— Сколько времени прошло между твоим сигналом и ответом?

— Представь себе, Машенька, — с обычной своей манерой шутить по всякому поводу, ответил Кривоносов, — я тоже подумал об этом. Странное совпадение, не правда ли? И спросил Игоря Захаровича…

Мария Александровна повернулась к командиру корабля, который стоял тут же.

— Ровно столько, сколько нужно радиоволне, чтобы пройти расстояние от нас до Марса в оба конца, — ответил на се безмолвный вопрос Игорь Захарович.

Это был невысокий плотный мужчина лет сорока. Высокий лоб, массивные нос и подбородок, узкие удлиненные глаза, наполовину скрытые прищуренными веками, твердо сжатая линия губ выдавали в нем ум и непреклонный характер. Он был одет так же, как все остальные, — в коричневый кожаный комбинезон, из-под воротника которого выглядывали белоснежная рубашка и аккуратно завязанный галстук. Волосы гладко причесаны на боковой пробор.

— С Марса! Не может быть!

— Почему не может? Вас смущает расстояние? — Командир корабля всем говорил “вы”. — Действительно, для такой связи нужна фантастическая, с нашей точки зрения, мощность станции. Но на Земле прошло тысяча восемьсот лет, не надо забывать этого.

— А наша радиограмма?

— Я уверен, что это просто совпадение. Но даже если наша передача дошла, в этом нет ничего удивительного. Пеленгатор точно направил волну к неизвестной нам станции. Имея в своем распоряжении сверхчувствительные приемники, они могли принять се. Даже при той мощности, которой обладают наши генераторы. А вот что мы смогли принять их первую передачу, не нам адресованную, вот это показывает, что их генераторы не имеют ничего общего с теми, прежними.

— А может быть, они послали радиограмму именно нам? Если у них все другое, все более мощное, то могут быть и телескопы, в которые можно заметить нас.

— Предполагать можно все, — пожал плечами командир, — Но все же это маловероятно. Если они хотели говорить с нами, бесполезно было применять новую азбуку, которую мы не знаем и понять не можем.

— Есть другое предположение, — сказал Кривоносов, — Они могли говорить не с нами, а с другим космическим кораблем, находящимся в нашем направлении.

Вторичное пожатие плеч послужило ответом радиоинженеру.

— Не все ли равно, — сказал немного спустя Игорь Захарович, — говорят ли они с кораблем, Землей, Луной, Венерой. Только не с нами.

Девять человек были сильно взволнованы. Пусть радиограмма не им предназначена — это был голос земных людей после восьми лет разлуки. Один только командир был совершенно спокоен, по крайней мере, внешне.

— Только не с нами, — повторил он, выходя из рубки. И вдруг все услышали характерный звук работы автоматического ключа радиоаппарата.

— С нами! — торжествующе крикнул Михаил Кривоносов, стремительно поворачиваясь к приемнику. — Верните командира! Передача! Морзе!

На ленте, одна за другой, появлялись тирс и точки. Неизвестный оператор работал четко.

Десять человек читали каждый про себя: “Кто говорит? Кто говорит? Отвечайте!”.

Игорь Захарович, бледный и сосредоточенный, произнес чуть слышно:

— Отвечайте, Михаил Филиппович! Уверенный стук ключа зазвучал в рубке, складываясь в слова:

— Космолет “Ленин”… Космолет “Ленин”… Подходим к орбите Плутона… Дайте указания… Перехожу на прием.

Главная база очистительных отрядов была расположена на астероиде Церера, в самом центре работ, производимых людьми уже шестьдесят пять лет.

Вначале базой служила одна из ракет, неподвижно стоявшая на планете. Но со временем здесь вырос целый городок. Огромную площадку для стартов и финишей рабочих кораблей кольцом окружали приземистые здания, выстроенные из прозрачного, но крепкого, как сталинит, пластического стекла. В них годами жили работники отрядов, в одиночку или семьями. Городок был снабжен всеми удобствами, присущими девятому веку Новой эры.

С Землей и Марсом Цереру связывали линии межпланетного сообщения, по которым регулярно “ходили” пассажирские ракеты.

