ГЛАВА ВТОРАЯ

ПРИВЕТ ИЗ ДОМА

Вопреки мрачным ожиданиям Гая, Дугал вполне серьезно отнесся к его обещанию, данному святому отцу, и даже заявил, что сам хотел предложить сходить взглянуть на собор – мол, ему не раз доводилось слышать восторженные речи о красоте и величественности этого сооружения. А река (точнее, реки), пристани и корабли за утро никуда не денутся.

Говорливые подчиненные мэтра Барди, вставшие, похоже, с первыми лучами солнца (если не раньше), их многочисленные лошади и три фургона, громыхавшие огромными колесами по камням, заполнили весь обширный двор гостиницы. Гай только сейчас узнал ее название – «Золотой кочет». Для наглядности рядом с ярко размалеванной вывеской болтался вырезанный из медного листа петушок с разинутым клювом и встопорщенным хвостом.

– Гайс – дело серьезное, – проговорил Мак-Лауд и, не дожидаясь расспросов Гая о непонятном слове, пояснил: – Гайс – это клятва или зарок, которые непременно надо выполнить, не то лишишься удачи вместе с головой. Такую клятву чаще дают самому себе, иногда другу или родичам, случается, что гайс накладывается на кого-нибудь как плата за услугу или в наказание… Смотри, Злюка пытается испортить настроение мэтру Барди.

Сварливая мистрисс Изабелла в самом деле стояла рядом с хозяином обоза, грузным, начинающим лысеть человеком средних лет в темной одежде, настойчиво ему что-то втолковывая. Маленькие глазки торговца, похожие на две черные ягоды, неотрывно следили за тем, как первый фургон выезжает на улицу, и, казалось, слова девушки нисколько не интересуют его. Обиженная невниманием Изабелла повысила голос. Барди досадливо покачал головой и отмахнулся.

Девушка сердито нахмурилась, подобрала юбки и направилась к конюшне, умело лавируя среди людского столпотворения. Там ее ждали: человек, закутанный в неприметный серый плащ с низко надвинутым капюшоном и держащий в поводу двух оседланных лошадей. Изабелла обменялась с ним парой коротких фраз, указывая на мэтра Барди, незнакомец согласно кивнул и помог ей взобраться в седло.

– Я думал, у нее штаны под юбкой и сейчас она усядется по-мужски, – с коротким смешком заметил Мак-Лауд, расположившийся на широких перилах гостиничного крыльца. Гай кивнул – подобная особа, конечно, в жизни не станет ездить, как полагается благовоспитанной молодой даме, то есть на крупе лошади позади грума или родственника. Мистрисс Изабелла и ее манеры все больше и больше раздражали сэра Гисборна, хотя к этому не имелось никаких оснований. Какое, спрашивается, дело благородному дворянину до невоспитанной девчонки-торговки? Обоз вот-вот покинет гостиницу, отправившись своим путем на юг, и рыцарям из Англии вряд ли доведется еще раз повстречать мэтра Барди или его спутников…

– Идем, – не слишком вежливо ткнул задумавшегося компаньона Дугал.

Гай поднял голову, узрев пустой двор со следами железных ободьев и кучками лошадиного помета да раскачивающийся кожаный полог последнего из фургонов. Нет больше поводов для беспокойства. Рыжая крикливая девица появилась на миг и сгинула в неизвестности. Не такова ли вся человеческая жизнь, подобная цепи кратких встреч в недолгом странствии от рождения к смерти?

Двум заезжим рыцарям не понадобилось расспрашивать, как пройти к главной достопримечательности города, – башни расположенного поблизости от Луары собора виднелись издалека, поднимаясь над городскими крышами и устремляясь к чистому осеннему небу. Конечно, этот собор имел мало общего с той церковью, что стояла здесь во времена святого Мартина, то есть более шести с лишним столетий назад. Храм и примыкавшие к нему здания аббатства не раз перестраивали, расширяли, украшали, так что сейчас они без преувеличения походили на застывший в камне гимн во славу Божию. На стены собора пошел местный гранит, желтоватый, с вкраплениями серых и красных прожилок. В солнечные дни, подобные сегодняшнему, казалось, что он слабо светится изнутри.

