- Ничего я не думаю, - оборвал Ленька, но по тому, как резко он откликнулся, было ясно, что вопрос попал в точку.
      Когда скрипнула входная дверь в комнате милиции, Гальян переписывал очередной протокол. Поднял глаза на вошедшего и снова уткнулся в бумаги:
      - Не вызывал!
      У двери стоял Малышка - похудевший, осунувшийся, с синими разводами под глазами.
      - Гальян, пропиши, - попросил он.
      - Пропиской не заведую! - Гальян отвечал, не отрываясь от своей бумажной работы.
      - Я же в лагере делал все, что просили! - Малышка сделал несмелый шажок к столу.
      - Знаю. Потому и на свободе!
      - Я же завязал.
      - Слыхал.
      - Ну что я вам? Жить мешаю? - молил Малышка.
      - Нам Костя Коновалов жить мешает. - Гальян и теперь не поднял взгляда на посетителя, но ответил тише и с расстановкой, как вдалбливают недоумкам.
      - Я... Я по мокрому не хожу, - осознав предложение, пролепетал вмиг взопревший Малышка.
      - Ты просишь прописку или не просишь? - уперся в него серым взглядом Гальян.
      Малышка кивнул.
      - Ты меня понял?
      Малышка долго молчал, глядя куда-то мимо участкового, потом посмотрел на протокол, на стеклянную чернильницу, на ждущую работы ручку, на покойно лежащие на столе кулаки Гальяна и мелко согласно затряс головой.
      Пацан Малышки сопя строил домики в песочнице. Солнце зажигало в песке мелкие осколочки кварцита, и вокруг пацана вспыхивали искорки.
      Папаша Малышка и Костя Коновалов сидели рядом на корточках в тени старого тополя, покуривая, и вели, как казалось со стороны, задушевную дружескую беседу.
      - Сколько раз тебя метелили? - затянулся "Памиром" Костя.
      - Четыре.
      - Не отлипнут они от тебя, - заключил Коновалов. - Что ж ты не линяешь отсюда?
      - Куда? - Малышка внимательно следил за "работой" сына.
      - Туда, где тебя пропишут.
      Малышка понял предложение Коновалова и напрягся:
      - Ага, значит, туда, где чалился? Спасибо!
      Костя усмехнулся.
      - Туда-то тебе как раз нельзя.
      - Это почему? - развернулся к Косте амбал.
      - Там про грехи твои точно известно.
      - Нету грехов! Нету! - почти выкрикнул Малышка.
      Его пацан отложил деревянную машинку и уставился на отца.
      - Не дергайся, - лениво остановил собеседника Костя. - Скоро освободится Маршаня. Соберемся вместе, поговорим, все выяснится. Если нет за тобой ничего, значит, будешь гужеваться!
      - Когда еще выйдет Маршаня! - Малышка терял самообладание. - Что, я все время жить под ножом должен? Я не хочу! У меня пацан! У меня Верка!
      Мальчишка заплакал, но папашу сейчас больше интересовал Костя.
      - Ты, Малышка, запомни: я знаю, из-за чего ты отсюда не линяешь! Коновалов поднялся. - И еще запомни: мне тоже под ножом жить неудобно. Особенно под твоим - сучьим!
      Покойник, бывший Малышкой, лежал в обитом черным сатином гробу на полуторке с открытыми бортами. Машина медленно двигалась по центральной улице города. За гробом первыми шли родственники - немного. Пять-шесть человек. Среди них зареванная Верка в черном платке. Потом знакомые, и среди них - Костя Коновалов с Булкой.
      Каменные лица. Отрешенные взгляды.
      Замыкал шествие оркестр "жмурного состава", наполовину состоящий из джазистов, играющих на танцах в парке.
      На тротуарах останавливались прохожие, печально смотрели вслед.
      Смотрел вслед и Ленька, с рулоном ватмана под мышкой, в стайке ребят, которую возглавлял Георгий Матвеевич.
      Леньке эти похороны говорили намного больше, чем прочим наблюдателям.
      Гроб на веревках опустили. Музыка нестройно замолкла. Костя подошел к краю могилы и бросил горсть земли, потом еще и еще...
