Загудел подходящий поезд.

— Внутренний монолог, активный внутренний монолог! — звучал голос шефа за кадром. — Вспоминай о хорошем, о своем, личном. Во всех подробностях... Вот так... Хорошо! А теперь — о тревожном... О трагическом!

Героиня Элла, вытирая посуду за столом под яблоней в садике, «активно вспоминала о своем хорошем и плохом» — съемочная камера неслышно по кривой наезжала крупней и крупней.

— Гениально! — шептал Давыдович.

— Порядок, — подтверждал почти беззвучно оператор Вадим, не отрывая глаза от лупы.

— Восхитительно, — просто млел от увиденного Ван Ваныч.

Рука его потянулась к деревянному ящику с аккумулятором и постучала по нему три раза.

Героиня Элла протирала тарелку.

— Стоп, — послышался голос оператора.

Элла застыла на полудвижении.

Давыдович резко развернулся к съемочной камере.

— В чем дело?

— Контакт отошел, — объяснил остановку ассистент оператора.

— Сам отошел? Пошел погулять?! — закричал Ефим Давыдович.

— Не сам, — вступился за своего ассистента оператор, — ваш, — Вадим напирал на слово «ваш», — второй режиссер постучал по аккумулятору, и контакт отошел.

— Зачем вы стучали по аккумулятору? — теперь уже злобно цедил шеф.

— Чтобы не сглазить дубль... из суеверных соображений. — Ван Ваныч затряс головой.

— Идиот!! — взревел Давыдович.

Элла грохнула тарелку о стол и убежала в кусты, изображая рыдания, шеф устремился за ней.

Оператор Вадим спокойно достал из портфеля термос и принялся за «перекусон».

Его ассистенты прозванивали кабель.

Сева вытащил из кармана уже вскрытое письмо и принялся дочитывать.

— Уже девочки пишут — просят взять на съемку? — спросил Певзнер, удобно перекуривая на ящике с боржомом шефа.

— Нет. Друг из Запорожья. Служили вместе. — Сева вытащил из конверта и протянул коллеге фотографию с кокетливыми провинциальными зубчиками по краям.

С фотографии смотрел матрос в обнимку с дородной девицей.

— Тоже хочет сниматься?

— Хочет жениться, — засмеялся Сева, — но просит для начала устроить его в какую-нибудь клинику по глазам, как он выражается. Не выдают шоферских прав из-за зрения...

— Он преувеличивает твои возможности. — Певзнер выпустил дым из ноздрей.

— Ну... Я попробую, — промямлил Сева.

Певзнер появился из узкой щели приоткрытых массивных ворот павильона.

— Ты в курсе? У нас уже нет второго режиссера. Ван Ваныч ушел!

— Куда? — опешил Сева.

— Куда — не знаю. Знаю — откуда...

— Ну что ты тянешь кота за хвост?

— Давыдович его убрал. Только что при всех объявил: «На сегодняшний день у нас нет второго режиссера».

—Его нет, будет другой... Если честно, неизвестно, какой будет лучше...

— Другим Давыдыч предложит быть тебе...

— Травишь? — Удивление Севы было искренним. — Откуда ты знаешь?

— Я знаю Давыдовича и знаю, как ему хочется угодить Фролову: он мечтает запуститься с новым вариантом «Ивана Грозного». А для этого нужно решение президиума ЦК!

— А при чем здесь я?

— Не играй ваньку. Ты живешь с дочкой Фролова.

Сева изучающе посмотрел на Певзнера.

— Зиновий, если мне предложат, ты хочешь, чтобы я отказался?

— Ты один не потянешь. Давай вместе. — Певзнер уловил колебания Севы и «дожимал» его. — За добро платят добром!

В свете прожекторов густые, слегка вьющиеся волосы Ефима Давыдовича гляделись нимбом.

— Человек с таким лицом, как у Ван Ваныча, не может быть вторым режиссером. Как только он входит в кабинет, ему сразу хочется отказать!

