Все таинственное, загадочное, непонятное имеет какую-то притягательную силу для людей мыслящих. Ученый любой специальности прежде всего любопытен. Это хорошее, благородное любопытство, достойное человека. Оно источник радости, но и причина искренних и глубоких страданий, когда загадка не скоро поддается усилиям пытливой мысли. Ученые по самой своей природе активны. Неудивительно поэтому, что ожидание, когда же, наконец, раскроется тайна корабля, по мере того как шло время, начинала все больше и больше раздражать участников экспедиции. Самый вид звездолета, неподвижный и загадочный, вызывал в них чувство досады, и люди становились с каждым днем все больше молчаливыми и хмурыми.
      «Когда они выйдут?» – этот навязчивый вопрос не давал покоя не только участникам экспедиции, но и всем офицерам и солдатам полка, несшего охрану шара.
      С момента приземления корабля прошло уже шесть дней, но он по-прежнему не подавал никаких признаков жизни.
      Никто не знал, сколько времени пробудет на Земле космический корабль. Полгода? Год? Ведь для того, чтобы одолеть расстояние от ближайшей планетной системы до солнечной, звездолету потребовалось не меньше четырех – пяти лет, и то если он летел со скоростью света. (Штерн и Смирнов, не допускали такой возможности.) На обратный путь требовалось такое же время. Казалось невероятным, что экипаж корабля, совершив такой длительный путь, в скором времени покинет Землю. Звездоплаватели безусловно захотят хорошо ознакомиться с населенной планетой, встретившейся на их пути.
      Зимовать в наскоро оборудованном лагере было невозможно. Но захочет ли экипаж звездолета покинуть свой корабль? Это было сомнительно.
      Все должно было выясниться тогда, когда экипаж выйдет и будет достигнут успех в деле нахождения общего языка.
      Но звездоплаватели не выходили, и это делало всю подготовительную работу, проводимую в лагере, какой-то «теоретической», лишенной ясной цели.
      Штерн и Синяев затратили много труда и времени на подготовку чертежей и схем, которые должны были рассказать гостям о солнечной системе и истории планеты Земли. Даже если гости не найдут с хозяевами общего языка, эти материалы должны быть им понятны, так как было несомненно, что они хорошо знают математику.
      Профессор Лебедев взял на себя познакомить звездоплавателей с историей животной жизни на Земле, а Степаненко готовил материалы этнографического характера.
      Аверин и Лебедев много усилий приложили к тому, чтобы оборудовать в лагере хорошую химическую и биологическую лаборатории.
      Медики – Куприянов и Широков – помимо оборудованного ими медпункта, который слился с медицинской службой полка, были заняты подготовкой к изучению организма жителей другой планеты. Для этой цели Куприянов установил в лагере даже рентгеновский аппарат.
      Вечером третьего августа Широков зашел в палатку, занятую Куприяновым, Штерном, Лебедевым и Ляо Сеном, и застал всех четверых в сборе.
      – Садитесь, Петр Аркадьевич, – приветствовал молодого коменданта Штерн. – Что новенького?
      – Когда же они, наконец, выйдут? – спросил Широков вместо ответа.
      – Свеженький вопрос! – раздраженно сказал Лебедев
      – Я не понимаю, – продолжал Широков, не обращая внимания на насмешку. – Почему не спросить об этом экипаж корабля?
      – Спросите, – пожав плечами, сказал Ляо Сен. – Если имеете возможность. Будем вам очень благодарны за такую услугу.
      Подобная реплика со стороны всегда спокойного и невозмутимого китайского ученого ясно показывала, до какой степени у всех были напряжены нервы.
      – Я считаю, что это вполне можно сделать, – сказал Широков
      – Тем лучше! – буркнул Лебедев.
      – Что вы придумали, Петр Аркадьевич? – спросил Куприянов.
      В его голосе прозвучало волнение. Все уже серьезно смотрели на Широкова, ожидая ответа.