      Костя сидел у стенки казармы, глядел из-под отяжелевших век в никуда.
      Неожиданно веки вздрогнули, взгляд стал острым..
      - Трекало! - позвал он.
      Эдик появился в секунду, будто ждал клича.
      - Чья это? - спросил Коновалов.
      - Которая прыгает? - уточнил Эдик.
      На углу казармы десятилетние девчонки играли в прыгалки. В очередь на одной ножке, на другой, по-быстрому - "пока не собьешься". Русая, с подлетающими вверх косичками, со вздернутым носиком, была неутомима. Придерживая юбчонку, понимая, что в прыжке становятся видны синие штанишки, прыгала, не желая уступить место подругам.
      - Эта - Зинки Канонашки, - дал справку Трекало.
      - А отец кто?
      - Может быть, и ты.
      - Не может быть, - глухо ответил Костя. - Когда ее делали, я в Магадане по первой ходке был... Приведи ее!
      Сеньку Питерского рабочего, примостившегося рядом с Костей, этот приказ не потревожил - он продолжал сидеть, как и сидел, вяло уставившись в ноги себе.
      Но Эдик, вроде бы привыкший к любым поручениям, обалдело пролепетал:
      - Она же... это... дите...
      - Меньше трекай! - В Костином голосе зазвучало железо, и Эдик ушел.
      Что говорил Трекало девочке, слышно не было, но, прекратив прыгать, она поплелась за посыльным, испуганно зыркая исподлобья на Костю.
      Перед Коноваловым девочка и Трекало остановились.
      Костя снизу, с корточек, с удовольствием разглядывал девочку.
      - Танцевать умеешь?
      - Умею, - торопливо согласилась та.
      - Танцуй.
      - Что?
      - Что хочешь, - приказал Костя, не отрывая взгляда от ее ладной фигурки.
      Девочка, подпевая себе, закружилась в вальсе. Пальцы ее сдерживали края задирающейся юбки.
      Костя смотрел на это представление, и непонятная, кажется, недобрая улыбка рождалась на его губах.
      Сенька Питерский рабочий поднял было от земли вялый взгляд доходяги, но, не увидев ничего интересного, снова уткнулся в хилую травку под ногами.
      Девочка кружилась.
      С корточек неотрывно глядел Костя.
      Настороженно наблюдал Костю Трекало.
      Костя вдруг ожил. Дрогнули набрякшие веки.
      - Ты что?
      Перед ним, на земле, сидела девочка.
      - Голова закружилась, - извиняюще ответила она.
      - Ну... Иди... Иди... - разрешил Костя.
      И девочка судорожно поднялась, пошла прочь, а отойдя три шага, побежала.
      - Не для меня растет, - с сожалением цокнул языком Костя.
      - Почему не для тебя? - попробовал успокоить его Эдик.
      - Не для меня! Когда она вырастет, я где-нибудь в Сиблаге с елочками обниматься буду... - В Костином голосе мелькнула нотка сожаления.
      Парадная тисненая обложка "Книги о вкусной и здоровой пище" открылась - и цветная реклама "Жигулевского" и "Рижского" пива с зеленым горошком заполнила взор. Под рекламой красовалась надпись: "Пиво - жидкий хлеб".
      Стеклянные банки, красиво расставленные, с жестяными крышками и яркими этикетками приманивали. Подпись убеждала: "Повидло и джем - полезны всем".
      Стол на цветной рекламе ломился от яств - поросенок, шампанское, коньяки, балыки в хрустале - и над всем этим великолепием призыв: "Брось кубышку, заведи сберкнижку".
      Красная и черная икра в открытых банках сочилась свежестью и манила. Бутерброды были приготовлены так, что хлеба за икрой не замечалось. И все это значило: "В наш век все дороги ведут к коммунизму!" (В. Молотов).
      Пиво было так себе, но пены много, и Ленька сдувал ее, чтобы добраться до мутноватой жидкости. "Голубой Дунай", как прозывалась пивная палатка, по периметру был обнесен полкой, на которую ставили кружки, стаканы, клали воблу и бутерброды с частиком в томате.
      Из-за угла палатки возник Сидор, а потом и Котыша.
      - А мы тебя как раз ищем! - дружелюбно вступил в разговор Сидор.
