– Не забывайте, мой юный друг, завтра – 5 июля, и с рассветом мы отправляемся. Сон молодого человека так сладок – долго ли проспать все на свете... Прикажите, чтобы вас хорошенько будили утром!

Но опасения ростовщика были напрасны. В эту ночь Уильям ни на секунду не сомкнул глаз, несмотря на то что он пробыл в доках до позднего вечера, а отужинал в портовой таверне, за обе щеки уписывая тушеные бобы с жареной камбалой и жадно вслушиваясь в разговоры, которые гудели вокруг него. В таверне пили, ели, играли в кости и драли глотки моряки с разных кораблей со всех концов земли, обветренные, загорелые, покрытые шрамами, видевшие своими глазами морских чудовищ и волны высотой с Тауэр; леса, населенные кровожадными дикарями и диковинными животными и топкие болота, зараженные лихорадкой; рубившиеся врукопашную с пиратами и блуждавшие по непроходимым гилеям в поисках легендарной страны Эльдорадо, где золотые слитки валяются прямо под ногами...

Басра, Магриб, Эдо, Мансур, Картахена, Эспаньола... Названия далеких портов и стран звучали как музыка органа; плавающие в крепком сизом дыму имена кораблей и знаменитых капитанов обретали плоть и жизнь, – Харт буквально пробовал их на вкус, шепотом повторяя за матросами незнакомые слова... За стенами таверны до рассвета шумел и чадил огромный порт, и разве мог Уильям заснуть в эту ночь?!

Проснувшись от воплей хозяйского петуха, умывшись из лохани и кое-как почистив башмаки, совершенно не выспавшийся, но полный надежд, что, явившись на причал ранее прочих, он тем самым выкажет свою пунктуальность и рвение, Уильям побежал в доки.

Едва забрезжил серый рассвет. В тусклом небе легкий ветерок перегонял темные, длинные, как водоросли, тучи. С неба сыпалась изморось, отчего вся одежда юноши моментально пропиталась влагой. Тяжелая, пахнущая рыбой и водорослями вода лениво билась о камни причалов. Поскрипывали снасти, позвякивали якорные цепи, недовольно кричали разбуженные чайки. Звуки тонули и искажались в стоящем низко над водой тумане, таком плотном, что, казалось, его можно было резать ножом.

Несмотря на ранний час, на «Голове Медузы» уже кипела работа. Команда готовилась к отплытию. За приготовлениями, скрестив на груди руки, наблюдал капитай Ивлин, прямой как оглобля, суровый и, по своему обычаю, немногословный.

Что команда не спит, конечно, не было для Уильяма неожиданностью, но вот то, что среди пассажиров он окажется отнюдь не первым, неприятно поразило его. Поднявшись со своим маленьким, обитым свиной кожей сундучком на палубу, он обнаружил на борту корабля своего работодателя в центре небольшого общества.

Банкир во вчерашнем кафтане, украшенном белым воротником голландских кружев, в суконной круглой шляпе с одиноким пером цапли был необыкновенно оживлен и даже весел. Трудно было поверить, но, кажется, этот меркант не меньше Уильяма был возбужден предстоящим путешествием. Вертя по сторонам головой и бурно жестикулируя, он болтал о чем-то со своими спутниками, и даже издалека было заметно, что тема беседы была далека от прибыли и процентов. Серьезные вопросы Абрабанель, судя по всему, перенес на другое время.

Общество, окружавшее банкира, было совсем небольшим, но разнообразным: уверенный широкоплечий мужчина лет тридцати, в светлом парике, который резко контрастировал с его загорелым лицом путешественника, и две леди, одна из которых, молодая брюнетка, держалась скромно и, видимо, присутствовала здесь в качестве компаньонки или прислуги, а другая была юна и очаровательна.

Харт остановился на шканцах, не зная, удобно ли ему будет нарушить уединение этого почти семейного кружка, так как, скорее всего, эта юная незнакомка была дочерью Абрабанеля, о которой тот вскользь упоминал.

