Взывая из бездны

Взывая из бездны

От автора 

Эта книга долго пылилась на поверхности моего жёсткого диска. Будучи написаной ещё в далёкие… уже даже не помню насколько далёкие года, но ориентировочно 2000-2002. У неё был долгий путь, ибо ей суждено было стать моим первенцом. Не помню, почему я её всё не выкладывал на обозрение, хотя с тех пор написал ещё не одну книгу.

Меж тем, вы видите перед собой мою самую первую книгу. Название и сюжет её много раз менялись, дополнялись и дорабатывались. Сначала это было что-то вроде небольшого рассказа, которому в процессе создания стало тесно в жёсткой кожуре рассказа. И он стал расти. Из-за того, что лично моё мировоззрение успело не один раз поменяться за те несколько лет, что ушли на создание этого, сюжет и стилистика меняются от главы к главе, уходя в разнос.

Что-то получилось так, как было задумано, а что-то не очень получилось. В любом случае, это есть, пусть это так и останется.

Мартынов Алексей

I Дневник 

"Вот, пожалуй, отсюда и следует начать мой рассказ. Для начала, позвольте представиться. Меня зовут Павел, хотя во многих странах меня знают и под другими более изощрёнными именами. Я народился на этот свет в телесном обличии в году шестьсот тридцатом от рождения Христа. А до этого я был простым ангелом.

Случилось так, что мне дали повышение. Теперь мне следовало следить за работой ангелов-хранителей и вмешиваться в неё, если возникнет в том потребность. Мне выделили рабочую телесную оболочку и я стал жить. В то время начальству требовалось много душ, и я стал одним из воинов вождя гуннов Аттилы. Участвуя в боях, я, тем самым, мог наблюдать за переходом душ в нужном направлении и вносить в это свою лепту. Не подумайте, что я кровожадный, но было обидно смотреть на то, как от Аттилы некоторые откупались, в то время, когда у нас каждая душонка была на счету. Но мы должны помнить: вождь всегда прав. И я не мог лишить жизни тех, кто хотел её сохранить, откупившись, если мне не позволяло начальство. Но в «битве народов» было самое настоящее мясо, тогда-то план по душам был выполнен, а я был спасён и вскоре получил задание стать странствующим мудрецом, что и было произведено.

Спустя несколько лет, я совершил грех: я в шутку направил душу не в рай, а в ад. За это я был сослан в чистилище до выяснения обстоятельств и провёл там ровно сто сорок девять лет. Мне был дан шанс исправиться. Мало кто знает, но иногда появляются такие души, которые намного сильнее обыкновенных рядовых душ и изъять их из тел непросто. И самое плохое — то, что ангелы-хранители не приставлены к ним. Эти души сами вершат свою судьбу и сами решают куда им идти. А я должен был искать эти души и помогать им в выборе пути. Идёт война, большая война. Первым признаком надвигающейся бури была смерть Христа. Сейчас обе стороны копят силы. Но война эта началась не сразу, она как зараза расползается по всей земле, с каждым разом всё сильнее и сильнее вгрызаясь в почву. Местом битвы выбрана Земля.

Я был проклят и сослан на землю в обличии великого война, жившего много тысячелетий назад. Тело это было доселе мертво, но в него вновь вдохнули жизнь. Я лежал на голой земле, мне было холодно, у меня болело всё тело. Не помню как, но я добрёл до ближайшего дома и, теряя сознание, попросил о помощи. Моё тело было в некотором роде бессмертным: оно было не подвержено болезням и прочим веяниям природы. Оно могло лишь умереть от физического ранения, но я мог быть прощён только, когда выполню свою задачу. Вы знаете, как умирают души? Они затвердевают и превращаются в камень, а потом распадаются в песок от времени. При всём этом они живы, они всё помнят, но никогда ничего уже сделать не смогут. А по прошествии многих тысячелетий они перестают видеть и помнить, они засыпают и никогда уже больше не просыпаются. То же произошло бы и со мной, если бы я умер до выполнения миссии.