      - Я что, вам должен? - Ленька нехотя оторвался от кружки.
      - Нет. Просто потолковать хотели, - осклабился Котыш.
      - Толкуй, - отвернулся от них Ленька.
      Сидор пошарил глазами и, увидев мужика с двумя кружками с тыльной стороны палатки, просительно сказал:
      - Лучше не здесь.
      - Ладно, - согласился Ленька, - сейчас, допью.
      Они пристроились к старой вагонетке на задах у железнодорожной насыпи.
      - Ты это... Пошли с нами на дело, - предложил Котыша.
      - Зачем именно я вам нужен?
      - У тебя... бестолковка работает. - И Котыша постучал рукой по лбу.
      - Кто это тебе сказал? - подозрительно спросил Ленька.
      - Неважно. Тот, кто понимает! - ушел от вопроса Котыша, но Леньке такого ответа хватило.
      - Какое дело?
      - Сельмаг на 17-м торфоучастке.
      - Надо посмотреть, - с сомнением ответил Ленька.
      - Лень, смотрели, - успокоил Сидор.
      - Мне надо посмотреть, - отрезал Ленька.
      Паровичок узкоколейки не летел, не бежал, не шел, а плелся.
      В вагончике дремал всего один путник, положив голову на мосластые руки. Ногами грибник - а с такими корзинками, утепленными тряпицей, ездили только они - сжимал изрядной величины тару с тесьмяной лямкой. Вагончик тряхнуло. Грибник поднял голову и оказался учителем Георгием Матвеевичем Звонилкиным в неизменных очках.
      - Леня? - Он вопросительно вгляделся в сумрак вагончика.
      - Ага, - ответил паренек.
      - Куда? - спросил учитель.
      - За черникой. - Ленька ударил по солдатскому котелку, подцепленному к ремню.
      - Что ж ты в ночь один?
      - Ребята на восьмичасовом уехали, а я опоздал. Догоню! Я знаю, где они заночуют.
      - Хорошее место?
      - По тридцать стаканов набирали.
      - Домой, на варенье? - поинтересовался учитель.
      - Может быть, - пожал плечами ученик.
      Повисла пауза. Пыхтел паровичок.
      - А вы-то что же один? - спросил Ленька, чтобы как-то замять неловкость.
      - Я люблю побыть в одиночестве. Рассуди: на уроке на меня смотрят сорок пар глаз, на партсобрании - не меньше... Да и дома тоже глаз хватает... И так хочется побыть одному... Осмыслить, как говорится, бытие... Тем более сейчас время такое - нужно осмысливать. Ты должен понимать... У тебя, говорят, отец имел в прошлом неприятность?
      Ленька насторожился.
      - Я... не знаю.
      - Ну ладно, - снял тему учитель. - Ты куда поступать думаешь? Ты ведь чистый гуманитарий... С фантазией.
      - Еще думаю, - замялся Ленька.
      - Понятно, - кивнул Звонилкин, и поля шляпы вздрогнули. - Отец не говорит, куда он тебя устроит?
      - Отцу самому бы устроиться! - отрезал Ленька.
      - Сейчас - самое время устраиваться, - поднялся учитель. - Я схожу. Хорошей тебе ягоды.
      Ленька сидел на корточках в зарослях крапивы и наблюдал.
      В профиль к нему на ступеньках большой бревенчатой избы с жестяной вывеской "Сельмаг" под тусклой лампочкой мужик смолил самокрутку. На коленях прикорнула маленькая жалкая берданка. Мужик курил и слушал гимн, доносившийся из соседнего - метрах в десяти от сельмага - барака с темными окнами.
      Как только государственная музыка отзвучала, мужик погасил самокрутку о доску ступеньки и ушел в барак.
      Леньке открылась мощная дверь, обитая железом, скобы в палец толщиной и огромный литой замок.
      В окне барака зажегся свет, к стеклу прилип силуэт сторожа и тут же исчез.
      Диктор радио объявил: "Передаем песни советских композиторов", и Бунчиков заголосил: "На деревне расставание поют, провожают гармониста в институт".
      Ленька скрывался в зарослях крапивы и перешел, пригибаясь, к глухой торцовой стене сельмага.