Первоначально монастырь возвели у самых границ города, но за несколько сотен лет Тур разросся, поглотив свои бывшие предместья, и владение святого Мартина теперь стало частью городских кварталов. От мирской суеты его по-прежнему отделяла высокая побеленная стена с ровным рядом мелких зубцов по верху и полоса свободного пространства, не застроенного домами, похожего на символическую границу, отмеченную рядом темно-зеленых старых тисов. Ее целостность нарушали только тяжелые, окованные полосами железа ворота. Створки были закрыты, однако маленькая приоткрытая калитка доказывала, что здесь рады как постоянным прихожанам, так и гостям.

Гай остановился, не решаясь идти дальше и с неохотой признаваясь себе, что ему отчасти страшновато. Конечно, он не так уж и виноват, у него есть оправдание – он торопился на помощь архиепископу Клиффорду, он честно выполнил епитимью, наложенную на него настоятелем дуврской обители Святого Мартина…

Почему-то ужасно не хотелось дергать за позеленевшее бронзовое кольцо и входить.

– Напомни мне как-нибудь, чтобы я рассказал про человека, решившего обмануть судьбу и не выполнить своего гайса, – подал голос Мак-Лауд, с откровенным злорадством взиравший на мучения компаньона. – Ладно, давай я зайду и разузнаю, пустят ли нас.

Он отодвинул Гая в сторону и, наклонив голову, проскочил в низкую калитку, зацепив рукоятью длинного меча за ободверину. Сэр Гисборн остался снаружи, чувствуя на себе недоуменно-вопросительные взгляды проходивших мимо горожан и злясь на самого себя за не вовремя проснувшуюся нерешительность. Обычно он никогда не колебался, но нынешний случай, надо признать, в корне отличался от прочих.

Дугал, к счастью, отсутствовал недолго. Вернее, он почти сразу распахнул калитку пошире и призывно махнул Гаю. Не чувствуя под собой ног, ноттингамский рыцарь сделал несколько шагов и сам не заметил, как оказался внутри пределов Турского аббатства. Мак-Лауд, вопросительно глянув на спутника, внезапно проявил несвойственное ему человеколюбие и занялся переговорами со словоохотливым братом-привратником, немолодым уже человеком в потрепанной черной рясе. К концу их беседы Гай несколько очнулся и даже нашел в себе силы оглядеться по сторонам и прислушаться.

Выяснилось, что благородным господам из Англии, решившим по пути в Святую Землю посетить знаменитую обитель, ни в коей мере не возбраняется зайти в храм для поклонения тщательно оберегаемой вот уже шесть столетий реликвии – плащанице святого Мартина. Сам привратник, к сожалению, не может отлучиться со своего места, дабы проводить их, но в соборе обязательно встретится кто-нибудь из братии, кто сумеет подробно ответить на вопросы гостей и, если у них появится такое желание, показать все, достойное внимания. Брат-привратник не мог с уверенностью пообещать, что милордам рыцарям удастся повидать отца аббата, но, если их дело настолько неотложное и важное, то… Все может быть.

Дугал, заговорщицки понизив голос, назвал какое-то странно прозвучавшее для Гая имя и осведомился, сохранилась ли могила этого человека. Привратник торопливо закивал и, кажется, даже слегка обиделся подобному вопросу. Мак-Лауд коротко поблагодарил, заодно перебросив обрадованному сторожу ярко блеснувшую монетку, и компаньоны зашагали по вымощенному мелкими светлыми камнями внутреннему двору.

