Наташа снимает с мёртвого мужчины свитер и надевает его на себя. Штаны одевать ей противно, и она голая ниже пояса тащит мужчину за волосы в морозильню и разбивает кулаком белую лампу. Выбрав три мужских трупа, один женский и один труп мальчика, Наташа, подчиняясь непонятной тяге, пускает им свою рвоту изо рта в рот, забираясь с ногами на полки. Когда приходит напарник убитого, светя перед собой фонариком, Наташа не даёт ему включить аварийный свет, а нападает на него сзади и, обхватив одной рукой за горло, выдавливает пальцами другой глаза. Мужчина от этого падает с громким воем обезьяны на пол, роняя фонарик, и Наташа со всей силы бьёт его ногой по голове, пока с коротким хрустом не сворачивает шею.
      В пять часов утра во дворе морга появляется группа из шести мертвецов обоего пола, высокий лысый мужчина вооружён топором, а молодая женщина в свитере, в которой нетрудно узнать Наташу, держит в руках металлическую палку для перетаскивания трупов, загнутую на конце в острый гак. Вторая женщина, с ожогом на лице, кутается в тёмного цвета плед, а идущий последним мужчина сильно хромает, потому что у него нет куска ступни. Они забираются в салон микроавтобуса, выполняющего роль катафалка, причём хромой садится за руль, а Наташа на переднее сидение рядом, и выезжают по направлению к давно прекратившему по финансовым причинам отравление окружающей среды химическому заводу, расположенному на северной окраине города. Они едут пустыми улицами в темноте, водитель чётко соблюдает полосы разметки, не пристёгнутая ремнями безопасности Наташа расслабленно сидит, откинувшись назад на спинку кресла, и невидяще смотрит на мелькающие фонари.
      Всё происшедшее кажется Наташе странным, но не пугает её, наверное потому, что она не верит в свою смерть, не находя ей причины. Лениво подняв руку, она трогает рану на голове, засовывая в неё пальцы. Сзади начинает доноситься хрип одного из воскрешённых Наташей мужчин, который, согнувшись пополам на грязном полу микроавтобуса, корчится от пожирающей его изгнивший кишечник боли. Хрип переходит в глухой рёв, мужчина бьётся головой в оболочку машины и ползает боком между молча сидящими на полу товарищами.
      — Стой, — говорит Наташа водителю и автобус тормозит у обочины пустого проспекта. По тротуару идёт, пошатываясь, нетрезвый человек в расстёгнутом пальто. Наташа берёт свою палку, другой рукой ведро из-под ног и вылезает на усыпанный красными листьями квадрат сырой земли, где растёт клён. Человек сразу замечает приближающуюся к нему полуголую женщину с ведром и железным гачком, плохо освещённую фонарями, зрелище это ему не нравится, но, объясняя его действием чрезмерной дозы алкоголя, он просто пытается убежать в глубину незнакомого переулка. Ускорив шаг, Наташа легко настигает свою жертву и бьёт её гачком по голове. Человек сразу падает, и Наташа основательно расшибает ему голову меткими ударами гачка. Усевшись на асфальт и подставив край ведра под кровяной фонтан, она облизывается и обводит глазами тёмные окна домов. Место, где Наташа доит убитого, находится в отдалении от ближайшего фонаря, так что даже бодрствующие в это время не могут увидеть выражения этих глаз.
      Первым пьёт из ведра водитель, противно урча, затем, когда автобус трогается, Наташа протягивает его в салон. Женщина, завёрнутая в плед, отливает себе крови в консервную банку, хмурый мальчик черпает ладонью и с отвращением морщится, остальное с сосущим чавканьем пьёт лысый мужчина, а тот, что корчится на полу, уже не может принять участие в трапезе, изо рта его лезет что-то густое и вонючее, похожее на куски развалившихся внутренностей, и рёв его давится в этом отвратительном материале, переходя в шаркающий хрип. Около шести часов утра, когда уже начинает едва заметно светлеть, автобус останавливается у проваленной во многих местах бетонной ограды химического завода.