      Над стеной, под коньком крыши, чернел чердачный проем без рамы.
      Ленька поправил майку на котелке - чтоб не звякал - и попробовал взобраться по бревнам в проем. Почти удалось. Ухватился было одной рукой за верхнее бревно, но рука скользнула, и он бесшумно слетел в мягкий торфянистый грунт. Прислушиваясь, посидел неподвижно.
      Бунчиков с Нечаевым пели: "И меня, друг, и тебя, друг, он на свадьбу пригласил. Но за столом мы не пьем..."
      Трещали кузнечики.
      Ленька выглянул из-за угла - окно в бараке по-прежнему светилось, но силуэта сторожа он не увидел. Зато увидел здоровую торфушку в белой ночной рубахе и галошах на босу ногу, которая протрусила в сортир. Пришлось ожидать ее возвращения в барак.
      Затем Ленька медленно поднялся и, осторожно ступая, пошел к тыльной стороне магазине. Здесь, на его счастье, валялась упаковка - ворох ящиков и остатки бочек. Пахло тухлятиной, но Ленька тщательно выбрал два самых крепких ящика, останавливаясь и прислушиваясь, принес к торцовой стене сельмага, поставил один на другой на попа и исчез в темном чердачном проеме.
      Вспыхнул карманный фонарик, осветив стропила, давно не беленную печную трубу, ведущий к ней метровый боровок, обмазанный потрескавшейся глиной, и слежавшиеся опилки. Парнишка извлек из кармана жгутик мягкой медной проволоки, распрямил его, предварительно положив фонарь на боровок.
      Из проволоки образовался штырь. Ленька ползал по полу, втыкал в опилки штырь и пытался обнаружить щель в перекрытии, но щели не было - штырь каждый раз гнулся. Тогда он поискал что-то глазами и наткнулся на боровок. Подобие самодовольной улыбки мелькнуло в полутьме чердака. Ленька поддел проволокой один кирпич с боровка, другой, третий... Кирпичи, обмазанные только глиной, легко отделялись от кладки. Открылась горловина печки, которая была сложена так же халтурно, - Ленька отделил для пробы еще один кирпич. Разбирать печь не имело смысла. Он сложил кирпичи в кладку - как были, замерил проволокой ширину печной горловины, разровнял опилки, тщательно отряхнул колени, рукав и выключил фонарик.
      Появившись в чердачном проеме, он замер, прислушиваясь.
      Трещали кузнечики.
      "Жил кузнец веселый за рекою", - пела по радио Сикора.
      Из сортира появилась очередная торфушка - на этот раз в очень короткой, едва прикрывающей зад рубашке - и исчезла в двери барака.
      Ленька, оттолкнувшись что было мочи, прыгнул вперед, стараясь не задеть ящики. Получилось.
      Посидел, обхватив руками колени. Потом отнес ящики на место и, глянув на чердачный проем, исчез в крапиве.
      - Брать нужно через чердак, - уверенно вещал Ленька возле знакомой уже вагонетки. Ему внимали Сидор и Котыша. - Разбирается боровок...
      - Что такое боровок? - уточнил Сидор.
      - Часть трубы, примерно в метр, лежит плашмя на чердаке, соединяет саму трубу и печку. Кладется, чтобы тяга была.
      - Откуда ты это знаешь? - подозрительно спросил Котыша.
      - А я в пионерлагере в кружок печников ходил. Один записался. Как оказалось, не зря! - Ленька купался в своем величии. - Боровок разбирается легко. Там раствор на одной глине. Потом разбирается верхушка печки. Тебя, - Ленька указал на Котышу, - нужно на веревке опустить внутрь, ты пролезешь. Только третьего возьмите поздоровее, чтобы вытаскивать было легко - и тебя, и товар.
      - Вот ты и будешь третьим, - заметил Котыша.
      - Нет.
      Сидор и Котыша переглянулись.
      - Забздел?
      - Меня засекли, - пояснил Ленька.
      - Кто? - напрягся Котыша.
      - Учитель. Когда ехал на торфоучасток.
      - Может заложить?
      - Может. Запуганный. Выслуживается.
      Помолчали.
