А. Покровский и братья. В море, на суше и выше 2... - Рассказы

Павел Мартынов

Сборник рассказов

Мартынов Павел Евгеньевич. Родился в прошлом веке глухой ноябрьской ночью 65-го года в семье с военными традициями. Детство прошло в Рязани — городе четырех военных училищ, поэтому никем другим кроме как офицером себя не мыслил. После окончания пограничного училища служил на Среднеазиатских просторах. Недолго, но честно и увлекательно. Присягал Родине однажды, и с распадом Союза ССР счел себя свободным от воинской повинности. Вернулся в Россию. Ныне гражданский человек, почти мирный и почти свободный «художник». Стихи и песни для друзей писал с детства. Рассказы начал писать недавно под впечатлением от прочитанного из творчества «Братьев»... Просит читателей не судить его слишком строго. Все совпадения фамилий и имен случайны. События в основном реальны. А так... Враки все...

ДОРОГА ДО ХОРОГА

«От Хорога до Оша — дорога хороша,

От Оша до Хорога — ох, х...вая дорога...»

(Памирский пограничный фольклор).

— Товарищ курсант! Что вы как рыба об лед, э-э, молчите?

— А что говорить, товарищ капитан?

— Отставить! Молчать, я вас спрашиваю!!! Что вы смотрите на меня такими умными глазами?

— А какими глазами мне на вас смотреть, товарищ капитан???

— Два! Нет, три!! Три наряда вне очереди!!!

— Есть! (Ага... Есть! Так точно! Есть, дурак вне очереди!)

— Курса-а-ант! Труд сделал из обезьяны человека! А из вас, товарищ курсант, он сделает лошадь!..

И сделал. И не просто лошадь. А, я бы сказал, цыганскую лошадь, таборную.

Ибо (ах, эти ибо!) в службе пограничного офицера большую часть времени занимают передвижения в пространстве и времени.

Пешие (конные, автомобильные) дозоры — фланги, стыки, «линеечка», РОИС, тыл...

Различные марши (перебежки, переползания, заплывы) — типа «отсюда и до обеда...»

Переезды (перелеты) в служебные командировки, к новым местам службы, в отпуска — самолетом, поездом, машиной и... И три дня на оленях...

Да, кстати, об отпусках. Если офицер имеет глупость быть семейным человеком — добавьте к его физическому телу и ручной клади еще и весь его табор с поклажей...

А если учесть, что периметр Советского Союза превышает 60 000 километров?

Какая огромная страна!

И периметром ее как раз и является граница! Государственная граница СССР! С точки зрения физики, материализма, так сказать — понятие виртуальное. С точки зрения психологии — понятие маргинальное. С точки зрения пограничника — суть священное и неприкосновенное!

Граница — окраина. Любая окраина — мягко скажем, не самое удобное место в плане жизни и транспортных коммуникаций. Особенно в такой стране как наша.

Но есть еще на наших окраинах и такие места, которые везде и всюду называются метким словом — ДЫРА. Просто — дыра. Дыра, как забытое Богом место...

«Есть в Союзе три дыры -

Кушка, Реболы, Мегры...»

Я же смело добавлю в этот список и Горно-Бадахшанскую автономную область. ГБАО. Бадахшан. Памир... Крыша мира, мать ее...

Нет, я не буду лукавить и кривить душой. Я не буду рассказывать тебе, мой лесостепной друг-славянин, что в Бадахшан, как в той известной песне, «только самолетом можно долететь».

Но доля правды в этом есть.

Ибо вариантов на самом деле немного.

Летом.

А зимой и того меньше. Потому что, если летом автодорогу Душанбе-Хорог (около 500 километров) еще можно считать условно сносным маршрутом, то зимой она обычно закрыта по метеоусловиям. Снежный перевал Сагирдашт видел много отчаянных людей. Ржавые останки их транспортных средств, их любимых «боевых коней», снесенных лавинами, камнепадами, а то и просто скользнувших вниз на крутых серпантинах, ты при желании можешь увидеть и сейчас.

Они все там же.

Они все еще там.

Торчат строгим напоминанием смельчакам о бренности жизни.

Есть еще, конечно, наша славная авиация.

