От ворот поворот

К утру мой нос распух и выдал меня с головой.

Первой его узрела мама. Утром она газет не читала и потому могла меня разглядеть. Естественно, что вчера вечером мама ничего не заметила.

— Что у тебя с носом? — озабоченно спросила мама.

Я шмыгнул носом и застенчиво соврал:

— Наверное, простыл.

Поскольку я никогда не лгал маме, она сразу мне поверила и стала маленькими глотками пить кофе. Общение с Наташей явно пошло мне на пользу — я становился мальчишкой. Кстати, мальчишки при первой возможности пропускают уроки в школе. Может, и мне попробовать?

— Мам, — я еще старательнее пошмыгал носом, — может, не стоит рисковать, и я денек посижу дома. Весной такая неустойчивая погода. А я все-таки простужен.

Мама поцеловала мне лоб:

— Температуры нет, собирайся без разговоров в школу.

Мама оделась и ушла на работу. А папа еще спал. Вчера в театре была премьера, а потом обсуждение спектакля, и папа вернулся поздно. Конечно, папу я б уговорил в два счета, тем более что он был свидетелем моего ранения, но я пожалел его будить и пошел в школу.

Чтобы взять и просто так не пойти в школу, мне и в голову не пришло. Нет, все-таки тогда я еще не был настоящим мальчишкой.

В школе мой опухший нос первой заметила Наташа и сама подошла ко мне.

— Надо было снег приложить — я же тебя предупреждала.

— Ничего — до свадьбы заживет, — лихо ответил я, польщенный, что Наташа сама ищет со мной встречи.

Благодаря своему носу я стал популярным. Каждый считал долгом подойти ко мне и осведомиться, почему мой нос так неожиданно увеличился. Странно, почему беда вызывает такой прилив веселья?

Мне уже надоело отбиваться от жалких потуг на юмор, как ко мне приблизилась Лялька.

— О чем вы шептались с Наташенькой.

Кроме Наташи, Лялька сейчас ничего на свете не видела и даже проглядела мой нос. Я был ей благодарен за чуткость и выложил всю правду.

— Мне классная поручила взять шефство над Наташей.

— Это прекрасно, — обрадовалась Лялька. — Если тебе понадобится моя помощь, можешь всегда рассчитывать на меня.

— Спасибо, — я был тронут словами Ляльки. — Как ты себя чувствуешь?

— Еще не совсем оправилась, — ответила Лялька.

После вчерашнего происшествия на румяной Лялькиной мордочке появилась бледность, но это пошло ей на пользу. Непостоянные мальчишки вновь переметнулись на сторону Ляльки и каждую переменку увивались вокруг нее. Все, кроме нас с Саней. Саню просто нельзя было вообразить увивающимся, а я увивался вокруг Наташи.

Саня тоже заметил мой распухший нос. Мой друг оглядел его со всех сторон:

— Профессиональная работа, — оценил Саня и деловито добавил: — С кем надо расплатиться?

— Спасибо, не надо, — невнятно пробормотал я, чем несказанно удивил Саню, всегда готового за меня заступиться.

Классная покосилась на мой нос, но спросила о деле:

— Был у Наташи?

— Был.

— Молодец Кирилл, — похвалила меня Калерия Васильевна. — Я всегда знала, что ты не подведешь. И каковы успехи?

— Мы провели с ней дискуссию, так сказать, обмен взглядов, — я показал руками, что обмен был весьма оживленным.

— Отлично, — заметила классная. — А результаты?

Как математичке, Калерии Васильевне было мало общих фраз. Ей нужен был четкий ответ, как в задачнике.

— Пока перевес на ее стороне, — я задумчиво почесал нос.

— Продолжай в том же духе, — подбодрила меня классная. — Я не сомневаюсь в успехе.

В том же духе мне, честно говоря, продолжать не хотелось, но и отступать я был не намерен.

— А что у тебя с носом? — все-таки спросила классная.

— Простыл, — я не стал вдаваться в подробности.