Банкир заметил нерешительность Харта и подозвал его жестом поближе.

– Весьма сожалею, что прежде не выпало такого случая, но лучше поздно, чем никогда! – провозгласил он, добродушно похлопывая Уильяма по спине и при этом из-за незначительности своего роста едва доставая ему до лопаток. – Позвольте вам представить моего славного молодого друга и нашего нового помощника в делах – сэр Уильям Харт, к вашим услугам! Он любезно согласился принять участие в нашем предприятии. Приятно, когда молодой человек не сидит на месте, а ищет возможность употребить свои способности на пользу себе и своим близким... Элейна, этот молодой джентльмен – мой новый помощник, дворянин сэр Уильям Харт. Некоторые обстоятельства заставили его искать счастья за океаном, и я надеюсь что его надежды оправдаются.

Харт наклоном головы поприветствовал девушку, в ответ сделавшую легкий реверанс.

– Сэр Уильям, рад представить вам мою дочь Элейну. Вот моя дочь, моя Элейна, мой нежный цветок, который дарит мне надежду, мой свет в темной ночи, который поддерживает меня на одиноком и опасном пути... Надо сказать, что, несмотря на этот скромный вид, она весьма своенравна.

Абрабанель рассмеялся, и Харт подумал, что свонравность девицы была отцу весьма по сердцу.

– А это наш торговый агент Якоб Хансен. Он ведет дела с Барбадосом и, воспользовавшись случаем, решил осмотреть все сам. Доверяй, но проверяй, так сказать. Рекомендую, Якоб Хансен – замечательный человек, надежный и крепкий, точно кремень! Именно он станет теперь вашим наставником и пастырем, так сказать. Надеюсь, вы подружитесь, тем более что вы почти коллеги...

На вид поверенному в делах было лет тридцать пять-сорок, и он был отнесен Хартом к старшему поколению. Они обменялись легкими полупоклонами, причем Харт отметил, что, судя по манерам, двери высшего общества были для агента если не закрыты, то всего лишь слабо приотворены.

Еще одну девушку, стоящую поодаль и небогато одетую, Харту не представили, из чего он сделал вывод, что его первоначальные предположения относительно ее места в этом кругу были верны. Кэтрин была камеристкой Элейн, и это сразу убивало всю миловидность кареглазой брюнетки со смеющимися глазами и пухлыми губками, приоткрытыми в усмешке. У противоположного борта дремал верхом на дорожных сундуках слуга Абрабанеля.

Когда церемония знакомства завершилась, разговор возобновился, но Уильям предпочел слушать, дабы не показаться нескромным. Украдкой он разглядывал единственный достойный внимания объект – мисс Элейну.

Семнадцатилетняя дочь ростовщика и в самом деле была, что французы называют charmant. Уильяма сразу поразило ее прелестное личико, обрамленное пышными золотистыми волосами, выбивающимися из-под серого капюшона и крупными локонами ниспадающими на шею и плечи. Парика она не носила, но причиной тому были не законы против роскоши – просто было бы сущим преступлением прятать такую красоту. Правильные черты лица, матовая, немного смугловатая на изысканный вкус кожа, печальные темные глаза и задумчивое выражение придавали ей сходство с Мельпоменой.

Изящное платье, выглядывающее из-под распахнутого дорожного плаща, было скроено на французский манер и не скрывало совершенства ее фигуры: расшитый голубым шелком жемчужно-серый заостренный лиф подчеркивал тонкую талию, которую, казалось, можно было обхватить соединенными пальцами рук; такого же цвета роба с намеком на шлейф, открывавшая нижнее платье из голубого шелка, расшитого крупными розовато-серыми цветами, оттеняла хрупкость и невинность девицы, а широкое низкое декольте, отделанное алансонскими кружевами, обнажало безупречные плечи и высокую грудь.

Юная мисс казалась слишком серьезной для своих лет и положения. Даже в шутливом разговоре сквозь ее улыбку сквозила задумчивость, да и за репликами беседующих она следила нехотя, словно недовольная той чепухой, которой те обменивались по обычаю праздных путешественников.