      – Очень простую вещь. Надо спросить их лучом прожектора. Как в первый вечер. Они не могут не понимать, что мы с нетерпением ожидаем их выхода. Надо послать семь вспышек по числу прошедших суток. Они обязательно поймут, что это вопрос и ответят.
      Несколько секунд все молчали.
      – Что ж, это идея! – сказал Лебедев.
      – И весьма неплохая! – сказал Штерн. – Молодец, Петр Аркадьевич!
      Куприянов ласково посмотрел на своего любимого ученика. Профессор был рад, что эта удачная мысль пришла именно ему.
      – Найдите подполковника и позовите сюда! – сказал он.
      Обрадованный Широков бегом бросился за Черепановым.
      Мысль использовать прожектор, чтобы задать экипажа звездолета мучивший всех вопрос, пришла ему в голову часа два назад. Он тщательно обдумал ее и только тогда решился предложить эту идею профессорам, не опасаясь с их стороны насмешливого отказа. Широков был очень самолюбив и избегал высказывать незрелые мысли.
      Космический корабль и заключенные в нем тайны с непреодолимой силой влекли к себе воображение молодого ученого. Вероятно, больше всех в лагере он мучился нетерпением и старался найти способ как-нибудь узнать время выхода из корабля его экипажа.
      Часами смотрел он на загадочный шар, и смелые мысли теснились в его голове. Суживатись темно-синие глаза, словно стремясь проникнуть взглядом сквозь металлическую оболочку звездолета. Он сам боялся тех мыслей, которые возникали все чаще и чаще, но упорно возвращался к ним, и они начали казаться ему осуществимыми. Сердце билось радостно и тревожно, нетерпение становилось сильнее, неизвестность мучительнее.
      Постоянно думая об одном и том же, он, наконец, нашел, как ему казалось, верный способ решить загадку.
      Получив одобрение старших товарищей, он, как мальчик, бежал по лагерю, отыскивая командира полка.
      Остроумная мысль Широкова понравилась всем.
      – Молодец! – еще раз сказал Штерн.
      Десять минут, в течение которых ученые ожидали подполковника, показались им очень длинными.
      – Вот ведь никому не пришла в голову такая простая мысль, – заметил Лебедев.
      – Простые мысли часто оказываются самыми трудными, – сказал Ляо Сен.
      Очевидно, Широков успел по пути рассказать о предстоящей попытке, так как участники экспедиции, один за другим, поспешно подходили к палатке Куприянова.
      Вскоре явился и командир полка.
      – Прожекторная установка всегда готова, – ответил он на вопрос профессора.
      – В таком случае пошли.
      Как и в первый вечер, все столпились вокруг машины.
      Было еще совсем светло, но Куприянов и Штерн рассчитывали, что экипаж звездолета все-таки заметит луч прожектора. Ожидать, пока наступит полная темнота, у них не хватало терпения.
      – Может быть, они спят, – сказал кто-то.
      – Или не смотрят в нашу сторону!
      – Сейчас узнаем, – сказал Куприянов. – Начинайте!
      Вспыхнул прожектор – и семь коротких лучей ударились в белый корпус корабля.
      Все молча ждали. Слышалось только взволнованное дыхание людей. Минута шла за минутой, но ответного луча не появлялось.
      – Не заметили, – сказал Штерн. – Надо повторить.
      Едва он это сказал, как от корабля пришел ответ. Вспыхнул свет его прожектора и погас.
      – Один! – сказал Куприянов. – Неужели завтра?
      – Мне кажется, что это только просьба повторить, – сказал Широков. – Они не успели сосчитать.
      – Да, пожалуй, – сказал Штерн. – Для них это было неожиданно.
      – Повторите, – обратился Куприянов к подполковнику.
      Снова семь раз появился и погас луч прожектора. И тотчас же космический корабль ответил.
      Двенадцать раз!
      – Значит ли это, что они выйдут через двенадцать дней после посадки на Землю, или через двенадцать дней, считая от сегодня? – спросил Лебедев.
      И, будто услышав его вопрос, луч замигал опять.
      Девятнадцать раз!
      – Ясно! – сказал Куприянов. – Пошлите им одну вспышку в знак того, что мы поняли.