      - Да, - выдавил Котыша. - Кого же взять третьим? Может, Вовку Шалавого?
      - Ваше дело, - пожал плечами Ленька.
      - Но ты свою долю все равно получишь, - успокоил Леньку Сидор.
      - Не надо.
      - Тебе что - дубы не нужны?
      - Не... - победоносно улыбнулся парнишка. - Вы мне банку частика в томате принесете!
      Котыша и Сидор непонимающе уставились на него.
      - Люблю частиком закусывать, - пояснил Ленька. - Так что - не забудьте!
      В полутьме сельмага шуровал Котыша. Он суетливо запихивал в мешок штуку товара, сапоги, кожаные пальто, даже упаковку одеколона, флаконы которого повторяли Спасскую башню. Наполнив мешок доверху, он дернул веревку, прикрепленную узлом к краю мешковины, и груз поплыл вверх, под потолок - в пролом печи.
      Котыша вернулся за прилавок, вытащил откуда-то снизу ящик и лихорадочно рассовал по карманам, вынимая из ящика, мятые купюры. Потом затянул ремень, так что перехватило дыхание, наклонил ящик и, пригоршней зачерпывая мелочь, высыпал ее за пазуху.
      Когда содержимое ящика исчезло в Котышиной рубахе, он юркнул к печи, просунул голову и руки в веревочную петлю, затем опустил руки - и веревка оказалась под мышками. Сверху веревку потянули. И Котыша, упираясь ногами в кладку, начал подниматься к пролому печи.
      Вовка Шалавый - новый участник дела, - плечистый рослый парень, тащил на спине сразу два мешка, за ним, рассекая ветки и кустики, спешили Котыша с Сидором. Шли скоро, почти бегом, трещали сухие сучья под ногами, мягко шуршал мох. Не останавливаясь, компания меняла затекшие руки, вцепившиеся в мешки на спине, смахивала струи пота со лбов...
      Какой-то странный звенящий звук впитался в шорох шагов.
      Вовка Шалавый, шедший впереди, остановился.
      - Что это?
      Котыша и Сидор сбросили мешки.
      - Понятия не имею, - пожал плечами Котыша.
      Шалавый включил фонарь и пошел назад по собственным следам, освещая поросшую мхом землю.
      В свете фонаря блестели монетки - одна, вторая, третья...
      Вовка вернулся и подошел вплотную к Котыше.
      - Выверни карманы!
      - Не при на меня! - взвизгнул Котыша.
      - Выверни! - И Вовка сам вывернул карманы подельщика.
      Вывалились мятые купюры.
      - Отвали! - пытался сопротивляться Котыша.
      Но Вовка Шалавый рванул его ремень - из-под рубашки к ногам Котыши высыпалась куча монет.
      - Ты же говорил, что денег в сельмаге нет!
      Вовка саданул ему поддых. Потом еще. Котыша упал на колени. Шалавый ударил ногой.
      - Хочешь его защитить? - спросил Вовка Сидора.
      Тот отрицательно помотал головой.
      - Мое! - Котыша открыл карты и сгреб мелочь и мятые рублевки со стола.
      Картежники - парни с Ленькиного двора - уныло ставили в кон.
      За спиной Котыши появился Ленька.
      - Играю, - заявил он. - Почем?
      - По полтиннику, - ответил Котыша, и Ленька заметил, что он хорошо "датый". Да и окружение Котыши не уступало своему предводителю. Появление Леньки почему-то вызвало у них гадливые ухмылки.
      Ленька сел играть под последнюю руку. Котыша хотел было переместить его на первую ("садись туда, там места больше"), но парнишка отказался:
      - Мне и здесь хорошо!
      Парни поднимали карты и делали ставки.
      - Рубль!
      - Прошел!
      - Прошел!
      - Бросил.
      - Три!
      - Пять! - заявил Ленька.
      Охотников на эту ставку не нашлось и он, не открыв карты, взял кон, ссыпав деньги себе за пазуху.
      Теперь сдавал он. И опять выиграл, здорово повысив ставку.
      В третий раз ему пришлось предъявить карты и Котыша, рискнувший пойти на десять рублей, охнул:
      - Да. Ему кобыла прет!
      На руках у Леньки были три туза.