Проснувшись в незнакомом доме, я не помнил ничего, только в голове звучали два слова: «Найди их!» Долгое время я прожил в этом гостеприимном доме и не могу сказать, что мне было там плохо. Я даже научился вырезать поделки из дерева, но своего имени вспомнить так и не смог, и мне было дано новое имя, но оно не важно. За время пребывания на земле у меня было много имён, я несколько раз для всех умирал и вновь возрождался там, где меня не знали, а потом снова умирал и снова появлялся по разным частям света. Мне была неведома старость, и посему приходилось скрываться от знавших меня людей и не привлекать к себе внимания, что мне с лёгкостью и удавалось.

По ночам, когда я спал, в мои сны вплетались воспоминания о давно ушедших днях, когда моё тело, ещё будучи воином, сражалось за Родину. Слышимый мною в этих снах язык был мне незнаком, но я мог его понимать. И хотя было ясно, что эти воспоминания не из моего прошлого, в них было что-то знакомое, будто бы я когда-то очень давно бывал в этих местах. Я помнил каждый закоулочек, каждого павшего в бою человека, но я чувствовал, что они не знают меня, что я не тот, кто я есть сейчас. В долгих походах по местным лесам на ум шли воспоминания о растениях и деревьях, растущих здесь, о поющих на ветвях пичугах, о шагающем по небу солнце… мне всё было знакомо и известно. Я даже чисто случайно изобрёл несколько полезных и нужных в хозяйстве вещей (стакан, автоматический насос для забора воды из колодца, самогонный аппарат, сейфовый замок, водку, а что самое главное — это автоматическое открывание дверей при наступании на определённую доску пола), устройство которых не смогли понять жители посёлка, и чуть не признали меня колдуном, если бы я вовремя не собрал все свои пожитки и не убежал в другие края. Тёмные были времена.

Лил проливной дождь, мокрая крыса спешно уползала под бревно, я в лохмотьях сидел под наспех сделанной палаткой и тщетно пытался развести огонь. Дрова были сырыми и никоим образом не желали разжигаться. После получасовых безуспешных попыток развести огонёк, я решил не мучаться попусту и сел выстругивать что-нибудь из подвернувшегося под руку бревна. Дождь колотил по натянутой коже палатки, хлюпал по воде. Выстругивание продвигалось медленно, ибо и эта деревяшка была сырой. Поддавшись своевольному потоку творческой мысли и отпустив руку выстругивать всё, что ей заблагорассудится, я стал раздумывать о том, как сейчас поживают мои гениальные изобретения в руках этих варваров, и что бы произошло, если бы они оценили их по достоинству. Жуткое время и жуткие люди, раздираемые порочными страстями и религиозным фанатизмом. Я мог бы пихнуть их на новый виток эволюции, помог бы стать властелинами мира, а они… Они отвергли меня, унизили, бросили в грязь и растоптали. Но ничего, дайте мне только немного времени, и я на всех вас буду плевать с высокой колокольни.

Едва только эти мысли пришли мне в голову меня, как молнией ударило. Что-то внутри меня заговорило низким голосом и приказало отказаться от этих мыслей. Не зная, что и думать, я опустил глаза на обструганную деревяшку: под действием моих умелых рук и острого ножа полено превратилось в нечто длинное с маленькими круглыми окошечками по бокам и башенно-образным выступом посередине. Я не знал, как это называется. И, как бы в ответ на мой немой вопрос, сбоку донёсся низкий громовой голос, который поведал, что сия бука есть субмарина. Тогда я поверил этому голосу на слово, ощущая в нём какое-то предзнаменование, но голову повернуть не хватило моральных сил. Я чувствовал, что со мной говорил кто-то очень важный. Тогда-то я и узнал кто я такой на самом деле. Ко мне вернулась память и даже, в некотором роде, вернулся былой рассудок, я вспомнил всё, почти всё. Какая-то древняя часть моей памяти оставалась закрытой. Как бы я не пытался воззвать к этой закрытой для меня информации, у меня не хватало сил, чтобы пробить ту непробиваемую блокаду, которую поставили высшие силы, сбросив меня с небес.