— Я никогда не ходил по кабинетам, — пожал плечами Сева, стоя напротив разместившегося в кресле мэтра.

— Научишься, — отмахнулся Давыдович, считая вопрос решенным.

— А если мы вдвоем, с Певзнером? Он старше меня, солиднее...

— Старше! — взревел мэтр, — Аркадий Гайдар был моложе тебя и полком командовал! А ты — «вдвоем». Вдвоем хорошо пилить дрова! В общем, решай: или ты один, или — обратно, в «Националь», пить кофе и мечтать о признании...

Весь этот разговор происходил на глазах у съемочной группы.

Певзнер, не дослушав его, вышел через щель павильонных ворот.

На экране героиня Элла «рвала страсти в клочья».

Сцену мы уже видели, но в этот раз камера фиксирует крупно лицо героини.

— Коля! Ты должен прийти и все рассказать в милиции! Все, как было! Ты же мне рассказал — и я поверила! Расскажи там. Там тоже люди!

Героиня совершает много физических усилий, тормоша и дергая Колю. Но глаза — пусты.

Снова хлопушка «Цена человека».

— Где люди? — враждебно отстранил героиню от себя герой Коля, которого на этот раз мы видим только со спины. — В милиции?

— Да, в милиции. Пока ты сидел, многое изменилось.

— Откуда тебе знать?

— Я хожу на работу, хожу по улицам... Вижу, что происходит вокруг!

Снова хлопушка «Цена человека».

И новый дубль последнего кадра

— В стране все изменилось! — этих слов в предыдущем дубле не было.

В зале зажегся свет.

— Кто хочет сказать? — спросил Давыдович.

Группа и редактура молчали.

Героиня Элла из-под ладони, прикрывающей глаза, зорко следила за присутствующими.

Сева вжался в обтянутое белым чехлом кресло, но что-то заставило его подняться:

— Я.

— Говори! — разрешил мэтр.

— В прошлый раз я был потрясен материалом, а сегодня... что тут долго говорить... все сыграно фальшиво...

— Кто ты такой?! — взревел Давыдович. — Как ты сюда попал? Вон со студии!

Сева сглотнул комок, образовавшийся в горле, и вышел.

Героиня Элла ухмыльнулась краешками губ.

Директор студии попенял мэтру:

— Вот, берешь их из провинции, а они срут на голову!

— Что можешь делать? — спросил прораб, не отрывая взгляда от бумаг, в которых он на ходу проставлял какие-то цифры.

— На флоте был по радиолокации... — отвечая, Сева понимал, что флотская специальность здесь ни при чем, а киношная — тем более.

— Этот дом строится пока без радиолокации, пердячим паром... Маляром пойдешь? — Мимо прораба пронесли носилки со строительным мусором, и он отвлекся от Cевы: — За территорией все вываливайте! Понятно? Проверю! И наряды не закрою! — погрозил он вслед чернорабочим и снова занялся Севой: — Маляром, понял?

— Пойду, если общежитие дадите, — согласился Сева.

— Московской прописки, конечно, нету?

— Что спрашивать! — подтвердил Сева.

— А судимость, конечно, есть?

— И судимости нет, — улыбнулся Сева.

— Уже легче. Иди, паспорт и трудовую книжку сдай в кадры. Они дадут ордер на место в общежитии. — И прораб протянул Севе записку.

Комната в общежитии была коек на восемь. На угловой, несмотря на дневное время, лежал парень в одежке и обувке и пел, подыгрывая себе на гитаре.

Коля парень не простой, Колька наш пройдоха —

Если ищут до сих пор, значит клали плохо.

— Какая койка свободна? — перебил его стоящий у дверей со своим неизменным портфелем Сева.

Парень окинул взглядом новичка и продолжал петь:

Если фраера поддел на тропинке узкой,

Значит, к Зое прилетел со своей закуской!

