Куприянов, Штерн, Козловский и Лебедев поехали встречать гостей. Поле, на котором когда-то опустились самолеты экспедиции, превратилось за эти дни в настоящий оборудованный аэродром. У полотна железной дороги была построена платформа и возле нее – дом для обслуживающего персонала. Был и небольшой домик начальника аэропорта и помещение караула. Поле было ограждено, на высокой вышке развевался флаг.
Козловский только посмеивался, видя изумление своих спутников.
– Это место историческое, – сказал он. – Оно известно всей Земле. Значит, надо привести его в соответствующий вид. А когда корабль улетит, мы поставим на его месте памятник.
– И, когда сами построим звездолет, он отправится в первый рейс с этого места, – подхватил Штерн.
– Вот именно. Здесь будет ракетодром.
В начальнике аэропорта, вышедшем им навстречу, они с удивлением узнали штурмана эскадрильи, который доставил их сюда.
– Вы как сюда попали, голубчик? – спросил Куприянов.
Летчик радостно приветствовал профессора и его спутников.
– Сам попросился, – сказал он, – чтобы быть поближе к космическому кораблю.
– Почему же вы не приехали к нам?
– Не было времени. Но теперь, когда аэродром готов, обязательно приеду. Очень хочется увидеть корабль.
Ожидать пришлось недолго. Минут через двадцать над полем появились два самолета и один за другим опустились на аэродроме. Первым вышел академик Неверов.
– Не вытерпел! – сказал он, здороваясь с Куприяновым. – Прошу меня приютить. У вас все готово для приема гостей? – озабоченно спросил он.
– По мере возможности, Александр Николаевич. Наш лагерь не курорт
Кроме президента, из самолетов вышли еще тринадцать человек. Куприянов нахмурился.
– Мне сообщили только о восьми.
– Семеро корреспондентов. Трое ученых и их секретари.
Астроном Чарльз О'Келли оказался человеком высокого роста. Его лицо и фигура производили впечатление юности, но длинные совершенно седые волосы говорили о другом. Серые глаза были умны и проницательны. Здороваясь со Штерном, он сказал ему несколько любезных слов.
Жорж Линьетль, маленький, неряшливо одетый старик, с чисто выбритым морщинистым лицом, радостно приветствовал профессора Лебедева и тотчас же вступил с ним в оживленный разговор. Они встречались раньше и знали друг друга.
Профессор Маттисен был типичным шведом. Огромного роста, розовощекий, белокурый, с трубкой в крепких белых зубах. Он с силой пожимал всем руку и радостно улыбался.
Четыре корреспондента – Лемарж, Гельбах, Дюпон и Браунелл – были молодые энергичные люди, которых на первых порах было трудно отличить друг от друга. Они немедленно взялись за фотоаппараты и сфотографировали все, что было на аэродроме.
Ю Син-чжоу скромно стоял в стороне рядом с двумя московскими корреспондентами. Поздоровавшись, он тотчас же опять отошел. Его узкие глаза внимательно наблюдали за всеми.
Из самолетов выгрузили багаж, оказавшийся довольно объемистым.
– Я вызвал две машины, – сказал Козловский. – Оставьте на аэродроме трех секретарей и наших корреспондентов, а с остальными поезжайте в лагерь. Я еще задержусь здесь.
– Где мы поместим президента? – спросил Куприянов.
– В нашей палатке. Она достаточно просторна. Я сказал Широкову, чтобы он все приготовил. Запасные кровати у него есть.
– Обратите внимание на Семена Борисовича, – сказал Куприянов.
– Я давно заметил, – ответил Козловский.
Он обернулся и вдруг перехватил устремленный на него взгляд Дюпона. Англичанин сейчас же отвернулся, но Козловский мог поклясться, что корреспондент прислушивался к их разговору.
Со старым астрономом действительно творилось что-то неладное. Он сердито хмурился, бормотал что-то и обеими руками расправлял бороду, что у него всегда служило признаком волнения.
Куприянов пригласил гостей сесть в машины.
Козловский внимательно следил за Штерном. Он видел, как, направившись к машине, астроном вдруг передумал и сел в другую. В автомобиле, в котором он не пожелал ехать, находились: Куприянов, О'Келли, Маттисен и Ю Син-чжоу.
«Так! – подумал Козловский. – Это заслуживает внимания».
Он прошел в кабинет начальника порта.
