На следующий день, четырнадцатого сентября, инженеры правительственной комиссии, Лежнев и два каллистянских инженера – Мьеньонь и Ньяньиньгь – вылетели из лагеря в Москву.
      Предстоявшая им задача была чрезвычайно ответственна и срочна. На советских заводах из земных материалов нужно было изготовить аппарат для резки, а затем для сварки металла, из которого был сделан звездолет.
      Как уже выяснилось раньше, для этого было необходимо прежде всего получить сплав, способный выдержать температуру в одиннадцать тысяч градусов, а таких сплавов еще никогда не изготовляли на Земле. Газ для сварочного аппарата тоже был неизвестен.
      Все понимали, что если не удастся добиться успеха, то звездоплаватели будут обречены навсегда остаться на Земле и не увидят больше своей родины. Нечего и говорить, что люди были готовы совершить невозможное, но не допустить такого конца космического полета.
      Каллистяне, несомненно, отдавали себе отчет в серьезности своего положения и понимали, что спасти их может только техника Земли, сила ее промышленности. Они, конечно, сильно волновались, но внешне ничем не проявляли этого. Их поведение и отношение к людям оставались прежними.
      Только раз Широков услышал среди них тревожный разговор. Он постарался, как мог, успокоить своих друзей и внушить им веру в благополучный исход.
      Прощаясь с Мьеньонем, Диегопь сказал ему:
      – Помните, что от вас зависит, увидим ли мы когда-нибудь нашу Каллисто.
      – Я не меньше вашего хочу ее увидеть, – ответил инженер.
      – Все зависит от того, что смогут сделать для нас, – сказал Ньяньиньгь.
      – Все! – убежденно воскликнул Широков.
      – Желать, – ответил ему Мьеньонь, – это еще не значит иметь возможность выполнить желаемое. Мы нисколько не сомневаемся в вашей готовности помочь нам, но…
      – На Земле есть все, что необходимо, – настойчиво повторил Широков. – Не сомневайтесь! Советское правительство сделает все, чтобы обеспечить вам возвращение на родину.
      – Будем надеяться, – грустно ответил каллистянин. – Ничего другого нам не осталось.
      – Анатолий Владимирович! – по-русски сказал Широков Лежневу. – Не давайте им приходить в отчаяние. Почаще говорите с ними. Могут на первых порах случиться неудачи. Поддерживайте в них бодрость и уверенность в конечном успехе.
      – Мне самому до слез жалко их, – ответил Лежнев.
      В этот день с самого утра, погода стала хмуриться. Временами накрапывал мелкий осенний дождь. В низинах не расходился ночной туман. Вершина звездолета смутно проступала в колеблющейся дымке.
      Настроение обитателей лагеря соответствовало погоде. Все были хмуры и неразговорчивы.
      Куприянов предложил каллистянам переодеться в земную одежду, но они решили остаться в своих серых комбинезонах с красными воротниками.
      Их головы были непокрыты. На Каллисто не употребляли головных уборов.
      Широков поговорил с Синьгом, вернувшимся вместе с Вьеньянем из Курска, и с его помощью уговорил звездоплавателей взять плащи с капюшоном для защиты от дождя.
      Они согласились с видимой неохотой.
      – Скоро наступит зима, – говорил Широков. – Будет очень холодно. Если вы не переоденетесь, то неизбежно заболеете.
      – Мы подумаем, – отвечали ему.
      Куприянов и Широков понимали, что если бы не угроза никогда не увидеть Каллисто, звездоплаватели не возражали бы против земной одежды. Они хотели в ожидавшей их чуждой обстановке сохранить хотя бы платье своей родины.
      В этот день утром в лагерь пришло письмо из Америки, адресованное Диегоню. Так как оно было написано по-английски и Диегонь все равно не мог без переводчика прочитать его, Козловский попросил Широкова перевести это письмо. Оно было передано из Нью-Йорка по бильдаппарату и прислано из Москвы фотопочтой.
      Американский стальной король предлагал каллистянам свои услуги. Он ручался, что в короткий срок изготовит требуемый сварочный аппарат, синтезирует нужный для него газ и вообще сделает все, что нужно для исправления «сердца» звездолета. В письме заключался тонкий намек на то, что диверсия была произведена с ведома Советского Союза.
      – Довольно неуклюжий маневр, – сказал Козловский, выслушав перевод. – А его уверенность в успехе – преждевременна.
      – Что будем делать с письмом? – спросил Широков.