Чтобы попасть к главному входу в храм, как объяснил привратник, требовалось обойти братский корпус – приземистое здание серого камня с рядами крохотных окон под нависающим карнизом красно-коричневой черепичной крыши. Торжественность и спокойствие этих вырванных из суеты городской жизни мест, казалось, разлитые в воздухе, подействовали не только на начавшего успокаиваться Гая, но и на его попутчика. Во всяком случае, с его физиономии исчезло постоянное слегка насмешливое выражение, сменившись чем-то, весьма похожим на глубокую задумчивость. Сэру Гисборну иногда начинало мерещиться, что в его странноватом знакомом живут два человека: один – Дугал из клана Лаудов, неугомонный задира, пьяница и бабник, а второй… Второй гораздо умнее и мудрее всей их компании и, как положено мудрецу, чаще предпочитает хранить молчание.

Они свернули за угол и разом остановились. Перед ними возвышался Турский собор, бледно-золотистый, с двумя устремленными ввысь башнями колоколен, статуями в нишах и изящно вытянутой вверх аркой портала. Над ней в радужных витражах идеально круглого окна-розетки играли лучи полуденного осеннего солнца.

Гай хотел что-то сказать, но внезапно обнаружил, что не может найти подходящих слов. Кроме того, его вновь охватили тревожные предчувствия – вдруг его вина гораздо больше, чем он полагает? Вдруг святой решит, что такому закоснелому фешнику, как Гай Гисборн из Ноттингама, не место в благочестивой обители и не положено никакого прощения?

– Красиво, – нарушил мирную тишину Мак-Лауд, однако в его голосе не слышалось особенного восхищения. – Одного только не могу понять: неужели Господу на самом деле угодны все эти каменные громадины, облепленные внутри золотом? Здесь еще ничего, а в Италии как построят собор, так не разберешься – то ли во имя Божье, то ли ради того, чтобы перещеголять соседний город… Отец Колумбан прекрасно обходится без всей этой роскоши, и мне кажется, он намного ближе к Небесам, чем здешние монахи. Наш священник из Глен-Финнан, отец Беуно, с трудом связывал пару слов на латыни, а люди со всей округи шли к нему со своими горестями и радостями. Он жил в часовне, построенной моими предками лет двести назад, и никому не приходило в голову снести ее, чтобы соорудить взамен что-нибудь эдакое… Интересно, во сколько обходится здешним горожанам содержание такого великолепия?

– Ты бы попридержал язык, – раздраженно бросил сэр Гисборн. – Рассуждаешь, как настоящий язычник, прости Господи. Или в вашем захолустье все такие? Храм есть отражение Дома Всевышнего на бренной земле, ему надлежит поражать человеческое воображение и радовать глаз…

– Да знаю я! – перебил Дугал. – Только все равно это как-то неправильно. Что, чем больше в городе или в стране соборов, тем благосклоннее Господь?

– Замолчишь ты наконец? – уже всерьез рассердился Гай. – Не мели чушь, а? Сам знаешь, за подобные речи по головке не погладят. Где ты наслушался таких гадостей?

– Сам додумался. – Мак-Лауд наконец умолк, благо они уже поднялись по широким ступеням, слегка вытершимся в центре, и подошли к дверям собора – высоким, из темно-красного дерева, покрытым резьбой и украшенным позолотой. – Иди выполняй обет, только не позволяй задурить себе голову. Я приду попозже.

– Ты куда? – несколько опешил сэр Гисборн, потому что компаньон явно вознамерился улизнуть.

– У тебя дела, и у меня дела, – туманно пояснил Дугал, уже успевший преодолеть половину лестницы. Гай с легким недоумением проследил, как шотландец остановил пересекавшего двор монаха и что-то у него спросил. Получив ответ, Мак-Лауд целеустремленно зашагал к северному приделу, свернул за угол собора и пропал.

– Дела у него, – повторил сэр Гисборн и, потянув на себя тяжелое литое кольцо, с некоторым усилием отодвинул толстую дверную створку. – Варвар варваром, а туда же – умствует…

Над городом поплыл долгий тягучий звон бронзового колокола, отмечавшего наступление полудня, или, как его называли по монашескому уставу, часа шестого.