Через две минуты туда же зашел один из прибывших московских корреспондентов.
– Вы товарищ Козловский? – спросит он.
– Да. Вот мой паспорт. А вы полковник Артемьев?
– Совершенно верно. Разрешите представить мой документ.
Козловский прочитал бумагу.
– Идите! – сказал он. – Не надо, чтобы нас видели вместе.
Полковник повернулся и вышел.
В ожидании машин Козловский ходил по кабинету, от двери к окну и обратно. Его походка была чуть торопливее, чем обычно.
«Итак, – думал он, – борьба началась. Кто же является главным врагом? Один из ученых? Вряд ли. Они слишком известны. Кто-нибудь из их секретарей? Тоже вряд ли. Значит, корреспонденты. Но кто? Если Дюпон, то выбор слаб. Он слишком неопытен. Сразу попался в подслушивании, обнаружил знание русского языка. Если он и является врагом, то вторым, а не первым. Кто же главный? Браунелл, Лемарж или Гельбах? Ю Син-чжоу вне подозрений. Он старый член партии, участник гражданской войны в Китае, пользуется доверием. Значит, все внимание на этих трех корреспондентов. И особенно на Браунелле».
Все было как будто ясно, но смутное беспокойство не покидало Козловского Он старался понять, что его тревожит, и вдруг вспомнил, – Штерн.
«Что означало его поведение? Почему он так разволновался? Почему не сел в ту машину, в которую хотел сначала? Такой умный человек не будет волноваться без серьезной причины. Кто был в машине? Куприянов. В сторону! Ю Син-чжоу? В сторону! О'Келли и Маттисен… Да, причина кроется в одном из них. Надо сегодня же поговорить со Штерном».
Но за весь день Козловскому так и не удалось исполнить свое намерение. Старый академик ни минуты не оставался один. Несколько раз секретарь обкома замечал, что Штерн опять начинал волноваться. Это всегда было в присутствии иностранных ученых, и Козловский окончательно убедился, что именно в одном из них была причина этого необъяснимого волнения. Но в ком и почему? Это оставалось тайной.
Он уже три дня как окончательно перебрался в лагерь, объясняя это тем, что ушел в отпуск и хочет провести его здесь. Все были рады этому. Члены экспедиции с удовольствием включили его в свой коллектив, и Козловский неизменно присутствовал на всех совещаниях, деятельно помогая в подготовке к будущей работе. Он не был ученым, но обладал организаторским талантом и в высшей степени практической жилкой, которой не хватало многим профессорам и академикам. Все признавали, что без него многие вопросы были бы не предусмотрены.
В действительности он жил в лагере по распоряжению ЦК партии, но не считал нужным распространяться об этом. Версия об отпуске ни в ком не вызывала сомнения. Было вполне естественно, что человек, так близко соприкоснувшийся с космическим кораблем, хотел до конца присутствовать здесь. Никому не приходила в голову мысль, что может быть другая, неизмеримо более серьезная причина.
Он поселился в маленькой палатке, в которой жил один, расположенной в центре военного лагеря, рядом с палаткой Черепанова. «Поближе к массам», – говорил он. Это место имело то преимущество, что рядом стоял часовой у знамени и, следовательно, никто не мог подойти незамеченным.
В день прилета иностранцев Козловский рано ушел к себе. Он сел к столу, написал несколько писем и, не раздеваясь, лег на кровать.
Он ждал.
«Если мои предположения правильны, – думал он. – Штерн обязательно придет ко мне».
Как опытный охотник, не видя зверя, чувствует его приближение по едва уловимым признакам, так он чувствовал, что поведение старого астронома имеет какое-то отношение к тому «зверю», которого он хотел выследить. Подозрения были туманны и неясны ему самому, но он был убежден, что не ошибался.
И он не ошибся.
Часы показывали без четверти одиннадцать, когда Козловский услышал грузные шаги астронома. Штерн вошел в палатку и извинился за позднее вторжение.
– Входите, входите, Семен Борисович! – сказал Козловский, вставая с кровати и подвигая кресло. – Садитесь! Очень рад, что вы пришли. Спать не хочется, лежу и скучаю.
– Почему же вы ушли так рано?
– Устал.
Штерн сел и рассеянно стал перебирать лежавшие на столе книги. Козловский, внимательно наблюдавший за ним, заметил, что руки астронома дрожат.
– Вам холодно, Семен Борисович? – в упор спросил он.
