Ф.Марз
      ОДИНОКИЙ РАЗВЕДЧИК
      На опушке леса, где высокие тихие сосны вытянулись совсем прямой линией, словно посаженные руками человека, стоял одинокий волк и смотрел голодными, но зоркими и умными глазами на равнину, которая расстилалась перед ним, в своей ослепительной белизне похожая на застывший океан, весь белый от края до края.
      На сколько хватал глаз зверя, до самого горизонта и еще дальше за горизонтом, тянулась все та же белая пустыня, необозримая, бесконечная...
      Было холодно, так холодно, что можно было видеть, как дыхание зверя клубами белого пара вырывалось из пасти, словно скатываясь по красному высунутому языку; и было так тихо, что, когда в лесу трещала ветка, не выдержавшая тяжести снега, этот треск гулко разносился на версту кругом, как раскат отдаленного выстрела.
      Вдруг одинокий серый хищник на лесной опушке вздрогнул и застыл на месте, еще более неподвижный, чем неподвижные деревья.
      Что это за черная точка там, вдали? Она движется, ползет. А вон и другая и третья, еще и еще... Все они движутся то медленнее, то быстрее, останавливаются, опять движутся, снуют туда-сюда, словно муравьи. Но это, конечно, не муравьи, потому что муравьи - дети солнца и лета.
      Что это?.. Стало еще больше этих точек...
      Зорко всматриваясь, зверь низко опустил голову и поднял плечи, как это иногда делают наблюдающие собаки, чуть не касаясь мордой земли. И по мере того, как число черных точек увеличивалось и они ползли вперед по белой скатерти равнины, зверь начал дрожать всем телом, но не от страха, а от возбуждения.
      Эти черные точки были люди - летучий отряд криницы, который собирался напасть врасплох на военный обоз со съестными припасами, остановившийся в деревушке за лесом. Что он остановился там, в этом не могло быть сомнения, - производивший разведку летчик видел его.
      Недвижно, как пень, стоял волк в тени высоких, густо растущих сосен и даже ухом не повел, когда передние разведчики отряда рассыпанным строем наискось пересекли поле его зрения, ближайший из них шагах в двухстах от него.
      И когда главная сила отряда сплошной колонной проскакала мимо и последняя лошадь, почуяв вдруг близость серого разбойника, зафыркала и испуганно дернулась вперед, далее и тогда волк не пошевельнулся - только шерсть ощетинилась на его спине. А когда показался арьергард, проскакавший так близко, что зверь мог видеть дыхание крайнего всадника, он опять ни малейшим движением, ни малейшим звуком не выдал, что он, одинокий волк, производит тут свою разведку, смотрит, наблюдает и отмечает...
      Отряд скрылся в лесу, и глубокая тишина снова сомкнулась над белой равниной. Словно отряд конницы никогда и не проезжал тут.
      Старый хищник хорошо знал свое дело и в совершенстве умел замирать на месте. Недаром ни один всадник не заметил его присутствия. Только долго спустя после того, как все опять стало тихо, волк решился выйти в открытое поле и принялся исследовать взрытый снег.
      Опустив морду к земле, он тщательно все обнюхал, не упустив ни малейшей подробности. Если бы даже он и не видел проехавших здесь людей, его нос в точности сказал бы ему, - умей только его мозг считать, сколько именно их проехало.
      Он пробежал немного вперед по следу и все более возбуждался по мере того, как в нем разгорался охотничий инстинкт; он принюхивался направо и налево, должно быть, с той целью, чтобы выяснить, не проехали ли тут еще люди и лошади, кроме тех, которых он видел.
      Наконец он остановился.
      Все это время с неба тихо и медленно падали редкие снежинки. Теперь снег повалил большими хлопьями, и в то же время поднялся ветер.
      Одинокий зверь не думал об этом и не обратил на это никакого внимания. Его мозг был не настолько развит, чтобы учитывать подобные обстоятельства. Иначе он, может быть, не сделал бы того, на что он решился.