Ваши уши — не топор, вас замучит совесть,

Я кончаю разговор, закругляю повесть!

Он приподнялся на локтях и спросил пришедшего:

— Обождать не можешь? Торопишься на трудовой подвиг за копейки?

— Мое дело, — отрезал Сева, — я про койку спрашиваю.

— Вон та, — лениво показал гитарист и, когда Сева сунул под указанную койку портфель, добавил: — Ты свой сундук здесь не оставляй — сразу уведут. Сдай комендантше.

Гитарист снова запел:

Ваши уши не топор, вас замучит совесть,

Я кончаю разговор, закругляю повесть!

Сева, в заляпанном краской комбинезоне, стоял на подоконнике лестничной клетки и тщательно красил оконную раму.

Подошел такой же перемазанный работяга, спросил:

— Тебе какой разряд дали?

— Пятый.

— А зарплату какую обещали?

— Сдельно. Сколько заработаю.

— Если по малярке процентовку закроют, получишь за месяц триста.

— Сколько? — поразился Сева.

— Сколько слышал. Хочешь больше?

— Кто не хочет? — пожал плечами Сева.

— Видишь вон того мужика, — работяга показал через окно вниз, где по двору шел низкорослый коренастый крепыш.

— Ну, вижу — это наш прораб.

— Во! Мы хотим его помять, чтобы закрывал процентовки, как надо! — Работяга показал, что значит помять. — Пойдешь с нами?

Перспектива избиения начальника не улыбалась Севе, и он уклонился:

— Надо подумать...

— Подумай, а то мы тебя помнем!

— Отвали.

Работяга отвалил.

Сева присел на подоконник переварить предложение и во дворе неожиданно увидел Ефима Давыдовича — тот стоял, нелепый в своем модном наряде, среди куч строительного мусора, а крепыш-прораб показывал ему этаж, где работал недавно испеченный второй режиссер мэтра.

Давыдович шел навстречу Севе, разбросав руки в стороны.

— Звонила Тамара, беспокоилась, куда ты исчез, — он засмеялся, — успокоил ее. Сказал, что в командировке... Пришлось разыскать... не пора тебе возвращаться?

— Вам виднее, — уклонился от прямого ответа Сева.

— Тогда поехали, — Давыдович массивной бамбуковой палкой указал направление.

— На стройку просто только поступить, а уволиться... — И Сева пояснил сложность положения: — В кадрах паспорт отбирают.

— С отделом кадров я устрою. Но, впредь учти, не вздумай хамить при всех. — И мэтр ушел в кадры.

За спиной Севы снова возник работяга.

— Ну, идешь с нами мять прораба?

— Отвали! — огрызнулся Сева.

— Помнем! — пообещал работяга и ушел.

— От тебя пахнет краской, — сказала Тамара в танце, ожидая разъяснения.

— Две недели снимали на стройке, — не моргнув глазом соврал Сева.

— С чего вдруг? — удивилась она.

— Герой освободился из колонии и теперь по воле Давыдовича работает на стройке...

— Перевоспитывается! — понимающе кивнула Тамара. Конечно же, Верочка информировала подругу о истинном положении Севы на студии, но он продолжал игру:

— Приобретает трудовые навыки с кистью в руке...

Танцевали в пустой квартире Тамары.

Из радиолы звучала новая песня Утесова:

Сам не знаю, как я раньше жил.

Как тебя не знал и не любил.

Появилась ты средь бела дня,

Поселилась в сердце у меня.

Будь со мною строгой, будь со мною нежной,

Будь моей тревогой, будь моей надеждой...

Маленький столик, мимо которого они протанцевали, был сервирован на двоих. Поварихи Клаши и близко не было.

Мне с тобой, красивою такой,

Даже как-то совестно порой.

До сих пор я не могу понять,

Где я смелость взял тебе сказать:

Будь со мною строгой, будь со мною нежной,

Будь моей тревогой, будь моей надеждой...