Но мне было не положено отчаиваться, ведь я был выше простых смертных, хотя и по многим параметрам стал равным в их обществе. Поначалу было немного странно и страшно — жить среди людей и видеть, как они умирают, но не умирать самому, а потом ничего, отошло. Скитаясь по свету, я обнаружил хорошее средство для снятия напряжения (алкоголь), а в России нашёл самую лучшую разновидность этого чудесного лекарства (водку), которая периодически спасала меня от смерти. Единственное плохое в водке — это то, что я никогда не пьянел, ибо моё тело не может усваивать яды. Я так и не познал, как это — быть пьяным. Но, насмотревшись на разную пьянь, я смог достаточно правдоподобно имитировать состояние алкогольного опьянения, что меня не раз выручало. Были в старину различные наркотики, хотя тогда все думали, что это лекарства от неведомой болезни. Я тоже так думал сперва, но уже в двадцатом веке было много наркоты, вот тогда-то я уже знал как заблуждался и как заблуждались многие мои соплеменники и соратники, да и просто друзья по несчастью.

Я помню еще, как Колумб сдуру открыл Америку: я был на его корабле простым моряком. Помнится, что он тогда по морде врезал одному моряку, а я ему и говорю: «Вот, не пойму, что вы за народ такой — гопники?!!» Или это я не ему говорил, но сейчас не об этом. Стою я, значит, на самой задней доске у корабля, солёный ветер дует прямо в моё обветренное лицо, а мне плевать. Вокруг бескрайнее море мирно плещется, наш корабль рассекает водную гладь и идёт как горячий нож сквозь сливочное масло. Колумб всё время ходил и что-то бормотал себе под нос. Как-то раз мои товарищи-моряки на мой день варенья выбросили меня за борт. Они-то хотели посмеяться надо мной. Ха! Не тут-то было. Смеялся тогда только я один, ибо сумел утянуть за собой в тьму морской пучины якорь, в то время как мы шли на чуть ли не рекордной скорости. Корабль чуть было не утонул. Все тогда не на шутку переполошились, они не знали, что я давно знал об их коварных замыслах, мне только нужно было пропасть и возникнуть новым для всех человеком.

Ещё до этого злополучного плавания я слыл абсолютно сумасшедшим парнем, готовым за бутылку выпивки пойти на любой, даже самый неразумный и опасный поступок. Все меня знали как Везунчика, ибо мне всегда везло (со стороны это смотрелось как везение, но на самом деле это была ловкость тела и никакого мошенничества). Я знал, что рано или поздно моей везучести должен был настать конец, я даже продумал, как должна была закончиться моя жизнь, как Везунчика, и начаться вновь, как какого-нибудь другого человека. Эта визуальная смерть должна была произойти через неделю, как вдруг подвернулся более удачный случай — плыть неизвестно куда и неизвестно с кем. Сколько поводов для несчастного случая! Мне предложили спор, и я его выиграл, поплыв на одном борту с самим Колумбом. Он, кстати, неплохо рисовал и даже подарил мне дюжину своих картин, которые я впоследствии очень выгодно продал, объявив себя потомком Колумба.