      – Немедленно передадим адресату, – ответил Козловский. – Хорошо, что Мьеньонь и Ньяньиньгь еще не уехали.
      – А если… – начал Широков, но Козловский перебил его.
      – А если они согласятся, – сказал он, – то мы примем меры как можно скорее доставить их в Америку. Вот и все. – Неожиданно для Широкова он рассмеялся. – Я прошу вас, Петр Аркадьевич, передать и перевести это письмо в присутствии Лемаржа и профессора Маттисена. Они понимают английский язык. Это для того, чтобы они могли подтвердить, что письмо Диегонем получено и он знает его содержание.
      – Вы думаете?..
      – Я ничего не думаю Думать должны каллистчне.
      – А этот намек?
      – Если они не поймут, то разъясните им.
      Широков в точности выполнил поручение. Он сделал это не без тайного опасения. А что, если каллистяне согласятся? Об Америке они знают достаточно.
      – Ну что? – спросил Козловский, встретившись через полчаса с Широковым.
      – Диегонь только рассмеялся; а Мьеньонь другими словами повторил то, что сказали вы, – «неуклюжий маневр».
      Козловский пожал плечами.
      – Удивляюсь, – сказал он, – что вы так плохо понимаете их. Разве можно было в этом сомневаться?
      Письмо из Америки оказалось не единственным. Весь день приходили аналогичные письма и телеграммы со всех концов мира. Казалось, что во всех странах испытывали горячее желание помочь каллистянам в постигшей их беде. Широков добросовестно читал все эти послания Диегоню, пока каллистянин сам не попросил его прекратить чтение этих писем.
      – Мы вверили свою судьбу вам, – сказал он. – Вы наши братья. Нам и так уже надоели газеты, которые вы нам читаете.
      В лагере получались многие зарубежные газеты, и Козловский требовал, чтобы каллистяне были в курсе того, что в них писалось. Диверсия на звездолете и ранение Вьеньяня были в центре внимания мировой печати. Подавляющее большинство газет осуждали совершенное преступление и помещали на своих страницах протесты и негодующие письма Академий, научных институтов и обществ, учащейся молодежи всех стран и отдельных крупных ученых. Покушение на гостей Земли вызвало бурю негодования во всем мире. Но были и такие газеты, которые использовали сообщение о диверсии для клеветнических выпадов по адресу Советского Союза, и именно об этих газетах и говорил Диегонь.
      Оставаться в лагере больше было нельзя. Осень вступала в свои права. «Иностранный лагерь» уже ликвидировался. Некоторые его обитатели переехали в Москву, чтобы там продолжать работу, другие вернулись на родину. Пора было всем уезжать отсюда.
      Куприянов собрал совет, на котором присутствовали все каллистяне и члены экспедиции. Было решено переехать в Москву утром шестнадцатого числа.
      – А вы, Николай Николаевич, – спросил Широков, зайдя вечером в палатку секретаря обкома, – неужели нам придется расстаться с вами?
      – А зачем я вам?
      – Вы поедете в Москву? – радостно спросил Широков, увидя в глазах своего собеседника лукавые огоньки.
      – К сожалению, – шутливо ответил Козловский. – Такова уж моя горькая участь. Моя жена и то уж ворчит.
      – Вы так полюбили каллистян, – сказал Широков. – Мне очень жаль, что вы не можете сами говорить с ними. Почему вы не учитесь их языку?
      – Я его немного знаю, – по-каллистянски ответил Козловский.
      Он весело рассмеялся, видя изумление Широкова.
      – Этот язык дается мне трудно. Не то, что вам. Но я им обязательно овладею. Я хочу прочесть книги, которые они оставят на Земле, а когда звездолет прилетит вторично, я буду говорить с ними. Я твердо решил дожить до этого.
      – Если бы я знал, – сказал Широков, – то помог бы вам.
      – Мне помогал Лежнев. И не только мне. Еще один член нашей экспедиции изучает язык Каллисто.
      – Кто?
      – А этого я вам пока не скажу. Узнаете в свое время.
      На следующий день погода окончательно испортилась. Весь день шел дождь. Земля стала мокрой, вязкой, и звездоплаватели были вынуждены надеть земную обувь. Их легкие туфли, похожие на сандалии, были совершенно негодны в этих условиях.
      Последние две ночи каллистяне провели на звездолете. Они хотели проститься со своим кораблем, на котором провели одиннадцать лет.
      Утром шестнадцатого числа вертолет совершил последний рейс на вершину шара. Корабль оставался под охраной полка Черепанова. Вскоре его должны были сменить другие части.
      По распоряжению Куприянова звездолет окружали высокой оградой. Со вчерашнего дня автомашины подвозили в лагерь бревна и доски.
      Не только каллистяне, но и люди с грустью смотрели на покидаемый корабль. С ним были связаны незабываемые минуты. Но никто не сомневался, что обреченный на неподвижность звездолет рано или поздно снова будет готов к стремительному полету в межзвездных просторах; что придет время – и люди проводят своих гостей обратно на родину. Могучая техника Советского Союза справится с поставленной перед ней задачей.
      Внутри корабля, за толстыми двойными стенами, оставалось лежать тело человека, пытавшегося навеки остановить сердце металлического гиганта. Труп будет лежать там до тех пор, пока инженеры не сумеют открыть двери и выбросить его оттуда.
      Было неприятно сознавать, что звездолет – замечательное создание разума далекой Каллисто – является сейчас не чем иным, как временным гробом, но приходилось свыкнуться с этой мыслью. Изменить пока ничего было нельзя.
      Лагерь представлял собой унылую картину. Мокрые палатки стояли «нахохлившись». Всюду были лужи и невылазная грязь.
      Куприянов предложил перебраться на аэродром с помощью вертолета, и это предложение было с удовольствием принято всеми. Путешествие в автомобилях по размытой дороге предвещало мало приятного. Вертолет мог за пять рейсов перебросить всех.
      Первыми улетели иностранцы, Широков и Штерн. Кинооператор просил взять его в последний рейс, так как хотел снять отъезд каллистян из лагеря.
      Последними вылетели Куприянов, Козловский и кинооператор.
      Подполковник Черепанов и его офицеры с грустной завистью провожали их.
      – Это были незабываемые дни, – сказал капитан Васильев.
      Куприянов снова не узнал поля, на котором когда-то опустились их самолеты. Перед ним был современный, прекрасно оборудованный аэродром с бетонными дорожками.
      Самолеты, прилетевшие за ними из Москвы, уже ждали.
      – Нам бы хотелось еще раз взглянуть на корабль, – сказал Диегонь.
      – Обязательно! – ответил Куприянов, когда ему перевели эту просьбу. – Я скажу летчикам, чтобы они пролетели над звездолетом.
      В Москву улетало двадцать семь человек; десять каллистян, шестеро иностранцев, Козловский, кинооператор и девять членов экспедиции. Профессор Смирнов улетел накануне. Его вызвали в Москву телефонограммой.
      В Москве их ждали.
      Столица Советского Союза готовилась встретить гостей Земли.
      В городе находились многочисленные делегации со всех концов страны.
      Академик Неверов вчера позвонил в лагерь и сообщил Куприянову, что вечером в день приезда звездоплаватели будут приняты Председателем Совета Министров и секретарем ЦК КПСС.
 

      По предложению Штерна, каллистян поселили в обсерватории, так как это было удобно во многих отношениях.
      Широков и Ляо Сен, разумеется, были с ними.
      Приехав в Москву, они уже не застали Мьеньоня и Ньяньиньга. Лежнев, оба инженера и сопровождающие их земные ученые сразу после приезда и совещания у министра тяжелой промышленности вылетели на Уральский металлургический комбинат.
      Они не хотели терять ни одного часа дорогого для них времени. Пока окончательно не выяснится, может ли техника СССР оказать им помощь, каллистяне не могли быть спокойны.
      В Кремле тепло и сердечно встретили жителей другой планеты. Дружеская беседа продолжалась свыше трех часов.
      Ляо Сену и в особенности Широкову пришлось много потрудиться, но они справились со своей нелегкой задачей и обеспечили полное взаимопонимание.
      – Мы покажем вам все, что вы захотите увидеть, – сказал председатель Совета Министров. – Товарищ Куприянов об этом позаботится.
      По вопросу, больше всего волнующему гостей, секретарь ЦК сказал:
      – Я говорил сегодня по телефону с директором комбината. Они думают, что месяца через три – четыре аппарат будет готов. Вы не должны ни о чем беспокоиться. Все, что нужно, будет сделано, и вы вернетесь на Каллисто.
      – Передайте нашу глубокую благодарность, – попросил Диегонь.
      – Это и в наших интересах, – ответил секретарь ЦК. – Мы хотим, чтобы общение обеих планет продолжалось и впредь. Например, было бы хорошо найти способ обмена взаимной информацией. Это было бы полезно и для нас и для вас.
      – Исключительно тяжелая проблема, – заметил Манаенко (все члены экспедиции присутствовали на приеме). – Такое исполинское расстояние…
      – Соединенные усилия технической мысли двух планет, – сказал на это секретарь ЦК, – могут сделать даже невозможное возможным.
      – Было бы полезно, чтобы люди побывали у нас, – сказал Синьг.
      Широкову показалось, что при этих словах все каллистяне посмотрели на него. Он смешался и покраснел. Ляо Сен перевел эту фразу за него.
      Глава правительства улыбнулся.
      – У нас есть основание предполагать, что ваше желание будет исполнено, – ответил он.
      Прием закончился около полуночи.
      По просьбе каллистян, автомобили долго кружили по улицам Москвы. Несколько раз москвичи узнавали пассажиров, и тогда вокруг машин мгновенно собиралась огромная толпа. Приходилось останавливаться, переводить гостям слова приветствия и их ответ. Долго не удавалось тронуться дальше.
      Только в два часа ночи они, наконец, приехали в обсерваторию.
      – Вы умеете встречать друзей, – сказал Диегонь. – Мне хочется надеяться, что и нам предстоит удовольствие встречать на Каллисто людей Земли.
      – Вы же слышали, что ответил вам наш Председатель, – сказал Ляо Сен. – Это время настанет. Не правда ли, Петр Аркадьевич?
      Широков не ответил и вышел из комнаты.
      Он пошел к Вьеньяню. Каллистянский астроном сразу по приезде лег в постель. Воздушное путешествие, долгий путь по Москве, когда автомобили медленно продвигались по улицам, заполненным народом, вышедшим встречать каллистян, волнение, вызванное, этой встречей, утомили его. Лечение Синьга дало прямо волшебные результаты, но все же недавнее ранение сказалось, и Вьеньянь даже не поехал в Кремль.
      «У нас есть основания предполагать, что ваше желание будет исполнено», – повторял про себя Широков слова Председателя Совета Министров. «Что он хотел этим сказать? Неужели даже там, в Кремле, знают о моем желании?»
      У постели Вьеньяня сидел Синьг. Он рассказывал своему товарищу о приеме в Кремле. Широков услышал, как он сказал:
      – Они полны уверенности, что смогут помочь нам.
      – Так оно и будет! – Широков присел на край постели. – Как вы себя чувствуете?
      – Завтра Вьеньянь будет совершенно здоров, – ответил Синьг. – Все это простое утомление.
      – Какое впечатление на вас произвела Москва? – спросил Широков.
      – Нам еще трудно ответить на этот вопрос, – сказал Синьг. – Мы плохо видели. Встреча, устроенная нам людьми, поглотила все наше внимание. Но Москва мне лично показалась красивым городом.
      – У вас мало растений, – сказал Вьеньянь. – Многие улицы представляют собой сплошной камень. Вы на меня не обидитесь, если я скажу откровенно? Архитектура мне не понравилась. У нас в домах больше света.
      – Климат, не позволяет нам строить такие здания, как у вас, – сказал Широков. – Мы должны думать о защите от холода. Но если вы попадете в южные страны, то увидите там дома, похожие на ваши. Скоро может состояться второй полет к нам? – спросил он.
      – Не думаю, чтобы скоро, – ответил Вьеньянь. – На путь от Каллисто до Земли и обратно требуется одиннадцать лет, двадцать два по-вашему, но я не сомневаюсь, что он будет совершен. Впрочем, – прибавил он, ласково посмотрев на Широкова, – если мы не ошибаемся, может легко случиться, что второй полет состоится вскоре после первого. Если мы правильно понимаем намерения одного человека…
      Синьг засмеялся.
      – Я думаю, что мы поняли правильно, – сказал он, кладя руку на плечо Широкова.
      – Если так, – сказал Вьеньянь, – звездолет будет вторично на Земле через двадцать пять лет по вашему счету. Раньше чем через три года мы своего гостя не отпустим.
      В эту ночь Широков долго не мог заснуть. Он лежал с открытыми глазами в полной темноте и думал. Слова каллистянского астронома звучали у него в ушах.
      Двадцать пять лет!
      Половина сознательной жизни человека!
      И только три года из них пройдут там, на Каллисто. Остальные двадцать два придется провести на звездолете, в таинственной, пугающей неизвестности просторов вселенной.
      «Нужно ли это? – думал он. – Есть ли смысл тратить драгоценные годы?»
      Может быть, впервые перед ним ясно встало все, что ожидает его, если он осуществит свое желание. Отказ от всех прежних намерений, всех планов в жизни. Полный переворот его судьбы…
      Он встал и подошел к окну, поднял штору.
      Огромным заревом разливалось необъятное море городских огней. Далекими красными точками сверкали звезды Кремля. Там услышал он фразу, из которой понял, что руководители страны одобряют его намерение. Слова Председателя Совета Министров нельзя было понять иначе.
      «Это нужно! – говорил ему внутренний голос. – Половина твоей жизни пройдет не напрасно. Живое слово о жизни другой планеты, другого человечества, все, что ты увидишь и узнаешь, принесет огромную пользу людям».
      «Но достоин ли я быть избранником человечества? – встал перед ним тревожный вопрос. – Хватит ли у меня знаний, способностей и сил, чтобы успешно справиться с исполинской задачей, которую я хочу взять на себя? Может быть, кто-нибудь другой был бы полезнее на моем месте?»
      Эта мысль заставила сжаться его сердце. Он чувствовал, что не может уже отказаться от мечты, которая с такой силой овладела им. Далекая Каллисто непреодолимо влекла его к себе.
      Наступающий рассвет уже погасил все звезды на небе, а Широков все еще стоял у окна. Он знал, что сегодня его судьба решится окончательно. Сегодня он открыто скажет о своем намерении и получит ответ.
      Он думал о своей жизни, стараясь для самого себя решить вопрос, – пригоден ли он к выполнению задачи, которую сам же поставил перед собой.
      Какие у него права считать себя достойным доверия всего человечества? Разве то, что он изучил язык Каллисто? Да еще, пожалуй, его молодость.
      Но этого было так мало!
      О том, что он талантливый ученый, человек с широким кругозором, он не подумал.
      «С моей стороны даже дерзко мечтать об этом. Есть десятки людей, которые могут захотеть стать на мое место. Людей, жизнь которых дает им большее право на это. Кто я такой? Обычный, рядовой человек и хочу взять на себя такую почетную роль – представителя Земли на Каллисто».
      Он заснул с тревожным чувством, решив утром же поговорить с Куприяновым. Профессор обещал приехать в обсерваторию в девять часов утра.
 

      Нескончаемо долго тянулось для Широкова это утро. Он почти не отходил от окна, ожидая появления знакомого автомобиля. Но его все не было.
      Когда часы показали, что назначенное время прошло, а профессор все еще не приехал, Широков не выдержал и пошел к Штерну.
      Он нашел директора обсерватории в его кабинете, том самом, в котором они все провели памятную ночь на двадцать восьмое июля, когда еще таинственный космический корабль летел над Землей и неизвестно было, где он намерен опуститься.
      Словно вечность прошла с той ночи!
      Штерн был не один. Он сидел в том же кресле, и в той же позе, как и тогда, вытянув короткие ноги и скрестив руки на животе. Напротив него, на диване, сидел Козловский.
      – Разрешите? – спросил Широков, останавливаясь в дверях.
      Штерн повернул голову.
      – Петр Аркадьевич! Рад вас видеть, – сказал он таким тоном, как будто они не виделись уже несколько дней. – Садитесь!
      – Вы не знаете, когда приедет Михаил Михайлович? – спросил Широков.
      – Уже соскучились? – усмехнулся Козловский.
      – Михаил Михайлович только что звонил, – ответил Штерн. – Он немного задержится. Будет здесь часа в два.
      – Дайте мне машину. Я поеду к нему.
      – Машина всегда к вашим услугам, – ответил Штерн. – Но разве это так срочно?
      – Я не могу ждать.
      – Где же вы будете искать Куприянова? – спросил Козловский, который в продолжение всего разговора ласково и внимательно наблюдал за молодым человеком. – Не лучше ли подождать его здесь? Вы напрасно волнуетесь. Михаил Михайлович знает, что вы хотите ему сказать, как знаем это и мы. Теперь он одобряет ваше намерение.
      – Теперь?..
      – Сначала он был против. Но его убедили, что это нужно…
      – Вы не знаете, что меня мучает, – перебил Широков.
      – Возможно, – мягко сказал Козловский. – Многое может мучить человека перед таким шагом. Но вопрос о вашей пригодности к роли представителя Земли на Каллисто… – Широков в изумлении посмотрел на секретаря обкома. Козловский улыбнулся, -… давно обсужден и решен положительно, – докончил он.