Планету окружала плотная атмосфера, по составу тождественная с земной. Из-за малого поля тяготения эта атмосфера непрерывно рассеивалась в пространстве, и се, тоже непрерывно, пополняли многочисленные автоматически действующие “заводы воздуха”. Мощные установки перерабатывали в газ недра самой планеты, и им не нужно было доставлять сырье откуда-нибудь извне. Гранит, базальт, металлы — все превращалось в водород, азот, кислород, гелий.

Церера медленно, но неуклонно “таяла”. Но се масса была так велика, что материала для переработки хватило бы на сотни лет.

Люди не собирались жить здесь так долго. По плану работу надо было закончить через восемьдесят лет. К этому сроку весь пояс астероидов между орбитами Марса и Юпитера должен был исчезнуть. Церера предназначалась к уничтожению последней.

Искусственное солнце грело и освещало маленькую планету, обходя ее за время, привычное людям, — за двадцать четыре часа.

На Церере можно было находиться без защитных костюмов Только обувь приходилось снабжать толстыми и тяжелыми свинцовыми подошвами, чтобы люди не взлетали высоко над землей при каждом шаге.

Те, кто жил здесь долго, так привыкали, что чувствовали себя, как на Земле. Даже на Марсе условия жизни гораздо меньше напоминали земные.

Атмосфера отчасти защищала население планеты от метеоритов. Но независимо от нее падение метеорита на поверхность Цереры рассматривалось как чрезвычайное происшествие, как своего рода брак в работе. За последние сорок лет это случилось всего три раза, и сообщение об этом событии прозвучало на Земле так же, как могло прозвучать в старину сообщение о пожаре в депо пожарной команды.

Как везде и всюду, где жил современный человек, арелеты бороздили небо Цереры, способные облететь се кругом за полчаса.

Такие же базы, как на Церере, работники очистительных отрядов построили на астероидах Палладе, Весте и Эйномии.

На Юноне, Гебе, Ирисе и некоторых других крупных астероидах находились промежуточные ракетодромы, обслуживаемые автоматическими установками. Из-за невозможности окружить их атмосферой люди на них не жили, но на всякий случай там были сооружены подземные герметически закрытые помещения, могущие служить местом отдыха для экипажей рабочих кораблей.

Обстановка, созданная людьми на когда-то пустынной, безжизненной, лишенной воздуха Церере, была настолько удобна, что совсем недавно сюда решили перевести космодиспетчерскую станцию, находившуюся до этого на спутнике Юпитера — Ганимеде.

Чтобы работе не мешали мощные станции телеофсвязи и многочисленные установки радиосвязи между портом и рабочими кораблями, диспетчерская расположилась на другом полушарии Цереры и стояла одиноко среди хаотического нагромождения скал и остроконечных пиков, похожих на шпили погрузившихся в почву старинных соборов.

Жилое и рабочее здания станции находились близко друг от друга и составляли почти что один дом. Вокруг высоко в небо поднимались мачты с постоянно направленными и управляемыми антеннами. Очертания конструкций, поднятых на высоту более семисот метров, едва различались глазом на фоне темно-синего, почти фиолетового, вечно безоблачного неба.

Чуткие “уши” станции день и ночь прислушивались к звукам, идущим из Космоса, — не раздастся ли сигнал возвращающегося корабля.

На расстоянии около километра от крайних мачт, на скалистой равнине, виднелся странный предмет, назначение которого трудно было бы понять.

Блестевшие золотым металлом, лежали три гигантских кольца, вложенные одно в другое и пересеченные узкой поперечной трубой. Диаметр наружного кольца достигал двухсот метров. К оборудованию космостанции кольца не имели никакого отношения.

На станции постоянно жили двенадцать дежурных диспетчеров. Двое из них находились в рабочем здании, остальные отдыха ли. Весь персонал сменялся каждые полгода.

Так было всегда. Люди не помнили времени, когда космодиспетчерской не существовало. Так было здесь, на Церере, так было да Ганимеде, а еще раньше — на Плутоне. Так было уже полторы тысячи лет.

Это была совсем особая профессия, единственная в своем роде. Диспетчерами могли быть люди, обладавшие особыми знаниями. Как правило, люди, посвятившие себя этой работе, уже никогда не меняли рода деятельности. Они становились космодиспетчерами на всю жизнь.

Станция предназначалась для того, чтобы руководить финишами космических экспедиций — делом, начатым отдаленными предками современных людей.

Первая фотонная ракета — “Ленин”, казавшаяся сейчас архаическим пережитком, покинула Солнечную систему восемнадцать веков тому назад, в начале двадцать первого века христианской эры. Точного срока се возвращения никто не знал. В списке станции она значилась под номером первым.

Вслед за “Лениным” покинули Землю и Солнце другие корабли.

За восемнадцать столетий шестьсот сорок экспедиций, одна за другой, устремлялись в бездну пространства с различными целями и задачами. Больше половины из них давно вернулось. Четыре, которых ждали триста и двести лет назад, по-видимому, погибли, двести шестнадцать находились в Космосе.

Относительно двухсот пяти срок возвращения был приблизительно известен. Об одиннадцати, самых первых, ничего не знали.

Их ждали — так же, как ждали и двести пять более поздних.

Техника звездоплавания менялась и совершенствовалась из века в век. Старые конструкции звездолетов, принципы их движения сдавались в архив. Появлялись новые. Последний корабль, покинувший Землю год назад, не имел уже ничего общего с тем, первым, построенным на заре космонавтики.

Но как бы ни устарели космолеты, они существовали и должны были вернуться в Солнечную систему. Их надо было принять.

Точно в музее истории космических перелетов, в пространстве находились корабли всевозможных конструкций — живая иллюстрация звездолетостроения за восемнадцать столетий.

В них были люди. Они родились и выросли в разнос время, говорили на разных языках, являлись представителями человечества Земли почти каждого из протекших веков.

Аппараты связи кораблей отличались друг от друга, обладали различной мощностью, различным принципом действия, разной азбукой и системами сигнализации.

Корабли приводились в движение различными силами: фотонного излучения до антигравитации. Их величина, вес и скорости посадки были различны.

И это обязаны были в совершенстве знать космодиспетчеры.

Гравитационный корабль можно было посадить где угодно, хотя бы в порту Цереры, но фотонную ракету следовало направить туда где ее приземление не причинит вреда. Корабль последней конструкции опустился бы незаметно, более старый мог могучей силой реактивных струй разрушить близлежащие постройки.

Каждому кораблю надо было указать место посадки, послать туда встречающий корабль, обеспечить прибывших доставкой на Землю после обязательного карантина, если экипаж высаживался на другие планеты вне Солнечной системы.

Всем этим ведали диспетчеры.

Они должны были понимать все языки, на которых говорили экипажи ожидаемых кораблей, уметь пользоваться всеми способами связи всех веков, знать где, когда и что именно строилось на всех планетах Солнечной системы и их спутниках, где и в какое время могли находиться там люди.

Годы проходили без прилета какого-либо корабля из Космоса. Но диспетчеры всегда были в полной готовности встретить любой из них. В любую минуту “на горизонте” мог показаться корабль, и решение должно быть принято быстро, точно и безошибочно.

Станция находилась на Церере, но се “глаза” — сверхмощные локационные установки — были расположены далеко от нее, на Плутоне, на крупных астероидах второго, внешнего, пояса Солнечной системы.

Без людей — совершенные автоматы зорко следили за прилежащим пространством, ожидая приближение космолета. Непрерывно действующая связь позволяла диспетчерам непосредственно видеть на экранах всю “местность” вокруг Солнца и его планет.

Если один из локаторов замечал едва различимую точку космолета, он не выпускал его больше из “поля зрения”. Связанная с ним управляемая антенна на Церере автоматически поворачивалась к замеченному объекту.

Канал связи устанавливался быстро и точно. Оставалось ждать, пока корабль приблизится настолько, что будет возможно обменяться с ним первыми словами.

“Ленин” был замечен задолго до того, как была послана радиограмма непонятным набором точек, так удивившая его экипаж.

Различить на таком расстоянии контуры космолета и установить, какой именно из них приближается, было невозможно. Корабль казался тускло блестевшей точкой. Диспетчеры не знали, с кем они имеют дело.

Как только было установлено, что замеченный предмет действительно космолет, а не крупный метеорит, сообщение об этом было немедленно послано на Землю и Марс. Немного спустя о приближении корабля из Космоса узнали все люди, где бы они ли находились в Солнечной системе.

Прибытие космического странника всегда было волнующим событием. Какие новые тайны Вселенной удалось ему открыть? Что несет он людям? Чем обогатится наука? Эти вопросы одинаково интересовали всех.

В помещении главного пульта станции собрались вес двенадцать диспетчеров. Всем было крайне интересно наблюдать, как приземлится этот корабль. По традиции, установившейся в незапамятные времена, тс, кто первыми замечали возвращающийся корабль, должны были сами установить связь с ним, сами распорядиться его посадкой.

И хотя им предстояли долгие часы, а бывало, что и дни утомительной бессменной работы, на них смотрели с завистью.

Эти часы дежурств были смыслом их работы Ради них люди посвящали жизнь профессии космодиспетчера. Многие из них в прошлом так и уходили из жизни, не встретив ни одного корабля. Принять космолет! Это было постоянной и заветной мечтой. В этот день, ранним утром Цереры, дежурили, как всегда, двое — Радий и Леда. Они были еще совсем юными, только три года назад окончили диспетчерскую школу. И вот именно в их дежурство показался космолет. Какое счастье!

Среди персонала станции были пожилые опытные диспетчеры. Один из них принял восемь лет тому назад корабль четвертого века Новой эры. Но Радий и Леда знали, что никто не отменит тех распоряжений, которые они дадут командиру корабля. Они одни отвечали за все, что случится в ближайшее время.

Прошло два часа после первого сигнала, полученного с Плутона. Узконаправленная антенна шестой мачты давно уже повернулась в сторону космолета. Все было готово для связи.

Но корабль находился еще очень далеко — на экране едва Различалась серебристая точка. Тонкая стрелка указателя расстояния стояла как будто на одном месте.

— Они подходят с давно включенными двигателями торможения, — сказал Радий. — Значит, это не новейший корабль.

—Мне кажется, — ответила Леда, вглядываясь в экран, — что мы сидим не сам корабль, а только огонь его дюз.

— Дюз? — удивился Радий. — Ты предполагаешь, что это такой древний корабль?

— Мне так кажется. Посмотри сам, точка не ясно очерчена. Она словно колеблется.

— Да, это верно, — сказал один из диспетчеров после нескольких минут внимательного наблюдения. — Попробуйте включить максимальный ингалископ.

— А не рано?

— Нет, самое время.

Радий выполнил совет старшего товарища.

Точка на экране увеличилась, расплылась, превратилась в неясное пятно. Но все сразу убедились, что Леда была права. Виден был не корабль, а отблеск пламени, испускаемого тормозными двигателями. Но нет… это было не пламя, а свет… свет!

— Фотонная! — крикнул Радий, не скрывая больше охватившего его восторга.

Только подумать! Встретить не просто корабль, а один из тех, первых одиннадцати, ставших уже легендарными пионеров звездоплавания!

— Сейчас же сообщить всем! — сказала Леда.

Три человека кинулись исполнять ее приказание.

Сенсация! Из ряда вон выходящая сенсация! Там, где виднелось только неясное пятно света, находился, приближался к Солнцу, возвращался на родину корабль, несущий на себе…

— Там современники Дмитрия Волгина, — дрожащим от волнения голосом сказал Радий.

Через час не осталось места никаким сомнениям. Возвращались люди, покинувшие Землю восемнадцать веков тому назад.

Если они и не были современниками Волгина в полном значении этого слова, то вес же были людьми близкими ему, родившимися примерно в одно время. Сто лет — это не слишком много.

Различным путем пришедшие в девятый век Новой эры, человек двадцатого века и люди двадцать первого встретятся в новом для них мире — новом в равной степени как для него, так и для них!

— Волгин не будет больше чувствовать себя одиноким среди нас, — сказала Леда.

— Да, это счастье для него, — отозвался Радий.

— Хорошо бы сообщить ему лично!

— Неужели этого не сделали? Будь спокойна, он уже все знает.

Космолет приближался. Теперь они могли следить за ним по указателю расстояния. Подходило время связи.

Космодиспетчеры знали, что четыре первые фотонные ракеты — “Ленин”, “Коммунист”, “Земля” и “Солнце” — имели старые системы радиотелеграфа, по азбуке Морзе. С семью другими можно было говорить по единой системе космических сигналов визуального телеграфа. Для связи с первыми пришлось бы прибегнуть к старому русскому или английскому языкам. Радий и Леда знали эти языки в той мере, насколько это было необходимо им для передачи указаний командирам кораблей.

Для “Ленина” и трех последующих ракет был заранее подготовлен обстоятельный текст радиограммы, которую надо было только автоматически передать, внеся в нес необходимые коррективы. Для разговора со всеми другими космолетами никаких подготовленных текстов не требовалось. Диспетчеры знали систему сигналов наизусть.

Хотя Радий и Леда даже не думали, что им так повезет, и были убеждены, что показавшийся корабль не принадлежит к четырем первым, они все же выполнили тс действия, которые предусматривались инструкцией, — достали текст радиограммы и подготовили к работе автомат. Леда принялась за проверку текста.

— Где ты думаешь посадить его? — спросил Радий. — На Плутоне или на Ганимеде?

Леда подняла голову и усмехнулась.

— Это что, — спросила она, — очередная проверка моей компетенции, или ты действительно не знаешь, что на Плутоне работает несколько экспедиций, о местонахождении которых мы не имеем сведений. Хорошо, я не сержусь на тебя, — прибавила она, видя смущение на лице Радия. — На Ганимеде много новых построек. Значит, и там нельзя. Ведь корабль фотонный.

— Значит, на Европу note 3 ?

— Конечно, я уже заменила в тексте слово “Плутон” словом “Европа”. Полагаю, что командир корабля знает это название. Оно очень древнее. Как ты думаешь?

— Это что, — лукаво спросил Радий, — проверка моей компетентности, или ты действительно не знаешь, что названия планет и их спутников не менялись больше двух тысячелетий?

Все, кто был в помещении главного пульта, рассмеялись.

— Квиты! — сказала Леда. — Итак, на Европу. Начинай вызов! А я свяжусь с Марсом. Там как раз находится подходящий ракетоплан. Он их встретит.

— А карантин?

— Как всегда, на Ганимеде.

Навстречу космолету полетели сигналы единого космического кода. На экране приемника корабля они должны были превратиться в разноцветные кружки и точки. Слова привета и главный вопрос — кто?

На станции еще не догадывались об истине. Слишком невероятным казалось появление одной из первых ракет, которые всеми считались безвозвратно затерявшимися в пространстве. Их ждали но не верили в то, что они смогут вернуться. Между четырьмя первыми и семью последующими фотонными кораблями была огромная разница в мощности.

Все двенадцать диспетчеров были твердо уверены, что приближающийся корабль не “Земля” или “Солнце”, а один из семи.

Они ждали ответа, внимательно следя за экраном, не зная, что там, в радиорубке космолета, посланные ими слова превратились в ничего не говорящие одинаковые черные точки.

Но находиться в неведении пришлось недолго.

Когда прошло время, нужное радиоволне, чтобы дойти до корабля и обратно, неожиданно заработал аппарат новейшей конструкции, предназначенный для приема и отправления радиограмм по самой старой из когда-либо существовавших систем радиосвязи — по азбуке Морзе.

Радий кинулся к аппарату с такой стремительностью, что едва не сбил с ног кого-то стоявшего на пути.

Все поспешили за ним.

На матовом стекле приемника уже чернели слова… на старом русском языке: “Повторите! Повторите! Повторите!”.

Тире и точки радиограммы автоматически превратились в буквы. Но всем стало ясно, что неизвестный им радист космолета работал не телетайпом, а простым ключом.

— Одна из четырех… — прошептал кто-то за спиной Леды.

От волнения Радий пропустил традиционные слова привета.

— Кто говорит? Кто говорит? Кто говорит? Отвечайте! Леда бросилась к аппарату “ЧН” (“Чрезвычайная новость для всей Земли”).

Полчаса! И всю Землю облетела сенсационная весть.

Люди прекратили обычные разговоры. Домашние экраны, заменявшие давно исчезнувшие газеты и журналы, очистились в мгновение ока. В напряженном ожидании застыли миллионы и миллионы людей. Прямая связь Земли и Цереры, перехваченная мощной станцией Марса, сразу прекратившей все передачи, словно застыла в ожидании.

Кто?!.

“Ленин”, “Коммунист”, “Земля” или “Солнце”?..

Космодиспетчерам никогда еще не приходилось испытывать такого напряжения. Ведь сама их служба, казавшаяся им созданной в баснословном прошлом, появилась через несколько веков после отлета этого корабля!

Одна из первых фотонных ракет, созданных людьми! Несовершенная, маломощная, выглядевшая рядом с современными космолетами допотопным тепловозом, именно она победоносно возвращалась из Космоса, из далеких глубин Галактики!

— Странно и страшно думать, — сказал один из диспетчеров, — что возвращается едва одна трехтысячная часть первоначальной ракеты. Все остальное они превратили в фотонное излучение.

— Тогда еще не знали других способов использования аннигиляции, — отозвался другой.

— Внимание! — сказал Радий. — Время истекает.

Матовое стекло было еще пусто. Но они смотрели на него так напряженно, что им казалось, что они видят стремительно летящую к Церере радиоволну.

И их волнение было столь велико, что все двенадцать человек без всяких внешних проявлений чувств встретили появившиеся наконец слова: “Космолет “Ленин”… Космолет “Ленин”…”

Последняя буква длинной радиограммы, переданной с Цереры три раза подряд, легла на узкую полоску ленты отчетливой черной черточкой.

Аппарат смолк.

Экипаж космолета трижды прочел каждое слово. Они могли бы с тем же напряженным вниманием прочесть долгожданную радиограмму и в четвертый, и в пятый раз. Сухой технический текст казался им, так долго оторванным от людей, красивым и звучным, как лирическая поэма.

Для Виктора Озерова, находившегося на пульте управления, сообщение Земли передали три раза по линии внутренней связи.

Двенадцать человек долго молчали. Каждый из них по-своему переживал волнующий момент.

Связь установлена! Космический рейс закончен!

Они ждали этого часа восемь лет.

Остались позади томительные годы полета во мраке и пусто-вселенной, в холоде пространства. Ушло в прошлое сознание затерянности в безграничной бездне и жуткие иногда мысли о том, что каждый прожитый ими день равен там, на Земле, семи половиной месяцам.

Все стало на свое место, все обрело будничную реальность.

“Церера. Космодиспетчерская станция. 18 сентября 860 года По вашему счету — 3860 г.

Командиру космолета “Ленин” — Второву.

Сообщаем данные посадки вашего корабля…”

Так начиналась радиограмма.

3860! Они это знали, но каждый из них вздрогнул, когда бесстрастным набором тире и точек “прозвучала” эта цифра в тишине радиорубки.

Итак, свершилось! Не оставалось места ни надежде, ни сомнениям. Прожив восемь лет по часам корабля, по биению своего сердца, они, ступив на Землю, сразу постареют на восемнадцать веков!

Они знали, на что шли. То, что случилось сейчас, было известно в день старта. Почему же мучительно сжалось сердце и невольный страх холодом прошел по спине? Одно дело теория — совсем другое практика! Легко рассуждать — трудно испытать на себе!

Дата, сообщенная деловым языком диспетчерского приказа, перечеркнула прошлую жизнь, отбросила ее в глубь столетий, встала на жизненном пути каждого члена экипажа космолета “Ленин” зловещим пограничным столбцом, от которого можно было идти только вперед, — возврата не было!

Впереди — новая, неведомая жизнь!

3860!

— Я родилась в две тысячи десятом году, — чуть слышно сказала Мария Александровна Мельникова.

Михаил Кривоносов остался верен себе даже в этот момент.

— Ну и стара же ты, мать моя! — сказал он.

И, как ни странно, эта не совсем удачная шутка рассеяла гнетущее впечатление от давно ожидаемой, но все же неожиданной даты радиограммы. Люди словно ожили.

— Ну вот мы и дома, — сказал Крижевский.

— Дома? — донесся с пульта голос Виктора. Тоска и боль зазвучали в этом слове, — Никогда и нигде мы не будем больше дома. Запомните это

Командир корабля повернулся к экрану, но тот вдруг погас. Виктор не желал ничего слушать. Второв молча пожал плечами.

— Конечно, дома, — с оттенком недоумения сказал Крижевский. — Полет окончен.

Инженер Джордж Вильсон улыбнулся и сказал по-английски (за восемь лет он так и не выучился русскому языку):

— Остался “пустяк”. Пролететь всю Солнечную систему…

Но Крижевский все же был прав. Они могли считать себя уже дома. Между кораблем и Землей протянулась надежная нить радиосвязи. Они не были больше вдали от людей, они обменялись с ними мыслями.

Двенадцать человек вернулись в человеческую семью.

