. Если завтра к этому времени меня не будет, возвращайтесь в Бховани и доложите полковнику Булстроду. Понятно?
      Он спешился, передал кавалеристу поводья Бумеранга, и снял кивер, шпоры, ремни и мундир. Кобуру с пистолетом он засунул за пояс брюк, и, понадеявшись, что патроны не намокнут, соскользнул в реку. Раскаленной коже теплая вода показалась прохладной и восхитительно освежающей.
      Он устал сильнее, чем думал, и на противоположном берегу несколько минут лежал на траве. Обеспоковшись, как бы его не выдала белизна рубашки, он измазал и ее, и лицо грязью. Потом двинулся сквозь полоску редких зарослей. Он хорошо помнил это место — здесь стояли палатки его сипаев. Из темноты полей выступили семь высоких деревьев у Обезьяньего колодца. Он низко пригнулся и, притаившись в тени колючей изгороди, устремился туда.
      Оказавшись прямо под деревьями, он замедлил шаг. Воздух застыл в неподвижной тишине, и в лунном свете полуразрушенный колодец казался призрачным алтарем давно исчезнувшего народа. Он осторожно ступал по земле, вглядываясь себе под ноги — здесь было царство кобр. Обезьяны, о которых он было позабыл, внезапно разразились пронзительными криками, и, тараторя, тяжело запрыгали по ветвям. Из шума и тьмы ему на голову посыпались листья и сучья. Он сделал последний рывок и упал в траву. К счастью, вокруг никого не было.
      Он медленно выдохнул воздух и позволили себе расслабиться. Капли водыс тихим шелестом падали с его рубашки на землю.
      Здесь кто-то был. Вдруг, как лицо из линий загадочной картинки, из решетчатой тени колодезного ограды проступил силуэт Серебряного гуру. Родни приподнялся — холодные глаза были устремлены прямо на него. Грудь казалась совершенно неподвижной, торс был выпрямлен, ноги скрещены. Он выглядел как статуя, и брызги света лежали на его коже пятнами проказы.
      Родни сполз вниз и замер, стараясь не дышать. Ему не верилось, что гуру его не заметил. Он напряженно всматривался в застывшую напротив тень, когда на вершинах деревьев вновь началась паника. С бесконечной осторожностью Родни повернул голову: в рощу со стороны Кишанского водопада верхом на лошади въезжал деван.
      Родни едва не издал вздох облегчения. На такое он даже не смел надеяться. Он поудобнее перехватил пистолет и потянул его на себя.
      Лошадь девана перешла на шаг. Приближаясь, тот внимательно осматривался по сторонам и раздраженно бормотал приглушенным голосом:
      — Куда подевался этот чертов мошенник-англичанин? Хватит валять дурака!
      Лошадь резко шарахнулась в сторону.
      — Хат! Ты меня напугал — застыл, как змея! Экая гнусность! Что за мерзкую драку затеяли обезьяны!
      Он спешился. Гуру спокойно сказал:
      — Это уже не в первый раз. Здесь полно кобр, так что смотри под ноги. Ты чем-то взволнован, Светлейший? Что-то случилось?
      — Случилось? Еще бы! Один из твоих соотечественников, пьяный как свинья, мотаясь ночью по окрестностям Бховани, опрокинул повозку и увидел, что в ней! В погоню за нами послали кавалерию — думаю, Делламэн не мог этому помешать. К счастью, они отправили…
      — Не сейчас, Светлейший. В три.
      — Значит, в три? Буду. Повозки уже едут к озеру, но с толстушками еще уйма хлопот. Мне надо распорядиться, чтобы их, как и все прочее добро, отправили немедленно. Господи, как я буду счастлив, когда все будет позади! Когда же мы начнем убивать? У меня руки чешутся.
      Он сел на лошадь, ударил ее по морде и легким галопом поскакал к городу. Родни лежал неподвижно, не сводя глаз с гуру. Итак, он замешан в чем-то, что должно кончиться резней, и он англичанин. Проказа, солнечные лучи и ветер успешно скрыли первоначальный цвет его кожи. Под набедренной повязкой он, возможно, ее чем-то подкрашивал; кроме того, он имел обыкновение посыпать себя пеплом. Его могли бы выдать глаза, но у многих жителей Северо-запада Индии они были такими же светлыми. Чтобы попасть к колодцу, ему пришлось быстро проделать изрядный путь — еще в понедельник он проповедовал о чапатти на Малом Базаре, а толстый купец его слушал.
      Повозки «уже едут к озеру». Это могло быть где угодно — княжество было испещрено маленькими озерами и большими прудами. Отыскать его за ночь Родни, безусловно, не мог. Но он мог проследить за Серебряным гуру, и узнать еще что-нибудь, что стоило доложить Булстроду. Что имелось ввиду под «толстушками» и «всем прочим добром», он не понял.
      Пять минут спустя Серебряный гуру беззвучно поднялся на ноги. Держа в правой руке деревянную чашку для подаяний, он по середине колеи побрел к городу. Когда в лунном сиянии его силуэт превратился в длинную тень, Родни встал и пошел следом. Обезьяны пронзительно вопили. По обе стороны дороги тянулись призрачно серые поля.
      Вскоре по левую руку на низком небе вырос черный квадрат крепости, и невнятный шум города зарокотал в его ушах. В городе праздновали Холи: это могло помочь ему, но могло и помешать. Большинство горожан скопится на площади и главных улицах, переулки в трущобах опустеют, но кампании гуляк будут шататься повсюду и могут наткнуться на него. И хотя вряд ли кто-то привяжется к нему, разве что в избытке пьяного веселья, но из-за них он может потерять Гуру из виду.
      Тень впереди него скользнула мимо первых городских лачуг и Родни подобрался поближе. Переулок не освещался, вырытая посреди него канава была переполнена помоями и отбросами, вдоль стен домов лежал толстый слой пыли и сухого навоза, заглушавший стук его сапог. В воздухе стояло зловоние. Из дома, мимо которого он проходил, вывалился какой-то пьяный земледелец и врезался в него. Родни затаил дыхание, но тот выпил слишком много крепкого пальмового вина — тодди, чтобы что-то заметить или забеспокоиться. Шум впереди становился все громче. На каждом углу он дожидался, пока Гуру свернет за следующий поворот, перебегал вперед и снова принимался ждать.
      Выглянув из-за угла пустой лавки, он увидел, что переулок впереди стал шире и по сторонам его появились трехэтажные дома. Дальний конец был ярко освещен и толпа людей, что-то выкрикивая, трубила в рога. Переулок уперся в центральную площадь. Вспомнив ночь мятежа, он понял, что дом Ситапары должен располагаться где-то слева, а храм — справа.
      Прямо посреди широкой улицы Гуру резко свернул направо и исчез из виду. Родни скользнул вперед и обнаружил, куда тот подевался: узкая щель между глухих стен, видимо, вела к заднему двору храма. Он подождал — сразу идти за Гуру он не осмеливался, хотя стоял на самом виду и его скрывал только мерцающий свет.
      Из толпы выкатилась кучка гуляк и, вопя, устремилась по улице ему навстречу. Они тащили с собой медные кувшины, полные красной воды, медные брызгалки, и мешочки с красным и синим порошком. На бегу они плескали и брызгали красной водой на двери домов и друг на друга — этот ритуал символизировал истечение женской крови; и они выкрикивали непристойности, потому что, по преданию, когда-то злого духа удалось отогнать от деревни дерзкими словами. К поясу вожака был подвешен двухфутовый деревянный фаллос; тот одной рукой оттягивал его вымазанный киноварью конец от подбородка, а другой — размахивал колокольчиком. Родни вжался в стену, понадеявшись, что они пройдут мимо, не заметив его — их глаза остекленели от тодди, опиума и похоти.
      Они попытались ввалиться в узкий переулок всей толпой, но не смогли, и, заорав вдвое громче, стали разбрасывать цветной порошок, расплескивать воду и трясти факелами так. что сыпался сноп искр. Женщина-кули, в темно-красной юбке и короткой кофточке, тупо хихикая, прислонилась к стене. Мужчина споткнулся и выплеснул на нее полный кувшин красной воды. Она, раскинув колени, рухнула к ногам Родни; мужчина выронил кувшин, нагнулся, чтобы разорвать ее кофточку, и покачнувшись, свалился прямо на нее. Головой он ударился о бедро Родни, и икая, поднял глаза.
      — С дороги, парень! Эту поимею я!
      И тут он увидел. Родни смотрел, как его затуманенный, рассредоточенный взгляд скользит вверх — от брюк к рубашке, а от нее к лицу. Мужчина закричал:
      — Здесь сахиб-англичанин! Сахиб! Сахиб! Он пришел к нам на Холи!
      Он не имел в виду ничего дурного: на секунду Родни даже показалось, что мужчина собирается предложить ему первым воспользоваться женщиной. Но все остальные услышали и обернулись. Свет факелов бил прямо в лицо. Он сильно толкнул пьяного и нырнул в проулок следом за гуру. Гуляки, во главе с человеком с фаллосом, пронзительно крича, бросились за ним.
      Через сорок ярдов дома по левую руку расступились, открыв пустырь, поперек которой стояло большое здание. По архитектуре он узнал храм. Серебряный гуру исчез — он мог быть только там. Родни перескочил низкую ограду и бросился к ближайшей двери. Толкнув ее, он рванулся внутрь и, захлопнув дверь, прислонился к ней, чтобы отдышаться.
      Прокуренная комната была полна людей. Десять или двенадцать человек, в набедренных повязках, ситцевых рубахах и тюрбанах впились в него глазами. Во всех них было что-то знакомое.
      Он не думал, что толпа могла бы причинить ему какой-то вред. Разве что он вытащил бы пистолет — они были достаточно пьяны, чтобы в этом случае сделать что угодно. Но все равно он был взбудоражен и сердце у него замерло, когда он понял, почему люди в комнате показались ему знакомыми. Тут был наик Парасийя из его собственной роты, еще пара человек из его полка и полный старик, который был субадаром в восемьдесят восьмом. Родни не знал всех в лицо, и они были без мундиров, но ему было достаточно одного быстрого взгляда, чтобы по их выправке понять: все до одного они были сипаями, унтер-офицерами или туземными офицерами Бенгальской армии. Он улыбнулся и сделал шаг им навстречу.
      Они тоже двинулись к нему — все разом, медленно, как контуженные. Челюсти у них отвисали и они бормотали свистящим шепотом:
      — Сахиб, сахиб, это Сэвидж-сахиб…

      В дальней стене резко распахнулась дверь и в комнату вступил Серебряный гуру. Он закричал:
      —  Спасайте сахиба! Заприте дверь! Сюда вот-вот ворвутся, чтобы убить его!
      Родни в изумлении уставился на него поверх голов сипаев. Толпа вовсе не казалась ему такой уж опасной, но, когда имеешь дело с пьяными, судить наверняка невозможно. Сипаи замерли на ходу; наик Парасийя развернулся, посмотрел на Гуру и внезапно подхватил его крик:
      — Спасайте сахиба!
      Сипаи большей частью подались назад, но несколько человек бросились мимо Родни к двери. Один из них — приземистый, длиннорукий, с выступающей вперед нижней челюстью и приплюснутым носом — чуть приоткрыл дверь и выкрикнул в щелку:
      — Ступайте прочь! Никакого сахиба здесь нет!
      — Мы видели, как он вошел. Он оскверняет храм!
      Так что в конце концов их настроение все-таки переменилось. Обезьяноподобный коротышка усмирил их хриплым ревом:
      — Нет тут сахиба! Вон отсюда, вы, свиньи пьяные! Прочь!
      В комнату, переваливаясь, вошел главный жрец храма. Его лоб по центру пересекала красная черта, на голом животе поперек складок жира наискось свисал священный шнур, а лицо было серым от страха. Он что-то прошептал гуру.
      Гуру повернулся к Родни:
      — Пойдемте со мной — вот сюда. Этот проход открывается на главную площадь, но на эту сторону никто не обратит внимания. Держитесь по правую руку.
      На ходу перед Родни промелькнула базарная площадь: лица, забрызганные красной краской, развевающиеся, испещренные пятнами одеяния, колеблющиеся в мерцающем свете фасады дальних домов — полотно Брейгеля, внезапно возродившееся к жизни… Вокруг с криками метались стадами карликовые тени, некоторые были с привязанными деревянными фаллосами. Фейерверки, в которые кидали порошок, вспыхивали странным, неземным огнем; ракеты прочерчивали по небу яркие следы; звенели колокольчики; завывали раковины. А на ступенях храма, не обращая на все это ровно никакого внимания, мочился горбатый белый буйвол — мочился и жевал тяжелый венок из цинний, канн и жасмина, свисавший с его шеи.
      Они вошли в распахнутую дверь и Серебряный гуру задвинул засов.
      Комната была примерно двадцати футов шириной. Пол и стены были облицованы красным камнем, потолок расписан черным с золотом узором. Из каждой стены далеко вперед выступали по шесть столбов. В комнате было две двери — через одну они вошли, а другая была открыта на пустырь, примыкавший к храму сзади. Пьяная толпа на пустыре уже рассеялась и только временами порывы раскаленного воздуха доносили приглушенный шум голосов с базарной площади.
      Прямо над столбами тянулся лентой каменный фриз, изображающий приключения бога Шивы на его родном гималайском пике Кайлас. В центре комнаты из пола вырывался футовый фаллос из красного песчаника; скульптор врезал в камень лицо и тело Шивы, и кто-то обмазал изображение алой краской. В глиняных горшках, распространяя неясный свет, горели хлопковые фитили. Горшки стояли в трех углах комнаты, а в четвертом у подножия маленького восьмирукого идола теплилась лампада. Идол сидел, скрестив ноги в позе лотоса, и двумя руками притягивал к себе крохотную фигурку женщины. Ее геометрически круглые груди были сплюснуты, руки и ноги обвиты вокруг его тела, а каменные складки ее половых органов поглощали его член. По полу были раскиданы лепестки жасмина и лепешки высохшего навоза: священный бык успел побывать и тут.
      Родни прислонился к стене и утер пот со лба. Он с отвращением заметил, что вся его одежда заляпана красной и голубой краской. Резко вскинув глаза, он спросил на хинди:
      — Что все эти сипаи делают здесь? И без мундиров?
      Гуру опустился на пол и сел, привычно выпрямив спину.
      — Им ведь полагается отпуск на время Холи, не так ли? Здесь знаменитый храм Шивы и можно полностью удовлетворить священные порывы плоти. Не знаю, почему они без мундиров. А вот о чем действительно стоило бы спросить, это что вытут делаете?
      Родни вспомнил, что сам давал Парасийе отпуск. Остальные тоже, видимо, получили отпускные от своих ротных командиров, а потом объединились, чтобы вместе нанять несколько повозок. Ничего странного в этом не было.
      Не сводя глаз с гуру, он начал собираться с мыслями. Еще полчаса назад его занимали только исчезнувшие повозки; он думал и действовал как английский офицер на службе Достопочтенной Ост-Индской компании. Но пришедшая в беспорядок одежда, вырвавшееся наружу и пропитавшее воздух желание, вся эта ночь полнолуния и сексуального безумия — все вместе сговорились заставить его забыть о том, что он англичанин и находится тут по праву расы и завоевания. Он обязан это вспомнить, потому что он здесь по службе.