      Деньги со стола переместились к Леньке за пазуху.
      - Ставьте! - предложил он, тасуя колоду.
      - Сдавай - я отвечаю! - зло потребовал Котыша - денег у него больше не было.
      - Без денег я не играю. Кто ставит?
      Картежники молчали.
      - Тогда я пошел. - Ленька положил колоду на стол.
      - Стой! - схватил его за руку Котыша. - Отыграйся!
      - В дрынку не отыгрываются. - Ленька выдернул руку и шагнул от стола.
      - Стой, ты, сука, жидовская морда! - Котыша вскочил и сорвал с пояса матросский ремень с залитой свинцом бляхой.
      Этого терпеть было нельзя. Ленька остановился и, стиснув кулаки, приготовился к драке.
      Котыша шел на него, зажав в руке конец ремня. Бляха покачивалась у его щиколотки в такт шагам.
      Ленька прыгнул вперед, упреждая удар бляхой, выхватил ремень и стеганул им Котышу по голове.
      Тот, согнувшись вдвое, качаясь то ли от водки, то ли от удара, пошел прочь. Сквозь пальцы, прижатые ко лбу, сочилась кровь.
      А Ленька, не выпуская трофейного ремня из побелевшей от напряжения пятерни, нарочито медленно, чтобы картежники не посчитали его трухнувшим, брел к подъезду.
      Он лежал на кровати поверх покрывала лицом к стене, подтянув ноги к животу.
      Репродуктор слюнявил песню:
      Есть у нас агроном,
      Ой да косы длинные,
      А глаза, друг,
      Бирюза, друг,
      И зовут Галиною...
      От удара камешка задребезжало оконное стекло.
      Ленька выглянул во двор.
      Внизу с перевязанной головой - бинт на лбу и под челюстью - стоял Котыша и манил его к себе.
      В темной комнате, под светом фотоувеличителя, он вытащил из черного пакета "вальтер", проверил обойму и сунул пистолет в карман шаровар.
      Бабушка, чистившая картошку на пустой в этот дневной час кухне, угадав по выражению лица внука что-то недоброе, кинулась наперерез и загородила выход из кухни, раскинув руки.
      - Ты шо? Ты шо, скаженный? - успокаивала она.
      Ленька стоял перед старухой бледный, не разжимая губ.
      - Не пущу! - выкрикнула бабушка.
      Внук резко нагнулся и проскочил мимо бабки под ее рукой.
      Сжимая в кармане "вальтер", он стоял у подъезда и оглядывал двор. Котыши во дворе не было. Ленька понял, что ждут его за балаганами, где происходили все драки и толковища.
      Узкая, в ширину человеческого корпуса, щель между балаганами - так называли самостроенные сараи - вела к этому известному в округе месту.
      Ленька появился из щели и тут же прижался спиной к стене балагана.
      Потом он много раз пытался понять: что толкнуло его к стене? Спасло от ударов сзади? И приходил к выводу - судьба или Господь. В разные периоды его жизни ответы менялись.
      Но сейчас он прилип к стене.
      А против него, шагах в пяти, топталась ватага пьяных парней и в центре - перевязанный Котыша. Почти никого из ватаги Ленька не знал или не узнал теперь.
      Кто-то сунул Котыше в руки большой, похоже кухонный, нож, и тот, выставив его перед собой, двинулся к Леньке.
      Шаг, второй, третий...
      Вжимаясь в стенку, Ленька с трудом - рука не слушалась - вытащил "вальтер" из кармана и поднял его на уровень живота. Снял с предохранителя.
      Дальнейшее выглядело невероятно. И Котыша, и его кореша рассосались, растворились в пространстве пустыря.
      Ленька попытался шагнуть, повернуться - ноги не слушались. С усилием переставляя ступни, он двинулся в щель между балаганами и только на половине пути заметил, что держит пистолет перед собой. "Вальтер" не попадал в карман шаровар; он остановился и, оттянув клапан левой рукой, затолкал его.
      У подъезда, в который он вошел, сгрудились невесть откуда взявшиеся соседки по квартире.
      Находиться дома ему пришлось совсем недолго.
      Камешек ударил в окно.
      Ленька приник к стеклу.