– Ну, и что я говорил! – торжествующе вскричал меркант, замечая Уильяма, одиноко стоящего на палубе. – Так и есть! Наш молодой друг не выспался, не завтракал, бежал сломя голову и теперь совершенно не в духе! Выше голову, юноша! Мы отдаем паруса!

Последнее утверждение не было совсем уж точным, потому что до того момента, как опытный лоцман должен был вывести «Голову Медузы» в открытое море, был поднят лишь блинд на бушприте корабля, но все-таки путешествие начиналось, и этот факт вновь заставил Уильяма оживиться и забыть обо всем на свете. С трепетом в душе он внезапно понял, что они отчалили, покинув сушу, и вскоре должны будут отдаться на волю самой капризной из стихий.

Впрочем, углубиться в душевные переживания ему помешал старший клерк.

– Впервые выходите в море, сэр? – подчеркнуто вежливо, но с едва уловимой насмешкой произнес он.

– Если не считать небольшого плавания через Ла-Манш, сэр, – с вежливой улыбкой ответил Уильям. – Надеюсь, что путешествие на «Голове Медузы» даст мне необходимый опыт.

– Кстати, насчет опыта: давно занимаетесь торговлей? – не умеряя иронии, поинтересовался агент.

В ответ Уильям поднял и задумчиво оглядел свои ухоженные руки с тонкими аристократическими пальцами, чем несколько уязвил Якоба, напомнив ему о разнице в их происхождении:

– До сей поры ни у меня, ни у моих предков не было нужды в этом ремесле, впрочем, как и ни в каком другом, – произнеся это, он улыбнулся и оглядел клерка с таким видом, с каким завзятый петиметр взирает на дурно скроенный кафтан.

Под этим взглядом поверенный Абрабанеля вспыхнул и уже готов был наговорить дерзостей, как Уильям произнес:

– Знаете, в чем кроется разница между нами? Нет, не в происхождении и не в обладании вещами – в воспитании.

О, это таинственное воспитание! Благодаря ему люди одного круга безошибочно узнают друг друга в толпе и благодаря ему двери гостиных захлопываются перед не посвященными в его секреты навсегда. Суть его – в обучении светским приличиям, а объяснить на бумаге, что это такое, – невозможно. Теория заставит вас совершить множество нелепостей; практика же лучше, чем все наставления, в течение нескольких месяцев выучит находить выход из любого положения и научит разбираться, какие отношения царят в том или ином обществе между находящимимся в нем персонами и окружающими их предметами. Иными словами, основная тонкость светского поведения заключается в том, чтобы всегда находиться в нужное время в нужном месте, произнося при этом нужные слова, – это цеховой секрет высшего класса, за обладание которым они будут биться до последнего.

Итак, непринужденная беседа клерка с дворянином грозила перейти в ссору, но Абрабанель поспешил убить ее в зародыше.

– Опыт – дело наживное! – заявил он. – Уильям потому и находится сейчас здесь с нами, потому что стремится приобрести необходимый опыт. Когда-то мы все начинали с пустого места... И вообще, о делах мы еще успеем поговорить. Сначала нужно определить молодого человека на место... Якоб, прошу тебя, покажи нашему помощнику его каюту! Пусть устраивается поудобнее, ведь впереди у нас долгий путь!

Крепкая осанка Хансена, его уверенная манера держаться, его богатое платье лишний раз говорили Уильяму, что наглость – второе счастье. Откровенно говоря, в душе он несколько свысока смотрел на эту человеческую породу, полагая, что знатное происхождение и блестящее образование позволят ему быстро освоиться на новом поприще и даже добиться немалых успехов. Глубоко он об этом не задумывался, потому что приключения были для него важнее успеха и денег – и то и другое, как он полагал, должно было неминуемо прийти ко всякому имеющему смелость и мужество их взять.