Слова песни звучали совместным внутренним монологом танцующих.

— А у меня есть сын, — сказала она после очередного поцелуя в танце.

— Что же я его ни разу не видел?

— Он в загородном детском саду — на неделю. В воскресенье его привозят, а в понедельник — отвозят.

Он поморщился.

Она уловила его гримасу и поняла ее по-своему:

— А с мужем я... разошлась. Он не понравился отцу... но отец был прав: он бездельник...

Тамара сняла его руку с талии, подошла к двери спальни. Приоткрыла ее и, обернувшись, сказала:

— Папа на неделю улетел в Индонезию… — И засмеялась: — Его сегодня не будет.

Он был в ударе: с полутораметрового помоста, через мегафон руководил съемочной площадкой. Внизу, под ним, сновали машины, актеры эпизодов, массовка.

— Носилки! Быстро! — кричал он. — Теперь машина. Пошла. Пошла. Стоп. Водитель проспал! Еще раз! Водитель... Как тебя зовут? Нет. Не тебя! Со «скорой помощи». Коля? Коля, ближе, как можно ближе к тротуару! И тут же носилки из подъезда! Кто старший на носилках? Не назначали? Зиновий, — мягко обратился он к Певзнеру, мрачно курившему в сторонке, — определи, пожалуйста, самого смышленого, а то мы эти носилки будем грузить до утра. Приготовились! Все стали на исходные... Теперь — герой.

Сева спрыгнул с практикабля и сквозь нагромождение машин, носилок, тележек, осветительных приборов и людей устремился к герою, стоящему на исходной точке.

— Вы первый раз идете по воле. В начале прохода вы — один, в конце — другой!

— Что это значит? — герой скептически оценил рвение новоявленного руководителя съемки, — покажи!

— Пожалуйста! — И Сева прошел по маршруту героя.

«Зыркающий» взгляд исподлобья менялся в движении на спокойно оценивающий. Менялась на глазах и походка, кисти рук, вначале привычно, по-зековски сцепленные за спиной, переместились в карманы, уходила постепенно сутулость, распрямлялись плечи. Иным стал постав головы и торса…

Наверное, показывая, как идет герой, он показывал, как сам старается идти по жизни.

Словом, к финальной точке панорамы на фоне красот университета подошел уже другой человек.

Сева обернулся к герою и сказал:

— Вот так.

— Но этого нет в сценарии. Герой просто идет к женщине, — возразил тот.

— Он идет по жизни... И... к любимой, — Сева выделил это слово, — женщине.

— Твои упражнения мне дорого обойдутся! Я своей шеей перед Давыдовичем рисковать не буду, — сопротивлялся герой.

Севу не остановило сопротивление:

— Этот кадр Давыдович доверил снять мне. Рискую своей шеей — я!

— Только под твою ответственность, — нехотя согласился герой и обратился к присутствующим: — Все слышали?

— Сева! — пропищала за спиной девушка с хлопушкой, на которой было написано «Цена человека», — Люся Яровая, — тебя к телефону...

— Пусть перезвонят через полчаса! — отмахнулся Сева.

— Срочно.

— Кто?

— Мужской голос.

— Ну, ты объяснила...

— Объяснила, объяснила. Он говорит «очень срочно».

Сева беззвучно выругался, рыкнул в мегафон: «Перекур — пять минут», миновал сутолоку съемочной площадки. В подвальном складе соседней со съемочной площадкой какой-то вещевой базы на полке, уставленной рулонами туалетной бумаги, его ждала трубка.

— Слушаю! — с тревогой прокричал он.

— Давай мириться! Мне одиноко! — донесся голос Губана.

— Да нужен ты мне! — перекрывая галдеж выпивающих рядом грузчиков-подсобников, выкрикнул Сева, — я из-за тебя жилья лишился!

— Я нашел для тебя хату! Дешевую. Давай мириться! Мне одиноко! — рыдал Губан, вытирая слезу с синяка под глазом. А за его спиной по озерку сновали лодки.