      Прожектор поставил короткую точку.
      – Весь земной шар должен быть глубоко благодарен вам, Петр Аркадьевич, – сказал Штерн.
      – Они выйдут пятнадцатого августа. Надо немедленно сообщить об этом всему миру, – сказал Куприянов.
 

      Четвертого августа днем в лагере появилась машина секретаря обкома. Козловский приезжал часто, и каждый его приезд вносил что-то новое в жизнь участников экспедиции.
      Секретаря обкома очень полюбили все за его заботу, любовь к людям и добрый, отзывчивый характер и радовались, когда видели его в лагере. Один только Широков с тревожным чувством встречал появление знакомой серой машины. Козловский безжалостно ругал его за малейшее упущение. Комендант хорошо помнил угрозу секретаря и не сомневался, что если не будет добросовестно исполнять возложенные на него обязанности, то тот приведет ее в исполнение.
      Увидя въезжавшею в лагерь машину, Широков поспешил к ней навстречу, озабоченно проверяя на ходу, нет ли где-нибудь беспорядка. Но лагерь блистал чистотой.
      С другой стороны к автомобилю подбегал дежурный по полку, так же, как и Широков, внимательно и беспокойно осматриваясь. Он по-военному четко отдал рапорт.
      – Хорошо! – сказал Козловский, узнав, что все благополучно и в лагере нет больных. – Ну, а у вас? – обратился он к Широкову.
      – Все в порядке, Николай Николаевич.
      – Вот как? Значит, подготовка к работе с гостями закончена?
      – Нет еще.
      – А вы говорите, что все в порядке, – улыбнулся Козловский. – А вы молодец! – неожиданно сказал он, крепко пожимая руку коменданта. – Как это вам пришло в голову?
      Широков понял, что секретарь обкома говорит о вчерашнем разговоре с кораблем.
      Увидев Куприянова, Козловский быстро направился к нему.
      – Профессор, – сказал он, здороваясь, – я очень сердит на вас. Почему вы мне не позвонили, получив такую важную телеграмму?
      – Какую важную телеграмму? – удивился Куприянов.
      – О приезде в лагерь иностранцев.
      – Такой телеграммы я не получал.
      – Тогда другое дело. Считайте себя оправданным. А я уже получил.
      Козловский вынул из кармана и протянул Куприянову телеграфный бланк. В этот момент появился дежурный радист и подал профессору только что полученную радиограмму.
      – Вот она, – сказал Козловский.
      Так и оказалось. Радиограмма извещала о скором приезде трех западных ученых и пяти журналистов, из числа тех, кому правительство СССР разрешило посетить лагерь. Иностранцы должны были приехать двенадцатого числа, и начальнику экспедиции предписывалось встретить их, устроить и обеспечить всем необходимым.
      Озабоченный этим известием, Куприянов молча посмотрел на Козловского.
      – Встретить, устроить и обеспечить нетрудно, – сказал секретарь обкома. – Поставим еще две палатки – и все! Труднее будет другое…
      Он взял листок из рук Куприянова и внимательно прочитал его.
      – В полученной мною телеграмме нет фамилий, – сказал он, – а здесь есть. Директор Кэмбриджской обсерватории Чарльз О'Келли; действительный член французской академии наук, профессор биологии Линьелль; профессор Стокгольмского университета Густав Маттисен…
      – Тоже биолог, – вставил Куприянов.
      – И пять корреспондентов: агенства «Франс-пресс» – Лемарж, агенства Рейтер – Дюпон, агенства «Юнайтед пресс» – Браунэлл, агенства «АДН» – Гельбах и агенства «Синьхуа» – Ю Син-чжоу. Это все первые ласточки. Будут и другие. Ю Син-чжоу, конечно, не в счет, – добавил Козловский. – А с остальными придется держать ухо востро.
      – Вы чего-нибудь опасаетесь, Николай Николаевич?
      – А вы нет? – Козловский поднял глаза на профессора. Их выражение было жестко и холодно. – Почему эту телеграмму сочли нужным прислать не только вам, но и мне, и мне даже раньше, чем вам?