В действительности все оказывалось совсем не так, как представлялось в мечтах. Те самые презренные торгаши, которые должны были только обеспечить восхождение Уильяма к славе, выглядели людьми совсем не униженными и даже, более того, посматривали на юношу покровительственно, не торопились делиться с ним своими секретами и постоянно указывали на его молодость и неопытность. Да что там, до сих пор его даже не поставили в известность, в чем заключаются его прямые обязанности! Он не имел ни малейшего представления о целял экспедиции! Наверняка даже последний юнга на корабле был осведомлен об этом лучше, чем Уильям!

Однако все эти неприятные соображения не могли до конца испортить ту радость, что подогревалась в душе Уильяма простой мыслью – они плывут! Пусть пока только в водах Ла-Манша и с черепашьей скоростью, но ведь это только начало долгого пути, который завершится на теплых морях Нового Света!

Этот факт примирил Уильяма с действительностью, и он с большим нетерпением дождался, пока Якоб Хансен покажет ему на корабле его каюту. Вслед за торговым агентом Уильям прошел на корму, нырнул в грот-люк, протопал по узкой и душной галерее и оказался в крошечном помещении, обшитом досками, где не было ничего, кроме деревянного ящика с плоской крышкой. Свет проникал в эту камеру через узкое окошко – даже не окошко, а скорее орудийный порт с поднятой крышкой. Пожалуй, для скромного сундучка в этой мышеловке место еще бы нашлось, но сверх того здесь не поместилась бы даже шкатулка с курительными принадлежностями.

– Итак, отныне эта каюта и есть ваша обитель, друг Уильям! – с легкой улыбкой сказал торговый агент. – Немного похожа на гроб, не правда ли? Не сомневаюсь, что человек вашего происхождения вправе рассчитывать на что-то большее, но ведь вы сами выбрали свое предназначение, как я слышал? Помощник купца из Сити, да к тому же голландца по происхождению? Довольно скромно для юноши из благородной английской семьи, не так ли? Прошу извинить меня за назойливость, но что заставило вас, Уильям, пуститься на край света? Любопытство, извинительное для молодого человека? Или были какие-то особенные причины?

– Полагаю, что ваш вопрос продиктован не одним только праздным любопытством, – спокойно сказал Уильям. – Потому что вмешательства в свои дела не потерплю даже от человека, которому подчинен в силу обстоятельств.

Хансен чуть улыбнулся.

– Ради Бога, не обижайтесь! – добродушно заметил он. – Если даже я немного и любопытен, то это не со зла, уверяю вас! И прошу вас не упоминать больше ни о каком подчинении! Скажу вам по секрету, эта старая лиса Абрабанель время от времени придумывает что-нибудь необычное, а потом смотрит, как воспринимают это окружающие его люди. Он или таким образом шутит, или осуществляет какие-то свои тайные замыслы. Проникнуть в его мысли чрезвычайно трудно.

– Что вы хотите этим сказать? – подозрительно спросил Уильям.

– Ради Бога, не выдавайте меня, а то мне несдобровать! – рассмеялся Хансен. – Дело в том, что до сих пор я великолепно обходился без помощников. Да и сам Абрабанель измыслил эту синекуру, только когда вы попались ему на глаза. Он объяснил мне, что решил таким образом поддержать энергичного и честного молодого человека, дать ему шанс. Вам то есть.

Уильям немного растерялся.

– Вы хотите сказать, что я тут совершенно не нужен?

– Нет-нет, если наш коадъютор что-то решил, то это не пустые слова! – заверил Хансен. – У него непременно на вас какие-то виды. Думаю, когда мы прибудем на Барбадос, работа найдется для всех. Вы не представляете, эти острова – просто рай на земле!

У Харта невольно загорелись глаза.

– Вы имеете в виду таинственную страну Эльдорадо? – воскликнул он. – Там, где золотые слитки валяются под ногами, как простые булыжники?!

Улыбка опять тронула тонкие губы Хансена.