— Поговорим в «Национале», — закруглял разговор Сева.

— Я туда не хожу.

— Травишь? — Сева не сдержал любопытства.

— Не пускают. Подрался. Дал одному стукачу по роже. А он головой разбил настольную лампу. — Губан шмыгнул носом. — Давай вечером в Парке культуры. В «Поплавке».

— Где? С чего это вдруг?

— В «Поплавке». Я о них статью напечатал. Директор дал слово с утра до вечера день поить и кормить бесплатно.

— Проверим! — Сева бросил трубку.

Дощатая палуба нависала над рукотворным озерцом и была отделена от воды штакетником, вдоль которого расположились за столиками под пестрыми зонтами многочисленные посетители. Еще бы — здесь подавали шашлыки и бочковое пиво кружками. Редкое сочетание! К тому же джазик и танцы.

Губана директор поместил в центре, на видном месте — очевидно, хвалебная статья журналиста была нужна торговому делу.

Сева поглощал плоды труда приятеля.

— Почему ты лезешь ко мне в друзья? — спросил он после очередного крупного глотка.

— Потому, что ты такой же, как я.

— Чем?

— Хочешь сделать себя сам.

— Сам... — повторил Сева раздумчиво, — самому не получится... без поддержки...

— Вот оно что! А поддержка у тебя, конечно, сам знаменитый режиссер? — заржал Губан. — Только Давыдыч тебе вряд ли поможет. Он слуга сталинского режима. А сейчас режим хрущевский. И слуги новому режиму нужны новые. Вроде этих мальчиков из «Националя»: они бездарны, но на роль слуг подойдут... Давыдыч старается сам уцелеть, но поезд его ушел.

— Ефим Давыдович в полной силе.

— Дело не в силе, а в биографии. Вон, — он показал взглядом за спину Севы, — она в полной женской силе, а по биографии — блядь.

Сева обернулся и увидел Галку. Та сидела рядом с солидным «сдобным» мужчиной, что-то излагавшим мужичку напротив — попроще, — и откровенно скучала.

— Подожди... — остановил разглагольствования пьяневшего Губана Сева, — я хочу пригласить ее потанцевать...

— Кого? — не понял Губан.

— Вон, ее, — Сева указал взглядом на скучавшую Галку. И встал.

— Это же блядь с улицы Горького! — Губан схватил его за рукав.

— Я сам разберусь. — Сева освободился от «захвата» приятеля.

У Галкиного столика он склонился к уху «сдобного» мужчины:

— Вы разрешить пригласить вашу даму?

Мужчина удивился, но разрешил:

— Танцуй...

И снова включился в разговор со своим визави.

Джазик выводил что-то монтановское, кажется «Желтые листья».

В танце Сева поинтересовался:

— Значит, опять «здравствуй, столица!».

— Нет, мы всего на неделю... погулять...

— Кто «мы»?

— Я и партнер.

— Тот, который за столиком?

— Да.

— Руководитель?

— Нет. Деловой человек. Солидняк из Ростова

— Что ж вы сюда завалились? Или нет места солидней?

— Мое пожелание. В центре меня слишком хорошо знают. А ты-то почему здесь?

— Губан позвал.

— Антисанитарный тип. Забыл, когда мылся. Я с ним ни за какие деньги не лягу.

«Сдобный» мужчина — деловой человек, — разговаривая, поглядывал на танцующих.

Дальше танцевали молча.

Вдруг Галка сказала:

— А у меня дома твоя фотография. С пропуска.

Сева ответил вопросом:

— Может, на неделе увидимся?

— Нет. Партнер не отпускает ни на минуту.

Танец пошел на коду.

— Ну, может, пересечемся когда-нибудь... — только и оставалось сказать Севе.

— Как карта ляжет, — пожала плечами Галка.

