По глазам Наташи я видел, как много она хочет сказать нам, но родители не дали ей и рта раскрыть. Первым, как всегда, начал папа:

— Все идет отлично, мои юные друзья, но не хватает остроты, я бы сказал, перца, пресно играете. Нет задора, огня, нет вдохновения!

Наташин отец не обладал красноречием моего папы, а потому выразился кратко и ясно:

— Пожестче играйте, на грани фола.

Санин папа тоже был немногословен:

— Попробуйте взвинтить темп! У них левый защитник тихоход. Атакуйте по правому флангу!

Вот глазастый Санин папа! Я тоже заметил, что левый защитник у наших соперников слабо бегает, но не подумал, что надо прорываться по правому флангу. А потом было уже не до прорывов.

Мамы нам не давали мудрых советов, а утешали нас. И это было еще хуже.

Когда родители отправились на трибуну, Наташа сказала:

— Глафира Алексеевна уверена, что вы выиграете. Я тоже надеюсь на вас.

С первой минуты второго тайма мы бросились в атаку. Мы прорывались по правому флангу, там, где был тихоход-защитник. Я оказался в штрафной, ударил и — мимо. Саня проскочил между трех защитников, но тоже промазал.

Потом у наших соперников было несколько возможностей поразить ворота, но счастье было на нашей стороне.

А Глафира Алексеевна уверена, что мы выиграем, а у нас ничего не получается. Почему вчера наша бабушка потеряла сознание? От того, что пыталась нам продемонстрировать удар через себя в падении? Нет, сердце у нее заболело от обиды. Ее обидели понапрасну. Она все отдавала нам, а кто-то взял и пожаловался на нее в милицию. Доброе бабушкино сердце и не выдержало.

Кстати, удар через себя в падении. Мяч у меня, а Саня стоит спиной к воротам. За каждым его движением следят долговязые защитники, они в затылок ему дышат.

Я паснул другу. Саня подпрыгнул, взлетел над площадкой, взмахнул ногами, и мяч оказался в сетке. Вратарь соперников лишь проводил его растерянным взглядом.

— Ура!!! — закричали наши болельщики на трибуне.

Я видел, как родители бросились обнимать Саниного папу. Ну ясно, кто же еще, если не папа, мог научить сына такому потрясающему удару. А потом все крепко жали руку моему папе — благодарили за отличный, выверенный до сантиметра пас, которые сделал его сын, то есть я.

Наши соперники едва успели начать с центра, как прозвучал свисток судьи. Мы вырвали победу на последней минуте.

Родители сбегают вниз, обнимают, целуют нас.

— Спектакль удался на славу, — воскликнул мой папа.

— Ребята, у меня окончатся зональные соревнования, — прижал обе руки к груди Санин папа, — и возьмусь вас тренировать.

Санина мама потешно вздохнула — свежо предание, а верится с трудом.

— Эх, Наташка, Наташка, — гнул свое Наташин отец, — если б ты была мальчишкой, быть бы тебе старшим тренером сборной.

Наконец к нам протиснулась Наташа и сказала всего два слова:

— Спасибо, мальчики!

А нам больше и не надо. Мы все поняли.

— Ребята, поскорее переодевайтесь, — поторопила нас Санина мама.

— Мы вас ждем, — сказала моя мама.

Мы отправляемся в раздевалку. По дороге Наташа предложила мне и Сане:

— Давайте съездим к бабушке в больницу.

— А родители? — спросил я. — Они же нас ждут.

Наташа пожала плечами.

А я подумал, нашел, у кого спрашивать про родителей.

Мои папа и мама помирились, а Наташины по-прежнему живут в разных городах. И каково Наташе, если она любит и папу и маму.

Как это ни огорчительно, но мы вынуждены были оставить наших родителей с носом, а сами отправились в больницу. Умытые, причесанные, мы ехали в трамвае, и ветер, врываясь в распахнутые окна, пузырил наши рубашки.

Саня держал в руках объемистый сверток. Я прижимал к груди большой букет цветов.

В больнице к Глафире Алексеевне не пустили.

— Она в тяжелом состоянии, — сообщила сестра.

— Но нам необходимо, — настаивал Саня.

— Мы принесли ей радостную весть, — добавил я, — от которой она сразу встанет на ноги.

— Андрей Павлович, — сестра позвала на помощь рыжебородого доктора, проходившего по коридору.

— А, старые знакомые, — приветствовал ребят доктор, — вашей бабушке уже лучше, но навещать ее рано.

— А передачу можно?

Саня протянул сверток, я — цветы, а Наташа — записку. Доктор подержал сверток, словно взвешивал его, и передал сестре.

Сестра понесла сверток, цветы и записку Глафире Алексеевне.

— А когда бабушка выйдет на поле? — спросил Саня.

— Когда Глафира Алексеевна выпишется из больницы? — я перевел Санины слова на доступный язык.

Рыжебородый доктор вдруг странно хрюкнул и затрясся в хохоте.

— Ой, ребята, не могу. Седая пенсионерка, больное сердце и футбольный тренер. Анекдот. Никто не поверит, если расскажу.

— Вы кончили? — холодно осведомился я, а Саня без лишних слов стал закатывать рукава.

— Как вам не стыдно смеяться над пожилой и больной женщиной, — вспыхнула Наташа и увела нас из больницы, от беды подальше.

Во дворе мы остановились и, запрокинув голову, стали глазеть на окна. Мы надеялись, что бабушка подаст голос. Тем более что мы всё для этого сделали.

Внезапно на седьмом этаже распахнулось окно. Из него высунулось ухо рупора. На нем сверкнул солнечный луч.

— Наташа, мальчики, спасибо за победу, — услышали мы знакомый голос Глафиры Алексеевны, усиленный рупором.

Рупор мелькнул и исчез. Вместо него в окне появилась рыжая борода и увесистый кулак, погрозивший нам.

Мы засмеялись и покинули больницу.

На трамвайной остановке Наташа протянула мне руку:

— До свидания.

— Ты куда? — оторопел я.

— К маме.

Наверное, у меня был ужасно растерянный вид, потому что Наташа улыбнулась и сказала:

— Не волнуйся, я завтра вернусь.

Что же такое — все начинается сначала? Наташа снова будет мотаться между мамой и папой?

— Вот и наступил последний день матриархата, — сказала Наташа, пожимая руку Сане.

— Это почему? — недоверчиво произнес мой друг.

— Глафира Алексеевна не скоро выйдет из больницы, — объяснила Наташа, — а я с сегодняшнего дня буду только болельщицей. Правда, самой активной. Придется вам, мальчики, становиться мужчинами.

— Это мы запросто, — не очень уверенно сказал Саня. — Да и папа мой обещает…

Я знал, что без бабушки и Наташи нам будет туго.

Казалось бы, я мог гордиться. Мы с Наташиной мамой победили. Но мне было грустно. Я еще не знал, что последний день матриархата был последним днем нашего детства.

Наташа это поняла раньше нас. И она не стала затягивать прощание. Наташа вскочила в трамвай и, высунувшись из окошка, долго махала нам рукой.