– Признаться, я ни разу не видел этой таинственной страны, – сказал он спокойно. – Даже не знаю, как туда добраться. Полагаю, что это вообще выдумки. Но в тех краях и без Эльдорадо человек с головой может сколотить состояние.

Но мы поговорим об этом позже, а сейчас лучше выбраться на палубу. Не слишком приятно сидеть в деревянном ящике, правда? А через неделю это будет просто невыносимо. Но деваться некуда. У меня тоже скромная каюта, – он постучал кулаком в деревянную стенку. – Там, за переборкой. А с другой стороны – винный погреб нашего капитана. Неплохо, да? Почти Эльдорадо. Хотя для нас столь же недостижима. Выдам вам еще один секрет. С вашим земляком, капитаном Джоном Ивлином, мне довелось встречаться и раньше, и скажу вам, что такого педанта и скрягу еще поискать! В том, что касается дисциплины, он сущее чудовище. Особенно он не любит пьяных на корабле. И еще женщин.

Присутствие очаровательной Элейны на борту для него настоящее испытание. Только золото ее папаши и интересы карьеры заставляют этого достойного мужа нарушить свои же правила. Видите, мы опять с вами заговорили о золоте! Скажите-ка лучше, как вам дочка?

– Мисс Элейна очень красива и получила воспитание, достойное настоящей леди, – сдержанно ответил Уильям.

К разговорчивому потомку Сима он не чувствовал никакой симпатии и вовсе не собирался делиться с ним самым сокровенным.

В ответ старший клерк и торговый агент по совместительству внимательно посмотрел на него и серьезно сказал:

– Вижу, что девушка произвела на вас впечатление! Да, у нее немало достоинств, это правда. Только настоящее чудо – это ее огромное приданое, предназначенное тому везунчику, который станет ее мужем. Но еще большим чудом будет, если старик решится отдать это приданое постороннему человеку. Понимаете меня? Ни вы, ни я претендовать на руку этой леди не сможем, потому что банкир готовит ее для такого же денежного мешка, как и он сам. Увы, так принято в этих кругах, дорогой Уильям! Романтические порывы здесь не в почете. Однако довольно! На воздух! Скорее на воздух!

Уильяму было над чем поразмышлять, когда, облокотившись о планшир и подставив лицо сырому с терпким запахом ветру, он смотрел на уплывающие в утренний туман верфи Плимута. К тому же он уже слишком заждался этой минуты – минуты, когда перед ним откроется необъятный простор без конца и без края. Ему казалось, что это будет похоже на второе рождение. Но теперь не только это волновало его. Слова Хансена эхом звучали в его ушах.

Значит, судьба очаровательной дочери Абрабанеля давно предопределена и расписана как по нотам, и даже робкие мечтания, смутившие душу Уильяма, оказывались с самого начала бесплодными, как выжженная солнцем земля Аравийской пустыни. Его непоседливый дядя Роберт бывал в тех краях и с большим чувством описывал их суровую красоту – Уильям представлял себе все так ясно, будто видел своими глазами.

Нежное лицо Элейны он мог увидеть еще яснее – стоило только повернуть немного голову. Она также с большим любопытством наблюдала за тем, как растворяются за кормой судна холмистые берега.

Легкую печаль прощания помогал Элейне развеять ее соотечественник. Якоб Хансен тоже был здесь и своими отвлеченными речами скрашивал дочери Абрабанеля разлуку с землей. Уильяму вряд ли удалось бы сделать это так же естественно и убедительно – он и посмотреть-то лишний раз на девушку не решался, хотя все основания для этого у него были. Ни отца красавицы, ни ее служанки рядом не было. Давид Малатеста Абрабанель, давно пресытившийся путешествиями, занимался делами в своей каюте. Служанка также была занята. Уильям уже знал, что семейство банкира располагалось в довольно уютных помещениях, находившихся рядом с каютой капитана, – его пока туда даже не приглашали.

– Ставить паруса!

Повинуясь капитану, засуетились матросы, шкотами притягивая к нокам марсели на фок– и грот-мачтах и один за другим наполняя паруса, которые, ловя ветер, послушно надувались. «Голова Медузы» направилась в открытый океан.