Мой ответ удовлетворил любопытство Калерии Васильевны, которая, как и моя мама, кстати, тоже представительница точных наук, превыше всего ценила краткость и ясность.

Дома папа многозначительно посмотрел на мой нос, но от вопросов удержался. Зная папин темперамент, я оценил, чего это ему стоило.

Пообедав, я рассыпался в похвалах папиному новому блюду, но папа молча ждал, когда я расскажу ему о вчерашнем происшествии.

От объяснений с папой я не мог отвертеться — факты, как говорится, были на лице.

Мой рассказ о том, как трогательно меня встретила Наташа, привел папу в восхищение.

— Ну и женщины пошли, — в восторге завертел папа головой. — Это что-то новенькое. А впрочем, погоди… Новое — это хорошо забытое старое. Вспомни сказки. Претенденты на руку принцессы или отгадывали три загадки, или подвергались трем испытаниям. У тебя было как раз три испытания — турник, гиря, бокс.

— И все три я бездарно провалил, — уныло произнес я.

— Утешайся тем, что жив, — философски заключил папа и, заметив недоумение на моем лице, с потешной свирепостью добавил: — В сказках неудачливым претендентам обычно отрубали голову.

— Выходит, что я неплохо отделался, — погладил я свой нос.

Мы засмеялись. Вот какой у меня папа. С ним веселым становится самое нелегкое дело.

— Ну и что ты намерен теперь предпринять? — осторожно спросил папа.

— Как что? Сейчас же пойду к ней снова, — твердо объвявил я. — Пока голова на плечах…

— Хвалю, мой сын, отступать постыдно, — папа обнял и прижал меня к широкой груди, словно провожал свое единственное чадо за тридевять земель на битву с заморскими чудищами.

Как и вчера, дверь мне отворил Наташин братец. Его хмурая физиономия не предвещала ничего хорошего. Между прочим, где Наташин братец учится? В нашей школе я вроде его не встречал. Наверное, ездит в старую школу, где они раньше учились с Наташей.

— Здравствуй, — улыбнулся я. — Наташа дома?

— Нету, — буркнул он.

Я попытался протиснуться в квартиру, но братец захлопнул перед самым моим носом, едва не прищемив его.

— А когда она придет? — крикнул я.

Я вспомнил, что Наташа сегодня незаметно улизнула из школы, и я не смог ее догнать. Наверное, где-нибудь бродит.

— Это не твое дело, — ответил брат и приоткрыл дверь, — и еще она передала, чтобы ты больше к нам не приходил. Вообще и никогда.

— Я бы хотел это услышать от самой Наташи, — неожиданно для себя я проявил упорство.

— Мало, что девчонка тебе расквасила нос? — братец показал язык и захлопнул дверь.

Вот тогда я и отступил. Как она могла ему рассказать? Этому вредному типу. Вот кого бы я с удовольствием поколотил, вот кому бы врезал как следует. Но — стоп. Он — персона нон грата, неприкосновенная личность. Он может сколько угодно изгаляться надо мной, а мне нельзя его даже пальцем тронуть, потому что он ее брат. На все его оскорбительные выпады я не могу отвечать, и даже волос не должен упасть с его головы, потому что он ее брат.

Но зачем она ему все рассказала? Это же предательство…

По моему несчастному виду папа понял все.

— От ворот поворот?

— Брат сказал, что она и видеть меня не хочет, — я чуть не ревел от обиды.

— Наглая ложь, — убежденно произнес папа. — Я не верю ни одному его слову.

— Ты думаешь? — слабая надежда мелькнула у меня и тут же погасла. — Нет, он не врет. Она ему похвасталась, что разбила мне нос.

Папа задумался и тут же нашел объяснение.

— Ее вынудили, заставили признаться.

— Как? — удивился я.

— Как, как, — папа махнул рукой. — Это уже мелочи, детали. Под пыткой, например. От ее родителя все можно ждать.

— Папа, ты же не в театре — какая пытка?