В тот прекрасный день небо было добрым, ветерок дул попутный, ничто не предвещало беды. Корабль плыл ровно, а моряки задумывали меня утопить, списав всё на качку. Ну, что ж, почему бы им не помочь. Я же вижу, как горят их маленькие глаза, как нервно подёргиваются их плечи, когда они видят меня. На этом корабле я уже всех достал, все меня ненавидят и жаждут моей скорейшей кончины. Если я умру сейчас, от их рук, они недолго будут помнить меня, будут всем рассказывать байку о том, что была сильная качка, а я как и всегда напился и случайно выпал за борт. Спасти меня не удалось. Этот план давно зреет в их головах. Внезапно кто-то закричал на всю палубу: «Земля!» Его крик подхватили остальные, и кто-то ненароком задел меня локтём в дыхалку. От боли я согнутся и тут же получил дубиной в ухо, цепь намоталась на мою шею как удав, и я, получив ещё один удар дубиной по голове, решил немного отдохнуть от столь сильного избиения и вывалился за борт, изрыгая дикий хрип от душившей меня цепи. Слышно было, как ликуют матросы от моей столь страшной кончины; каково бы было их удивление, если бы они узнали, что около получаса я болтался на дне этой проклятой лодки, вцепившись в неё когтями. Потом, проплыв около трёх десятков миль под водой и сбросив с шеи ненавистную цепь, я изобразил жертву кораблекрушения. Меня подобрали местные аборигены, и я для них стал первым человеком, который прожил более ста лет и умер не от собственной старости, а лишь от несчастного случая: смыло в море, во время рыбалки.

Прибыл я уже к берегам Финляндии, как житель Африки. Все думали, что я приехал изучать наследие бывшей там ранее великой цивилизации. У меня были почести и уважение. Учитывая то, что никакой цивилизации, окромя финнов, в Финляндии отродясь не было, я, без зазрения совести, плёл местным учёным откровенную чушь. Как всё-таки легко обманывать человека и входить к нему в доверие, если он даже не знает о чём говорит. Я выдумывал всякие небылицы и каждый день визуально усердно трудился, проводя почти всё своё свободное время то в библиотеке, а то и на раскопках, а может и ещё где. Достаточно быстро ко мне привязалась репутация очень весёлого и быстрого человека; и уже через пару лет все так ко мне привыкли, что я мог вообще не работать, но все думали, что я где-то усердно работаю, не щадя себя. Мне были открыты двери всех домов истории и науки, я даже стал национальным героем.

Несколько позже я побывал в Германии, Швейцарии, Англии, США, Канаде, Австралии, России, Китае, Японии и так далее. Всех стран уже и не вспомнить. Участие во всех великих войнах было для меня более чем просто честью, это был дар… Я воевал во Вьетнаме, лазил по лесам, комары кусали, пиявки присасывались по ночам, змеи ползали и пару раз даже укусили, но я терпел: где-то неподалёку была одна из тех сильных душ. Был я и Великой Отечественной Войне, там тоже была мною обнаружена сильная душа.

Работа моя может на первый взгляд показаться лёгкой и шутливой. Конечно, эти разъезды по странам и континентам, зарабатывание авторитета, временное бессмертие… за пеленой счастья и удовольствия не стоит забывать и тот фактор, что моё тело мертво уже более трёх тысячелетий и пребывание в этом телесном обличии для меня представляется пыткой. Я не чувствую ни боли, ни счастья. Я не живу, я просто временно существую. Это худшее наказание, какое я и врагу бы не пожелал. Жить и видеть как твои близкие умирают, как рушатся судьбы людей, как гибнут зря целые цивилизации и знать, что ты ничем не можешь им помочь, ибо твоя смерть будет в миллиарды раз дольше и мучительнее самой изощрённой смерти до какой только когда либо додумывалось человечество — вот самая дьявольская пытка. Я был рождён в неведении, пусть мне было плохо, но я не знал всех ужасов, через которые мне предстоит пройти, я думал, что я обычный человек…

С тех самых пор я, павший ангел, скитаюсь по свету, ища избранные души. Моя миссия ещё не окончена и когда она закончится, я не в курсе. Знаю только одно: это событие будет не скоро. Как я уже сказал, идёт жестокая война и вскоре на землю будет выслана небольшая элитная армия ада, чтобы предварить приход ещё большей армии. Место где они будут высажены я ещё не знаю, но буду там в нужное время, по крайней мере, постараюсь быть. С нашей стороны силы ещё не собраны и поэтому придётся срочно искать помощи на земле. Это будет сложно, ибо конечный исход войны придётся выбирать простым смертным. На этом мой дневник заканчивается и начинается история."

II Начало чудес 

— Мама. Мамо-о-очка!

— Лёша, ты меня звал?