      Снизу, со двора, его манил к себе парень на велосипеде - Эдик Трекало.
      Ленька, кивнув - мол, понял, - исчез от окна. Его место заняла бабушка, с тревогой взиравшая на неизвестного велосипедиста.
      Трекало остановил велосипед у раскрытой двери сарая. Ленька сполз с багажника, и Трекало моментально укатил.
      Костя Коновалов в майке, обнаруживающей скромные по его блатному положению татуировки, расположился в прохладном полумраке сарая, оклеенного старыми газетами, на кровати, опершись о спинку с никелированными шарами. Вплотную к кровати стоял стол, покрытый чистой скатертью, на котором в изобилии разместились яркая летняя снедь и бутылки лимонада. За столом, затылком к двери, сидела девица, демонстрируя Ленькиному взгляду узкую, тощую спину с пунктиром позвонков.
      - Руфка, выйди, - спокойно приказал Костя.
      Руфка оглянулась на Леньку, сунула руки в рукава ситцевого халата, до того лежавшего под ней, на табуретке, запахнулась и встала.
      - Выйди, выйди! - недовольно заявила она. - То я нужна, то - выйди.
      - Скоро позову, - успокоил ее Костя. - Ну как? - вяло улыбнулся он Леньке.
      Тот стоял за витой спинкой кровати у Костиных ног.
      - Я вышел во двор, они играли в карты...
      - Я уже все знаю. И чо тебе сказали, и как ты ответил, - прервал Костя, спустил ноги с кровати, открыл крышку подпола и какой-то проволокой выудил оттуда бутылку запотевшей "Московской". Повертел ее в руках.
      - Они пьяные. Ждут тебя возле дома. Говорить сейчас с ними без пользы... Ты домой сегодня ночевать не ходи... Может быть много крови...
      Где-то в глубине души после приезда Трекало Ленька рассчитывал на Костину защиту и теперь после ленивых Костиных слов почувствовал себя очень неуютно и в этом сарае, и в этом мире.
      Но Костя, не отрываясь от манипуляций с бутылкой, слегка успокоил:
      - Так что где-нибудь покантуйся до завтра, до вечера. А вечером приходи в лес к холодильнику. Часов в шесть.
      Ленька не отходил от спинки кровати, хоть и понимал, что разговор окончен.
      - Ты мне Руфку позови, - повернулся к нему Костя. - Она сейчас, верняк, у крыльца сидит... Позови.
      Руфка Ляляка - так звали эту свободную девицу - действительно сидела на скамейке у крыльца казармы, вытянув длинные, совсем не такие уж костлявые, ноги и курила "Норд".
      - Тебя Костя, - сказал Ленька подойдя.
      - А ты что, ему шестеришь? - оценивающе окинула его взглядом Руфка.
      - Просто попросил.
      - А ты ништяк, я бы с тобой страданула! Ты приходи, когда я не занята буду.
      - Может быть, - ответил Ленька, чтобы как-то вывернуться.
      Руфка по-своему поняла его неуверенность и хохотнула:
      - А ты, наверно, еще целка? Ты не тушуйся - я тебе ее сломаю.
      И ушла, затягиваясь папироской.
      Ноги сами вели его к казарме, где жила Рита. По дороге он соображал, кого из подруг попросит вызвать ее, если она дома, а может, и постучится сам - Ленька знал ее окно: четвертое от крыльца на первом этаже. Идти к Ритиной комнате через весь коридор под взглядами обитателей многолюдной казармы он стеснялся - казалось, все узнают их отношения...
      Но идти пришлось - подруг Риты в сквере не было, а под самым окном расположилась компания незнакомых парней.
      Ближнее к Ритиной комнате крыльцо было заколочено свежими досками-сороковками, и он прошел с кухни мимо галдарейки, так называли галерейку возле огромной русской печи, мимо свободных, на его счастье, скамеек в пересечении коридоров, где дремала одна безучастная ко всему старуха. Разглядывая номера на дверях, остановился около нужной. Постучал.
      Дверь приоткрылась.
      - Риту позовите, пожалуйста, - попросил он простоволосую с одутловатым пористым лицом, лет сорока женщину, появившуюся на пороге.
      - А зачем? - зло спросила та.