      Своей обычной легкой, быстрой поступью вернулся он на лесную опушку, уселся среди высоких сосен и, подняв к небу заостренную морду с холодным носом, протяжно и заунывно завыл...
      В любой обстановке этот одинокий вой не был бы приятной музыкой. Но здесь, в сумраке надвигающейся ночи, среди бесконечной белой пустыни, он был положительно ужасен.
      Волк все выл и выл, не переставая.
      И всадник, замыкавший арьергард колонны, которая уже успела отъехать на несколько верст от опушки, где выл одинокий зверь, повернулся в седле, когда порыв ветра донес до его ушей это завывание, и со страхом оглянулся на мрачные тени, в каждой из них подозревая волка.
      Волчий вой далеко разносится над белыми равнинами и в снежном лесу. Наконец волк умолк и приподнялся. Потом опять сел и стал чесаться. Но взгляд его неотступно был устремлен на восток, и навостренные уши были обращены в ту же сторону. Тонкая верхняя губа приподнялась и обнажила огромные, больше собачьих, и белые, как снег, клыки.
      В течение нескольких секунд все было тихо. Вдруг волк встрепенулся, вскочил на ноги и весь насторожился.
      С востока, издалека, из глубины леса, донесся какой-то смутный шепот - жуткий и зловещий.
      Волк опять сел и снова завыл. И издали, с востока, пришел ответ отдаленное, едва слышное, ответное завывание волка.
      Подождав с минуту, одинокий зверь покинул лесную опушку и направился к следу, оставленному на белой равнине проехавшей конницей, к глубоко взрытой дорожке, которую теперь мало-помалу засыпало снегом, падавшим все гуще и гуще.
      Но вдруг он остановился, поднял морду и выжидательно устремил глаза на длинную темную линию леса. Там ничего не было видно, но чувствовалось, что там крадутся какие-то невидимые существа. Возможно, что зверь почуял что-нибудь чутьем.
      Несколько секунд царила полная тишина; только где-то в отдалении затрещала в лесу ветка, обломившаяся под тяжестью снега. Все было, казалось, тихо и неподвижно.
      Одинокий волк постоял еще одно мгновение, потом вдруг решительно сорвался с места и трусцой побежал по следу летучего отряда. И в тот же миг весь снег позади него засерел от темных силуэтов, которые галопом неслись от опушки леса.
      Безмолвные и быстрые, бежали волки следом за одиноким волком, все опустив морды вниз и энергично поводя носом. Но вдруг с их собратом, бежавшим впереди, произошла мгновенная неожиданная перемена.
      Хвост его опустился между ног, уши опали, все тело сжалось, а на морде ясно выразилось - так же ясно, как если бы он это высказал словами - безнадежно-смертельное отчаяние.
      Запах проехавшего тут конного отряда совершенно исчез.
      Снег валил так густо, что, хотя дорожка и видна была явственно, все же трудно было сказать, свежий ли это след, или ему уже несколько дней давности. Полное же отсутствие запаха с несомненностью доказывало, что это старый след.
      Одинокий волк был одним из разведчиков, которых голодная стая, охотясь в новых для нее местах, разослала во все стороны снежной пустыни, чтобы они отыскали для нее поживу или свежий след к поживе.
      Он не мог сказать своим товарищам, что, хотя след и казался старым и хотя запах каким-то непостижимым образом исчез, он совсем недавно явственно видел, как тут прошли лошади и люди. Он не мог этого сказать им, и они должны были судить на основании собственного чутья и собственных глаз. А что им скажет их чутье и зрение, это одинокий волк в точности знал в тот момент, когда заметил отсутствие запаха.
      Рослый волк с черным пучком волос на кончике хвоста знал, что его ждет, как кара, смерть. Вот почему с ним произошла такая перемена, вот почему он весь съежился, поджав хвост, опустив уши и оскалив зубы. Он был один, а их было много. Они, несомненно, могли в один миг разорвать его на клочки.