Старик вздрогнул.
– Холодно? Нет, почему же!
– У вас руки дрожат. – Козловский обошел стол и сел напротив гостя. – Я все хотел спросить вас, – почему вы так волновались на аэродроме, в лагере, да и сейчас тоже волнуетесь?
– Я не волнуюсь… – начал Штерн, но сразу же перебил сам себя: – Нет, волнуюсь, даже очень волнуюсь. – Он поднял на Козловского глаза, добрые усталые глаза много пожившего человека. – Такой странный случай! Совершенно непонятный… Я никак не могу понять, в чем тут дело. И боюсь чего-то… Вы секретарь областного комитета партии. Я должен вам сказать… Вы поможете мне разобраться. Я не знаю, в чем тут дело, но чувствую что-то нехорошее. Мне почему-то кажется, что это имеет отношение к тому, о чем вы нам говорили на собрании.
Во время этой сбивчивой и путаной речи Козловский внимательно и серьезно смотрел прямо в глаза астронома.
– Вы хорошо сделали, что пришли ко мне, – сказал он. – Я ждал вас. Я не устал, а нарочно ушел, чтобы дать вам возможность прийти ко мне. Говорите! Здесь нас никто не услышит.
– Вы ждали меня? Значит, вы тоже заметили?
– Я заметил ваше волнение, и этого для меня достаточно.
– Это очень странный случай. И совершенно непонятный. Они должны были значь… Впрочем, этот очень похож на него…
– Дорогой Семен Борисович! – сказал Козловский. – Перестаньте говорить загадками.
– Да очень просто. – Голос Штерна внезапно окреп. – Этот О'Келли совсем не О'Келли.
– То есть как? – Козловский не ожидал такого оборота.
– А вот так! Он, может быть, действительно носит фамилию О'Келли, но он не директор Кэмбриджской обсерватории, не тот О'Келли, о котором нас предупреждали. Чарльза О'Келли я хорошо знаю. Этот человек очень похож на него, но это не он.
– Вы в этом уверены? – тихо спросил Козловский.
Штерн вдруг рассердился.
– Ну что глупости говорить! Извините! – спохватился он. – Конечно уверен. Они, вероятно, думают, что я от старости совсем одурел. У меня есть портрет Чарльза О'Келли, и я встречался с ним лично.
Его рука опять задрожала.
– Но что это может значить, Николай Николаевич? Зачем этот обман? Что нужно тут этому человеку? Неужели правда, что они хотят причинить зло кораблю и его экипажу? Недавно я сам говорил об этом Куприянову, а вот теперь спрашиваю вас.
– Говорить о возможности зла, – сказал Козловский, – это одно, а столкнуться с ним лицом к лицу – это другое. Я понимаю вас, Семен Борисович, и уважаю за ваше волнение. Этим О'Келли я займусь. Прошу вас никому не говорить ни слова, ни одному человеку, даже президенту или Куприянову. Это исключительно важно. Держитесь с О'Келли так, как будто вы ничего не заметили.
Штерн молча пожал руку Козловского и вышел из палатки.
По его уходе секретарь обкома немедленно отправился к Артемьеву и рассказал ему все.
– Если Дюпон и О'Келли те люди, которых мы опасаемся, – ответил полковник, – то они уже не опасны. Но я боюсь, что это только разведка. Во всяком случае ясно, что наши подозрения имеют основание. Кто-то хочет помешать нам. Это несомненно. Но в чем заключается план врага? Вот что надо разгадать во что бы то ни стало.
Глава 4.
ПЯТНАДЦАТОЕ АВГУСТА
День пятнадцатого августа выдался на редкость хорошим. Рано утром прошел небольшой дождь, но к восьми часам небо совершенно очистилось и омытая от пыли земля нежилась под жаркими лучами солнца. Палатки лагеря быстро просохли и казались особенно чистыми и нарядными. Листья берез еще блестели влажным блеском и тоже казались нарядными. Словно сама природа хотела принять участие в празднике.
Наступил решающий день. Его с волнением и трепетом ждало все население земного шара. Если световой разговор третьего августа был правильно понят, то именно сегодня экипаж космического корабля должен был, наконец, показаться людям.
Специально приехавший из Москвы радиокомментатор с помощью радистов лагеря налаживал и испытывал переносной микрофон, готовясь к репортажу. Его рассказ о встрече будет транслироваться по всей Земле. Корреспонденты с особым вниманием проверяли кино– и фотоаппараты.