      – Эти люди, вероятно, проверены.
      – Кем и как проверены?
      – Зачем же им тогда разрешили приехать?
      Козловский досадливо пожал плечами.
      – Вы что-нибудь слышали о «железном занавесе», профессор? – ответил он. – Неужели вы не понимаете, что нельзя закрывать двери? Предоставьте гостей мне, и я о них позабочусь со всех точек зрения.
      Он захватил с собой радиограмму и ушел. Куприянов видел, как он окликнул Черепанова и долго о чем-то говорил с ним.
      Встретившись со Штерном, Куприянов рассказал ему все. Старый астроном отнесся очень серьезно к его сообщению.
      – Николай Николаевич, конечно, прав. Мы часто забываем, что живем в капиталистическом окружении.
      – Неужели можно дойти до такой низости, чтобы покуситься на звездолет и его экипаж? – печально сказал Куприянов.
      – Вы помните, почему именно вас назначили начальником экспедиции? – вместо ответа спросил Штерн. – Вот то-то и оно! Мы думаем о здоровье наших гостей, а кое-кто, может быть, думает прямо о противоположном.
      Куприянов сел к столу и подпер голову рукой.
      – Дикая мысль! – сказал он.
      – Дикая, Михаил Михайлович, очень дикая. Но, к сожалению… Что поделаешь? Когда-нибудь подобные мысли никому не будут приходить в голову.
      – Мерзость! Они прилетели к нам, как к братьям, а мы…
      – Положим не «мы», а «они». К чему так обобщать понятия? Да вы не волнуйтесь, Михаил Михайлович! Козловский сделает все, что нужно. Он человек деятельный и умный. Все будет в порядке.
      – Я в этом нисколько не сомневаюсь. Меня огорчает самая возможность…
      – Что поделаешь! – повторил Штерн.
      В палатку заглянул Широков.
      – В восемь часов вечера закрытое партийное собрание, – сказал он. – В палатке красного уголка. Повестка дня – бдительность в научной работе. Докладчик – товарищ Козловский.
      Куприянов и Штерн молча переглянулись.
 

x x x

 
      Два часа продолжался доклад секретаря обкома. Сто тридцать коммунистов полка и экспедиции с напряженным вниманием слушали его. Многим этот доклад открыл глаза на опасность, угрожающую космическому кораблю со стороны тех, кто опасался его пребывания на советской земле, готов был на все, лишь бы советские ученые не узнали технических тайн, которые привез он с собой на Землю. Люди поняли, какая ответственность перед наукой и человечеством легла на них.
      Козловский закончил так:
      – Я не сомневаюсь, что межзвездный полет, осуществленный прилетевшими к нам людьми (он подчеркнул это слово), был предпринят ими с единственной целью – расширить научный кругозор, обогатить сокровищницу знания, разрешить ряд вопросов, стоящих перед их наукой. А это доказывает, что наука на их планете сильна и что человечество этой планеты не боится трудностей. Грандиозное создание их техники, которое находится перед нашими глазами, достаточное доказательство этому. Я не верю, что такое исполинское предприятие, как межзвездный полет, может быть осуществлено в условиях вражды народов, в условиях классовой борьбы, в условиях капитализма. Я верю, что члены экипажа корабля не только такие же люди, как мы, но что они наши товарищи по мировоззрению. Для меня кажется очевидным, что на их планете нет вражды народов, нет классовой борьбы, нет капитализма. Может быть, это такая счастливая планета, обитатели которой никогда и не знали этих зол. Но тогда им не известно, что такое вражда, ненависть, диверсия. Сами себя они не защитят. Это дело нас с вами. В корабле, прилетевшем к нам, мы видим осуществление нашей собственной технической мечты, доказательство того, что эта мечта не утопия, не фантазия. Люди, прилетевшие к нам, опередили нас. Они уже достигли того, о чем мы пока только мечтаем. Их прилет сыграет огромную роль в деле звездоплавания у нас на Земле, поможет нам приблизить день, когда первый межпланетный рейс станет действительностью. В этом мы видим огромное значение прилета к нам космического корабля с другой планеты. Досужие измышления западноевропейских писак и их американских коллег, которые мы с вами ежедневно читаем в газетах, оставим на их совести. Дикая мысль использовать знания наших гостей для увеличения военной мощи чужда советскому человеку. Мы радуемся прилету этого корабля и приветствуем отважных звездоплавателей во имя науки, единой для всех населенных миров, для всех разумных существ во вселенной.