— Ну, хорошо, слушай, как было на самом деле, — папа принялся излагать новую версию. — Мать увидела пятно крови, переполошилась, а дочка, не подумав, брякнула, что сия драгоценная жидкость из твоей носопырки, брат услышал и присочинил потом, что сестра разбила тебе нос. Ну как, похоже на правду?

— Вроде, — неуверенно произнес я.

— Кстати, я ни разу не видел Наташиной мамы. Интересно, какова она? — папа на мгновение отвлекся, но тут же вернулся к своей версии. — Так что Наташа ни в чем не виновата. Это мне совершенно ясно. Ее оклеветали. Она жаждет с тобой встречаться, но отец и брат день и ночь стерегут ее. Прекрасная девушка томится в замке. Шекспир, типичное средневековье.

— Папа, — прервал я. — Какое средневековье? Завтра я увижу Наташу в школе и все у нее узнаю.

— Ну вот и отличный выход, а ты уже впал в отчаяние, — папа никогда не терял оптимизма. — Главное, не сдаваться…

Наташу в школе я увидеть увидел, но вот поговорить с ней не удалось. Она меня избегала. Едва я к ней приближался, Наташа демонстративно уходила.

На большой переменке я пустился за ней в погоню. Обежал полшколы, а Наташу не догнал, лишь столкнулся нос к носу с Лялькой.

— Что, подшефная не желает перевоспитываться? — посочувствовала Лялька.

— Да вот, понимаешь, удирает, — тяжело дыша, признался я с огорчением.

— Она после уроков на стадион ходит, — шепнула мне на ухо Лялька, и не успел я опомниться, как она исчезла.

Ну теперь я догоню Наташу. Интересно, а откуда Лялька знает, где Наташа бродит?

Свист крыльев за спиной

После уроков Наташа вновь незаметно улизнула. Но теперь я знал, куда она направила свои стопы.

Возле массивных ворот стадиона я настиг знакомую голубую куртку. Ловким движением выхватил у Наташи сумку. Наташа резко обернулась, приняла боксерскую стойку и увидела меня.

— Я понесу, — я спокойно повесил ее сумку через плечо.

— Я и забыла, что ты богатырь, — насмешливо протянула Наташа скорее по привычке, а сумку не забрала.

Ладно, смейся, богатырь я или слабак, а сумку понесу. К тому же мне показалось, что Наташе это было приятно.

Так я и потопал с двумя одинаковыми сумками, на которых было написано «Аэрофлот» и был нарисован самолет. У нас весь класс такие сумки таскает, да что там класс — вся школа. Наверное, одни первоклассники еще носят за плечами ранцы.

— Знаешь ли ты сказку про кошку, которая гуляет сама по себе? — вдруг спросила Наташа.

— Знаю, — ответил я. — Я ее читал, когда маленьким был.

— А я на пластинке люблю слушать, — сказала Наташа. — Так вот, я — кошка, которая гуляет сама по себе. Понял?

— Понял, — кивнул я. — А я думал, что твой братец меня обманывает.

— Как видишь, не обманывает.

Я снял Наташину сумку и хотел уже вернуть ее девочке, но передумал.

— Понимаешь, раз уж мне выпало проводить тебя, так я должен выполнить свой долг до конца. У дома мы расстанемся. Ты уж потерпи, пожалуйста.

— Ладно, потерплю, — смирилась Наташа.

Мы шли вдоль чугунной ограды стадиона. Вокруг не было ни одной живой души. Наташа брела чуток впереди, а я плелся сзади, сгибаясь под тяжестью сумок. Не знаю, что на меня нашло, но я набрал в легкие побольше воздуха и заговорил стихами:

Наташа шла, не оборачиваясь, но по тому, как напряглась ее спина, я чувствовал, что она вслушивается в каждое слово.

Срывающимся от волнения голосом я дочитал стихи до конца.

— Знакомые стихи, — Наташа обернулась и, может, впервые посмотрела на меня без насмешки. — Но в школе мы их не проходили. Верно?

— Не проходили, — согласился я.

— А я их откуда-то знаю, хотя уверена, что никогда не слышала, — задумалась Наташа. — Ведь так не может быть?