В аббатстве Гай пробыл несколько дольше, чем ожидал, – почти до девятого часа. Ему повезло: отец-настоятель, узнав о просьбе заезжего рыцаря, милостиво согласился уделить немного своего драгоценного времени. Хотя сэр Гисборн, не обладавший даром рассказчика, старался говорить как можно короче, опуская кой-какие малозначащие частности, история прибытия нового архиепископа Кентерберийского в Англию все равно чрезмерно затянулась. Известие о смене власти и казни канцлера Лоншана, конечно, уже добралось до Тура вместе с королевскими гонцами и опережающей ветер молвой, однако настоятель не мог не воспользоваться чудесно представившейся возможностью услышать подробности из уст очевидца событий в далекой Британии.

К концу повествования Гай слегка взмок и чувствовал себя так, будто пару раз обежал вокруг Тура в полном боевом снаряжении. Однако его усилия получили неожиданное вознаграждение: аббат, выслушав печальную исповедь рыцаря из Ноттингама и побарабанив пальцами по столу, рассудил, что сэр Гисборн достаточно наказан за свои прегрешения. В сущности, его вина заключалась только в излишней горячности (впрочем, вполне оправданной, ибо он действовал во спасение служителя Господня) и вполне искупается его нынешним намерением отправиться в Святую Землю. Если же добавить к этому искреннее раскаяние мессира Гая и умеренное пожертвование в пользу прихода Святого Мартина, то щекотливое дело о невольном осквернении останков святого можно считать разрешенным ко всеобщему удовлетворению.

Вдобавок отец-настоятель посоветовал будущему крестоносцу по дороге к Марселю или в самой столице Прованса наведаться в любую церковь и освятить имеющееся оружие. От досады Гай едва не хлопнул себя по лбу: как он не догадался сделать это еще в Лондоне или, на худой конец, в Фармере! Совсем из головы вылетело! Мессир Клиффорд или отец Колумбан наверняка бы не отказались провести церемонию! Сталь в умелых руках, конечно, хороша сама по себе, но если ее облагородит и укрепит благословение…

В Ноттингаме родные и друзья частенько посмеивались над наследником семейства Гисборнов: мол, нетрудно догадаться, о чем тот думает, – любая появившаяся мысль немедля отражается на физиономии. Сейчас, видимо, случилось то же самое, ибо турский аббат с легкой улыбкой заметил, что с удовольствием проведет обряд освящения и, пожалуй, сделает это незамедлительно.

– Я не один, – вспомнил о своем попутчике Гай. – Можно ли моему спутнику тоже принять участие?

Аббат кивнул, и сэр Гисборн мысленно возликовал, искренне надеясь, что ему не придется обыскивать монастырь в поисках отправившегося неведомо куда шотландца. Однако Мак-Лауд, завершив таинственные «дела», как и обещал, терпеливо дожидался компаньона, обосновавшись на каменной скамье неподалеку от входа в собор. Отсюда было видно и полутемный неф с рядами скамей, и тускло поблескивающее золото алтаря, и огромную вычурную дарохранительницу с полуистлевшим лоскутом некогда светло-серой ткани, и часть обширного двора перед храмом. Невозмутимо оглядев взъерошенного Гая, он одобрительно заметил:

– Вот теперь ты похож на человека. Исполнил? 

– Не совсем… – Сэр Гисборн перевел дыхание. – Вставай! Здешний настоятель согласился освятить наше оружие.

– Для начала совсем неплохо, – пробормотал Дугал, несколькими привычными движениями ослабляя застежки широкого кожаного ремня-перевязи, чтобы стащить ее через голову. Гая всегда удивляла горская традиция: носить мечи не на полагающемся им по всем законам месте, то есть у левого бедра, а за спиной. Вдобавок он считал шотландскую клеймору не слишком удобной, чрезмерно длинной и тяжелой.