Сева усадил Галку рядом со «сдобным» и вернулся за свой столик. Губан уже изрядно окосел.

— Договорился? — спросил он, предвидя ответ.

— Нет.

Брови Губана поползли вверх.

— Задрала цену?

— Она при партнере, — не стал вдаваться в подробности Сева.

— Работа — прежде всего! — Губан хватанул водки.

В большом пустом зале для записи музыки звучал рояль.

Лирическая тема, тема тоски возникала под пальцами композитора Эрика.

Давыдович слушал, устремив взгляд в высокий потолок. Сева, опершись локтями о колени, завороженно следил за летящими пальцами композитора.

Тот взял завершающий аккорд и вопросительно посмотрел на Давыдовича, который долго молчал. Потом снял шляпу-лопух, бросил ее на колени Севе и вытер со лба испарину.

— Нет, не это нужно для сцены признания и раскаяния героя. Нужна песня, которая заменит монолог, которая пронзит каждого.

Композитор был само внимание.

— Сколько миллионов сидело в лагерях при Сталине? Нужно, чтобы они стали нашими зрителями. Без различия пола и возраста. Без различия статьи, по которой они сидели... В моем фильме о войне была песня, которую считали своей и в тылу и на фронте.

— Я попрошу Матусовского написать слова на мою музыку, — осмелился вставить молодой композитор.

— Матусовский — не для таких песен, — отмахнулся Давыдович. — Нужен поэт-сиделец!

— Кто? — не понял Сева.

— Сиделец — кто сидел.

— Бывший зек? Есть такой, — решился Сева.

— Ну? Снял один удачный кадр и думаешь, что можешь во все влезать? — удивился нахальству сотрудника мэтр.

— Вы, пожалуйста, послушайте. — И Сева процитировал Бадая:

Там же, братцы, конвой заключенных,

Там и сын охраняет отца.

Он ведь тоже свободы лишенный,

По приказу убьет беглеца...

— Неплохо, — согласился Давыдович, — веди этого сидельца сюда.

— Не смогу, он не захочет светиться. Он — в розыске, — объяснил Сева.

— Реальный персонаж твоих уголовных рассказов?

— Еще какой реальный! — грустно ответил Сева, вспомнив последнюю встречу с Бадаем в поезде…

— Значит, слова эти — блатные-народные, — радовался Давыдович, — сейчас же дай их Эрику, — приказал он Севе и встал над композитором. — А ты пиши музыку. Чтобы завтра разучили. Дуэт! Герой и героиня! Вместе поют! Слияние душ! Сначала он... а она подпевает...

Сева восторженно слушал, как «фонтанирует» шеф.

Обед был накрыт на три персоны в знакомой большой комнате.

Сева серебряной вилкой робко выстукивал что-то незамысловатое о край зеленоватой тарелки кузнецовского фарфора

Тамара машинально поворачивала против часовой стрелки подставку для салфетки.

Третий прибор оставался недвижимым.

По ковру в коридоре зашуршали шаги — Сева отложил вилку и встал.

К столу подошел в бархатном халате поверх белой рубашки с приспущенным галстуком отец Тамары и, усаживаясь, вялым жестом кисти показал: садись, мол, и ты.

Сева вернул свой зад мягкому стулу.

— Где мой любимый борщ? — спросил отец Тамары в пространство.

Клаша внесла супницу и начала разливать по тарелкам пахучую густую жидкость.

Отцу, Тамаре, потом и Севе.

— Люблю еще с войны, — сказал отец и пояснил: — Сразу и первое и второе и третье.

Дальше ели молча.

Тамара поглядывала попеременно — на отца, на Севу...

Наконец, отложив ложку, отец спросил, пристально вглядываясь в гостя:

— За что тебя хвалит этот знаменитый режиссер?

— Мне он этого не говорил, — ответил Сева как можно небрежней, чтобы выглядеть независимым.

— Мне говорил. — И отец встал со стула. — Ну, продолжайте, а я пойду покемарю, — закончил он по-простецки.