– Круче держать!

Притянув нижние паруса к бортам, матросы брасами разворачивали реи, чтобы судно легло на нужный галс.

И будто нарочно в тот же самый момент из-за горизонта вынырнуло солнце. Пожалуй, еще ни разу в жизни Уильям не был участником столь величественного действа – бескрайнее, играющее золотыми брызгами море, белые чайки, парящие над изумрудной водой, упругие крылья парусов над го-ловойг несущие корабль словно по воздуху вслед за свежим утренним ветром, покачивающаяся под ногами палуба, брызги от врезающихся в корпус волн, и словно ожившая, наводящая трепет резная фигура на носу флейта – Медуза Горгона с развевающимися золочеными змеями вместо волос, со сверкающими на солнце стеклянными глазами.

– Проводите меня в каюту, Якоб! – вдруг негромко сказала Элейна, поднося свои тонкие бледные пальцы к груди. – У меня кружится голова!

– Это с непривычки, – сочувственно заметил Хансен. – Позвольте предложить вам руку, сударыня! Обопритесь о нее и дышите глубже – вам будет легче.

Уильям оторвался от зрелища океана и с тоской проследил, как удаляются на корму его спутники. С этого момента он начал завидовать Хансену черной завистью. Тот, несмотря на собственное предупреждение, кажется, был всерьез настроен играть при девушке роль верного оруженосца, а возможно, и рассчитывал при этом на нечто большее. Уильям, который с каждой минутой все яснее видел в Элейне единственную родственную душу, начинал терзаться муками ревности, без малейшего, впрочем, повода, потому что дочь банкира почти не обращала на него внимания. Уильям терзался этим, но одновременно со свойственным всем влюбленным безрассудством находил удобные для себя объяснения такому поведению. Он вспомнил и про скромность девушки, и про легкое недомогание, которое, безусловно, помешало ей оценить нового знакомого по достоинству.

Между прочим, очень скоро, к своему стыду, Уильям обнаружил, что и сам в большой степени подвержен приступам морской болезни. И по мере того, как они уходили все дальше в открытый океан, а качка делалась все ощутимее, Уильям чувствовал себя все хуже, так что в конце концов, совершенно обессилевший, был вынужден слечь в своей келье. Он был так плох, что даже не укорял себя за тот неверный шаг, который совершил, покинув холмы родного Корнуэлла. Он даже толком не попрощался с берегами Альбиона, когда корабль проплывал мимо них – было не до этого. Уильяму казалось, что «Голова Медузы» влечет его прямиком в царство мертвых, откуда не будет возврата.

Так прошла первая неделя плавания, и когда Уильям окончательно решил распрощаться с бренным миром, вдруг оказалось, что морская болезнь прошлая он чувствует себя превосходно, как будто заново родился. Он еще чувствовал слабость, но у него появился зверский аппетит, и в нем опять проснулась жажда жизни.

Более того, на почве общего недомогания ему удалось довольно быстро сблизиться с Элейной, и между ними стали завязываться продолжительные беседы, касавшиеся не только головокружения и сердцебиений, но и более приятных тем. Как выяснилось, она тоже никогда не бывала в далеких краях и ждала от путешествия очень многого. Душа у нее была чувствительная и романтическая, но все же кровь многих поколений ростовщиков давала о себе знать. Элейна ждала от путешествия не только ярких впечатлений, но и реальной выгоды. Она рассуждала о торговых операциях и процентах прибыли с убежденностью и азартом знатока.

Уильяму трудно было с ней в этом тягаться, и он обычно старался направить разговор в более сентиментальное русло. Однако купеческая стихия постепенно захватывала и его. Он стал прислушиваться к разговорам, которые вели между собой Абрабанель, капитан и Хансен.