      За спиной женщины показалась Рита.
      - Мама!
      - Что "мама"? А мама потом слушай всякое... - Женщина резко повернулась и исчезла в комнате, а Рита, прикрыв за собой дверь, вышла в коридор.
      - Твоя мама приходила - искала тебя.
      - Что говорила? - Он затравленно оглядывал коридор.
      Рита пожала плечами.
      - Не знаю. Меня дома не было. Она с моей, - девушка повела головой в сторону двери, - разговаривала... После этого моя как с цепи сорвалась... Что случилось?
      Он молчал.
      Где-то хлопнула дверь, и мимо прошла женщина с кастрюлей, потом провезли плачущего ребенка в плетеной коляске.
      - У тебя есть ключ от сарая? - спросил он, переждав прохожих.
      Рита не успела ответить - открылась дверь, и мать приказала:
      - Иди домой!
      - Мам! - Рита закрыла перед матерью дверь, но она снова распахнулась.
      - Ты у меня дождешься! - пригрозила мать и грохнула так, что из дверной рамы посыпалась штукатурка.
      Рита, дав Леньке прийти в себя после этого демарша, напомнила:
      - Ты спрашивал...
      - Да, насчет ключа... - Они и раньше говорили тихо, а теперь свистящим шепотом.
      - Нету... Но я сейчас возьму у сестры. Как только мать выйдет... торопливо ответила девушка.
      - А тебе что? Ключ не доверяют? - подозрительно спросил он.
      Рита отвернулась от него и ответила:
      - Мать...
      Снова открылась дверь, мать вышла с ведром и, проходя, угрожающе предупредила:
      - Я вернусь сейчас - чтобы была дома!
      Когда шаги ее стихли, Ленька подытожил потухшим голосом:
      - Значит, с сараем ничего не вышло.
      - Почему не вышло? Вышло. - И Рита взялась за дверную ручку.
      - Подожди, я могу там переночевать?
      - Конечно. Но можно и к нам прийти - мать эту неделю с ночи до обеда работает.
      Ленька решал.
      - А сестра матери не скажет. - И добавила: - Про тебя...
      - Нет, лучше в сарае, - ответил Ленька, представив, как пойдет вечером по заполненному любопытному коридору.
      - Ладно, - согласилась Рита.
      Донесенный сюда, в сарай, сотней-другой домашних репродукторов, звучал утренний гимн Советского Союза. Восходный слабый солнечный луч высветил прядь рыжеватых Ритиных волос, пересекшую чуть скуластую щеку, обрисовал курносый нос и засветился в глазах, ослепив. Девушка, лежавшая на худой Ленькиной груди, пошевелилась. Ленька подтянул лоскутное одеяло и прикрыл голое плечо девушки. Она благодарно улыбнулась и, когда улыбка сошла с ее лица, сказала:
      - Мать пересказала мне разговор с твоей.
      Ленька ждал продолжения.
      - Твоя мать считает, что с тех пор, как мы с тобой ходим... ты стал другим. Что у тебя появились друзья из казармы. Шпана и воры. Что ты стал выпивать... Что ты скоро сам станешь вором...
      - Я уже, - вырвалось у него.
      - Я знаю, - скорбно подтвердила Рита.
      Вот это было для Леньки полной неожиданностью - он прокручивал в памяти их встречи после дел на красильной фабрике, пытаясь понять, когда Рита догадалась.
      - Мне ребята сказали. Витька, его зовут Хитрый.
      - Я его знаю?
      - Он подходил к нам в сквере.
      Значит, она узнала это не вчера и даже не попыталась его остановить. Ленька сел на скрипнувшей койке, поискал трусы, надел их.
      - Ты уходишь? - Рита приподнялась на локтях.
      - Да. - Он встал, худой и подчеркнуто нескладный в черных длинных трусах. - Ты знала и ничего мне не сказала?
      - Я боялась.
      - Чего?
      - Боялась, что если буду уговаривать тебя бросить это, ты уйдешь.
      - А для тебя... важно, чтобы, - поискал слова, - мы... были вместе?
      - Да. Важно. Я всегда одна. Мать - ты ее видел. Отца я не знаю. Сестра живет своей семьей. А с тобой...