Пусть сообщение передано еще не с самой Земли, а только с Цереры — это не имело значения. Они воспринимали его как голос Земли.

И разве могло быть иначе?

Уже восемь… нет, тысячу восемьсот лет тому назад люди освоились с Солнечной системой и всюду в се пределах чувствовали себя почти что “дома”. Когда “Ленин” стартовал в свой далекий путь, понятие “родина” постепенно переставало отождествляться с планетой Земля, а принимало более широкий смысл — Солнечная система. За восемнадцать столетий это почти что космическое представление о родине должно было еще более окрепнуть.

— Мы — дети Солнца! — любил повторять Игорь Захарович Второв.

Его товарищи слышали эту фразу постоянно все восемь лет. Но только теперь, когда они лицом к лицу столкнулись именно с этим понятием, они начали догадываться, что командир корабля и начальник экспедиции намеренно, с определенной целью, внушал им эту истину. Второв хорошо понимал, понимал с самого первого дня полета, как тяжела будет неизбежная перемена в облике Земли, как трудно будет осознать, что прежней Земли они никогда больше не увидят, и старался приучить всех к мысли, что какие бы перемены ни произошли, они вернутся на родину — к Солнцу.

В отношении девяти членов экипажа он достиг цели. Девять человек воспринимали возвращение в Солнечную систему как возвращение на родину. Десятым был сам Второв.

Но двое не могли пересилить себя.

Виктор Алексеевич Озеров и Мария Александровна Мельникова мучительно тосковали о прошлом. Предстоявшее свидание с новой Землей не радовало их.

Особенно резко это проявлялось у Виктора.

Чем ближе подлетал космолет к Солнцу, тем мрачнее становился старший штурман, тем чаще раздражали его разговоры о Земле.

Накануне установления радиосвязи он не выдержал и высказал все, что накопилось на сердце.

— Не понимаю, что радует вас, — сказал он с горечью. — Мы видели планеты Веги и 61 Лебедя. Только одна из них оказалась населенной разумными существами. Остальные были необитаемы, безжизненны, мертвы. Мы с радостью покидали их, даже Грезу. Вы хотели бы вернуться обратно? Нет? Почему же вы стремитесь к Земле? Она так же чужда нам, как и Греза. Вам кажется, что люди Земли такие же братья для вас, какими они были прежде. Но это совсем не так. Они не будут понимать вас, и между вами и ими не будет ничего общего. Было бы лучше, если бы вместо Земли впереди снова была Греза. Ее обитатели чужды нам, но мы и не ждем от них ничего общего с нами. Я хотел бы вернуться к ним… — вырвалось у Виктора. — По крайней мере, я не испытывал бы столь острого чувства отчужденности, которое уже появилось, а на Земле только усилится. Поймите, нас ждет не Земля, а чужая незнакомая планета!

Никто ни слова не возразил Виктору. Говорить с ним на эту тему было бесполезно.

Немного спустя Игорь Захарович сказал Мельниковой:

— И вас, и Озерова не следовало зачислять в наш экипаж. Здесь была допущена ошибка, психологический просчет. Но вы виноваты сами. Зачем вы настаивали, зачем согласились? Вы хорошо знали…

— В отношении меня дело обстоит не столь уж страшно, — ответила командиру Мария Александровна. — Я примирилась с тем, что нас ожидает. Меня не радует возвращение на Землю, это верно, но я не делаю из этого трагедии.

— Меня беспокоит Виктор, — озабоченно сказал Второв.

— Обойдется Это одна из форм космической травмы. У нас все в той или иной степени отдали дань этой болезни. Кроме вас, — добавила она с уважением в голосе. — Вы один оказались невосприимчивым к влиянию Космоса. Все пройдет, когда мы ступим на Землю. Я глубоко уверена, что перемены не столь уж значительны. Виктор освоится и перестанет стремиться в новый полет.

— Он стремится обратно?

— Да, он говорил об этом. Он считает, что на Земле ему нечего будет делать. Он хочет сразу лес проситься в новую экспедицию Куда угодно, хоть в соседнюю Галактику или еще дальше.

— Вот как! — задумчиво протянул Второв.

— У Виктора, — продолжала Мельникова, — возникают странные идеи. Вы знаете, о чем он чаще всего думает? О встрече с нашими современниками. Он несколько раз говорил мне, что только надежда на эту встречу даст ему силы.