— Да, мам, я сейчас пойду к Серому.

— Зачем это ещё?

— Ну, у нас опять телевизор сломался, а через полчаса по нему будет футбол. Я и пойду его смотреть к Серёге. Не волнуйся, я позвоню, как дойду.

— Ну, что ж, иди. Переходи дорогу аккуратнее!

— Хорошо, хорошо, пока, мама!

Дверь закрылась перед лицом сорокалетней Марьи Павловны, — вдовы. Муж её погиб в автокатастрофе, оставив Марье Павловне пятилетнего мальчика на воспитание, и она отдавала ему всю свою любовь до последней капли. Как и всегда она провожала своего сына, куда бы тот ни шёл. И, хотя он давно уже перестал быть школьником и даже окончил институт и поступил на хорошо оплачиваемую работу, она все равно считала его своим маленьким мальчиком и продолжала беззаветно о нём заботиться.

Было обыкновенное воскресное утро, по небу плыли кучерявые облака, птички щебетали, и вообще уже наступала весна. Зима в этом году выдалась особенно холодная и снежная, но и сейчас она продолжала отстаивать свои права на место под солнцем с весной. Было достаточно тепло и слякотно, но на дорогах всё ещё лежал снег, хотя его можно было назвать льдом. Урчащие машины ездили взад и вперёд, неистово брызгая на прохожих из грязных луж и выдыхая из выхлопных труб ядовитые испарения.

И вот в это утро обыкновенный парень по имени Алексей вышел из дома на прогулку. Вообще-то он не собирался идти к своему лучшему другу Серёге, ибо телевизор не был сломан. Он хотел повидаться со своей девушкой — Леной, но, скажи он своей маме правду, то на него бы обрушился град вопросов и упрёков с её стороны. А у Серёги как раз на днях сломался телефон, и выяснить точное местоположение Алексея не представлялось возможным, и у него была отмазка на то, что он не позвонил.

Лена жила не очень далеко, можно даже сказать близко. Её дом располагался всего через несколько кварталов отсюда. Лена была первой и единственной любовью Алексея. Их давняя дружба, коя с годами переросла в даже нечто большее, нежели просто детская привязанность и желание быть вместе, началась ещё в десятом классе, и эти давние чувства не угасли до сих пор, но даже ещё более окрепли. Была ли это действительно любовь или простая привычка, но они не могли долго быть друг без друга.

Как бы то ни было, но он шёл к ней с чётким желанием предложить ей руку и сердце, и почти полностью был уверен в положительном ответе. Он уже неделю репетировал своё торжественное признание, отрабатывая каждую нотку голоса, каждое движение мышц лица. И вот он идёт твёрдой и уверенной походкой, от счастья его отделяют лишь пять минут, один знакомый квартал и одна широкая дорога.

И вот уже виден её дом, такой обыкновенный для посторонних людей и такой красивый и притягательный для Алексея. Он блаженно закрывает глаза, представляя себе сцену признания, и с этими закрытыми глазами смело шагает на дорогу. Он, вероятно, забыл как в детстве его, как и всех остальных, учили переходить дорогу, но сейчас его разум был занят объектом воздыхания, а не какой-то там дорогой без зёбры; ноги же несли его вперёд лишь по старой привычке.

Пройдя всего несколько шагов, он как будто приходит в себя, разум, спустившись на землю, вновь вошёл в голову. Открыв глаза, он находит себя стоящим посередь дороги с букетом купленных заранее алых роз, всё тихо, лишь в голове играет нежная воздушная музыка. Вдруг он замечает, что не нежная музыка играет у него в голове, а на него несётся машина, истошно гудя и тормозя. На секунду его охватил страх и неосознание ситуации, что послужило поводом к застыванию на месте, и этой секунды было достаточно.