      Соня пришла на завод пешком, для чего ей потребовалось много времени, но время значило для неё мало, кроме того ей пришлось задержаться в одном из новых микрорайонов, через который пролегал её путь, чтобы убить в парадном возвращавшуюся из школы ученицу седьмого класса по имени Надя, с целью завладеть её ботиками и колготками, чтобы босиком не так бросаться в глаза. Ботики были немного велики Соне, но нравились ей своей формой и чёрным цветом. Колготки были телесные, чего Соня не любила, к тому же рваные на тыльной стороне правого бедра. Надя, впрочем, носила длинное школьное платье и дыру никто не мог видеть, пока она была жива. Соня подошла к ней возле лифта и, резко схватив Надю обеими руками за волосы, сильно ударила её головой в стену. В лифте Соня с хрустом сломала шею потерявшей сознание школьнице, посадив её на пол и ударив ногой в подбородок. Затем она поехала на самый верхний этаж, заволокла Надю по железной лестнице на крышу, где между небом и землёй сняла с неё ботики и колготки, вытащила из школьного ранца чёрный фломастер, вырвала из тетради листок и, написав на нём большими буквами Надиным почерком: „Хочу навсегда остаться девственной. Надя“, положила его возле трупа на твёрдую смолу крыши. Потом она нарисовала на лбу мёртвой девочки крест.
      Совершив эти святотатства, Соня пошла по крыше на другую сторону дома, откуда обычным своим образом перелетела на соседний. В новых ботиках леталось хорошо. Двигаясь и дальше по крышам одинаковых домов, словно созданных для таких, как Соня, которые, в отличие от птиц, не умеют летать вверх, она ушла очень далеко от места своего последнего преступления, после чего спустилась на поверхность улицы и продолжила свой путь.
      Не имея особенной потребности во сне, Соня всё же забралась к шести часам вечера спать на высокую старую липу, омелы в ветках которой срослись в большой зеленоватый ком, служивший испокон века гнездом всякой погани. Удобно устроившись на кривом суку, Соня уснула с открытыми глазами, глядя на окна стоящего напротив дома, которые попеременно то зажигались, то гасли, повторяя в ускоренном ритме судьбу огромных светильников космоса. Ветер с шелестом нёс по асфальтированной земле непрочитанные никем листы газеты, кружил их и комкал, поднимая высоко над землёй. Давно уже стемнело, загорелись редкие розовые фонари. Их печальный, бледный и несколько тусклый свет, освещавший ровные улицы между домами, чёрные дворы с силуэтами полуоблетевших деревьев, мусорные баки и поломанные лавочки, на которых от холода кроме кошек никто не сидел, вызывал ощущение безграничности смерти и одиночества, которое так любила Соня. Эти тёмные пространства в просветах домов напоминали ей щемящую неизвестность, охватывавшую её в детстве, когда она ходила к подружке, глядя на звёздное небо, ёжась от холода и думая о забытых дома перчатках, о красоте осенних клёнов, виднеющихся за забором детского сада, о чужеродной тьме оврагоподобных улиц, проваливающихся во все стороны света, которая представлялась ей будущим, неизвестностью её, Сониной, судьбы. Ей встречались тогда косые от ветра люди с трудноразборчивыми, чужими лицами, похожие на тени, скользящие по стенам домов, они шли ниоткуда и спешили в никуда, будто несомые ветром, их непонятная тёмная жизнь казалась Соне и её будущей жизнью, ей становилось страшно, мелкие колючие мурашки безысходности собирались у неё между лопаток. В парадном, где жила подружка, сидели вечерами в темноте взрослые люди, кружились красные огоньки сигарет, влюблённые лизали друг другу открытые рты влажными языками, звучали гитары и пахло вином. Вызывая лифт, Соня прижималась к косяку его дверей, дрожа, когда кто-то спускался мимо неё по ступенькам, словно её могли взять и уволочь наверх, по тёмной лестнице, к чёрному небу, туда, где эти оборотни живут в своих пещерах, высеченных в айсберге времени. Однажды молодой мужчина, сходивший по лестнице, заметил Соню и, остановившись возле неё, спросил, как её зовут, и Соня открыла ему своё имя, мучительно ожидая, когда же опустится вызванный ею лифт, а мужчина тихо засмеялся, обдавая Соню запахом вина, взял её за плечи и поцеловал в лоб, и губы его обожгли Соню холодом вечного проклятия и перевёрнутых подземных церквей. И тогда Соня поняла, что Дьявол любит её.