Но если она и условно всепогодна, то к Памиру это абсолютно не относится. Только не здесь! Нет, конечно, супер-лайнеры транзитом пройдут над ним без помех. На большой высоте.

Но нам с вами надо в Хорог.

А в Хороге они не сядут.

Ибо нет пригодной полосы.

А если б и была, то чтобы на ней сесть — нужно пройти через «Рушанские ворота». А там по полгода в году — туманы, дожди или снег, и видимость — ноль. Пройти бы выше — да не успеешь сбросить высоту.

Да и не пролезет ни один супер-лайнер в эти чертовы ворота! Просто по размерам, по размаху крыльев. А потому и летает там только «мелкая», каботажная, я бы сказал, авиация.

Жены молодых лейтенантов, совсем девчонки, вылетая из Душанбе на маленьких ЯКах, АНах, или вообще на вертолетах, обычно сразу спокойно засыпают. А чего? Неделя-другая ожидания погоды, зачастую с ночевками на скамейках в Душанбинском аэропорту. Потом штурм билетных касс. Именно штурм, потому что Азия-с... Понятие очереди не существует, а лететь всем надо. Хорошо еще если пограничный «борт» пойдет. Это — удача.

Наконец, желанный взлет. Пять минут — полет нормальный. Умиротворение... Горы внизу, зелень — красота! Муж, молодой, сильный, надежный, ну просто кремень — рядом. Психика пока еще в норме. Раз — и баиньки...

Минут через сорок восторженный шепот любимого: «Гля, гля, заяц, вот это супер!» Открываем глаза и носом в иллюминатор — хлоп, обморок...

В лучшем случае. А в худшем — может и «метание пирожков с низкого старта» случиться! Хорошо, если пакетик под рукой...

А потому что летит наш «птах железный» чуть не касаясь крылышками гор. Кажется — вот-вот, и искры засверкают...

Красота, романтика!..

— Лейтенант, теплую водку и потных женщин любишь?

— Никак нет, товарищ майор!

— Понял, записываю — Иванов, отпуск — февраль...

И вот февраль. Хорог. Неделю идет снег. Слякоть, туман. В общем — задница... Народ скучает, отпуск идет. Вызвериться бы — да не на ком. Дома у мамы с папой давно простыла водка и зачерствели пирожки...

Вдруг — тах-тах-тах-тах... Откуда ни возьмись — «вертушка», наша пограничная, пятнистая, родная! Плюхается на полосу... Командир, отец-родной, выбегает и — пулей к авиадиспетчеру. Что ты говоришь? Есть места? Всех возьмешь? Бегом, поклажу в зубы и в «борт». До свидания, военные! Кто куда — а я в отпуск! Пора по бабам, пора по «пабам»...

Что такое? Наблюдаем местного авиадиспетчера. Вон он змей, орет, изгаляется! Что нет, мол, погоды, что полеты-де запрещены! Смотрите! Вот он уже машет руками, ложится на полосу перед пятнистой машиной — не пущу!!! Вот сволочь!

Но чу!..

— Пошел на ХУЙ!.. У меня у дочки сегодня день рождения! Я к пяти должен быть дома, и баста! В Ду-шан-бе, понимаешь ты, ЧМО?! В ДУ-ШАН-БЕ-Ээээ!!! Нет?!! От винта, урод!!!

И мы все уже влюблены в нашего летного командира! В нем есть что-то от Бога! Ангел ты наш с крыльями! Дай бог тебе здоровья! Полетели уже...

Но это — исключение... Нонсенс... Обычно все гораздо хуже...

Однако, есть еще и всесезонная автодорога — Хорог-Ош...

О, это — ДОРОГА! Это чудная сказка!

Это удовольствие для сильных духом.

Или когда уже зов «звезды» сильнее воли командира...

Или когда везут призывников. Считается, что так проще происходит адаптация к высокогорью.

Но в любом случае — это песня...

Я всегда думал, что горы — это остроконечные пики, покрытые снеговыми шапками. Это крутые склоны, водопады, каньоны, ледники. Это — сумасшедшая красота!

Так и есть, так и есть...

Но поднимаемся за 2.500 метров над уровнем моря по этой славной трассе общей протяженностью более 700 км — и попадаем в другие горы. Совсем другие...