      Сто тридцать человек дружными аплодисментами встретили эти слова. Собрание коммунистов лагеря закончилось в первом часу. Люди разошлись в твердой уверенности, что сумеют защитить звездолет от любого покушения на его безопасность.
      Козловский не уехал в город, а остался ночевать в лагере. После собрания он долго стоял с Куприяновым и Лебедевым возле их палатки, откуда хорошо был виден космический корабль. Всем троим не хотелось спать.
      Ночь уже давно вступила в свои права. Широко раскинулся над лагерем звездный купол, и низко над горизонтом висел широкий серп месяца. В его тусклом свете матово блестела поверхность шара. Ночной ветер дышал приятной прохладой после жаркого дня.
      – Долго ли продержится такая хорошая погода? – задумчиво сказал Куприянов. – А что, если начнутся дожди?
      – Это мало вероятно, – ответил Козловский. – В это время года у нас дожди редкость. Метеорологическая станция предсказывает, что хорошая погода продержится весь август.
      – Можно подумать, что экипаж корабля намеренно выбрал именно это место для посадки, – сказал Лебедев.
      – Может быть, они хорошо изучили нашу Землю? – сказал Козловский. – Может быть, давно знают о ней и наблюдают ее в свои телескопы?
      – Ну что глупости говорить! – раздался голос Штерна, и сам астроном показался из палатки. – Как можно разглядеть такую маленькую планету на таком исполинском расстоянии? Это совершенно невозможно. Удачный выбор места просто случайность.
      – Невольно начнешь фантазировать, – засмеялся Козловский.
      – То-то что фантазировать! – усмехнулся Штерн. – Между прочим, пора спать, – прибавил он.
      – В последнее время я совсем потерял сон, – со вздохом сказал Куприянов. – Скорей бы…
      – Ждать поезда самое скучное занятие, – сказал Козловский, – а наше положение ничуть не лучше. Раньше, когда мы еще не знали день выхода, было как-то легче. Все думали, а вдруг завтра! Теперь же остается только считать дни…
      – Почему они не выходят пока в каких-нибудь герметических костюмах?
      – На это могу ответить словами Широкова, с которым я говорил недавно на эту тему. Он думает так: или у них нет таких костюмов, или они не выходят, боясь пропустить в свой корабль воздух Земли.
      – Логичное соображение, – заметил Штерн.
      – Хочется не хочется, а ждать надо, – сказал Куприянов. – Мы тут ничего не можем сделать.
      Торопливым шагом к ним подошел Широков.
      – Михаил Михайлович, – взволнованно сказал он, – остановите их. Запретите им это делать.
      – Кого остановить? Что запретить?
      – Аверина, Смирнова и Манаенко. Они собираются пойти к кораблю и отколоть кусочек металла, из которого он сделан, чтобы подвергнуть его анализу. Я случайно слышал их разговор.
      – Что за безобразие! – рассердился Куприянов. – Словно маленькие дети. Я им скажу завтра же утром.
      – Как утром? Они собираются идти сейчас.
      – Сейчас? Ночью?..
      – Я слышал, как Манаенко говорил, что вы ни за что не позволите, но что это необходимо сделать и лучше всего ночью. Их интересует, что это за металл.
      – Возмутительно! – сказал Куприянов.
      – Результат ненасытного любопытства ученых, – сказал Козловский. – Но я их понимаю. Куда вы? – спросил он, видя, что Куприянов повернул к лагерю.
      – К ним, конечно!
      – Не мешайте им, Михаил Михайлович. Из этого все равно ничего не выйдет. Вы забыли об охране.