      В этих делах у волков существует известный порядок. Вначале происходит нечто вроде поединка на глазах всей стаи, которая сама участвует лишь в завершении. Почти всегда у провинившегося есть враг, который и спешит воспользоваться случаем, чтобы свести с ним счеты.
      У одинокого волка было, без сомнения, немало таких врагов; однако никто из них не проявил желания помериться с ним силами, никто, за исключением старого вожака стаи.
      Он не прыгнул, как волки обыкновенно делают в таких случаях, а побежал низко по земле прямо на провинившегося, и оба столкнулись с разбега и поднялись от силы толчка на задние лапы, как поднимаются на воздух два столкнувшихся паровоза.
      Может быть, вожак стаи рассчитывал, что благодаря преимуществу своего веса он таким маневром сразу подомнет под себя противника.
      Но он не учел двух обстоятельств: длинные ноги своего противника и то обстоятельство, что последний был на редкость умным и сообразительным зверем.
      Пользуясь преимуществом, которое ему давала длина его конечностей, волк выработал свой особый метод рукопашной, так сказать, борьбы, при которой он ловким маневром перебрасывал противника на спину, причем обыкновенно схватывал зубами одну из его лап, которая и оказывалась затем сломанной.
      Этот же метод он применил и теперь. Волки-зрители видели только живой серый клубок свившихся тел, в котором ничего нельзя было разобрать, да снежные вихри, крутившиеся вокруг них. А через мгновение глава стаи лежал на спине, лапами вверх и рычал так, что страшно было слушать; провинившийся же разведчик стоял над ним и держал в своей пасти одну его переднюю лапу. Но могучие челюсти еще не были сомкнуты, лапа была еще цела, - даже кожа на ней не прокушена.
      С высунутыми языками и холодными умными, внимательными глазами сидели и стояли кругом волки и напряженно следили за каждым движением бойцов, готовые ежеминутно ринуться вперед и растерзать побежденного. Но пока что они не двигались с места.
      Одинокий волк все еще держал в пасти лапу главы стаи как своего рода залог. Если стая сейчас бросится на него, то предводителю с переломленной лапой - а что она будет переломлена, об этом уж он, одинокий волк, позаботится - придется тоже биться за свою жизнь, ибо раненый и в крови волк не может ждать пощады от своих.
      Наступила томительная минута. Никто из волков не двигался вперед. И вдруг с равнины, шагах в семидесяти от стаи, а потом немного подальше, с лесной опушки, раздалось:
      - И-и-и!.. Хи-и! Иа-у!..
      Сперва тихо, неуверенной нотой, затем отчетливым, призывным лаем.
      И в тот же миг вся стая вскочила на ноги и бросилась туда как один. Это произошло с молниеносной быстротой. Недавно противника, глава стаи и одинокий разведчик бежали рядышком среди остальных, стремясь лишь к тому, чтобы быть первыми на месте.
      Вот они добежали. Опустили морды. Подняли хвосты. Пауза. Потом радостно и возбужденно разнеслось над белой равниной:
      - И-и! Аа-й! Ки-ай-и-ки!
      Вся стая, живой клубок серых шерстистых тел, сбилась в кучу, нюхая снег то тут, то там. Каждый волк тихо и взволнованно выл про себя. Потом вся стая завыла и залаяла громко на разные голоса:
      - Ай-и!.. Хи-кау-у!.. Гну-у!..
      И, продолжая лаять во весь голос, волки со всех ног понеслись вперед по снегу так быстро, как летней порой скользят по полю тени гонимых ветром облаков, - побежали параллельно следу, оставленному проехавшим летучим отрядом, но саженях в семидесяти в стороне от него.
      Что же случилось? Кто нашел прерванный след?