      В половине восьмого Соня выплюнула высосанное до кожуры кошачье сердце, улучшила момент, когда возле дерева никого не было, спустилась вниз и стала приставать к прохожим с вопросом, где находится мясная лавка. Наконец одна женщина, сотрудница банка, губы которой были покрашены фиолетовой помадой и от которой сильно пахло духами и шампунем, показала ей дорогу, потому что сама часто посещала мясную лавку, чтобы купить бараньего мяса для своих ужасных детей.
      Когда Соня вошла в лавку, там никого не было, кроме мясника, которого звали Коля, и который, только увидев Соню, сразу представил её себе раздетой и лежащей животом на разделочном столе. Соня подошла к прилавку и стала рассматривать висящее на стене за ним мясо. Она рассматривала мясо молча и пристально, словно речь шла о предмете изобразительного искусства. Коля тоже молчал, сложив свои сильные руки на груди и тщательно четвертовал в своём воображении Соню большим мясным ножом, жарил куски её тела на вертеле и ел. Желание раздеть, зверски изнасиловать, зарезать, разрубить и сожрать стоящую перед ним девочку настолько переполняла ленивое медвежье существо Коли, что он с трудом подавлял в себе порыв сразу схватить в одну руку, испачканную в крови и сале крупного скота, Сонины волосы, а во вторую — тесак и начать своё дело.
      Особенно дались Коле медленно ползущие по кровавым обрубкам туш живые и красивые глаза девочки, они почему-то даже заставили его сглотнуть слюну. В остальном же он видел перед собой её тело, подвешенное ртом на крюк, распоротое спереди, так что видно синеватые дыхательные органы, ведущие от задранной головы к лёгким, волосы девочки испачканы липкой красной массой, и оставшаяся кровь, уже иссякая, стекает по ногам Сони в лужицу на полу.
      — Скажите мне, где здесь чёрные озёра? — вдруг спросила Соня, и тяжёлое тело Коли содрогнулось. Он тупо уставился на Соню, приоткрыв рот. — Мне нужны чёрные озёра, — внятно повторила Соня, глядя прямо в его водянистые глаза.
      Колю объял неясный страх. Раньше он думал, что никто кроме него не знает о чёрных озёрах, бездонных дырах в траве пригородной тундры, куда Коля вытряхивал ночами из ящика свои гнусные поделки из костей и внутренностей растерзанных детей, наполненные купленной на бойне скотской кровью, которой Коля пытаясь заменить пролитую им кровь маленьких человеческих существ. Он верил, что в покрытых чёрным налётом каменных башнях посреди озёр живут могущественные демоны, любующиеся его дарами, которые дадут ему взамен силы стать бессмертным.
      — Человечину ел? — с мрачной угрозой спросила Соня. — Бульон из рёбер детских варил? Тушил печень первоклассницы с картошкой? Отвечай, сволочь.
      Коля схватил со стола топор и швырнул его Соне в голову, но не попал, потому что Соня отступила в сторону, и топор ударил в каменную стену лавки, выбив в кирпиче вмятину размером с кулак.
      — Я с мозгами твоими вермишель по-флотски сделаю, — зарычал Коля и двинулся на Соню с ножом, отрезав ей путь к двери, которую сразу закрыл на засов. — Со сладкими твоими, зайчик, мозгами.
      Но Соня и не думала бежать.
      — Лучше по-хорошему скажи, — ласково попросила она Колю. — А то я тебя калекой сделаю или совсем убью.
      — Моя жена Люся из одной девочки неделю назад пельмени приготовила, — остановился для воспоминания Коля. — Очень хорошие пельмени получились, только уже кончились. А из тебя пельмени будут невкусные, на котлеты только годишься. Или на перцы фаршированные. Я как ребёнка вижу, сразу знаю, что из него лучше готовить.