      – Ваша правда. Ну что ж! Это послужит им уроком. Пойдем в караульное помещение.
      Дежурный офицер встал при входе начальника экспедиции и его спутников.
      – Товарищ лейтенант, – обратился к нему Куприянов, – вы уверены, что никто не сможет пройти к кораблю через цепь?
      – Безусловно, товарищ Куприянов.
      – А что сделает часовой, если увидит, что кто-то хочет приблизиться к шару?
      – Остановит и даст световой сигнал, – ответил лейтенант.
      Он никак не мог догадаться, что послужило поводом к этому «экзамену», но считал себя обязанным отвечать на вопросы профессора.
      – А часовой не пустит в ход оружие? – продолжал Куприянов.
      – Нет, зачем же! Конечно, если его не послушаются…
      – Не волнуйтесь, Михаил Михайлович! – сказал Козловский, увидя на лице Куприянова явное беспокойство – Они же не маленькие.
      – Нет, нет! Лучше не допускать, Петр Аркадьевич, – обратился Куприянов к своему ассистенту, – сбегайте, голубчик, к ним в палатку и скажите, что я запрещаю. Слышите? Запрещаю! Категорически!
      Через пять минут Широков вернулся. За это время Козловский рассказал лейтенанту, что они решили с целью проверки бдительности караула послать к кораблю трех человек.
      Офицер молча усмехнулся.
      – Аверина и Смирнова в палатке нет, – сказал Широков. – Манаенко не знает, где они находятся. Когда я передал ему ваш приказ, он ответил, что и не собирался ходить к кораблю. А те двое уже ушли.
      Куприянов выбежал из палатки.
      Луна скрылась, и кругом была непроглядная тьма. Профессор и его товарищи напряженно прислушивались, но кругом стояла ничем не возмущаемая тишина.
      – Я никогда не прощу себе, что вовремя не удержал их, – сказал Куприянов.
      – Ничего не случится, – успокоил его лейтенант, вышедший вслед за ними. – Их остановят, вот и все. Придется только постоять с поднятыми руками.
      – Хотел бы я видеть эту картину, – засмеялся Штерн.
      Прошло минут десять – и в стороне от дороги красной искрой замелькал огонек.
      – Сигнал, товарищ лейтенант! – доложил часовой, стоявший у палатки.
      – Вижу, – ответил офицер. – Иду!
      – Мы с вами, – сказал Куприянов.
      – Нет! – резко ответил лейтенант. – Не разрешаю!
      Он исчез в темноте.
      – Обиделся, – тихо шепнул Козловский Штерну, – за то, что мы усомнились в их бдительности.
      – Почему же вы не сказали правду?
      – Почему? – пожал плечами Козловский. – Сами можете понять! Все-таки это не солидное предприятие. Два профессора…
      Минут через пятнадцать лейтенант вернулся с обоими «диверсантами», у которых был чрезвычайно обескураженный вид. Опасаясь, что Куприянов начнет выговаривать им и этим выдаст офицеру его хитрость, Козловский громко и весело сказал:
      – Ну вот! Я же говорил вам. Конечно, сразу задержали. Благодарю вас, товарищ лейтенант! Караульная служба поставлена образцово. Пошли спать!
      – А они? – спросил Куприянов, указывая на Аверина и Смирнова.
      – Задержанные останутся здесь до утра, – сухо ответил офицер.
      Козловский хохотал до слез, когда они возвращались обратно.
      – Я не могу этого допустить, – сказал Куприянов.
      – Освободить их может только Черепанов, – сказал Козловский.
      – В таком случае идемте к нему. Это вы виноваты! – неожиданно рассердился Куприянов. – Зачем было говорить, что мы хотим проверить охрану? Такие шутки до добра не доводят.
      – Вот тебе раз! – смеющимся голосом сказал Козловский. – Я же и виноват оказался. Защищай после этого честь науки.
      – Не сердитесь, голубчик! – сказал профессор. – Меня расстроила эта история. Петр Аркадьевич, где палатка?..