Большая часть маршрута пролегает по ровному как стол ландшафту, практически безо всякой растительности. Пейзаж! Ой-ё-ёй!.. Земля после ядерного взрыва, ей-богу! Жалкие чахлые кустики — подобие травы. «Полупопия» едва заметных холмов на горизонте. Редкие стада яков вдалеке и еще более редкие встречные машины. Кака полная. Тоска серая. И мы — как астронавты на Луне...

Перевалы — четырехтысячники. Главный из них — Ак-Байтал с одинокой могилой офицерской жены, которую не довезли до роддома...

Обязательная ночевка в Мургабе — высота над уровнем моря — более 3000 метров.

— Никому с машин не прыгать! Аккуратно, помогаем друг другу...

Хлоп! Есть «павшие»! Один, второй, третий...

— Придурки!! Я же сказал — не прыгать! Фельдшер — нашатырь и носилки! Идиоты! Бараны!! Я вам что?! Я кому это все?!! Вас за полдня подняли со 100 до 3000 метров! Голова военнослужащему дана не только для того, чтобы каску носить!!! Строиться, полувоенные, мать вашу!!!

И всю ночь — бледные «тени» шатающихся вдоль стенок. От кровати до сортира. От сортира до кровати. Всю ночь. Блюем-с... А вы как думали? «Лучше гор могут быть только горы...»!

— Товарищ лейтенант! — Робко, но уже с надрывом, рожа синюшная: — А как же? А вы говорили — горы, зелень, урюк, фрукты, и все такое...?

— Я говорил? — Вселенское недоумение, легкое раздражение — мы тут «снотворное» принимаем, понимаешь ли, третий тост уже! — Не отдыхается? Какие вопросы, товарищ боец? Представляться надо! Да, я говорил! Мы еще не доехали, между прочим!

— А там... лучше?

— Ну, м-м-м, еб-т... Естес-с-с-т-н-о, родной... Еще вопросы? Нет? Все, отдыхайте. Пока...

Все водители на этом маршруте — «вольняшки», то бишь вольнонаемные. «Срочников» тут нет — запрещено. Видимо по соображениям гуманности. Старенькие ЗИЛы, тянут, надрываясь на перевалах, свои железные и наши «бренные» тонны и килограммы.

Стоянка на высокогорной долине — пытаемся кушать. Наш водила-«дед» курит свою «Приму». Кашляет и отхаркивает. Кровью...

— Слышь, батя, ты чего это?

— Нормально, сынок! Не ссы — доедем...

— Тебе ж лечиться надо, сдохнешь! Бросал бы ты это дело, а?

— Все ТАМ будем! Я, паря, тридцать лет на этом маршруте, мне внизу еще хуже. Так и живу — от рейса к рейсу. Доктор сказал, что на равнине точно сдохну. Только еще быстрее — максимум через полгода...

— А годков-то сколько тебе, отец?

— Полтинник разменял в позапрошлом году. Да не грузись, лейтенант, пустое. Суета сует и всяческая суета... Ну, поехали что ли?..

«Деда» через год так и схоронили на Мургабе. Родственников не нашли. Потому и на Мургабе.

Царствие небесное от Мургаба поближе, наверное, а?

Был я на его могиле потом. Водочки налил, корочку положил.

Спи, отец...

Земля ему пухом. Жалко, что чужая.

Думаю, он и на том свете катит по райской дороге на своем ЗИЛу. Развозя пограничные души к их последним рубежам.

От Оша до Хорога.

От Хорога до Оша...

Я — ЖИВОЙ...

Строй только что прибывших в отряд молодых лейтенантов, привычно переминаясь с ноги на ногу, ждал командира.

— Здравствуйте, товарищи офицеры!

— Зд-ра... ж-ла, т-р-щ под-п-л-к-ник!!!

— Буду краток, но начну с главного: кто подаст рапорт в Афганистан, еби мать — десять суток ареста моими правами гарантирую!

Строй загудел. В воздухе повис вопрос: «А почему, собственно?..»