      Коля хотел было двинуться дальше, но не успел, потому что Соня израсходовала треть кошкиной души на то, чтобы пустить ему изо рта в живот струю огня толщиной со стакан, которая прожгла Колю насквозь и выбросила сзади него фонтан крови и варёного брюшного жира. Коля выронил нож и упал спиной на пол лавки, схватившись руками за живот. Навстречу его ладоням вслед за выхлопом вонючего пара потекла жгучая пузырящаяся кровь, смешанная с содержимым кишечника.
      — А-а, — заревел Коля от боли и страха за своё нутро.
      — Ну, где озёра? — тихо повторила Соня свой первоначальный вопрос, склоняясь над искажённым лицом мясника. — Если скажешь, я тебя вылечу.
      — За городом… в полях… около химзавода… — завывая, пытался показать лбом направление Коля.
      — В какой стороне света? На севере?
      Вместо ответа Коля стал перекатываться с бока на бок, продолжая дико выть.
      — Если стать лицом к восходящему солнцу, — медленно произнесла Соня. — То куда идти?
      — Налево, — взревел Коля. Перекошенная рожа его постепенно начинала мертветь.
      — На север значит.
      — Помоги мне, девочка… помоги мне, девочка… — сипло заскулил Коля, закидывая голову назад от мучившей его нечеловеческой боли.
      — Конечно я помогу тебе, раз уж я обещала, — спокойно ответила Соня. — Убери руки.
      Коля неуверенно отнял от рваной кровавой дыры в животе трясущиеся руки. Глаза его, слезящиеся по причине боли, жалобно смотрели на Соню. Она с силой ударила его ногой в беззащитный кровоточащий живот. Удар выбил с коротким водяным звуком веер кровавых брызг из мокрого скомканного месива на животе Коли. Вопль снова схватившегося за брюхо и поджавшего ноги Коли сотряс стены мясной лавки.
      — До ночи ещё подохнешь, — констатировала Соня, разворачиваясь к двери. — Не будешь больше человечину жрать.
      С этими словами Соня отодвинула засов и, выйдя на ударивший ей в лицо тёмный ветер, сразу свернула в подворотню. Какой-то человек из стоявших на улице пошёл за ней, но в тёмном проулке не увидел уже ни души.
      Только глубокой ночью уставшая от долгого пути и битвы с мясником Соня достигает наконец химзавода. Он возвышается посреди тёмных осенних полей как чудовищный город древности, провалившийся в пучину разрушенного времени. Звёздное небо сгущается над огромными цилиндрами газохранилищ и руинами мёртвых корпусов. Соня находит провал в заборе, перетянутом рядами колючей проволоки, и проникает во внутренний двор. От мрачных строений пахнет сыростью и каким-то едким газом, от которого у Сони чешется в горле. Она чуть не наступает на труп собаки, валяющийся посреди двора, полупогрузившись в песок, как всплывшая из-под земли дохлая рыба. В накренённых цистернах на ржавых стояках и длинном трёхэтажном здании с выбитыми стёклами в окнах тоскливо воет одинокий ветер.
      Параллельно этому зданию тянется другое, и по проходу между ними Соня выходит на центральную площадь, на которой стоит обстроенный пристройками главный цех с уходящими в небо трубами, огромный, как собор. Здесь запах усиливается. Соня садится на ржавую трубу, заметённую песком, и начинает думать.