      Но молодого коменданта не было. Он куда-то исчез.
      – Я не знаю, где палатка командира полка.
      – Зато я знаю, – сказал Козловский. – Идемте! Но едва они прошли несколько шагов, как встретили Широкова.
      – Все в порядке, Михаил Михайлович, – сказал он. – Вот записка начальника штаба.
      – Ну и отлично, – обрадовался Куприянов. – Тащите сюда наших энтузиастов.
 

      Через два дня в лагере появились новые палатки: две были рассчитаны на троих человек и одна – на четверых.
      – Здесь будут жить корреспонденты, – сказал Козловский.
      – Но ведь корреспондентов пятеро, а не четверо, – заметил Куприянов.
      – Это верно, что пятеро, но Ю Син-чжоу мы поселим с двумя московскими журналистами, которые приедут вместе с ними. Иначе иностранные, корреспонденты, чего доброго, смогут заподозрить, что Ю Син-чжоу следит за ними. Они, конечно, знают, что он коммунист. Не следует давать им повод так думать.
      – Да! – вздохнул Куприянов. – Не следует!
      Со времени памятного ему разговора со Штерном профессор все время находился в тоскливом и одновременно раздраженном состоянии. Мысль, что жизнь гостей Земли, которых он еще не видел, находится в опасности, что их чудесный корабль может стать жертвой диверсии, действовала на него угнетающе. Он хорошо понимал, что Козловский прав, но никак не мог примириться с возможностью такой безмерной подлости.
      – Ни один из приезжающих не говорит по-русски, – продолжал Козловский. – Какими языками владеет Широков?
      – Английским и немецким, – ответил Куприянов. – Немного понимает французский.
      – Хорошо. Ну, а вы, например?
      – Я хорошо говорю на французском, английском и немецком. Знаю латинский и немного греческий.
      – Другие участники экспедиции тоже, вероятно, владеют языками?
      – Да, все. Либо тем, либо другим. Что касается Лежнева…
      – Ну, это ясно, – перебил Козловский. – О нем и Ляо Сене говорить нечего. – Он помолчал немного. – Я думаю, не надо приставлять к ним переводчиков. Разве что к трем ученым, если они этого пожелают. Корреспонденты пусть чувствуют себя свободно. Это будет самое лучшее. Вы верите, Михал Михайлович, что они действительно не знают русского языка?
      – Ах, не знаю! – Куприянов махнул рукой. – Меня все это так расстраивает.
      Утром, в день приезда иностранцев, Козловский вызвал к себе Черепанова и парторга полка – капитана Васильева.
      – Сегодня, – сказал он им, – в лагерь приезжают иностранные ученые и журналисты. Не исключено, что под видом журналиста к нам может проникнуть человек, подосланный враждебными Советскому Союзу кругами. Опасаясь усиления военной мощи СССР, эти люди готовы на все. Кое-какие сведения о готовящейся диверсии против корабля и его экипажа уже стали известны. Можно ожидать попытки уничтожить корабль и его экипаж, прежде чем мы найдем общий язык с нашими гостями. Правительство СССР учитывает эту опасность. Те, кто приедут сегодня, только первая группа. За ней будут приезжать другие. Мы не хотим закрывать двери перед учеными других стран. Прилет космического корабля касается не только нас, но всего человечества. Задача наша в том, чтобы не спускать глаз с приезжих, но только так, чтобы они этого не замечали. Конечно, охрана гостей будет осуществляться не нами. Приедут еще два «корреспондента».
      Черепанов и Васильев молча кивнули.
      – Нам надо им помочь, – продолжал Козловский. – Я настоятельно прошу вас скрыть знание иностранных языков. Вы оба владеете английским. Я хорошо знаю французский. Итак, товарищи, внимание, внимание и еще раз внимание. Прислушивайтесь к каждому слову. Старайтесь уловить тайный смысл самой незначительной фразы. Во что бы то ни стало надо предупредить злодейский замысел, если он действительно существует. Не дать совершиться несчастью. Это наш партийный долг. Весь этот разговор, разумеется, никому не должен быть известен.