— Читаю ваши мысли, товарищи офицеры. И отвечаю на ваш немой вопрос — а потому, еби мать, что мне тут границу охранять не с кем! Еще вопросы? Служите, сынки! А ваша слава, еби мать, вас и здесь найдет. Начштаба, доведите распределение по заставам... Определитесь по доставке, и чтоб к боевому расчету, еби мать, все кто на заставы отрядного подчинения — были на местах. Комендатурские — завтра с бортами. Развоз по заставам — за комендантами. Офицеров на втягивание вместе с ними. Сам с группой, еби мать, объеду лично все заставы. Заодно доведем решение. Всё, разойтись! Петр Иванович, офицеры штаба, еби мать, через десять минут — в командирском классе...

— А почти через два года (когда уже совсем не ждешь, и планов — громадье) — звонок кадровика. И голосом, таким елейно-медовым, ласково так, по-отечески:

— Товарищ лейтенант (эсквайр, между прочим), не желаете ли в командировочку, в Афган?

Если честно — не сильно, нас и здесь неплохо кормят. Но скажи, попробуй, что не желаешь. Нет, конечно, сказать-то можно. Почему нет? Только после этого сразу можно забыть о:

а) нормальной должности;

б) шансах на Академию;

и в) нормальном прохождении очередных воинских званий. И будешь ты долго (очень долго, до самого «дембеля»!) Никем, и звать тебя будут Никак...

— Так точно, всегда готов по приказу моей Родины, Союза Советских Социалистических Республик... Когда за предписанием?

И вот славный город Термез (любой конец города на такси — рубль, аэропорт — три; четыре главных ресторана и несколько мелких баров; население — смешанное: «звери», «озверевшие русаки» и военные всех родов войск)! Отряд, оперативная группа — мозг и центральная нервная система наших спецобъектов. Самая центральная и очень нервная.

Женя Потехин, начальник опергруппы, озадаченно вертит перед глазами предписание.

— Ну и что мне с тобой делать, лейтенант? Кто и на кой хрен тебя сюда прислал?

— Там все написано, товарищ подполковник!

Женя (начиная нервничать):

— Да написано-то, конечно, да, только у меня вроде никто по сроку не заменяется...

Встревает дежурный офицер опергруппы:

— Товарищ подполковник, в четвертой, в Бариабафе, вроде зам со второй заставы должен меняться?

— Товарищ подполковник, а мне говорили в Мормоль...

— Отставить! Кто разрешал говорить? — взрывается Потехин, — М-а-р-моль?! Вам сказали? Вы что заканчивали? Где служили? Голицыне!? Балетно-паркетное? Понятно! Служили в Хороге? Да вы жизни не видели! Да меня не волнуют даже пятна на Солнце и кольца Сатурна! И КТО, и ГДЕ, и ЧТО там вам говорил, меня интересует не больше, чем национальное примирение там, куда вы, лейтенант, в конце концов, поедете, полетите, поползете... Бариабаф, лейтенант, БАРИАБАФ! А кстати, служебный паспорт ваш где?

— А мне никто...

— Вот! Вот видите, красавец, про Мормоль вам сказали, а про самое главное — нет! Оформляйте паспорт в кадрах, а пока он придет — будете дежурить по опергруппе... И не дай вам бог!

(Жаль, но мне уже никогда не узнать, чего бог мне не должен был дать... А может и к лучшему?)

Дежурство по опергруппе — рутинная штука: поддержание связи, контроль обстановки. Обстановка — это противник (все, что становится известным, разумеется), это борты (люди, грузы), это рейды, колонны в движении и прочая суета. И мега-гека-литры зеленого чая... К концу дежурства уши опухают от трубки ЗАСа.

— Один, два, три, четыре, «Риборза», «Риборза», к вам «чаечки», пара, с ними группа ДШ, 10 карандашей, встречайте, плюс пятнадцать, как понял?

— ...десять... понял тебя... наша «пружина»... минус 20 были на мосту...прием.

— Один, два, три, бля, семьсот, восемьсот (можно и девятьсот, мне все равно) «Риборза», «Риборза», я — «Окантус», тебя не понял, повтори, прием.

— ...девять, десять...

И так весь день, а если «повезет» — то и ночь...