      Пока она думает, из главного цеха появляется тень и, держась возле самой стены, подбирается к Соне. Это бывший ученик ПТУ номер двенадцать Алексей, некогда забравшийся в главный цех, чтобы испытать изготовленную им собственноручно бомбу массового поражения, но, оступившись, упавший через сливную шахту в подвал и пролетевший по железному колодцу без малого тридцать семь метров, словно Алиса, направляющаяся в страну чудес. Незадолго до страшного удара в пол Алексей увидел исполинскую фигуру мёртвого красноармейца, едущего верхом на исполинском боевом коне, от ударов каменных копыт которого сотрясалась зыбкая топь ночных полей. Мозг мальчика забрызгал стены и пол на значительном расстоянии от места его падения, и некому было слизать его, так как в отравленный сток не могли пробраться даже адаптировавшиеся к заводу крысы. Химические субстанции, сливавшиеся в подземелье многие годы, образовали окаменевший осадок на полу, вступавший в реакцию с проникающей водой, отчего происходили ядовитые газообразные пары, заполнявшие всё здание главного цеха, стелющиеся плохо видимым зеленоватым туманом по территории завода и доползавшие до окраин города, отчего у жительниц этих окраин часто рождались дети без ног или рук, а то и без голов. Но на Алексея яд оказал благотворное действие, он через несколько суток ожил, встал и долгие месяцы блуждал по тёмным лабиринтам стоков, питаясь крысами и насекомыми. Потом он отыскал наконец проржавевшую дверь, через которую должны были спускаться рабочие-смертники для прочистки возможных тромбов в сливной системе, выбрался на подземный этаж цеха и стал там жить. Алексей убивал бродящих в покинутой индустриальной зоне детей, либо далеко отбежавших от хозяев во время прогулки домашних собак, консервировал их ядом и постепенно ел. Одну девочку, убитую им кирпичом по весне, Алексей заволок на место своего второго рождения, и вскоре она действительно поднялась, правда одна рука её всё равно уже не слушалась, высохла и отпала до половины предплечья, так что вместо неё пришлось проволокой прикрутить кусок загнутой ржавой железяки, но Алексею это было нипочём, и Таня, как звали девочку, стала верной подругой его жизни. Со временем к ним присоединилась старшая сестра Тани — Люба, по которой та очень тосковала, а потом и Костик, бывший друг Алексея, так что их стало четверо.
      Пока Алексей подкрадывается к Соне, Люба потрошит наловленных в подземельи крыс на втором уровне главного цеха, сидя у ржавой банки, в которой горит синеватый огонь, а однорукая Таня с Костиком отправились в поля на поиски падали. Остановившись в нескольких метрах от Сони, Алексей извлекает из полуистлевшей своей куртки кусок цепи с гайкой на конце, которым собирается угрохать сидящую на трубе девочку. Цепь еле слышно звякает в свисте ветра, и Соня поворачивает голову в сторону тёмной полосы под стеной здания, где таится Алексей. Её глаза излучают в темноте какое-то странное свечение, невидимое обычному человеку, от которого Алексею становится не по себе. Огромный ужас вдруг заполняет его, ужас перед каким-то неизвестным ему, но леденящим кровь мучением. Он представить себе не может, кто и как станет его мучить, но от этого ему только ещё страшнее. И тогда он понимает, что это мысли Сони, которые он слышит благодаря долгому воздействию отравы, как слышал он порой мысли бегущих от него в темноту крыс.
      Алексей захрипел, оружие выпало у него из руки. Холод входит в его изгнившее тело, как при погружении в прорубь. И он снова услышал тяжёлые, ломающие землю, шаги исполинского коня с черепами на сбруе, идущего по полям. Глаза Сони приближаются к нему. Он хочет кричать, но не может.
      — Здравствуй, Алёша, — говорит Соня. При этом Алексей продолжает слышать её мысли, непереводимые в слова, он и хотел бы не слышать их, но вмёрз и не может оторваться. Это звуки чужого языка, чёрные точки и линии на коричневой ткани, языка, на котором говорят существа, матерью которых является смерть. Соня улыбается, и от этой улыбки Алексея так перекашивает, что из его рта тонкой струйкой течёт тёмная сукровица.
      — Уйди, падло, — чужим голосом говорит он, с трудом управляя мышцами рта.
      — Ну что ты ругаешься, милый Алёша, — ласково произносит Соня, касаясь рукой его грязных слипшихся волос. — Не надо ругаться, расскажи мне лучше, как ты здесь живёшь. Что ты делаешь здесь длинными холодными вечерами, кто твои друзья, милый Алёша, расскажи мне, я хочу это обязательно знать.
      — Крыс ем, — выдавливает из себя Алексей. — Собак ем. Дохлых.
      — Очень хорошо, — улыбается ему Соня. — А кто эта девочка, что там сверху за стенкой крыс жарит?