Дальше не было боли, было, в какой-то степени, даже приятно, если не считать небольшого подташнивания, как во время полёта или падения с большой высоты. Алексей никогда не верил (ну может быть только в раннем детстве) в мистику, в НЛО и в параллельные миры, но теперешнее состояние заставило его сильно пошатнуться в своих убеждениях. Он как бы парил надо всем материальным, не ощущая вообще ничего. Он видел, как его охладевавшее бездыханное тело везут по длинному белому коридору больницы и как его кладут на такой же белый операционный стол; доктора и медсёстры бегают, суетятся, кричат что-то и истерично размахивают руками.

Зрелище это было достаточно интересное, и он бы смотрел это и дальше, но внезапно всё окружающее его пространство стало темнеть, и где-то с правого боку появился мерцающий огненный шар размером с небольшой арбуз. Алексей не слышал речи и сам не мог говорить, но с шаром у них было какое-то общение. Шар не двигался, нельзя даже было сказать из чего он был сделан, ибо его яркость заслоняла весь обзор, но на уровне подсознания он внушал какой-то древний и неискоренимый страх, кой бывает, когда на вас падает слон. И этот пугающий огненный шар сказал:

— А мы тебя уже ждём и готовы принять тебя. Но у тебя есть выбор, ибо ты умер не своей смертью, но был убит. Ты этого хочешь? Подумай, прежде чем ответить.

— Да, я подумал, и говорю, что не хочу! Я хочу к родным и любящим меня людям.

— Итак, это твой окончательный ответ? Ты уверен? А не будешь жалеть?

— Я хочу назад, и я не буду жалеть!

— Тогда помни, что в следующий раз ты должен умереть своей смертью, иначе сюда уже не попадёшь! И ещё запомни: если уходить, то с улыбкой! Иди.

Может это был сон, а может и явь, но Лёша очнулся на больничной койке, проколотый капельницей в вену правой руки. Память о случившемся была черна, как негр в тёмной комнате. Алексей продрал глаза и увидел сначала лишь тёмную фигуру на голубом фоне, но постепенно фигура стала принимать очертания высокого седого мужчины с густыми чёрными усами до подбородка и в зелёном больничном халате:

— Да, дорогой, упади ты хоть чуть-чуть правее и умер бы: какой-то идиот оставил открытым канализационный люк.

— Где… я?

— Ты в больнице. Тебя немножечко сбила машина, и ты ударился головой об стенку, но ты не волнуйся — небольшое сотрясение мозга… ничего страшного. А сейчас тебе сделают укол, ты уснёшь, а завтра сможешь увидеть свою маму.

Врач нажал на небольшую красную кнопку в стене, и незамедлительно в палату вошла медсестра со шприцом в руках. Она сделала Алексею укол, и он вскоре погрузился в мирный и беззаботный, с виду, сон.

Ему снилось, как он летит над землёй; вот он пролетает над домами, он видит небо и летит к нему, а оно всё ближе и ближе. Ах, так много дел и так мало времени. Но вскоре небо закончилось, и перед ним предстали голые просторы космоса — холодные и безжизненные. Как здесь холодно, уныло и неуютно, прямо как в гробу. Но это ощущение полёта затмевает все неудобства и хочется кричать от восторга. Но тут Алексея охватывает ужас, ибо в космосе нету звуков, и он не может даже крикнуть. Рот открывается и закрывается, как у рыбы, но звук из него не выходит. Изо рта не выходят даже пузыри, как у рыбы под водой, что и пугает.

Внезапно космос сменяется очертаниями той же самой больничной палатой, а там, где прежде сидел усатый врач, сидит теперь его мать в полудрёмном состоянии. По выражению лица Марьи Павловны можно было сказать, что она провела около койки своего пострадавшего сына большую часть ночи, причём без сна. И сейчас она клевала носом в очередной роман, лежащий в её руках. Алексей взглянул на свою мать: в такие моменты он готов был на всё ради неё, лишь бы она снова повеселела и превратилась в ту добрую заботливую и жизнерадостную маму, какой он привык её видеть и которую любил до глубины души.

Может быть слабость после снотворного, а может просто собственная лень заставила его закрыть глаза и рот, втянув, попутно, капающую оттуда слюну. Он впал в глубокий сон ещё на несколько часов, но, в отличие от предыдущего сна, этот сон не был наполнен сновидениями; вокруг была просто тьма.