Вечером — «экскурсии» по городу, как правило, вместе с нашей авиацией («люфтваффе», «чаечки»). То есть с наиболее славными и «продвинутыми» представителями этой трудной и почетной профессии. Но об этой когорте — отдельная песня. После «экскурсий» в голове только один вопрос — как же наши вертолеты летают по утрам и не падают?..

Но однажды утром завертелось!

Духи расстреляли наших саперов на Мормоле. Положили пять мальчишек, суки. Били в упор, метров с пяти. И ушли безнаказанно. Только командир саперов, прапор, чудом спасся, шельма...

В опергруппе как в улье.

— Лейтенант, ты не крутись под ногами. Ты вот чего. Ты давай дуй в армейский госпиталь. Там прапор, командир саперов, вроде бы в себе, в сознании. Ты сходи, возьми с него письменное объяснение. Давай дуй, тут без тебя народу — не продыхнуть. А через час прилетит начальник округа со свитой — будет полный абзац! Так что давай, родной, тебе — час времени на все про все.

Прапор мог сидеть и говорить. Но писать он не мог. У него была дырка в правой руке, еще две в ноге, и глубокая борозда от осколка гранаты на башке. Израненный и недоскальпированный, еще в болевом шоке, он сидел и блаженно улыбался.

— Я — живой!

— Нормально, брат. Тебя как звать?

— Саня...

— Значит так, Саня. Давай напишем на бумажке, как все произошло. Надо. Приказ начальника опергруппы.

Улыбка сползла с его лица. Соседи по палате угрожающе сдвинулись в тесный круг.

— Лейтенант, ты охерел? Его к герою надо представлять, а ты с бумажками? А вот этим костылем в ухо?

— Братцы, спокойно. Давайте будем думать. Я — по приказу в рамках дознания должен отобрать объяснение. Если этого не сделаю я, завтра здесь будет следователь военной прокуратуры. Кому от этого лучше? Пусть он расскажет, я запишу, и делов-то, а?

Саня стал рассказывать. А я написал свой первый рассказ о войне. Можно сказать, под псевдонимом.

«Шли на подъем, на „пятнашку“ рано утром. Оставался предпоследний язык серпантина, самый длинный. Техника у нас, сам знаешь, полное дерьмо.

Старший сказал:

— Саня, давай со своими вверх до конца этого отрезка. Как проверишь — сверху дай отмашку. Мы тогда с разгона втянем остальную колонну. По другому никак. Пятерка совсем не тянет. Встанем где-нибудь посередине — амба. Раздолбают как котят. Ну, с богом!

И мы с парнями пошли. Привычно пошли. Работаем. Мы эту дорогу уже как свои пять пальцев выучили. Через день здесь ползаем.

Идем. Носы в землю. Сегодня без собачки. Обдристалась бедная, вот и не стали брать. Я — третий. Вот и поворот почти...

Вспышка. Взрывы. Выстрелы. Ору: «Огонь!» Ничего не вижу, дым. Руки по инерции делают все, что им положено — с подствольника — бац, переводчик огня вниз — очередь. Толчок, еще один. Боли не чувствую. Своих не вижу. Парни, ну что же вы? Огонь, огонь!!! Прилетела птичка, клюнула в яичко...Бум-бум, в голове разорвались тысячи искорок. Проваливаясь в черноту, успеваю увидеть два распластанных тела своих бойцов. Амба...

Открываю глаза. Сколько прошло времени? Вечность. Это потом мне скажут, что весь бой длился несколько секунд.

Где автомат? Вот он, родной! Тяну руку. Черт, чьи-то ноги. Наши? Поднимаю голову. Чучело бородатое, в меня целит, падел! И-эх! Спасибо, папа, что отвел меня в третьем классе в секцию акробатики. Видел бы меня тренер — сальто назад из положения лежа! Ой, куда это я лечу... Дальше — не помню. Очнулся на руках у наших.»

Очевидцы потом говорили, что после сальто Сашка пролетел метров восемь с обрыва. А духи просто не успели с ним закончить. Повезло...

В совместно «отшлифованной» бумаге все было сухо и скучно. Военная прокуратура будет удовлетворена. Сашке налили водки, и он пил ее как воду. И было такое чувство, что была б она сухая — он бы ее грыз. Грыз и плакал:

— Ребята, простите, простите, ребята... Я — живой...