      — Любка. Угрохал я её. Гайкой. Потом она в шахте ожила. А Таньку я кирпичом угрохал. А Костика мы с Танькой кирпичами угрохали. Потом они в шахте тоже ожили.
      — Очень хорошо. А кто там, в шахте, живёт?
      — Никого, — говорит Алексей, и губы его из синих почему-то становятся цвета покрытой белым налётом сливы.
      — Очень хорошо. А от чего ж там, по твоему, трупы оживают?
      — Хрен его знает.
      — Ладно, пойдём крыс есть, — Соня поднимает с земли гайку и даёт её Алексею. — Вот, не забудь.
      Вскоре Соня, Алексей и Люба сидят на железном полу второго этажа главного цеха, открытого внутрь здания и едят жареных крыс, бросая косточки через перила на первый этаж. У Любы нет верхней губы, потому что она отгнила. При разговоре она прижимает нижнюю губу к верхним зубам.
      — И тогда я ему гайкой по голове дал и убил, — продолжал рассказывать Алексей. — А если бы он не споткнулся и не упал, то я бы его в подземный этаж заманил и там убил. Здоровый был мужик.
      — Мы его две недели жрали, — робко добавляет Люба, обсасывая крысиную кость.
      — Потом милиция приехала, но мы в травильне пересидели. В травильню никто не пойдёт. Там подохнешь. Костик себе самострел сделал и гвоздями из него стреляет, а гвозди в травильне на ночь в пол втыкает. Недавно он так здорового пса убил. Сразу подох, не завыл даже.
      — А у Таньки ломик ядовитый, — снова добавляет Люба. — Она его очень метко бросать умеет, прямо по башке.
      — Хорошо вы здесь живёте, — констатирует Соня, облокачиваясь на стену цеха спиной. — Потому что дружные.
      Наступает тишина, нарушаемая только похрустывающим чавканьем сидящих возле огня едоков.
      — А ты сама-то кто будешь? — спрашивает Алексей, которому при этом почему-то становится нехорошо.
      — Меня зовут Соня. Я из далёких краёв пришла сюда, чтобы Ленина отыскать.
      — А где этот Ленин живёт? — спрашивает Люба.
      — Путь к нему лежит через поле, над которым не светит солнце, через каменный лес и чёрные озёра.
      — Озёра чёрные, это здесь, — оживляется Люба. — Тут, возле завода. Вот, в банке, их вода горит.
      — А башня посредине озёр есть?
      — И башня есть. Чёрная-чёрная, — Люба доедает свою крысу и вытирает руки о платье. Соня задумчиво смотрит на её грязные голые ноги, вытянутые по полу.
      — Тогда здесь рядом должен быть похоронен первый страшный талисман, — говорит она отсутствующим голосом. — К-З-З-К.
      — А что это? — тихо спрашивает Люба, чувствуя, что дело совсем плохо.
      — Это тайна. Но мы должны найти его, мои маленькие друзья, — Соня окидывает взглядом застывших в свете чёрной воды ребятишек. — Мы должны найти его, пока страж талисмана не убил нас.
      — А кто это — страж талисмана? — вступает в разговор Алексей. Его гнилое нутро сводит судорогой. Лучше было ему никогда не встречать Соню.
      — Не знаю точно, — пожимает плечами Соня. — Но кто-то очень сильный.
      — Я видел его, — хрипящим голосом говорит Алексей. — Это огромный человек на коне. Он когда едет, вся земля содрогается. А в руке у него огненная сабля, здоровая, как тополь.
      Соня закрывает глаза, стараясь не думать о страже. Сильный порыв сквозняка взметывает пламя в железной банке. Соня настораживается.
      — Кажется, они идут по моим следам.
      — Кто? — Алексей смотрит в чёрный проём окна.
      — Вампиры, — мрачно отвечает Соня, и, не открывая глаз, снимает ботики. — Нам придётся напасть на них.
      Послав Любу на поиски Костика и однорукой Тани, Соня с Алексеем выходят на площадь перед главным цехом. Звёздное небо охватывает их, в его просторе кружится ветер, словно тени унося спиралями вверх тёмные, оторванные от земли лоскуты всевозможной материи. Множество долгих растянутых искривлением миров минут они неподвижно стоят на фоне огромного мрачного здания и смотрят на небо, девочка и мальчик.