Никто не знал часа, в котором произойдет долгожданное событие. Люди торопились. В лагере ожидали выхода экипажа в полдень. Это мнение было высказано Штерном и казалось наиболее правильным. В составе гостей безусловно были астрономы, и за прошедшие девятнадцать дней они должны были определить время прохождения солнца через меридиан данного места. Они не могли не понимать, что им готовится торжественная встреча и, не имея возможности договориться о времени, логически должны были остановиться на полдне.
Церемониал встречи послужил предметом долгих и горячих споров. Не только обычаи, но даже восприятие гостей были совершенно неизвестны. Как сделать, чтобы они поняли смысл встречи? Известна ли им, например, музыка? Нашлись горячие головы, придумавшие сложный церемониал с живыми картинами, пантомимами и даже танцами – чуть ли не целое цирковое представление. Кто-то вполне серьезно предложил обсудить – надо ли поднести гостям хлеб-соль по русскому обычаю? В конце концов было решено не мудрить, а встретить так, как обычно встречают на Земле гостей другой страны.
– Не мы одни волнуемся и ждем, – говорил Козловский. – Они с таким же нетерпением ждали этого дня. Они тоже готовятся к встрече с нами и, может быть, тоже обсуждали, как сделать, чтобы мы их поняли.
– Им гораздо легче, – говорил Штерн. – Они видят нас и все время наблюдали за нами, а мы даже не представляем себе, что они такое.
Почти в последний момент возник вопрос, с какой стороны находится выход из корабля. Кроме того отверстия, которое появилось в первый день и за это время еще четыре раза открывалось, в корпусе звездолета не обнаруживалось никаких других.
– Будем ожидать со стороны лагеря, – сказал Куприянов. – Все равно мы не можем угадать, где у них выход.
К половине двенадцатого все было готово к встрече. В ста метрах от шара ровными рядами выстроились батальоны полка. Ближе расположился оркестр и почетный караул. В пятидесяти метрах от корабля стоял микрофон, и возле него собрались все члены научной экспедиции и иностранные гости. Корреспонденты со своими аппаратами были тут же.
В радиусе пятисот метров корабль плотной стеной окружали несметные толпы народа. Никакие запрещения не смогли удержать жителей окрестных городов и сел, и они со вчерашнего вечера непрерывно подходили и подъезжали к лагерю. Больше половины этих людей провели здесь всю ночь и стоически мокли под утренним дождем. По любопытному совпадению, день пятнадцатого августа пришелся как раз на воскресенье, и это обстоятельство в сильной степени способствовало увеличению числа зрителей.
Караульная цепь была отодвинута от шара на полкиометра, и люди послушно остановились у этой границы, не пытаясь подойти ближе.
Куприянов сердился, что допустили «такое безобразие», ворчал на Черепанова, но втайне был доволен и одобрял поведение жителей.
– На их месте я сделал бы то же, – говорил он Козловскому.
– Иначе и не могло быть, – отвечал секретарь обкома.
День был очень жарким. Ни малейшего дуновения ветра не чувствовалось в неподвижном горячем воздухе. Высоко поднявшееся солнце ослепительным блеском отражалось в металлических стенках космического корабля, трубах оркестра и огненными искрами вспыхивало на штыках войск.
Шар был неподвижен и загадочен, как всегда. В его внешнем виде ничто не изменилось. Белый корпус по-прежнему скрывал от людей то, что находилось внутри его. Видит ли экипаж корабля все эти приготовления? Понимает ли он, что это означает? Или звездоплаватели занимаются своим делом, не обращая внимания на поступки людей, которые им непонятны и чужды? Может быть, они и не думают о выходе из своего корабля, и все эти приготовления были проделаны впустую?
– Этого не может быть, – сказал Неверов, когда Куприянов, стоявший с ним рядом, высказал эти мысли. – Они выйдут!
Президент Академии наук, начальник экспедиции и Козловский стояли отдельно, немного впереди остальных.
По мере того как шли минуты, усиливалось волнение. Люди не спускали глаз с корабля. Они не замечали зноя, готовые ждать и ждать. Время остановилось для них.
Но ждать пришлось недолго.
Вероятно, экипаж космического корабля сам мучился нетерпением и следил за тем моментом, когда подготовка будет закончена.