Порой эти разговоры были очень поучительны. Но, по правде сказать, несмотря на все старания и добрые намерения поднабраться олыта, Уильяму быстро наскучивали рассуждения о цене перца и преимуществах крупных торговых экспедиций, и он опять искал общества прекрасной Элейны. С каждым днем их беседы становились все свободнее, ведь очень малой степени надежды на взаимность достаточно, чтобы вызвать любовь.

Прошло две недели. В тот день Уильям, как обычно, присоединился к Абрабанелю и Хансену, которые с важным видом прохаживались вдоль правого фальшборта и о чем-то спорили. Над Атлантикой ослепительно сверкало солнце. Было так жарко, что даже близость огромной массы воды не могла смягчить палящего зноя. Из-под черного парика на лоб Абрабанеля скатывались крупные капли пота. Он не обращал на них никакого внимания и, грозно покачивая пальцем перед носом у Хансена, убеждал его:

– Поверьте мне, дорогой Якоб, я знаю, что говорю! Торговля – дело не сложное, но без должной смекалки не обойтись. И нужен твердый характер. Бели бы не эти два условия, торговать мог бы даже ребенок. Другое дело – капитал. Чтобы приумножить его, одной торговлей не обойтись. В делах важна политика. Вы должны видеть все на пять шагов раньше конкурента. Должны использовать любой, даже самый незначительный шанс, чтобы ослабить соперника и подняться самому!

Это, конечно, талант, Якоб, но многое приходит с возрастом... Увы, мы платим за мудрость самыми недолговечными и приятными вещами – надеждами, мечтами... Но оно того стоит! – убежденно воскликнул он, заметив приближающегося к ним Уильяма. – А вот и наш молодой друг! Кажется, он готов оспорить мои выводы, и черт меня побери, он будет по-своему прав! Как почивали, Уильям? Снилась ли вам прекрасная старая Англия?

Уильям поздоровался и признался, что не помнит своих снов.

– Простите, сэр, – тут же решился задать он давно волновавший его вопрос. – Но вы много раз повторяли, что крупные торговые экспедиции выгоднее одиночного плавания, подобного нашему. Но тогда почему...

– Вы хотите спросить, почему у нас теперь такой скучный рейс, почему мы одиноко болтаемся на этой скорлупке посреди океана и какая нам, черт побери, будет от этого выгода? – живо спросил его патрон. – Действительно, если бы мы снарядили флотилию и отправились к берегам Гвинеи за черными рабами, то это было бы весьма выгодное и поучительное предприятие.

Если бы у меня в распоряжении были хотя бы три быстрые шхуны, оснащенные даже кулевринами, то мы могли бы провести время с большой пользой, занимаясь каперством в тех краях, куда мы сейчас направляемся, и попробовать разжиться испанским серебром. Мы могли бы на обратном пути взять полные трюмы сахара и табака. Все это верно. Но бывают обстоятельства, когда имеет значение не сиюминутная выгода. Я уже говорил об этом нашему капитану и повторю это вам. Сейчас мы направляемся в Новый Свет с особенной миссией. О сути ее вы узнаете позже, потому что так уж устроил наш мир Всевышний – истина открывается нам не сразу, а в результате долгих и упорных трудов... В аптечных дозах, так сказать.

Уильям не успел хорошенько вдуматься в значение туманных изречений своего благодетеля, как вдруг произошло событие, которое вытеснило из его головы все прежние мысли.

Уже более месяца не видели они в океане ни единой живой души, кроме акул, чьи спинные плавники то и дело разрезали воду, и резвящихся на волнах дельфинов. Такое обстоятельство очень не нравилось молодому поколению – Уильяму и Элейне, которым хотелось новых впечатлений, и очень радовало капитана, да и старика-банкира тоже. Джон Ивлин выразился по этому поводу, что будет счастливейшим человеком в мире, если они дойдут до места, не увидев чужой парус на расстоянии ближе пяти миль.

До сих пор его надежды, кажется, сбывались. Но сегодня, около пяти часов пополудни, они были сокрушены хриплым криком марсового с грот-мачты:

– Человек за бортом!!

И сейчас же последовала команда капитана:

– Спустить шлюпку на воду!