И Сева, и Тамара облегченно улыбнулись в ответ.

Снова появилась Клаша с фарфоровой миской для жаркого в руках.

Сева чинно остановил ее жестом, когда содержимое его тарелки превысило приличие.

Клаша удалилась.

— Ты в воскресенье свободен? — спросила Тамара.

— По воскресеньям мы, как правило, не снимаем.

— Я обещала Вовке сводить его в зоопарк. Пойдем с нами?

— Сходим, — с готовностью согласился Сева.

Девушка-помреж, хлопнув, выскочила из кадра, открыв стол, за которым сидел герой фильма рядом с героиней.

Опустошенный взгляд его был устремлен мимо бутылки портвейна и нехитрой застольной снеди.

Герой то ли запел, то ли заговорил...

Но, как водится, хорошо сказанное — наполовину спето. В общем, в съемочном павильоне звучало:

Героиня прильнула к плечу героя, и запели вместе:

Во время припева, который пела уже одна героиня, герой потянулся к наполненному портвейном стакану, опорожнил его и с новой силой включился в песню.

Припев они пели в унисон. Увлажненные глаза. Голова к голове — полное слияние.

И снова удар хлопушки «Цена человека».

На этот раз дощечка с надписью открыла комиссара милиции в полной форме.

— Товарищи, если кто-нибудь из вас станет равнодушным к судьбе человека, пусть подаст рапорт и уходит из милиции. Наша главная задача — возвращать людей в ряды строителей социализма.

Подчиненные — сотрудники разных рангов — с пониманием слушали начальника.

Комиссар взял из папки, лежащей на столе, фотографию героя «Цены человека» Коли:

— Вот человек, у которого еще возможна настоящая жизнь, а не тюремная карусель!

Он продемонстрировал фото собравшимся.

— Возможно, это мой будущий крестник! Мы ведь должны не только ловить, но и перевоспитывать. Запомните это!

Ефим Давыдович устало махнул рукой:

— Стоп.

И набросился на исполнителя в форме милиционера, стоящего перед камерой с пистолетом в руке:

— То, как вы входите задерживать рецидивиста, — детские игрушки!

— Я никогда не был на задержании... Покажите, как нужно, — предложил исполнитель.

Режиссер счел себя оскорбленным.

— Ты еще будешь меня экзаменовать! — Давыдович взревел перейдя на «ты». — Все, съемка окончена!

Гасли осветительные приборы, Давыдович пил боржом.

— Сева, — позвал он.

Рысцой подбежал Сева.

— Завтра поедешь в МУР и будешь дежурить там с оперативниками, пока не поймешь все тонкости их работы. Понял?

— А как же съемки? На мне площадка.

— На площадке будет твой дружок Певзнер.

— Тонкости работы может подсказать консультант, — сопротивлялся Сева.

— У консультанта глаза милиционера, а у тебя, я хочу надеяться, глаза режиссера.

— У нашего автора сценария — глаза писателя.

— Да. Писателя, который десять лет не выходил со своей дачи. И написал все по старым воспоминаниям!

Севе хотелось спросить, зачем мэтр взялся ставить залежалый сценарий, но тот ответил сам:

— На современную тему ничего лучше не было, но, — Давыдович глотнул минералки из горлышка бутылки и заговорил так, чтобы слышали все на площадке, — мой долг сделать картину на уровне моих лучших фильмов! Ты понял? И не приходи сюда, пока не сделаешь, что я велел. Понял?

Сева понял.

...Они с Вовкой, наверное, облазили весь зоопарк.

Все, что Сева знал о животных, включая анекдоты, он рассказал Тамариному сыну, когда они ну только что не влезали за решетку к зверям.

Мальчик был в восторге, мальчик смеялся и постоянно задирал голову вверх, ожидая от Севы очередной истории.

Тамара наблюдала за их общением со стороны. Ей явно нравился возникший мужской контакт.