Гости из другого мира так же, как и люди, приготовились к встрече и выработали свой церемониал.
Опасения, что они не поймут смысла того, что делалось у корабля, оказались напрасными. Они хорошо поняли и доказали это торжественно и просто.
Со стороны корабля внезапно раздался громкий звук. Как будто тяжелый молот с силой ударился о звонкий металл. Мелодичный вибрирующий аккорд пронесся над полем и смолк.
Его слышали все. Огромное кольцо толпы всколыхнулось одновременным движением подавшихся вперед людей.
В тишине отчетливо прозвучала короткая команда Черепанова.
Полк вздрогнул и замер. Офицеры приложили руку к козырьку фуражек.
Над лагерем, над полем, над притихшей толпой медленно и величаво поплыли звуки неведомой мелодии. Они исходили сверху, с вершины шара. Какой-то очень мощный инструмент чистым металлическим звуком играл несомненно гимн, гимн неизвестного народа, неизвестной планеты. Эти звуки не напоминали ни один из музыкальных инструментов Земли. Словно громадный хор людей с металлическими голосами пел на неведомом языке неведомую песню.
Она звучала с какой-то необычайно мягкой силой, и ее было хорошо слышно на много километров вокруг.
Люди стояли, глубоко потрясенные этой музыкой, впервые раздавшейся на их планете. Это было создание неведомого композитора, близкое и дорогое тем существам, которые прилетели на Землю, иначе они не взяли бы его с собой. Они показывали людям Земли лучшее произведение своей музыкальной культуры, зародившейся бесконечно далеко и силой разума принесенной сюда, на Землю.
Смолкла песня, и опять над полем пронесся тяжелый удар молота о звонкий металл.
Наступила тишина.
Оркестр полка молчал. Было неизвестно, услышат ли обитатели корабля сквозь стенки своего шара ответную музыку. Когда они выйдут, Земля ответит им.
Сейчас они должны выйти!
Напряжение достигло предела. Вот сейчас, в каком-то, пока неизвестном, месте откроется дверь, может быть на землю упадет лестница, и появится… Кто? Какие существа выйдут к людям?..
Дыхание спиралось в груди, сердце билось неровно и часто, нервная дрожь трясла людей. Всюду виднелись бледные, напряженные лица с глазами, устремленными к кораблю…
Сейчас выйдут… Кто?
Уродливые пауки с мохнатыми телами и неподвижным жестоким взглядом огромных глаз, глаз спрута?..
Подобия людей, с шестью руками и хоботом на лице?..
Исполинские жуки с жесткими перепончатыми крыльями и человеческими головами?..
Или вся фантазия Земли не в силах предвидеть их внешний облик?
Сейчас откроется дверь…
Их ждали… ждали с напряженным вниманием, не спуская глаз с корабля, но они появились неожиданно. Того, что произошло в действительности, никто не ожидал.
Внезапно со всех сторон одновременно раздался тысячеголосый крик…
На самой вершине шара показалось живое существо.
Несколько секунд оно неподвижно стояло, четко вырисовываясь на голубом фоне неба.
Потом рядом с ним появились еще семеро.
Они казались совсем маленькими на такой высоте, в сравнении с исполинским размером их звездолета. Контуры их фигур были похожи на людей, одетых в длинные мягкие одежды. Отчетливо виднелись головы.
Почему они вышли наверху? Или, показавшись людям, они снова исчезнут внутри корабля, не ступая на землю? Может быть, они опасаются приближаться к неизвестным им существам?..
И вдруг складки «одежд» зашевелились, распахнулись, и восемь крылатых фигур поднялись в воздух…
Птицы!.. Птицы с человеческими головами!
Они плавно, свободно и красиво опускались вниз. Крылья не шевелились. Они управляли своим полетом, как делают это орлы или ястребы, наклоняя тело и слегка покачиваясь.
Подняв головы, застыв от изумления, люди следили за полетом своих гостей.
Птицы…
Разумные птицы населяли неведомую планету, откуда прилетел этот корабль.
И этот гигантский шар был сделан птицами. И музыка, прекрасная мелодия гимна-песни была создана птицей… С этими пернатыми звездоплавателями говорили люди на языке математики… И птицы осуществили великую мечту человечества – межзвездный полет!
Люди ждали, но того, что они увидели, никто не мог предвидеть.
Тишину нарушил голос профессора Лебедева.
– Этого не может быть! – сказал он.