— Все может быть, — уклончиво ответил я. — Загадочная история.

Наташа покачала головой. Я понял, что все неясное, загадочное ей не по душе, вернее, оно просто для нее не существует.

— И вообще мой папа говорит, что стихи никому не нужны, что это все болтология.

— Твой папа ошибается, — возразил я.

— Мой папа всегда прав, — произнесла Наташа таким тоном, что я не решился с ней спорить. — Айда на стадик!

Я не представлял, чего нам так уж спешно понадобилось на стадионе, но согласился. С Наташей я пошел бы куда угодно, хоть к черту на рога… Правда, некоторое смущение вызывал у меня чуть ли не двухметровый забор. Как его преодолеть?

Похоже, что на Наташу это препятствие не произвело никакого впечатления. Возле столба она нашла лазейку. Там чугунные прутья отходили друг от дружки на расстояние, достаточное, чтобы проскользнуть ловкой и верткой девочке. Что Наташа и сделала, и уже с той стороны протянула мне руку.

— Давай сумки.

Вслед за Наташей наши сумки благополучно оказались на той стороне. Я сделал попытку протиснуться между прутьями, но у меня ничего не вышло. В который раз я недобрым словом помянул своего папу, из-за чудесных обедов которого я не мог пролезть сквозь чугунную ограду.

— Ну чего ты? — удивилась Наташа и показала глазами наверх.

Я понял — через этот треклятый забор я должен перелезть во что бы то ни стало. Умереть, но перелезть. Я не могу позволить, чтобы этот чугунный равнодушный забор разделил нас с Наташей. Если я не перелезу, Наташа уйдет, и я ее больше никогда не увижу.

Говорят, что любовь делает чудеса. Наверное, это было одно из ее чудес. Я почувствовал, как за спиной у меня что-то трепещется. Это крылья, догадался я.

Наверное, с помощью крыльев я взлетел на самый верх. Оседлав забор, я решил чуток отдышаться. И тут какой-то нехороший человек дернул меня осмотреться. Я глянул вниз и похолодел. Как это меня угораздило забраться на такую высоту? Сколько же тут метров над уровнем моря? Передо мной все поплыло, я судорожно вцепился руками в перекладину, а ноги мои словно приклеились к прутьям решетки — и ни туда ни сюда. А самое главное, я не ощущал за спиной крыльев.

— Чего ты там расселся? — услышал я комариный писк, в котором с трудом различил голос Наташи. Ее крохотная фигурка голубела далеко внизу.

Но — странное дело! — голос Наташи возымел на меня магическое действие, и я вновь почувствовал свист крыльев за спиной.

Как я спустился вниз и очутился на земле, рядом с Наташей, честное слово, не помню. Но помню, что был несказанно счастлив.

— Ну и видик у тебя, — присвистнула Наташа, и в ее голосе, кажется, было больше восхищения, чем насмешки.

Я оглядел себя — ржавые прутья решетки отпечатались на моей оранжевой куртке и синих школьных брюках. Вероятно, во время спуска я слишком нежно сжимал в объятиях прутья решетки.

— Ерунда, — беспечно махнул я рукой, а сам подумал: «Бедный папа. Его хватит удар, когда он увидит меня».

Мы уселись на трибуне. Сегодня здорово припекало солнце, и мы зажмурили глаза, как коты, только что не мурлыкали. Я снял очки.

— Ты плохо видишь? — спросила Наташа.

— Тебя я вижу с закрытыми глазами, — ответил я.

— Как это? — не поняла Наташа.

— Очень просто — во сне.

— Ты хочешь сказать, что я тебе снюсь? — недоверчиво хмыкнула Наташа.

— Ага, — кивнул я.

Мы еще немного молча погрелись на солнышке, а потом Наташа поднялась:

— Пора домой.

Мы спустились вниз и пошли по гаревой дорожке. Футбольное поле было закрыто брезентом.

— Скоро земля подсохнет, в футбол постучим, — мечтательно протянула Наташа. — Ты где играешь — в нападении или в защите?

— Я? — растерялся я и вдруг ляпнул: — Я вообще не играю в футбол.

— Ну что ты за мальчишка? — поразилась Наташа.

— Недостатки гуманитарного воспитания, — туманно объяснил я.

— Чего-чего? — переспросила Наташа и сама же догадалась: — А, это стишки?

— Стихи, — поправил я ее.

— Стихи, — согласилась Наташа.

Привыкшая ходить сама по себе, Наташа вновь вырвалась вперед, а я еле поспевал за ней. С каждой минутой сумки становились все тяжелее.

У выхода со стадиона я замешкался, нагнулся, чтобы завязать шнурок на ботинке. Когда выскочил за ворота, чуть не ахнул — Наташу взяли в кольцо трое рослых мальчишек.

Впервые я не ощутил страха. Вернее, я испытывал страх, но не за себя, а за Наташу. А еще я почувствовал свист крыльев за спиной. Размахивая сумками, я бросился на помощь Наташе и при этом вопил нечто ужасно воинственное — больше для того, чтобы воодушевить себя, чем напугать хулиганов.

А те и не думали трусить. Один из них отделился от компании, чтобы встретить меня. С разгона я напоролся носом на его кулак и упал. Очки слетели на землю. Парень взял меня за шиворот и окунул в лужу.

— Охладись, Ромео! — воскликнул он под хохот приятелей.

Но хохот неожиданно смолк. Я выбрался из лужи и не поверил своим глазам, может, потому, что на них не было очков.

Один из мальчишек уже лежал на земле. Вскоре к нему присоединился и второй, которого ловким молниеносным приемом повалила Наташа. Третий — я узнал его, это он искупал меня в луже — поспешил унести ноги, то есть попросту удрал. За ним, сломя голову, улепетывали и его дружки.

Наташа вытерла мне платком лицо, приложила к носу кусок льда.

— Кровь не идет, — похвалился я.

— Твоему носу везет — через день достается, — огорчилась Наташа и вдруг сказала: — Ты знаешь, а за меня сегодня в первый раз заступился мальчик, то есть ты.

— Ага, и угодил в лужу, — уныло подхватил я.

— Это не считается, — Наташа подняла очки и осторожно надела мне на нос. — Какие у тебя красивые волосы — мечта любой девчонки.

Я поскорее натянул на голову вязаную шапочку.

— А ты здорово с ними расправилась, — перевел я разговор.

— Для меня это пустяки, — Наташа махнула рукой. — Я знаю прием самбо, дзюдо, джиу-джитсу…

И здесь мы с Наташей поспорили. Она повесила на плечо свою сумку и мою.

— Тебе нельзя ничего нести, — Наташа была непреклонна. — Ты пострадал, ты ослабел.

Вот так мы и появились во дворе — Наташа тащила две сумки да еще поддерживала меня под руку.

К нам бросилась странная бабушка. Во рту у нее торчала незажженная папироса. С бабушкой я познакомился в тот вечер, когда нас посетил с не очень дружественным визитом Наташин отец. Она еще спросила, есть ли у меня спички. Неужели с тех пор бабушке так и не удалось прикурить?

Кстати, чего я ее называю бабушкой. И вовсе она не бабушка. Только волосы у нее седые, а носится по двору, как школьница.

— Что случилось? — подбежав к нам, всплеснула руками бабушка и тут же сама себе ответила: — Все ясно — ты защищал девочку, у тебя, Кирилл, отважное сердце. — И неожиданно спросила: — Наташа, спички есть?

Наташа достала из кармана куртки коробок. Бабушка прикурила и затянулась. Выпустив дым, она внезапно накинулась на Наташу:

— А почему у тебя спички? Может, ты куришь?

— Курю, — вызывающе ответила Наташа. — А вы что делаете?

Бабушка на наших глаза совершила подвиг, она решительно сломала папиросу:

— Давай бросим курить вместе, с сегодняшнего дня? Возьмем пример с мальчишек.

Бабушка показала на меня.

— Ой, заговорила я вас. Наташа, быстрей веди его домой.

У моей двери мы простились. Я хотел проводить Наташу до ее двери, то есть подняться еще на два этажа, но она была против и повторила вновь, что я пострадал, что я ослабел…

— Приходи ко мне, — Наташа протянула мне руку.

— А твой брат? — я ответил ей крепким рукопожатием.

— Я с ним договорюсь, — рассмеялась Наташа.

Как здорово она смеется! Я думаю, что брата Наташа быстро усмирит. Если она трех хулиганов одолела, то неужели не справится с одним и при том близким родственником?

Я изменяю внешность

На мое счастье, папы дома не было. Наверное, пошел на студию. Мне кажется, что на телевидении он нашел себя. Папу хлебом не корми, а дай потрепаться. А на телевидении люди, которые умеют говорить, ценятся высоко.

Я отнес грязное в ванную, умылся и посмотрел на себя в зеркало. И ничего хорошего там не увидел — упитанная физиономия, очки на многострадальном носу, который, кажется, стал еще больше, длинные вьющиеся волосы.

Я посмотрел на себя глазами Наташи. Ну чего, спрашивается, я к ней пристаю? Правда, она сказала, чтобы я к ней приходил, предложила свою дружбу. Но Наташа добрая девочка, она просто меня пожалела.

И сегодня выставила меня героем, а на самом деле я несчастный трус. Когда она рядом со мной, я слышу свист крыльев за спиной и становлюсь отважным.

А без нее я самый обыкновенный трусишка. Я очень боюсь темноты. Если меня остановят в слабо освещенном переулке жулики, я и не подумаю сопротивляться и безропотно отдам все, что они вежливо и настойчиво попросят, и еще от себя добавлю впридачу, лишь бы они поскорее от меня отвязались. Я даже не подумаю спастись от них бегством, то есть, попросту говоря, не сумею задать лататы. И все потому, что такая встреча в обозримом будущем мне не грозит и вот почему — меня днем с огнем не затянешь в темный переулок, не говоря уже про вечер…

Да что там жулики! Я боюсь любой собаки в нашем дворе. Особенно этих маленьких, визжащих от злобы, брызгающих слюной болонок, у которых злости больше, чем веса. Я знаю, что они не укусят, может, они вообще не умеют кусаться, может, у них и зубов нет. Но все равно при виде их раскрытых пастей у меня противно начинают дрожать коленки, словно я не повстречался в полном людей городском дворе с безобидной комнатной собачонкой, а столкнулся в джунглях нос к носу со свирепым тигром.

И я хочу, чтобы на такого труса обратила внимание такая девочка, как Наташа? Да никогда этому не бывать! Надо становиться другим, надо срочно все изменять в своей жизни!

А с чего начать? Как Наташа сказала про мои волосы? Мечта любой девчонки? Вот именно — совершенно девчоночьи кудри.

Итак, решено. Я становлюсь мужчиной и первым делом изменяю внешность.

Я взял ножницы, расческу и бросил решительный взгляд в зеркало на свои кудри. И тут моя рука, державшая ножницы, предательски задрожала.

Я вспомнил, как два года назад пришел домой и объявил:

— Дайте мне рубль!

— Зачем тебе деньги? — спросила мама, любившая во всем порядок.

— Мне Калерия Васильевна сказала, что если я не постригусь, как положено ученику, она меня завтра в школу не пустит, — объяснил я.

— Безобразие, — возмутилась мама, обращаясь к папе. — Мне кажется, что у ребенка прекрасная прическа.

— Они еще не знают, с кем имеют дело, — загадочно произнес папа, взял ребенка, то есть меня, за руку и повел в школу.

В учительской папа увидел классную и осведомился, почему его ребенка заставляют уничтожать такие прекрасные кудри.

Калерия Васильевна смутилась и робко пробормотала, что таково правило, а правила, как известно, одинаковы для всех, и они, учителя, не могут, к сожалению, сделать исключение даже сыну такого популярного человека. Папа тогда уже пару раз появился на голубом экране и сразу привлек симпатию телезрителей и особенно телезрительниц.