МНЕ СНИТСЯ СОН...

Мне снится сон, что я опять ТАМ...

Ночь. Оживает пустыня, «оживают» люди.

Я сижу в блиндаже и разбираю посылочку из дома.

«Вот теплые носочки, шерстяные. Почти джурабы[1]. Это любимая жена мне. «Сидела — грустила, сидела — скучала, шерсти клубочек катился мимо... Его подняла, носочки связала — носи, мой сладкий, носи, любимый...» Спасибо, родная моя... Вот ужо приеду... Обниму, зацелую...

Вот тельняшка парадная, с «начесом». Это старший братик нам с «барского» плеча. Он уже повоевал свое, исполнился и теперь ночует дома. Знает, чертяка, что нужно «пехотному» офицеру! Теплый «вшивничек» на войне — первое дело! Спасибо, братик...

Так, а это что у нас тут? Знакомый фантик... Грильяж! О-о-о, мамуля, ты все помнишь! Мои любимые. Полкило. Благодарствую...

А это нам папа — чай зеленый, 95-ый! Где достал? Суперпупер! О! Чабрец, мелисса, мята! Класс! Ну, батя, ну, уважил! Все, как я и просил. Ого! И лезвия «шиковские» — отпад! Завтра буду выбрит до синевы, а не «слегка» как обычно. И конечно... Виват! «Фирменное» домашнее сало — с прослоечками мяса, с чесночком, да с перчиком. «Слышь, афганец, сало будешь? Ну, яки ж афганец сало не буде?» Спасибо, батя...

А на сладкое? А на сладкое нам от белочки-сестрички — варенье земляничное! Сама собирала, сама варила — ай, молодец! Баночка только маловата...»

— Угощайтесь, братцы! Вареньице вот сестричка прислала, земляничное. Вкус — спе-сфи-сс-кий!

— О-о-о... А пахнет-то как, парни! Лесом пахнет, русским духом!

— С вашего п-а-а-зв-а-л-е-ния? Ложечку?.. — это наш «мальчик» двухметровый, Сереженька Пышкин, начальник «первой». Ему трусики старшина подбирает распоследнего размера — не налазят — ляжки мешают. Приходится штыкножом с боков подпарывать. У Сережи своя индивидуальная ложечка. Не в силу личной гигиены, а токмо сообразно аппетиту. Она у него размером — как малая саперная лопатка. Р-р-раз! И нет полбаночки! Еще раз...

— Сережа, имейте совесть! А... поздно... Проглот вы, батенька. Вас легче пристрелить, чем прокормить, любезнейший...

— А я чё? Другие вон чё, и то ничё...

— Братцы, а может сальца? («Витамин Це — винЦе, сальЦе...»)

— Сальца?.. Блин, час ночи. И сальца... Ты — изверг! Это невозможно. Это негуманно, в конце концов! Это абсолютно нездоровый образ жизни... — пауза — А-а-а... давай! Устроим холестириновый шабаш! Сало, цибуля и... горилка...

Я нарезаю сало — вот оно, «дымится»: сочное, бледнорозовое, тонюсенькими ломтиками на блюдечке, с голубой каемочкой. Все уже в слезах и соплях, истекают слюной. Ах, как хочется! Ну же!.. Подцепляешь ножичком его и в рот...

— Сынок, ты чего это тут?..

Открываю глаза — ба! Я стою в трусах у раскрытого холодильника. В одной руке шмат сала, в другой — горбушка «бородинского». Рядом — мама, смотрит на меня в недоумении, слегка ошарашенно.

— М-м-м... — мычу я с набитым ртом.

— Ты, может, не наедаешься, сынок? Я, может, невкусно готовлю? Или мало?.. — И уже совсем почти обиженно, — Ты б сказал — я б тебе сделала — чего хочешь! Хочешь — пельмешки? Или рыбки... Судачка тебе пожарить?

Прости меня, мама...

Ну, как тебе объяснить, мама, что не голодный я. И не «лунатик». Просто привычка это — «оживать» ночью. Выделение желудочного сока к ночному доппайку. Рефлекс филина.

Не отпускает меня та, «прошлая» жизнь.

Снится...

НАС ТАМ НЕ БЫЛО...