– Значит, может, – печально отозвался Штерн.
В пяти шагах от группы ученых птицы легко и плавно опустились на землю, сложили крылья, и встали на ноги… на обыкновенные человеческие ноги… на две ноги!
Одновременным движением они что-то сделали у груди, и крылья вдруг отделились от тела и легли на землю. Освободились руки… две! Летательные аппараты лежали у ног своих хозяев.
Это были не птицы, а люди!
Все восемь были одинаково одеты в светло-серую одежду, похожую на летный комбинезон, с красными меховыми воротниками и такими же манжетами на запястьях. На каждой руке было пять пальцев, только значительно более длинных, чем у людей.
И они были черные!
Все – руки, шеи, лица, были черными, черными, как китайская тушь.
Черты их продолговатых лиц были такие же, как у людей белой расы, и красивы, красивы с земной точки зрения. Светлые золотистые волосы лежали мягкими волнами. Головы были ничем не покрыты. Ростом они были около двух метров, и их широкие плечи указывали на физическую силу. По первому впечатлению, они казались молодыми. Их глаза (два глаза) были очень длинны и узки, так что казались прищуренными. Ресницы были золотисты, как и волосы. Никаких признаков бороды или усов не было заметно.
Освободившись от своих крыльев, они сдвинулись теснее, ближе друг к другу, подняли головы и прямо взглянули своими узкими глазами в глаза людей.
Несколько минут представители двух миров неподвижно стояли друг против друга.
Люди Земли испытывали такое мучительное волнение, что, казалось, продлись оно еще немного – и обезумевшее сердце не выдержит и разорвется. Они были не в силах сделать хотя бы одно движение.
Что испытывали пришельцы из глубин вселенной, было трудно сказать, но их неподвижность говорила о многом.
Стояла такая тишина, что ясно слышалось учащенное дыхание… дыхание обеих групп.
И вдруг пришелец, стоявший прямо напротив Куприянова, сделал несколько шагов вперед и обнят его. Обнял так, как сделал бы это человек Земли, встретивший друга после долгой разлуки.
И ученый Земли ответил ученому другой планеты крепким объятием.
Тишина взорвалась.
Запоздало грянул оркестр. (От волнения музыканты бессовестно фальшивили.) Нарушая дисциплину, почетный караул бросился вперед. Пришельцев подняли на руки.
И они улыбались.
x x x
Радиокомментатор опомнился и бросился к забытому микрофону. Корреспонденты, с расстроенными лицами, взялись за свои аппараты Они тоже забыли о своих обязанностях и не засняли появления гостей. Все смешалось в волнующуюся, гудящую толпу.
Несколько минут у корабля творилось что-то безумное. Звездоплавателям не давали ступить на землю. Они переходили с рук на руки. Каждый хотел хотя бы притронуться к ним.
Первым пришел в себя Черепанов. Он что-то сказал стоявшему рядом с ним офицеру. Раздалась громкая команда, перекрывшая шум. Со смущенными, виноватыми лицами солдаты бегом вернулись на прежнее место и с молниеносной быстротой выстроились.
Гости получили свободу.
Все это время Куприянов стоял рядом с человеком, обнявшим его, держа его за руку. Они часто смотрели друг на друга и улыбались.
Радиокомментатор подошел к ним и попросил профессора выступить у микрофона.
– Я передал все, что произошло, – смущенно сказал он. – Теперь нужно, чтобы вы сказали несколько слой. Ох! И достанется мне! – вздохнул он.
Куприянов подошел к микрофону. Он знал, что вся Земля будет слушать его, но был совершенно спокоен. Пережитые волнения были так сильны, что для новых не хватало сил.
Командир звездолета (это, вероятно, был командир) последовал за ним. Он внимательно и серьезно наблюдал за всем, что происходило перед его глазами.
Теперь, в более спокойной обстановке, Куприянов лучше рассмотрел его и убедился, что этот человек далеко не молод. На его лице были глубокие морщины и в волосах проступала седина. Его мощный лоб, энергичная складка губ, развитый подбородок выражали сильный, властный характер и глубокий ум. Глаза, губы (серого цвета), пальцы рук были не похожи на человеческие глаза, губы и пальцы, и все же это был самый настоящий «человек», только черного цвета, такого черного, какими никогда не бывают даже негры.