      — Они уже здесь, — наконец произносит Соня, не желая говорить о вечности. — Тяжёлая будет битва.
      — Может, в травильне спрятаться? — хрипло предлагает Алексей.
      — А что ты так хрипишь, Алёша? — заботливо спрашивает Соня.
      — Глотка от отравы ссохлась, — мрачно отвечает Алексей, потирая грязной рукой горло. — Мы отраву с мясом жрём. Для укрепления организма.
      На противоположном конце прохода между складскими зданиями, откуда пришла Соня, становятся видны фигуры движущихся навстречу вампиров. Впереди идёт Наташа со своим гачком, чуть позади — хромой водитель в самодельной юбке из промасленной тряпицы, с обломанным куском железа в руке и надетым на голову приплюснутым ведром, заменяющим ему шлем. Далее следуют крупный лысый мужчина без одежды, вооружённый топором и закутанная в плед женщина с сожжённой половиной лица, держащая в правой руке кусок ржавой трубы. Замыкает шествие голый мальчик, несущий подобранный возле обочины булыжник. Шестой вампир, мучившийся в автобусе нутром, уже разлагается в ссыпной яме.
      Соня ждёт их приближения, освещая место перед собой банкой с чёрной водой, которую держит в руке. Дойдя до середины прохода, Наташа замечает Соню и со злобным рычанием переходит на бег. Остальные вампиры стараются не отставать от вожака.
      Когда Наташа подбегает к Соне, Алексей пятится в сторону, а Соня выплёскивает ей в грудь пылающую чёрную воду. Свитер Наташи покрывается пламенем и удар гачка приходится по земле рядом с отпрыгнувшей назад Соней. Бешено рыча, Наташа начинает вертеться на месте, нанося вслепую удары, некоторые из которых с грохотом вышибают из стены цеха осколки кирпичей. Соня отступает внутрь здания, куда врывается ревущий лысый мужчина с топором. Увернувшись от удара топора, Соня бежит по гулкой металлической лестнице вверх. С тяжёлым грохотом вампир преследует её. Резко развернувшись возле поворота лестницы, Соня раскрывает ладонь, из которой с шипением вспыхивает слепящий свет. Тело лысого спотыкается, с яростным рёвом наваливается на Соню, оба срываются с лестницы, но в воздухе Соня выворачивается из-под вампира, и он камнем летит на бетонный пол подземного этажа, проламывает спиной перила, ограждающие первый этаж от ямы и с треском врезается в дно. Делая в воздухе узкий круг, Соня опускается рядом с ним и подбирает отлетевший в сторону топор. От удара о сплошную грудь бетона лысый ломает себе два ребра и руку, и, глухо ревя, с трудом поднимается на четвереньки. Тогда Соня рубит, двумя руками занося топор над головой. Затылок лысого издает под ударом топора хрустящий звук и тело вампира валится на пол, дёргаясь в судорогах. Отчаянными ударами топора Соня разбивает мясистую шею, широко расставив для опоры ноги.
      Подымаясь наверх, Соня слушает ужасный визг катающейся по земле Наташи, которую пожирает огненное проклятие отравленных озёр, и удары железа в железо, сопровождаемые рёвом хромого водителя и сдавленным рычанием Алексея. Отделившись от тёмной стены, женщина с половиной лица стремительно бьёт трубой, как косой, по тому месту, где только что находилась голова Сони. Труба со звоном ударяет в стену. Дёрнув рукой, пригнувшаяся к перилам Соня, огненным лезвием рассекает чрево женщины вместе с пледом. Тёмная жижа потоком выхлёстывается на ноги Сони, покачнувшись, женщина заносит трубу обеими руками над головой и падает лицом вниз на пол, роняя своё оружие. Руку Сони раздирает негасимая боль, и она, скривившись, не может некоторое время выпрямиться, чтобы начать рубить топором длинноволосую голову.