      Штерн положил руку на руку Широкова.
      – Отбросьте от себя все сомнения, – сказал он, – Наша планета может только гордиться, что ее представителем будет такой человек, как вы. Велика и почетна задача, стоящая перед вами. Я дорого дал бы за то, чтобы быть на вашем месте, но годы… Идите вперед не оглядываясь!
      – Ну так как же? – спросил Козловский. – Поедете искать Куприянова?
      – Я подожду его, – сказал Широков.
      – Михаил Михайлович хорошо знает вас, – сказал Штерн. – Он первый догадался обо всем. Правда, он противился вашему намерению, но потом, как вам сказал Николай Николаевич, понял, что это разумно и нужно. Вопрос был рассмотрен со всех сторон. Вам об этом не говорили потому, что мы не хотели влиять на ваше решение. Мы и так были уверены в нем. Если бы вы передумали… Да что глупости говорить! Разве можно отказаться от такого великого дела! Вопрос заключался только в том, как отразится на вашем здоровье пребывание на Каллисто. По этому вопросу Куприянов советовался с Синьгом, и они пришли к заключению, что все будет в порядке…
      – С Синьгом?
      – А с кем же еще? Каллистяне очень полюбили вас и рады, что именно вы хотите посетить их родину.
      – Почему вы не сказали мне об этом раньше?
      – А почему вы сами молчали? Единственное, что нас смущало, – это то, что вы полетите один.
      – Смущало?..
      – Да, но теперь больше не смущает, – сказал Штерн. – У вас нашелся товарищ.
      Широков стремительно выпрямился.
      – Кто? – порывисто спросил он.
      Мгновенно мелькнуло воспоминание… Козловский изучал язык Каллисто… Неужели он?!.
      – Георгий Николаевич Синяев, – ответил Штерн. – Его влечет то, что вас должно пугать, – двадцать два года полета на космическом корабле.
      – Синяев…
      – Вы как будто разочарованы? – спросил Козловский.
      – Нет, но я думал… Мне показалось…
      – Что это буду я? Скажу откровенно, имел такое намерение, но мне дали понять, что этого не следует делать. Я ведь не ученый и не могу принести большой пользы.
      – Георгий Николаевич проделает на звездолете огромную работу, – сказал Штерн. – На корабле хорошие астрономические инструменты, и у него с избытком хватит дела на все двадцать два года. А вы получите товарища, с которым легче будет перенести долгую разлуку с Землей. Что ни говорите, а это нелегко. Вдвоем будет легче.
      – Синяев не знает языка каллистян.
      – Знает, правда, еще плохо, – сказал Козловский. – Вы помните, в лагере я говорил вам, что, кроме меня, еще один человек берет уроки у Лежнева.
      – Давно он задумал это?
      – Вероятно, тогда же, когда и вы. Но сказал об этом перед отъездом из лагеря.
      – Это очень неожиданно, – сказал Широков. – И для меня очень радостно. У Георгия Николаевича есть семья?
      – Да. Он, как и вы, не женат, но его родители живы. У него есть сестра и два брата. Ему указали на это обстоятельство, но он остался при своем решении. Я был у него, и он при мне говорил с ними. – Козловский нервно потер руки. (Широков хорошо знал этот жест, выражавший волнение.) Конечно, родителям тяжело. Они могут никогда больше не увидеть сына. Двадцать пять лет – не шутка. Его отец, старый коммунист, участник гражданской войны, понимает, что сын идет на великий подвиг. Он одобряет его. Сестра… братья, конечно, но мать… Что тут можно сделать? Но он тверд.
      – Ему, должно быть, гораздо тяжелее, чем мне, – задумчиво сказал Широков.
      Он сам был одинок. Его родители погибли во время Великой Отечественной войны в блокированном Ленинграде. Братьев и сестер не было.
      Он был теперь совсем спокоен. Его желание встретило полное понимание и сочувствие. Куприянов, разговора с которым он боялся, по словам Козловского, не будет его отговаривать. Неожиданное известие, что он не окажется один на звездолете и на Каллисто, было не только приятно. Когда ему сказали, что у него есть товарищ, он понял причины своих колебаний. Это был страх перед полной оторванностью от людей, полным одиночеством среди каллистян, все же чуждых и не совсем понятных существ. Лететь на Каллисто вдвоем с молодым астрономом – это совсем не то, что одному.