Когда господин Громов, наш самый Главнокомандующий самым Ограниченным контингентом самых Советских войск в Афганистане 15 февраля 1989 года заявил, честно и мужественно глядя в многочисленные телекамеры, что «за моей спиной не осталось ни одного российского солдата», мы долго смеялись. Последний объект пограничников выходил из Афгана в июне.

Но нас там «НЕ БЫЛО» с самого начала...

Пограничников перед отправкой «за речку» заставляли перешивать зеленые погоны на красные, армейские. А в газетах, описывая действия наших пограничных подразделений в Афганистане, всегда писали — мотострелки...

Но нам это все было «по барабану».

Тем более, что там, за «речкой», наши офицеры и солдаты в принципе не носили погон. И вообще, строй закордонных «погранцов» перед выходом на операции скорее напоминал строй тех же духов. Только почему-то русоволосых и красномордых. А наши «переводят»[2] — таджики, туркмены, узбеки — так вообще — одно лицо! Моджахеды, блин...

Мы ходили на операции в выклянченных у армейцев «лифчиках-разгрузках». Мы ездили на технике, где зачастую стояли движки, снятые за ящик тушенки с армейских БэТээРов. Мы курили сигареты «Охотничьи», «разлива» 1942 года. Мы ели «кильку в томате» — это была наша «красная рыба»... Во всем ограниченном контингенте мы были самыми «ограниченными». В смысле снабжения, друзья, в смысле снабжения... По сравнению с «Красной армией» — так мы были просто нищими, господа!..

Подъезжаешь, бывало, к куче всякого «добра», лежащего в навал у дороги. Рядом под маск-сетью сидят «красные» полковники. Дуют «холодный чай» в последнем километре перед границей. На выход, господа, на выход! «Мы уходим с Востока»... Прости-прощай, «ридна афганщина»...

Что за «добро», вы спросите? И я вам отвечу! «Добро», мои драгоценные сограждане — это разный военный «хлам». Очень часто основными в «хламе» были, например, боеприпасы. Са-а-амые различные. «Неучтенка» — это она в Афгане в порядке вещей. А в Союзе — криминал, статейное дело. Помимо боеприпасов — масса других полезных на войне вещей: ящики, коробки, банки-склянки, «шмотье» интендантское, железяки всякие. «Хлам» в общем...

А почему, собственно, вы спросите, все это в куче у дороги? А потому, недогадливые вы мои, что на «выводе» армейские колонны очень часто «рвали нитку»[3] без таможенного досмотра. И бойцы с офицерами сидели сверху на броне (помните кадры телевизионных программ?) не просто так, для истории. А потому что внутренности славных армейских боевых машин были под завязку набиты другим «шмотьем» — японской аппаратурой, афганской и пакистанской мануфактурой и прочей малайско-сингапурской фурнитурой... Отсюда и кучи у дороги: лишнее дерьмо — в сторону! Освобождаем место для ценного багажа!

А чтоб вверенное, пусть даже и неучтенное, военное имущество не досталось врагу...

— Товарищ полковник, а можно мы тут себе чего-нибудь повыбираем?

Над красным носом мутные глаза сразу превратились в узенькие щелочки-триплексы (Ха-ра-шо идет «холодный чай»!):

— Ты х-х-хыто... такой? (ик-а...)

— Лейтенант Рябуха, пограничники мы, товарищ полковник.

— Ух, бля (ик-а...), а вы-то здесь как? Ну, впрочем, уже не важно. Значит так — у вас (ик-а...) есть полчаса — забирайте все, что хотите! ВСЕ! Что хотите... (ик-а...) Но через полчаса мы (ик-а...)... Мы эт-то все... взо-о-рве-о-м к такой матери!! Понятно вам, ле-й-те-нант?!!..

Голь перекатная! Пограничники, спецвойска... Но нам и это было «по барабану»! И проезжая шлагбаумы армейских комендатур, на вопрос «Кто такие?», мы всегда гордо ответствовали:

— ПОГРАНИЧНИКИ!.. Ну чё вылупился?

— Пограничники? А... это которые на одном БТРе за бандами гоняются?