      Одна волчица, более голодная, должно быть, чем остальные, отошла от стаи и принялась разнюхивать снег в поле в надежде отыскать зайчонка или полузамерзшую птицу и поживиться ими, пока стая смотрит на поединок. Она случайно пересекла линию запаха, оставленного летучим отрядом и отнесенного ветром саженей на семьдесят в сторону от того места, где в самом деле проехал отряд.
      Едва почуяв запах, волчица немедленно подала голос и тем самым освободила волка-разведчика, которому стая по общему молчаливому согласию сразу даровала полное прощение.
      Покинув белоснежную равнину, стая бежала теперь по сумрачному бору, оглашая его торжественную тишину диким воем, гулко отдававшимся под его величавыми сводами. Издали казалось, что стая гончих травит лисицу между лаем гончих и воем волков очень мало разницы.
      Арьергард отряда пересекал в это время поляну, и тот всадник, который раньше боязливо оглянулся, когда ветер донес до него вой одинокого волка, готов был поклясться, что его ухо на мгновение уловило чуть слышный топот и далекий вой вышедшей на охоту волчьей стаи.
      Но товарищ, которому он сказал об этом, только посмеялся над его трусостью.
      Тихо было на отдаленной опушке леса, где всадники спешились, и страшно холодно, хотя снег перестал валить, и так пустынно-одиноко.
      Вот снова пронесся протяжный вой волчьей стаи - гораздо ближе на этот раз и более грозный.
      Лошади захрапели и стали рваться с привязей, люди тревожно смотрели по сторонам и друг на друга.
      А в деревушке, которую от леса отделяла обширная открытая равнина, дозорные неприятельского обоза, шагавшие с винтовкой на плече все взад и вперед, остановились, заслыша этот столь хорошо знакомый им вой и крикнули товарищам, чтобы они хорошенько стерегли коней.
      Они знали, что, когда волки севера в зимнюю пору рыщут стаями, надо держать ухо востро и смотреть в оба за лошадьми.
      * * *
      А волки между тем все бежали и бежали тем ровным, неутомимым и невероятно быстрым галопом, которым они доводят до изнеможения и затравливают в конце концов всякого зверя, даже самого быстрого. Мелькая серыми тенями среди черных стволов на белой пелене снега, неслись они в темноте далеко растянувшейся воющей вереницей. Во главе их бежал их старый предводитель, а непосредственно за ним - одинокий волк, угрюмый, сосредоточенный, за ним - самцы, позади всех - самки.
      Все дальше и дальше бежали волки, ни разу не сбившись со следа, а звук их приближения несся впереди них.
      Кони всадников на опушке били землю копытами, пугливо ежились и рвались с привязи, и не один кавалерист украдкой вынимал свой револьвер и ощупывал его в темноте...
      Но как раз в тот момент, когда вой достиг своей наибольшей силы и лес, казалось, весь гудел от адского концерта волков и люди не могли сказать, в пяти или в десяти шагах от них эта грозная стая, серые хищники внезапно умолкли, - так внезапно, точно кто-то закрыл клапан парового гудка. Сразу наступила полная тишина. Только и слышно было, что дыхание людей и лошадей.
      Спешившиеся всадники, по всей вероятности, думали, что волки попросту гонятся за каким-нибудь зверем. Но если бы они могли видеть в эту минуту как они совсем молча и тихо, без малейшего шума, кроме едва слышного шороха лап по снегу, бежали по следу, который оставил летучий отряд, и как они, продолжая бежать, мало-помалу рассыпались широким веером, концами наружу, - тогда этот вид очень скоро заставил бы их понять, что дело не так-то просто.
      Время шло. Все было тихо. Ничего подозрительного люди не слышали и не видели. Но если бы они прожили всю жизнь в этой стране, то лучше знали бы повадки зверей и догадались бы, почему время от времени то та, то другая лошадь, а то и две-три зараз, вдруг настораживались и поднимали головы, точно следя глазами за чьими-то движениями.