Иногда Сева брал тайм-аут, и компания перемещалась к очередному вольеру.

— Хочется мороженого, — просяще бросил Вовка, когда они проходили мимо лотка на колесиках.

— Что за вопрос! — лихо отреагировал Сева и полез в карман за деньгами.

— Не нужно ему мороженое, — тотчас откликнулась Тамара, находясь в тройке шагов от «мужчин».

Сева отмахнулся и вручил вафельный стаканчик пацану.

Пока Вовка, облизывая края стаканчика, созерцал антилоп, Тамара подошла к Севе, отвела в сторону и негромко пояснила:

— У него — гланды.

— Ну и что? У меня тоже были гланды. Нужно закалять и тогда...

— Давай условимся, — перебила Тамара тоном, которым однажды говорила при Севе с поварихой Клашей, — раз и навсегда: если я говорю «нет», значит — «нет».

Она подошла к сыну, взяла из его руки стаканчик, зашвырнула в вольер и приветливо улыбнулась Севе.

Сева выдавил ответную улыбку.

На пруду лебеди уже забирались в домики, когда они вышли к ограде зоопарка, где их поджидал уже знакомый зим.

Сева по-мужски «по петухам» простился с мальчиком.

Тамара посадила сына на заднее сиденье в машину, несколько мгновений стояла, склонясь над ним у открытой двери, и вернулась на тротуар, к Севе.

— Ты ему очень понравился. Знаешь, что он мне сейчас сказал? Он сказал, что хочет быть режиссером!

Тамара поцеловала Севу в щеку и, помахав рукой, укатила.

Через заднее стекло было видно, как активно машет Севе мальчик.

Сева отвечал медленными взмахами.

В темноте милицейского «газика» настороженно блестели умные глаза овчарки. Проводник, державший ее на поводке, задремывал.

— Куда едем? — спросил Сева майора Бичева, единственного оперативника в форме. Остальные в «газике» были в штатском.

— В Сходню. Там рецидивист со своими корешами встречается. Сидели вместе.

— Ну и что здесь противозаконного?

— А то, что он в бегах.

Сева всмотрелся в зарешеченное окошко.

— А зачем сейчас свернули на Маяковку?

— За участковым. Он один знает рецидивиста в лицо.

— Откуда узнали, что он в Сходне? — не унимался Сева.

— От наседки, — уже раздраженно ответил Бичев, — и, вообще, много вопросов задаешь.

Дальше ехали молча.

«Газик» с потушенными фарами затормозил возле такого же милицейского на пригородной улице. Оперативники осторожно высадились из машин и цепочкой побрели по грязной обочине.

Бичев придержал Севу.

— Не лезь вперед.

— Мне нужно все видеть.

— Можешь навсегда ничего не видеть: они с оружием!

Луч карманного фонаря пополз по приоткрытой дощатой двери. На дверном карнизе темного подъезда сидел котенок. Оперативник в треснутых очечках поднял руки, снял котенка с карниза, погладил, отбросил в сторону.

— Отдохни в другом месте, а то могут зашибить. — И исчез в темноте подъезда. За ним — проводник с могучим Райтом и вся группа, которую замыкал майор Бичев.

Прозвучали удары в дверь, выстрелы, собачий рык, и наступила тишина.

Сева понял, что если не войдет сейчас, вообще ничего не увидит.

В комнате под лампой без абажура стояли трое парней со скрученными за спиной руками в окружении оперативников.

Как только Сева переступил порог, он сразу опознал в одном из парней своего давнего знакомого — Вову Нового.

Парни посмотрели на вошедшего, под которым скрипнула половица.

Новый тотчас отреагировал своей улыбочкой.

— Снюхался, падла! Жалко руки повязаны, а то бы я тебя, сучару, порвал!

Объяснять ему что-нибудь было бессмысленно.

Герой рассказывал героине у входа в ее частный домик: