Совершенно обессилев, Соня садится рядом с телом врага в грязь. Её лихорадит и ладонь, из которой она выпускала пламя, рвёт жгущей болью, словно на неё льётся из чайника свежий кипяток. Ноги её, руки и платье заляпаны жирной тёмной кровью побеждённых вампиров. Она закрывает глаза и лицо её становится совершенно белым, как у куклы. Светает.
Когда холодное небо озаряется бледно-розовой краской восхода, Соня медленно, упираясь ногами в грязь, перетаскивает тело хромого в ссыпную яму и забрасывает его песком. Она с грустью смотрит на автобус, с которым ничего не может поделать, и направляется к главному цеху. Тела мальчика и Наташи до сих пор валяются на площади. Ветер треплет Наташины волосы, вытягивая их поверх согнутой руки, кисть которой погружена в лужу вытекшей из головы крови. Соня берёт тело мальчика подмышки и тащит его внутрь цеха. Там она застаёт обеих девочек, сидящих на железном полу у тел Костика и Алексея. Люба посыпает рваную рану на лице Костика отравой, беря её пригоршнями из подола. Костик содрогается и хрипит. Таня молча плачет. Слёзы текут по её немытым щекам, холодные, как первые капли дождя.
Сбросив мальчика в пролом перил, Соня сталкивает завёрнутую в плед покойницу вслед за ним. Она слышит удар тела о бетон.
— Сколько не сыпь, а не движется, — глухо говорит теряющая слёзы Таня, тупо глядя на Алексея. — Всё из-за тебя. Сволочь проклятая. Мразь.
Соня снимает платье, колготки и, оставшись в одних трусах, долго смотрит на изуродованное лицо Алексея, остервенело сражавшегося за неё.
— Ему конец, — говорит она. — Но он сражался, как настоящий герой. Настанет время, когда мёртвые дети встанут из земли, и он будет одним из первых. Не плачь о нём, Таня. Он завоевал себе будущее. Смерть приняла его в пионеры. Она имеет на это право.
— В какие ещё пионеры? — спрашивает Таня, всматриваясь в лицо Алексея, чтобы отыскать там знакомые себе черты. Её слёзы капают в разорванный рот мальчика.
— Настоящие пионеры не умирают, — Соня подходит к Тане, садится рядом с ней на корточки и, обняв девочку за шею, целует в щёку. — Они несут караул в каменном лесу, ожидая светлого будущего. Он уже стоит там, твой Алёша, в новом красном галстуке и держит салют.
— Правда? — не верит Таня, утирая слёзы тыльной стороной кисти.
— Истинная правда, — Соня снова целует Таню и прижимается щекой к её щеке, глядя ей за спину. — Когда я найду каменный лес, я увижу его.
— Тогда я пойду с тобой, — говорит Таня. — Я тоже хочу в каменный лес.
— Но ты же не пионерка. Только настоящий пионер может войти в каменный лес.
— А ты?
— Я — пионерка. Меня же принимали в пионеры. Только галстука у меня нет, я его потеряла.
— А как мне теперь стать пионеркой?
— Теперь трудно, ни коммунистов ни комсомольцев настоящих нигде не найдёшь. Кроме смерти некому тебя здесь в пионеры принимать.
— Тогда убей меня, ты, наверное, можешь.
— Ну что ты, Танечка, смерть должна быть геройская. Что толку с того, что я тебя убью.
В наступившем молчании слышно только мучительное хрипение раненого Костика.
— Тогда я просто пойду с тобой, — тихо говорит Таня. — Я возле леса сяду и буду сидеть. Мне этого достаточно будет.
— Хорошо, — подумав, отвечает Соня. — Если так хочешь, то пошли. Только это долгий путь может быть и страшный.
— Не боюсь я ничего, — отсутствующим голосом говорит Таня.
— Тогда расскажи мне про подземелье. Там должно быть что-то, отчего мёртвые встают.
— Отчего встают, не знаю. А там, в темноте, может кто и есть кроме нас.
— Я видела, — говорит вдруг Люба. — Мы с Костиком когда ходили гвозди травить, видели, как в темноте что-то двигалось, у пола, как собака.
— А как оно выглядело? — спрашивает Соня.
— Там очень темно было.
— А где, помнишь?
— У прямого коридора, который в спальню ведёт.
— Куда ведёт?
— Мы то место, куда мёртвых класть надо, спальней называем, — объясняет Таня. — Там отравы больше всего. Оттуда прямой коридор с круглыми стенами в подземелье идёт. Я помню, когда мы с Алёшей Любку волокли, мне тоже казалось, будто что-то за нами движется, но я сколько не оборачивалась, ничего не видела.
— И Костик ещё говорил, — снова встревает Люба, — что будто бы под землёй живёт что-то, только оно не по полу, а по потолку ходит, и он в него раз стрелял, да гвозди его не берут.
— Я так и думала, что у вас тут ход на глубину есть, куда не надо, — задумчиво говорит Соня. — Придётся мне его искать. Они наверняка знают дорогу в каменный лес. Надо огня побольше, подземный народ только огня боится. Таня, пойдём за чёрной водой.
Алексея зарывают в землю возле стены склада. Таня больше не плачет. Она кладёт Алексею в одну руку его гайку на цепи, а в другую — пригоршню отравы. Они молча стоят над могилой все вчетвером, исцелённый живительной отравой Костик держит руку на шее.
Тело Наташи девочки перетаскивают в ссыпную яму. Наташа очень тяжёлая и оставляет за собой колею в грязи. Завалив её землёй, Соня с Таней идут по воду к ближайшему озеру. Уже совсем утро, тусклое солнце исчезает в сырых облаках. Облака наползают с запада, где на горизонте виден их сплошной серый фронт.
— Будет дождь, — говорит Таня, которой в общем-то совершенно безразличен дождь. Соня молчит.
Ветер еле заметно рябит масляную поверхность нефтяной воды. Озёра окружены широкой полосой буроватого грунта, на котором не растёт трава. Отсюда видна башня по ту сторону воды, сложенная из крупного очернённого кирпича. От озера к заводу тянется покрытый серебристой изоляцией сточный трубопровод, по которому при жизни завода химические отходы сбрасывались в некогда обычные луговые озерца, пока не прекратилась вокруг них всяческая жизнь, не умерла трава, не перестали расти камыши и гнездиться птицы. Когда наконец побеждённое человеком время перестало течь в этом месте пространства, рабочие неизвестного ведомства возвели посреди поля чёрную башню, молчаливый бастион на границе с вечностью.
Жители близлежащих районов города предпочитали избегать проклятого места. Рассказывали, что вокруг башни водят по ночам хороводы уродливые младенцы, жизнь которых длилась только в пределах стен находящегося неподалёку роддома, и что какой-то мальчик, бродивший полями морозной зимней ночью, видел сидящую на вершине башни птицу с длинными козлиными рогами, которая со скрежетом выклёвывала из башни камни.
Рассказывали также, что кто-то живёт в чёрных озёрах и плачет в поле по ночам, как ребёнок, что впрочем было почти чистой правдой, потому что в одном из озёр жила девушка по имени Лиза, которую неизвестный мужчина изнасиловал в подворотне, задушил и вырезал ей пупок, а затем отвёз на машине и сбросил в озеро со ржавым колесом от грузовика на шее. Лизе понравилось жить в кромешной воде, тем более что она не испытывала больше потребности дышать, с наступлением холодов она забиралась в гнездо, устроенное в озёрной норе, а в тёплое время питалась собираемыми по ночам в полях кузнечиками и спящими птицами, а наевшись, не плакала, а пела на берегу своего озера, особенно в полнолуние, и это тонкое девичье пение о красоте погружённых в бездну тёмных пространств, наполненных прохладой, запахом цветов и звёздами, незнающие люди принимали за плач бесприютной души. Особенно романтически действовало на Лизу отсутствие собственного пупка, из-за чего она была уверена в вечности своего существования до и после смерти.
Пришедшая за водой Соня сразу чувствует существование Лизы по еле заметным следам недельной давности на грунте и специфическому запаху. Она ложится на живот лицом к воде и смотрит в глубину озера, тихо шипя. Таня со страхом косится на неё, черпая консервной банкой горючую воду. Совсем скоро в тёмной толще озера появляется светлеющее пятно, и Лиза беззвучно всплывает на поверхность, выпустив через рот чёрную воду из груди. Видно, что при жизни, когда смертельная бледность ещё не коснулась её лица, ей нельзя было рассчитывать на теперешнюю красоту.
— Простите, Лиза, — скромно начинает Соня, садясь на колени, — что потревожила ваш сон. Но так знаете ли приятно бывает поговорить с кем-нибудь, кто может тебя понять и утешить. Вы, Лиза, случайно не комсомолка?
Белесые глаза Лизы выражают мимолётную тревогу. Только она собирается просто уплыть обратно в свою нору, как воспоминание о почти стёршейся в памяти боли, возможно находящейся ещё в будущем, заставляет её горько улыбнуться.
— Уже нет, девочка, я перестала быть комсомолкой, когда перестал существовать комсомол, — неожиданно мелодичным голосом отвечает она.
— Очень жаль, а то бы вы могли помочь несчастной девочке, — Соня показывает глазами в сторону Тани, которая, прижимая ведёрко к груди железной рукой, испуганно и зло щерится на русалку, — которая очень хочет стать пионеркой. Поверьте мне, она хорошая девочка, и если бы ходила в школу, несомненно была бы отличницей и активисткой.
— Ах, всё это в прошлом, милая девочка, — Лиза взмахивает в воде своей изящной балетной рукой. — Всё это мертво.
— Ну что вы… как ваше имя?
— Лиза.
— Какое прекрасное у вас имя. Так вот, Лиза, подумайте право же сами, может ли нечто огромное, — Соня разводит руками в стороны, словно хочет изобразить солнце, — нечто такое большое и полное жизни вдруг взять и умереть, исчезнуть без следа? Ведь мы с вами, Лиза, мы малы по сравнению с комсомолом, а ведь и мы не можем исчезнуть, мы ведь существуем с вами, милая Лиза. То, во что верили столько людей, не может умереть, хотят они этого, как прежде, или нет. Оставьте на поле воронье пугало и оно оживёт. А комсомол это вам Лиза не воронье пугало, а нечто во много раз большее. Вы читали „Молодую гвардию“?
— Да, я читала, — отвечает Лиза, объятая невольными воспоминаниями о днях своей прошлой жизни, о вишнях, цветущих в мае перед зданием школы, о душном читальном зале библиотеки, где застыла таинственная, полная жужжанием мухи, тишина, о тиканьи бабушкиных часов над этажеркой, о сонном полёте моли от платяного шкафа к коридору и о прохладном ветре, встречающем на тенистом спуске во двор её велосипед.
— Так разве может это всё погибнуть, милая Лиза? В мире, где ничего не бывает просто так. Значит, оно есть, существует, надо только его отыскать.
— Наверно, ты права, девочка, — соглашается Лиза. — Но я не хочу возвращаться в прекрасное прошлое, даже если оно станет будущим. Мне нравятся сумерки и кладбищенская прохлада настоящего, его гаснущие фонари, тление листьев и безысходная грусть ночи. Мне нравится одиночество.
— А меня влечёт светлая тайна алых звёзд, — вздыхает Соня. — Я хочу стать волшебницей.
— Ты наверное погибнешь, смелая девочка, — зачарованно говорит Лиза. — Мне нравится твоя судьба.
Наступает молчание. Каждый думает о своём, а стоящая с ведёрком Таня думает о судьбе.
— А теперь мне, пожалуй, пора плыть, — говорит Лиза. — Уже стало совсем холодно, мои плечи мёрзнут над водой.
— Вы не замечали ли, Лиза, чего-нибудь очень необычного здесь, вокруг ваших озёр? — спрашивает Соня, лицо которой становится серьёзным. — Не удивляет ли вас что-нибудь?
— Разве что свет над рощей, — после недолгого раздумья отвечает Лиза. — Я не знаю, откуда он. Если облачной ночью подняться на холм, там, на севере, где начинается лес, видно белое сияние, такое слабое, что живые, плохо видящие в темноте, не в силах его разглядеть. Но я его вижу. По-моему, это светится что-то в лесу.
— Спасибо вам, Лиза. Кажется это то, что я ищу. Свет над рощей.
— Вы не боитесь жить здесь, — спрашивает Таня русалку. — А если кто-нибудь бросит огонь в воду?
— Там, под водой, огонь не сможет жить, девочка, там ничто не может жить, только я. Там, на дне, очень много следов тех, кто пришёл до меня, но они все мертвы. Прощайте, — Лиза разворачивается и с сильными взмахами рук и ног уходит в черноту. Таня смотрит ей вслед, пока Соня моет руки и ноги в озере, тщательно смывая с кожи пятна крови. На обратном пути она один раз оборачивается на север.
— Что, и вправду там начинается лес? — спрашивает она Таню.
— Да. Совсем недалеко, просто он в низине и отсюда не видно. Мы там часто мышей ловим. Только сияния я там никакого не замечала.
— В любом случае нам надо ждать ночи, если мы хотим его увидеть.
— Соня… — спрашивает Таня после долгого молчания, — почему у тебя из руки появляется огонь?
— Я высосала кошачье сердце, — отвечает Соня. — Но теперь оно уже всё истратилось.
— А я так тоже могу?
— Думаю, нет. Ты другая.
Когда они подходят к заводу, начинается дождь.
Первый страшный талисман
И видел я как бы стеклянное море, смешанное с огнем
Откр. 15.2
…вот, Я сделаю то, что они придут и поклонятся пред ногами твоими, и познают, что Я возлюбил тебя…
Откр. 3.9
— Дальше я пойду сама. Уходи.
Соня стоит в стене небольшого подземного резервуара с низким потолком, где зияет дыра с вымытыми тоннами сточной жидкости краями, и держит в руке жестяное ведёрко с горящей нефтяной водой. Она одета в штаны, клетчатую рубашку и курточку, выданные ей Таней из мародёрского запаса маленьких обитателей завода.
— Там за дырой труба идёт вниз, а потом прямо и раздваивается, — тихо говорит Таня. — Оттуда много крыс приходит.
— Прощай, Таня. Если я до вечера не вернусь, значит осталась навсегда, — без всякого пафоса говорит Соня и погружается в вечный мрак.
Таня стоит и смотрит, как отсвет пылающего ведёрка тает под землёй. Потом она отходит к противоположной стене, садится на пол, облокотившись на неё спиной, и начинает ждать, глядя бессонными глазами в дыру, куда ушла Соня. Она думает о каменном лесе, зеркальными стволами отражающем протекающие в небе облака. Она думает об Алексее, несущем пионерскую вахту среди нетающих снегов. Огромная и неразрушимая, как гора, любовь наполняет её маленькое однорукое существо. Любовь к тому, кого при жизни она никогда не знала, кто убил её и против воли заставил жить снова, искалеченную и полную ненависти, любовь, не знающая ни причины, ни конца, как космос, омывающий огненные берега солнечной звезды.
Соня долго блукает по трубам, опускаясь всё дальше в земляную бездну. Она находит узкие ходы, в которые не может пролезть, заросшие ржавчиной люки в потолках труб и побуревшие скелеты рабочих в истлевшей спецодежде, ставших жертвами давней ремонтной катастрофы, когда из прорвавшихся стоков с шелестящим воем хлынула щелочная река, безжалостно отнимая воздух у своих тщетно цеплявшихся за железные скобы в стенках труб творцов. Здесь, в глубинах пространства, снова потерянных человеком, всё вернулось на круги своя, день и ночь не сменяют больше друг друга, и время измеряется лишь поколениями крыс, чьи останки, перемешанные с песком, наслаиваются в высохших металлических руслах труб.
Соня ориентируется на запах, страшный запах того мира, куда ещё не проникли люди, хотя мир этот существовал задолго до них и будет существовать ещё после того, как умрёт последний человек. Запах рассеян по всей сточной системе, и Соня несколько раз возвращается в одни и те же места, делая знаки на бурых стенах куском жёлтого кирпича. Наконец она отыскивает люк в стенке трубы, за которым лесенка опускается в небольшую камеру. В дне камеры зияет дыра колодца со скобками ступенек. Соня ставит ведёрко на пол камеры, опускается на колени и дышит из колодца. Запах идёт оттуда.
Повесив ведёрко на предплечье и всматриваясь в темноту внизу, Соня осторожно спускается по ступенькам, перехватывая руками заржавленные скобы. Она вдруг видит отражение своего огня в медленно текущей внизу подземной реке. Колодец обрывается над железным мостом, висящим у самой воды на опорах. Река не является творением человеческих рук, стены русла состоят из обычной коричневой глины со следами обвалов. В нескольких метрах выше по течению Соня видит отмель, образованную вымытой из стены глиной. Вытянув вниз ногу, Соня убеждается, что глубина реки едва ли выше её колен, спускается с моста и идёт по илистому дну против слабого тока воды. Находясь уже у самой отмели, она замечает их.
Они горизонтально стоят на стене за отмелью, будто лёжа в воздухе. Их двое. Ростом они не выше Сони. Их лица цвета белой плесени испрещены кожными наростами, наводящими странный ужас. Их головы покрыты чёрными иглами вместо волос. Их узкие чёрные глаза лишены зрачков и не отражают огонь, как матовая пластмасса. Они больше похожи на чучела, чем на живые существа. Резкая головная боль обозначает для Сони начало телепатического контакта с подземным народом, не умеющим говорить.
Подземный народ выражает презрение Сониной глупостью, приведшей её сюда, потому что существование Сони здесь невозможно, в силу большого ряда уже прервавшихся здесь существований особей Сониного вида. Гибель Сони неизбежна, и она, не понимая этого факта, достойна презрения. Гибель Сони неизбежна.
Дорога в каменный лес, молча отвечает им Соня. Дорога в каменный лес.
Непонимание цели Сониного движения к каменному лесу наталкивается на область её внутренней сущности, недоступную органам мозгового зрения подземного народа. Нелюди подвергают Соню внезапной телепатической атаке, от которой она растерянно садится в песок, закрыв глаза, и пытается вспомнить, где находится. Из косо поставленного ведёрка в реку стекает немного горящей жидкости и быстро гаснет. Вспомнив себя, Соня видит, что нелюди приблизились к ней, она очень хочет выплеснуть на них огня, но не делает этого. Они сразу пытаются убить Соню, разорвав ей мозг, но не могут. Тогда они понимают, что Соня не человек.
Кто ты. Ты не похожа ни на живых, ни на тех, кто ходит после смерти. Скажи кто ты.
Дорога в каменный лес, молча отвечает им Соня. Знаете ли вы о ней.
Мы знаем о ней. Скажи кто ты.
Соня закрывает рукой глаза и открывает нелюдям свою сущность.
Их ужасные лица скривляются, выражая страх.
Чего вы боитесь, спрашивает Соня, а внутри неё медленно разворачивается чёрный клубок.
Нелюди отчаянно пытаются убить Соню. Их безъязыкие рты открываются, издавая резкий скрежет. Ледяные бриллиантовые винты вонзаются в голову Сони, изо рта её течёт кровь, но она уже начинает говорить то, чего не знает сама. Подземный народ падает на отмель и лезет к своей норе. Ледяные винты с треском рассыпаются в снежную пыль.
Отпусти нас, хозяйка.
Каменный лес, повторяет Соня вопрос. Каменный лес.
У неё перед глазами тут же возникает поле с гниющими стогами, одинокое дерево у края стерни и брошенный трактор у дерева. Отпусти нас, хозяйка.
Соня плюёт кровью и предсмертные корчи нелюдей разрывают ей кожу на кисти правой руки, прикрывающей глаза. Наступает тишина.
Через силу двигая непослушные ноги, Соня возвращается назад, не оборачиваясь на то место, где остались трупы подземных существ. Она знает, что сейчас происходит с ними, но не хочет этого видеть. Ей очень тяжело подниматься по стенке колодца вверх, она несколько раз останавливается и отдыхает, прижавшись грудью к скобам и закрыв глаза.
Соня появляется из отверстия в стене, напротив которого сидит Таня, уже под вечер. Её лицо сковано усталостью, вода уже еле горит на дне ведёрка. Они с Таней обнимаются, прижимаясь друг к другу, и ведёрко со стуком выпадает из разжавшихся пальцев Сони.
Опустившись на металлический пол у костра, где весело жарятся наловленные Любой крысы, Соня погружается в сон, полный переплетения ветвей, между которыми плавают шаровые звёзды бледных цветов, покрытые ледяным пухом негасимого пламени.
Поздним вечером Соня и Таня отправляются в путь. Лица их колет моросящий в темноте дождь. На невидимых хуторах воют околевающие, какой от холода, какой от голода, псы. Во мраке, не освещаемом даже звёздами, Соня отчётливо видит вдали сияние, о котором говорила Лиза, похожее на свет тонкого месяца, упавшего в глубокий лесной овраг. Путницы огибают Лизино озеро и поднимаются на пологий холм, откуда можно различить полосу леса на другой стороне поля. Соня пристально всматривается в темноту и никто не знает, что она видит там.
Наконец она начинает спускаться с холма, камешки кусают её за босые ступни. Свои ботики, удобные только при хождении по твёрдым поверхностям, Соня оставила Любе, получив взамен найденную некогда Любой на свалке опасную бритву, которая теперь, аккуратно завёрнутая в тряпочку, лежит в кармане Сониной куртки. Бритва очень нравится Соне, ибо о такой бритве она всегда мечтала, с удобной пластиковой ручкой и острым лезвием, чуть покрытым ржавчиной, похожей на засохшую кровь. Такая бритва режет хорошо, оставляя своим прохладным лезвием тонкие полосы острой боли. Да, Соня предпочитает убивать быстро и жестоко. Не нужно забывать, что наставницы её, жизнь и смерть, тоже грубы, как торговки детской печенью.
Щурясь от противного дождя, девочки погружаются в лес, стирающий из памяти уходящего в него человека всякое понятие о сторонах света и расположении городов. Их лица погружаются в море сырости, впитывая запахи гниющих трав, мокрой коры и трухлявой сердцевины упавших стволов. Как маленькие феи скользят они в темноте по узкой тропинке, кружащейся среди деревьев, одинокие и отрешённые от всего мира, от которого не ждут ни помощи, ни жалости, ни любви.
Белёсое сияние расцветает впереди, как осколок далёкого рассвета, и Соня ощущает благоговейный трепет, смешанный с холодной дрожью страха, приближаясь к талисману. Она даже не пытается представить себе, каков он, и что она будет с ним делать, когда найдёт, она просто решает увидеть его и может быть исчезнуть навсегда. Прикоснуться влажной поверхностью глаз к этому чистому свету, почувствовать, как прозрачное пламя свободы начинает ласково лизать твоё сердце. Ах, никто не может знать, как прекрасно будущее, которое наверно никогда не настанет… И ещё Соня думает о страже. Об огромном всаднике на чёрном коне. О красной звезде, горящей на его будёновке. О безжалостном взгляде вечных глаз. Об огненной сабле, рассекающей надвое ночные миры.
Соня останавливает Таню прикосновением руки. Она видит впереди маленькую полянку с растущим посередине деревом. В его кроне светится призрачный фонарь.
Соня осторожно вдыхает осенний воздух и пристально вслушивается в шорох дождя. Откуда-то ползёт слабый запах мертвечины. Наверное, лесная мышь подохла в своей норке. А может, он уже здесь? Соня сохраняет неподвижность. Капли дождя стекают по её лицу, как капли холодного пота. Прижавшись к древесному стволу, Соня будто сливается с ним, превращаясь в лесного жителя, чувствует движение червей в глубине почв, дыхание белки, свернувшейся в дупле, стук капель по веткам, шипящее гниение размокающей опавшей листвы. Но ничего больше. И всё же что-то тревожит её. Она надавливает ладонью на плечо Тани, и та садится на колени в траву. Тогда Соня медленно крадётся к дереву, выбирая каждый шаг. На полпути она снова останавливается, потому что запах внезапно становится резким. Слишком много для мыши. Соня тщательно сканирует глазами кусты, откуда вытекает запах. И наконец она видит.
— Стой, — тихо произносит сиплый голос, как только Соня отводит ногу назад. — Руки вверх. Пристрелю.
Две тени поднимаются из кустов. Теперь Соня отчётливо слышит их тяжёлое дыхание. Значит, раньше они не дышали. Она покорно поднимает руки.
— Вперёд, — приказывает тот же голос. Соня идёт вперёд, выбираясь на поляну. Она слышит, как один следует за ней. Его шаги почти бесшумны. Потом за её спиной раздаётся резкий шорох, там где осталась Таня. Выстрел разрывает тишине рот. Второй бьёт её в глаза. Третий и четвёртый наполняют её сочащейся из дёсен солоноватой кровью. Второй враг, стоящий ещё там, среди кустов, ругается матом. В спину Сони утыкается дуло обреза.
— Кто был с тобой? — спрашивает сиплый голос.
— Подружка.
— Что делали в лесу?
— Заблудились. Думали угол срезать, — врёт Соня.
— Куртку снимай.
Соня снимает куртку.
— Повернись лицом.
Соня поворачивается лицом. Перед нею стоит заросший бородой и путаными волосами коренастый мужчина с обрезом в руках. Он одет в подёртый солдатский ватник и армейскую ушанку со звёздочкой. По вони Соня понимает, что дело худо. Второй мужчина, одетый в бурый плащ, выходит из кустов. В руке у него пистолет.
— Ушла, сволочь, — говорит он. Голос у него не такой сиплый, лицо щетинистое, одутловатое, и ростом он повыше первого. — Ух ты, какая ляля. Давай её, Сова, тут, у дуба, без суда. В затылок.
— Заткнись. Вона пень стоит, иди стрельни, коли такая охота. А эту гадину судить надо.
— Ну за что её, Сова, судить? Она ж малолетняя. Какой с неё спрос? Хлоп в затылок и готово. Только мозги и прыснут.
— Малолетняя? Я в её годы уже на заводе работал, — зло хрипит бородатый. — А она врагу продалась.
— Так что её, в логово тащить?
— До уговоренного места доведём, а там видно будет.
Высокий с досадой харкает в траву.
— Тогда пошли, мать твою. А то сейчас вторая сюда полицаев наведёт.
Бородатый больно заворачивает Соне руки за спину и связывает их ремнём. Они отправляются в путь. Впереди идёт высокий, за ним — пленная Соня, за ней — бородатый, время от времени подталкивающий Соню дулом обреза. Сверху не переставая сыпется дождь, и Соня плачет одними слезами от усталого бессилия перед судьбой.
Время для них окончилось солнечным летним утром полвека назад. Их было одиннадцать, партизанили они уже два месяца, но на их счету было только двое убитых в лесу полицаев и погибший в перестрелке солдат немецкой карательной бригады. Их окружили у лесного ручья, где они устроили стоянку, немцев было много, а патронов почти совсем не было. Восемь из них пали на месте боя, троих ранеными взяли в плен. Пленных повесили на окраине неизвестной им деревни с табличками на груди, а убитых положили у их ног в ряд, после чего они с вонью гнили два жарких летних дня, пока оккупационная санитарная комиссия не признала дальнейшее устрашение деревенского населения нецелесообразным. Тогда их свалили на телегу и закопали в канаве, вырытой деревенскими жителями в лесу у болота.
Новая власть провела операцию со свойственной ей скрупулёзностью, за единственным исключением: место, выбранное для захоронения, было паршивым. О нём издавна шла по округе недобрая слава, что теряются там дети и живёт всякая болотная нечисть. Прошло семь месяцев, и заснеженной февральской ночью одиннадцать партизан выбрались из могилы и сквозь летящий снег снова увидели чёрное небо над головой. Немцев нигде не было, они ушли ещё осенью, но мёртвые партизаны не смогли в это поверить и посчитали, что враг установил твёрдую власть и увёл солдат дальше на восток. В пропагандистских целях фашисты даже позволили мирным жителям вывесить красные знамёна, но все заводы работали теперь на Германию, дети учили немецкий язык, и никто не помышлял о сопротивлении. Только одиннадцать партизан героически продолжали войну с ненавистными оккупантами.
Они нашли оружие на покинутых полях боёв. Они нападали на грузовые автопарки и воровали горючее, из которого затем изготовляли бомбы. Они кочевали по лесам, и никто не мог остановить их непрерывный кровавый рейд. Несколько раз они попадали в окружение, но выходили из него благодаря своей способности превращаться в зверей и потому что пули их не брали. Они не знали пощады к предателям, судя их своим партизанским судом, который изменял от случая к случаю лишь вид казни. Чаще всего они вешали, но также топили, душили, четвертовали, рубили головы, ломали позвоночники, сдирали кожу, разрывали деревьями, варили или жарили живьём, а в отдельных случаях придумывали что и похлеще. Расстреливали редко, экономя патроны, хотя последнее время с этим стало полегче. Обычно пленных также пытали, с целью выведать места сосредоточения противника, сроки предстоящих карательных операций, политическое положение мирового фашизма и имена активных приверженцев нового порядка. Кроме уничтожения продавшегося захватчикам населения партизаны портили и ломали всё, что попадалось им на пути и имело по их мнению хоть какое-то значение для благоденствующего в недостижимой Германии врага. Они взрывали железнодорожные пути, пуская под откос поезда. Они устраивали аварии на электростанциях и разрушали газопроводы. Они захватывали и уничтожали транспортные средства дальнего назначения, а дважды по их вине даже терпели крушение самолёты. На протяжении своего долгого пути они потеряли только двоих. Один, по кличке Щука, погиб тридцать лет назад в жестоком бою с засекреченными войсками фашистских внутренних дел, после того как прямо у него под ногами разорвалась ручная граната. Второй, бывший командир отряда, которого звали Игнатом, по кличке Выхухоль, лет десять как исчез в бушующем пламени подожжённой им теплоцентрали, и товарищи до сих пор считали его просто пропавшим без вести. Теперь отрядом командовал Митя, называемый обычно Медведем, потому что в отличие от своих товарищей, бывших заурядными волкодлаками, он по особой злобе умел превращаться в этого крупного и опасного зверя.
Тот, что шёл впереди Сони, в то далёкое летнее утро последнего боя был совсем молод, ему едва исполнилось девятнадцать лет. Его называли в отряде Мохнатым, хотя настоящее имя его было Леонид. Он не любил возни и предпочитал уничтожать противника скопом и без разбора, пыток не признавал, считая их пустой потерей времени, к тому же от криков боли его тошнило и клонило в сон. Бывая один, он убивал фашистов сразу, не докладывая командиру, за что неоднократно получал строгие выговора, но наказать его не могли, потому что каждый боец был на счету. Второго называли Совой, потому что он никогда не спал и любил есть жареных мышей. Кроме этого Сова любил душить руками фашистских детей, особенно мальчиков, хотя и девочками не особенно брезговал. Как-то раз они с Мохнатым взяли гулявший в лесу первый класс и он не глядя задавил шесть детей прямо на поляне, пока Мохнатый обдирал, как мокрую бумагу, платья с двух повешенных молодых фашистских учительниц, чтобы показать школьникам весь позор их низкого предательства и объяснял им, кто их настоящий враг. Остальные дети, кроме одной красивой фашистской девочки, которую Мохнатый зверски изнасиловал в кустах и убил, были отпущены в надежде, что хотя бы из одного вырастет новый партизан.