Через несколько часов, выспавшийся и даже вероятно выздоровевший, Алексей потянулся и зевнул, чем привлёк к себе внимание своей мамы:

— Лёшенька, сынок… Как ты?

— Да… я… Да нормально, вроде бы.

— Ничего не болит? Расскажи скорее, что там случилось? Я тебя не очень утомляю, а то врач прописал тебе покой, — в слезах говорила Марья Павловна дрожащим голосом.

— Нет, мам, ну что ты. Как можешь ты меня утомить, ты — моя родная мама… А ничего особенного не было: меня сбила машина, я на дороге о чём-то задумался и не заметил её. Мам, ну не плачь, всё нормально сейчас, мне хорошо, ничего не болит.

— Сколько раз я тебе говорила, чтоб ты переходил дорогу аккуратнее и только по переходам?! Эх! Ну ладно, не могу я на тебя долго сердиться… А мы так за тебя волновались.

— Кто — мы? — спросил Алексей, в лице его читалось наступавшее волнение.

— Так, ведь, я, Серёжа и твоя подруга Лена. Не волнуйся, она мне всё рассказала. Да, я знаю, что ты шёл к ней, но это нормально.

— Лена здесь? Позови её, — уже с нескрываемым волнением и со стекающей по щеке слюной сказал он.

— Да, она здесь, сейчас позову. Тогда я и Сергей пойдём домой, а то устали здесь сидеть всю ночь. Благо у тебя паспорт при себе был, а то ищи-свищи. Ну, пока.

Марья Павловна встала, наклонилась к сыну и, поцеловав его в лоб, тихо вышла из палаты. Через минуту дверь тихо заскрипела, и в палату просунулось небольшое девичье личико, по коему можно было сказать, что и она провела ночь без сна. Через мгновение вся голова влезла в палату, и за ней крадучись зашло и остальное тело. Лена плавно, почти летя, подошла к его койке и плавуче, как пантера во время прыжка, опустилась на стул рядом. Ростом она была невысокого, и всё её тело было на вид очень хрупким, глаза у неё были цвета морского прибоя, а волосы цвета заходящего солнца.

Тут неплохо бы оговориться и про Алексея: он был на голову выше Лены, коротко пострижен, черноволос, с глазами цвета протухших солёных помидоров и частенько хромал на правую ногу, ибо постоянно травмировал колено.

Так вот, она села и стала пристально глядеть на него. В палате повисло гробовое молчание. Алексей смотрел на Лену и дивился преображениям, кои происходили с ней прямо на глазах: вокруг Лены вдруг стало темно, а сама Лена вдруг начала расти, и, вроде бы, из-за её спины вырывался яркий свет, что заставляло её светиться ярким ореолом, это начинало пугать Алексея. Плюс ещё эта тишина, не нарушаемая ни единым звуком из внешнего мира, очень нагнетает атмосферу.

— Ну, что, последний герой, ыт адгокин ен ласялп с ималегна ирп моннул етевс? Что, жить тебе надоело? — крикнула со злобной радостью в голосе и реальной злобой в лице Лена, начинающая походить на ведьму.

— Ой, да ладно, не кричи. И что это ты такое сказала, — попытался тоже крикнуть он, но вместо крика вышел лишь громкий змеиный сип вперемежку с шипением.

На минуту в комнате снова воцарилась гробовая тишина. И снова они пристально смотрели друг на друга немигающими взглядами. Для Алексея время тянулось почти вечно, даже часть всей его жизни пронеслась перед его глазами, зрелище не из приятных и не для слабонервных, но оно фатально неотвратимо, как жизнь или смерть. Медленно, но верно тьма растворялась, принося свет и облегчение; Лена вновь приобретала нормальные размеры, и злоба в её лице также медленно и плавно проходила, пока не перешла в весёлую, без признаков былой злобы, ухмылку. Она заражающе-заливно рассмеялась и весело произнесла:

— Дурачок ты мой, совсем ты себя не жалеешь: ну как так можно, и потом, ты что забыл наш язык эльфов, коим мы любили баловаться в детстве? Ладно, не расстраивайся, всё нормально, спи. А я пойду.