— Сам ты гонишь, муфлон, крыса тыловая, ! Стоишь тут ишаком, шлагбаум в чистом поле охраняешь от «зям-зямчиков»[4]! «Шуруп»[5], еб-т... Открывай-давай!.. Шнеллер, брат, тыз-тыз[6]!..

И в своей 200-мильной зоне мы действительно «гоняли» духов. Гоняли строго по делу, не особенно вмешиваясь в их внутренние распри. И жестко, а порой и жестоко, пресекая их любую возню, угрожающую Священной и Неприкосновенной (так и тянет сказать — Поднебесной...) Границе. Так же, как и весь остальной «ограниченный контингент», теряя людей...

Но нас там «НЕ БЫЛО»...

Коля Овчаренко, начман четвертой, с утра пораньше проводив рейды, решил прикорнуть. Как он любил говорить — «минут шестьсот». Начштаба с замполитом играли в шахматы. Партия шла с перерывами вторые сутки.

— Василич, пардон, можно я перехожу?

Василич — наш начштаба или коротко «эН-Ша» — задумчиво:

— Можно, Веня, можно. Не вопрос. За литр — все можно...

— Василич, exuse moi , не томи, ходи давай! А, кстати, слышал? Мишин-то опять в рейд в сланцах уехал.

— В сланцах говоришь? М-да... Негодяй, однако... Пожалуй на G7, вот так. А походную «ленкомнату» он взял?

— Взял.

— Ну вот, видишь, «руководящая и направляющая» обеспечена. Значит? Значит твоя совесть чиста, а жопа — прикрыта. А по мне — пусть он хоть в плавках в рейде ходит — лишь бы люди были живы и боевая задача выполнена... Шах!.. Партию и мирную беседу прервал дежурный.

— Товарищ майор! Там с шестого поста доложили, какая-то «шишига»[7] «вылупилась» со стороны Хайрабада. Новенькая совсем, вариант для минбатра[8]. Ну, для «Василька»[9] такая... Вылезла из-за сопочки и встала. Чё делать-то?

— Далеко?

— Километра полтора-два.

— По радио запрашивали?

— Запрашивали. Молчит, сука.

— Так. А сигналов визуальных никаких не подает?

— Никак нет. И наших там нет. «Соседей» я тоже запрашивал. У них в этом районе тоже никого.

— Ясно. У местных аборигенов такой техники нет? Нет. Наших там тоже нет. Значит что? Значит — духи! Та-ак... Та-ак... Надо дяде Коле доложить...

Николай Иваныч вышел не в духе:

— Ну что за говно? Человеку поспать не дадут. Духи, духи... А сами то что? Ни одного решения не могут принять. Офицеры, командиры, политработники, мать... Все должен за вас Овчаренко думать. Свиньи вы, товарищи офицеры! Человек только лег... Ну что там, дежурный? Дежурный!!! Проснись, ты серешь! Я спрашиваю, что ТАМ???

— Духи, товарищ подполковник!

— Духи-и-и (просыпаясь)?.. Ссаные мухи... Точно духи?

Василич вмешался:

— Командир, а давай мы их со «стодвадцатничка» на «фу-фу» проверим?

— На «фу-фу»? А далеко они?

— Километра полтора-два.

— Духи-и (оживляясь)...? Со «стодвадцатничка»? А давай! Батарея! К бою!! Огонь!!!

Пошла-а «гирька»[10]!..

Б-у-м!..

Ай-я-яй, недолет, однако!..

— Комбат!!! (-А-ат! -а-ат! -ат!)... Дмитрий Николаевич, ну, епона мать! Ну что такое? Стрелять разучились, что ли? А?! Будем тренироваться! Давай второй...

«Шишига» тем временем уползла обратно за сопочку.

— Отставить второй! Вот так надо, малахольные! — просиял Овчаренко, — Видали? Духи, духи!.. Говно-вопрос! Вот! Учитесь, дети мои! Ну как? А? У-у-у!.. И все-то надо делать самому! А? Дежурный! Свяжись с «люфтваффе»[11] и рейдами. Дай ориентировочку и координаты. Пусть подчистят там!..

Вдруг с поста дико заорал наблюдатель:

— Товарищ подполковник!!! Там! Там, товарищ подполковник, посмотрите!!!