Классную поддержал дружный хор учительниц. Папа дождался паузы и вставил свою реплику:

— Это возмутительно — всех стричь под одну гребенку!

От волнения папа пустил петуха. Хор прервался на самой высокой ноте.

Тогда на авансцену, то есть вперед, выдвинулась директор, у которой волосы были безо всяких затей гладко зачесаны назад, а на затылке стянуты в пучок. Чутье подсказало папе, что надо перехватить инициативу, иначе после приговора директора уже ничего изменить не удастся.

Он взял меня за руку и вывел на середину комнаты, как раз туда, куда падал из окна сноп солнечных лучей.

— Я согласен, — вздохнул папа, — правила для того и создаются, чтобы их выполнять.

Елизавета Петровна кивнула, мол, золотые слова.

— Но разве вам не жалко губить такую красоту? — папа взъерошил мне волосы.

Я почувствовал, как солнце запуталось в моих кудрях, заиграло, засверкало в них.

Елизавета Петровна повторила слова классной о правилах, обязательных для всех, но уже без прежней уверенности.

Папа обвел безумным взором учительскую. По-видимому, он решился.

— Вы меня убедили, — папа взял со стола ножницы, — и я хочу совершить сие действо собственными руками.

Папа взмахнул над моей головой ножницами, сверкнувшими в лучах солнца.

Ножницы щелкнули, учительницы ахнули и подались вперед, чтобы предотвратить непоправимое, но было уже поздно.

Я схватился обеими руками за голову. Мне показалось, что папа переборщил и снял с моей головы скальп.

— Зачем вы, право, поспешили, — первой опомнилась директор. — Я думаю, что в порядке исключения вашему сыну можно было оставить его прическу.

— Нет, не уговаривайте меня, я должен исполнить свой долг до конца, — папа поднял над моей головой ножницы.

Я отпрянул от него. На папу набросились учительницы и в мгновение ока обезоружили его, то есть отобрали ножницы. Впрочем, мне показалось, что папа не особенно сопротивлялся. Ножницы Елизавета Петровна спрятала в шкаф, а шкаф заперла на ключ.

Папа тяжело опустился на стул, закрыл лицо руками.

— Что я натворил, — сдерживая рыдания, восклицал папа. — Нет мне прощенья…

Я глянул в зеркало и ахнул. Не пострадало ни единой пряди волос. Как говорится, ни один волос не упал с моей головы.

Елизавета Петровна и Калерия Васильевна принялись тормошить совершенно убитого горем папу. Папа вскочил и увидел меня.

— Наверное, в последний момент дрогнула рука, — искренне огорчился папа.

— Ну и прекрасно, ну и чудесно, — обрадовались учительницы, обступили папу и стали расспрашивать его о театральных премьерах, об актерах и актрисах.

По дороге домой папа не преминул похвастаться:

— Качалов не сыграл бы лучше.

Теперь я знал, что в папе погиб великий актер.

Так я и остался со своей прической, и с того памятного дня больше никто из учителей не покушался на мои кудри.

Я вспоминал во всех подробностях эту историю, а сам безжалостно кромсал волосы.

Я уже почти расправился с девчоночьей прической, когда появился папа.

— Кир, побойся бога, если ты не боишься отца, — взмолился папа.

— Папа, это чей монолог? Из какой трагедии? — огрызнулся я, не прерывая успешно начатого дела.

— Это мой монолог, из моей трагедии, — ответил папа. — И ты виновник всему.

— Папа, я хочу стать настоящим мужчиной, — гордо произнес я. — И это первый шаг.

— А каким будет второй? — озабоченно спросил папа.

— Не знаю, — я опустил руку, сжимающую ножницы, и внимательно поглядел в зеркало.

Папа прав — что я натворил?

Сейчас я был очень похож на ощипанную курицу, которую собрались лишить жизни, но она вырвалась и носится, испуганно кудахтая, по двору.

Между тем папа проник в ванную и вытащил куртку и брюки.