      Когда она наконец выходит на площадь, Алексей, раненый железкой в плечо, взбирается по штабелю ржавых труб к разбитому окну, преследуемый хромым водителем с ведром на голове. Ведро уже дважды спасло хромого от удара гайки, но мальчик с камнем не уберёгся, и отстал, выколупывая осколок кости из пробитой гайкой головы. Мальчик в своё время умер от удара ножом в бок, след от чего в виде тёмного кровоподтёка до сих пор виднеется на его голом теле. Соня настигает сзади ковыляющего вперевалку подростка и коротким глухим урчанием бьёт его топором по голове, отрубая кусок засунутой в неё руки. Мальчик нагибается от удара и получает пинок ногой в кровоподтёчный бок, сбивающий его с ног на землю. Секущий свист топора и хруст сокрушаемого лезвием затылка завершают поединок.
      Судьба Алексея, однако, печальна. Он так и не успевает достигнуть окна, когда хромой достаёт его железкой по хребту, и Алексей скатывается со штабеля труб, ломая себе плечо и выбивая из морды зубы. Соня могла бы прийти ему на помощь, но, наконец справившаяся с огнём, Наташа, покрытая обугленными лоскутами свитера, прилипшими к мясу под прогоревшей кожей, снова с рычанием начинает свою атаку. Соня пятится назад, аккумулируя остатки кошачьей энергии, но внезапно слышит резкий боевой свист, и ломик, брошенный однорукой Таней, попадает Наташе в голову. Наташа с трудом удерживается на ногах, делая пару шагов в сторону. По лицу её течёт кровь.
      Водитель тоже не успевает нанести Алексею страшный удар, потому что получает в грудь отравленный гвоздь, выпущенный Костиком из самострела. Железяка, промахнувшись по голове Алексея, высекает искры из ржавых труб. Обезумевший от боли Алексей отползает, силясь скрыться в тени стены, но следующий удар по голове настигает его, он скорчивается на земле, выворачивая лицо к небу, и нагнувшийся хромой со скривлённым от боли лицом натужно вбивает железку в его окровавленный рот после чего выворачивает её, как домкрат, разрывая мальчику шею, так что становятся видны почерневшие корни Алексеева горла.
      Тем временем Наташа, повернувшись к Соне боком, делает несколько косящих движений гачком в воздухе и бежит на Костика, спешно заряжающего в свой самострел сразу два гвоздя. Опухшие от трупной сукровицы пальцы мальчика долго не могут справиться с пружиной, но когда Наташа на бегу уже заносит гачок для удара, оба гвоздя с бешеной силой в упор пробивают ей нос и входят глубоко в лицо, дёргая голову Наташи назад и выплёскивая вверх тёмную кровяную медузу. По инерции сокрушительный удар гачка расшибает голову Костика и сворачивает ему шею, крепкое острие вырывает часть его лица вместе с потоком крови, и он как подкошенный падает в грязь. Наташа теряет равновесие и валится на колени, издавая не то хрип, не то клёкот. Между торчащих в её лице гвоздей ручьём течёт кровь. Она некоторое время стоит коленями в грязи, опираясь на гачок и смотрит на здание главного цеха, видя в нём жилище своей смерти, пока подоспевшая Люба не бьёт её два раза гаечным ключом в ухо, после чего Наташа грузно валится с колен.
      Последний оставшийся в строю вампир сперва неуверенно хромает в сторону Сони, но, видя гибель вожака, поворачивает в сторону оставленного автобуса. Покачивающаяся фигура хромого водителя едва успевает достигнуть середины прохода между зданиями складов, когда от яда застрявшего в груди гвоздя его начинают выворачивать рвотные спазмы, он валится набок и видит, как среди звёздного снега Соня устало идёт к нему, держа в руке топор. Силуэт её, освещённый одними звёздами, расплывается, сливаясь с сырой темнотой. Собрав последние силы, хромой ползёт к машине, цепляясь руками за землю и грязные пучки мёртвой травы, растущие на теле негостеприимной для него планеты. Соня настигает его у пролома в бетонной ограде и долго рубит топором, пока ей не удаётся сбить ведро. Тогда она разбивает хромому рыцарю голову.