      Две-три крайние лошади, последние в ряду, несколько раз фыркали, дергали за поводья, которыми они были привязаны, и испуганно жались к передним коням, как будто чуя приближение какого-то невидимого врага.
      Два раза случилось также, что одна из лошадей вдруг начала лягать воздух, словно отгоняя что-то - призрак, или тень, или что-то еще, что она ясно видела, но люди не могли увидеть. Сколько люди ни всматривались в безмолвный мрак, они ничего не видели, кроме черных теней, каждая из которых, как всегда бывает в лесу ночью, могла быть и чем угодно и ничем...
      Ночь была на исходе. Еще несколько минут - и спящие кавалеристы должны были проснуться, поесть, сесть на коней и поскакать в деревню, где находился неприятельский обоз.
      И тут-то это началось.
      Вот одна лошадь с силой лягнула воздух, а затем взвилась на дыбы с болезненным ржанием.
      Кто ее потревожил?
      Ничего не было видно.
      Одному часовому показалось только, что какой-то серый силуэт юркнул под тень деревьев; но, может быть, это ему померещилось. Как бы то ни было, у лошади из ноги текла кровь.
      Минуту спустя еще две лошади на другом конце ряда вдруг точно взбесились - обе сразу. Они заржали во весь голос, и одна сорвалась с привязи, а другая стала кататься по снегу, который моментально окрасился в красный цвет. И на этот раз опять ничего не было видно, кроме смутной тени, мелькнувшей - именно только мелькнувшей - на мгновенье и скрывшейся во мраке под деревьями.
      Часовые ругались. Некоторые побежали будить товарищей. Но раньше, чем они успели это сделать, весь лагерь превратился в один общий хаос.
      Ни малейшего звука, который предупредил бы о нападении хищников, не было слышно. Только серые тени выползли со всех сторон из мрака, чуть слышно зарычал или охнул кто-то, и уже в следующий миг вся сцена превратилась в клокочущий водоворот, где обезумевшие лошади лягались, взвивались на дыбы, кусались и оглашали воздух душераздирающим ржанием, а снег облаками взвивался и крутился вокруг.
      Волчья стая напала на лошадей.
      Люди вскочили со сна и, крича, начали наугад разряжать свои револьверы в клокочущий водоворот.
      Другие схватили сабли и, не обращая внимания на копыта обезумевших лошадей, принялись рубить направо и налево, стараясь попасть в скорее угадываемые, чем видимые, серые силуэты хищников, которые мелькали всюду, то появляясь, то исчезая.
      Третьи же зажгли фонари, чтобы спугнуть огнем нежданного врага и спасти лошадей.
      Но все это продолжалось не дольше одной минуты.
      Ни одно животное не в силах терпеливо сносить страшные укусы волчьих пастей, которые каждый раз выхватывают кусок живого мяса величиной в ладонь, и никакие привязи не в состоянии удержать взбесившихся от боли лошадей.
      Один миг - и в центре кипящего водоворота что-то затрещало, снег и брызги крови полетели во все стороны, всюду замелькали скачущие волки, люди с испуганными криками бросились врассыпную, чтобы не быть раздавленными копытами, и, раньше, чем кавалеристы успели понять, что произошло, они стояли одни в своем лагере и могли видеть, как их кони, окруженные волками, которые вились вокруг них, как рой ос, вскачь неслись в предрассветных сумерках прямо к деревушке, где стоял неприятельский обоз.
      * * *
      Час спустя злополучный отряд, который длинной змеящейся серой лентой с трудом пробирался теперь назад по глубокому снегу среди стволов величавого бора, остановился усталый, голодный, замерзший и измученный.
      Издали донесся до него одинокий вой волка и что-то еще более страшное: гиканье, ясно говорившее о том, что не только серые хищники, но и люди идут по их следам и скоро настигнут их.