Окончив свою краткую речь, Куприянов на секунду задумался и чуть дрогнувшим голосом сказал в микрофон:
– А теперь мы попросим командира звездолета сказать нам несколько слов.
Он отступил на шаг и жестом пригласил гостя подойти к микрофону.
Он не мог бы объяснить, что побудило его сделать это. Он не знал, может ли это существо говорить, не знал, поймет ли он, что от него хотят. Но, произнося свою ответственную фразу и хорошо зная, какое волнение он вызывает на всей планете, он был глубоко убежден, что не делает ошибки.
Члены научной экспедиций, стоявшие вокруг микрофона, с изумлением посмотрели на своего руководителя. Лебедев даже крякнул с досадой. Один Козловский одобрительно улыбнулся.
И вдруг в наступившей тишине раздался мягкий голос. Говорил звездоплаватель
Звуки неизвестного языка понеслись в эфир. Странные, чуждые земному слуху, с отчетливыми промежутками между словами, они поражали какой-то необычайной мягкостью. Как будто после каждой согласной буквы стоял мягкий знак, независимо от гласной, следующей за нею.
Он говорил не больше минуты. Закончив, повернулся к Куприянову и улыбнулся, словно этой улыбкой спрашивая «Довольно ли?»
Лежнев и Ляо Сен с особым вниманием прислушивались к языку гостя. Оба с удовлетворением отметили, что в этом языке не было ни одного звука, который был бы непроизносим для людей. Наибольшая трудность, несомненно, заключалась в мягкости согласных букв, которая не была свойственна земным языкам, но эта трудность не казалась им непреодолимой. Изучить этот язык, получить возможность говорить с этими обитателями другой планеты было трудно, но они решили, что эта задача им по силам.
Оба запомнили последнее слово в речи гостя.
Если написать это слово русскими буквами, то получалось странное созвучие: «КЬАЛЬИСЬТЬО».
Они не знали, что означало это слово, но оно врезалось им в память, с таким глубоким чувством оно было произнесено.
КРЫЛЬЯ
– Кялистье, – повторил Ляо Сен, стараясь произносить звуки как можно мягче.
Звездоплаватель отрицательно покачал головой.
Это движение, столь понятное и привычное людям, было с удовольствием воспринято всеми. Между гостями и хозяевами обнаруживалось все большее и большее сходство.
– Кьальисьтьо, – сказал он медленно и отчетливо.
Ляо Сен повторил, тщательно выговаривая "а" вместо "я" и "о" вместо "ё". Получилось гораздо лучше.
Серые губы улыбнулись одобрительно. Звездоплаватель показал рукой на корабль, потом на себя и своих спутников и, наконец, на небо.
– Кьальисьтьо! – повторил он еще раз.
– Это название планеты, с которой они прилетели, – сказал Козловский
– Странное совпадение! – заметил Штерн. – У нас тоже есть Каллисто. Это один из крупных спутников Юпитера, вторая по величине «луна» солнечной системы.
– Может быть, они с нее и прилетели? – спросил кто-то
– Ну что глупости говорить! Во-первых, наша Каллисто совершенно непригодна для жизни, а во-вторых, никак не могло так случиться, что и мы и они назвали небесное тело одинаковым именем. Звездолет прилетел с другой планетной системы. Запомните это раз навсегда.
– Такое предположение действительно не выдерживает критики, – сказал Неверов. Он обвел рукой вокруг, показал вниз и раздельно произнес. – Земля.
– Зьемьлья, – повторил гость
Он опять указал на корабль и своих спутников, потом на людей и, подняв руку к небу, быстро опустил ее вниз, указывая на землю.
– Кьальисьтьо – Зьемьлья! – сказал он.
Смысл этого места и слов был совершенно ясен. Корабль прилетел на Землю с планеты Каллисто.
Ляо Сен указал пальцем себе на грудь и сказал:
– Человек!
Потом указал на Куприянова, Козловского, каждый раз повторяя: «Человек».
Звездоплаватель отлично понял его. Он повторил ту же операцию, указывая на себя и своих товарищей, каждый раз произнося:
– Мьенькь!
Лежнев решил расширить ассортимент слов. Он указал на командира звездолета и повторил «Меньк». Потом обвел рукой всех звездоплавателей и спросил:
– Менькн?
– Дье! – ответил командир. Он явно понял и это. – Мьенькькь!
– Дье значит нет! – сказал Ляо Сен. – У них множественное число произносится с прибавлением последней буквы слова.