— Лена, Лена, подожди, я…

Он не успел договорить, ибо его любовь успела выйти раньше. Он оказался в палате один и только тут обвёл взглядом всё это помещение и пришёл в восторг от царившей здесь чистоты и порядка. Но обстановка была явно без какого-либо вкуса. В изголовье у него находилось единственное окно, в метре от ног располагалась дверь, по правую руку встала тумбочка вместе с единственным деревянным стулом. По виду из окна можно было судить о том, что палата находилась на уровне высокого этажа, кроме того, на улице темнело.

Внезапно он ощутил, как по всему телу начало разливаться какое-то необъяснимое тепло, кое со временем стало переходить в жар, и что самое интересное, так это то, что сей жар не простирался на голову, что являлось достаточно странным.

Спустя пару часов жар в мышцах не прекратился, но появилась некая ломота в суставах, и жар начал простираться на голову. Алексей почувствовал себя плохо и принял решение позвать медсестру. Нажав на маленький звонок, он растянулся на койке и попытался расслабиться. Не помогло… Жар не спал, а ломота в суставах перешла в нестерпимую боль во всём теле. Алексей стал медленно отделяться от тела и куда-то улетать.

Прошло всего пара минут, но для него это время было вечностью. Комната плыла, тело не ощущалось и не повиновалось, в ушах били мощные барабаны шаманов Вуду, сознание безвылазно заперлось в туалете. Кто-то высокий в ярком свете, из-за коего не было видно лица, казалось, звал его, но слов было не разобрать. Тут этот кто-то стал медленно приближаться, постоянно что-то говоря и размахивая руками. Вот фигура подошла, плавно взяла его за плечо, Лёха судорожно подумал о смысле жизни. Правая рука фигуры поднялась, в ней что-то подозрительно блеснуло и Лёша неявно, как сквозь подушку, ощутил боль в сгибе руки.

— Вот так, а теперь спи, — промолвило нечто, приобретя очертания медсестры со шприцом в руке.

Он попытался сказать слова благодарности за спасение от полёта души, но вместо этого из горла вырвалось бессвязное бормотание. Медсестра с улыбкой на лице и тревогой в глазах удалилась, и Лёша отрубился через минуту.

Сон его был относительно спокоен, но даже во сне ему снился жар в теле. Он ходил по родному городу, и всё было хорошо, если не считать того неприятного аргумента, что было нестерпимо жарко. Жар был такой, что мороженщиков расплавилось всё их мороженое. Далее от такой нестерпимой жары начались пожары. Люди в панике бегали по улицам. Разъезжали пожарные машины, пожарники пытались тушить огонь, хотя у них мало что получалось. Вскоре, к вечеру, жара в городе стала спадать, а с сумерками пришло и облегчение в виде дождя.

Приятный сонный дождь превратился в слабый свет ночника в палате. За окном была уже глубокая ночь, но спать ему вовсе не хотелось, но хотелось встать и покрушить что-нибудь и кого-нибудь, да и себя заодно. Во всём теле присутствовала великая бодрость, в голове великая ясность, в суставах, опять же, великая лёгкость и подвижность. Звонить в красную кнопку не хотелось, и он не позвонил, а сам бодро вскочил на ноги, не ощущая былого присутствия болезни.

Да, он выздоровел, или, по крайней мере, физическое и духовное состояния его были на порядочной высоте. Бодрость из него так и пёрла, как черви в дождь. И он как был, в трусах, в майке и в кепке, смело открыл дверь и шагнул в другой мир — потусторонний мир внепалатного помещения. За дверью было также скучно и мрачно, как и внутри, но снаружи было больше дверей, что не делало больнице чести. Все уже спали, и кругом стояла кромешная тишина, даже было слышно, как чихает и сморкается за стенами больницы дождь.